Ее тайная мечта

Не следовало писать про еду: желудок тут же дал о себе знать. Вечером мы сварили несколько кусочков протухшей солонины и горстку зараженного долгоносиком риса, и это был весь наш ужин.

Июль 1788 года.

Сегодня умер Генри Старк. Мне будет очень его не хватать. Перед смертью он отдал мне на память свой нож с острым широким лезвием и костяной ручкой.

Котти будет жить в семье Уилла и Сары Мур, с которыми Генри был знаком еще по Англии. Они содержат небольшое заведение в районе Скал и надеются со временем превратить его в постоялый двор. Собственных детей у них нет, и они с радостью приютили Котти, который, без сомнения, будет им хорошим помощником.

Сегодня у меня окончательно созрело решение попытаться бежать из этого проклятого места: угроза смерти не так страшна, как условия, в которых я сейчас живу.

Недели три назад у одного из осужденных кто-то украл последние припасы, спрятанные в тростниковой крыше. Никто не пожелал сознаться в этой подлости, а Уилбурн, жаждавший найти козла отпущения, без всяких доказательств схватил меня и приговорил к наказанию в виде ста ударов плетью. Мои заявления о невиновности его не тронули.

Меня привязали к большому дереву так туго, что грудь едва не расплющилась об его ствол. В роли палача выступил один головорез из осужденных, который даже не пытался скрыть радость от предстоящей экзекуции. Меня били по спине и ягодицам с таким остервенением, что скоро кровь заструилась по ногам в сапоги. Кожа с меня слезала полосками, и боль была такой нестерпимой, что, когда все наконец закончилось, я был почти без сознания.

Я не мог потом спать, и именно в те бессонные ночи окончательно решился на побег. Возможные последствия меня уже не страшили: лучше умереть, чем еще хоть раз пережить подобное истязание!

Джонс и Томас, с которыми мы обсуждали варианты побега, наметили бежать послезавтра. Поначалу я собирался присоединиться к ним, но мы не смогли договориться, в каком направлении двигаться: они настроены были идти на запад, к Голубым горам, я же намеревался отправиться на юго-запад к озеру. Правда, про большое озеро я только слышал: они же утверждали, что это всего лишь легенда. Поскольку никому из нас не разрешается выходить за пределы Сиднея, кто из нас прав – непонятно. Я не раз видел, как привозили обратно кости тех, кто пытался бежать через Голубые горы. Говорят, что дорога в Парраматту прямо-таки усеяна костями. Как бы то ни было, мне, пожалуй, лучше бежать в одиночку. Джонс и Томас – бандиты и закоренелые преступники – если все сложится неудачно, могут стать опасными. Среди тех, кто неудачно пытался бежать, ходили жуткие рассказы о каннибализме и прочих подобных ужасах.

Все хорошенько обдумав, я стал готовиться: прятать понемногу еду, собирать кое-какие вещи, которые могут пригодиться в пути. Удалось даже раздобыть вполне приличный бурдюк для воды, кусок брезента, небольшой моток веревки, трут с кремнем и немного соли. Несмотря на то что мы с Генри никогда не обсуждали возможность побега, думаю, он догадывался, потому что, отдавая мне нож, сказал: «Он пригодится вам, мой друг». Действительно, без ножа в лесу делать нечего: какое-никакое оружие.

Мне было радостно как никогда. Даже если я отправляюсь на смерть, по крайней мере хоть как-то пытаюсь изменить свое положение. Я уже потерян для семьи, у меня нет никаких шансов снова увидеть родных, а моя жизнь в данный момент мало чего стоит. Этот дневник я возьму с собой, и, когда умру, быть может, кто-нибудь позаботится передать его моей семье. Отныне это мой единственный друг, который всегда готов выслушать и никогда не сделает замечаний.

Продолжаю писать уже под сенью каучуковых деревьев в укромной долине. Счастливое стечение обстоятельств и благоприятная погода сделали мой побег не таким уж трудным. Прошлой ночью шел такой сильный дождь, что в двух шагах ничего не было видно, и охрана попряталась в свои хижины. Это значительно облегчило мою задачу. И вот теперь я остался один на один с самым жестоким врагом – природой.

На первый взгляд окрестности – вереница пологих холмов, разделенных покрытыми зарослями долинами, – не производили впечатления негостеприимных, но их приветливый вид был обманчив. Я постоянно замечал следы пребывания аборигенов, но не испытывал страха. Правда, туземцы, случалось, убивали наших людей, но, я уверен, это происходило лишь в силу обстоятельств, поэтому не делаю никаких враждебных жестов по отношению к моему теневому эскорту, а стараюсь придумать, как установить с ним контакт. Мне кажется, они даже помогут, если почувствуют расположение к чужаку.

Удивляло другое: здесь совсем не было воды – ни ручейка, ни родничка и, конечно, никаких признаков озера. У меня нет компаса, и я боюсь, что просто хожу по кругу. Природа здесь повсюду одинаковая, так что сориентироваться трудно. Странно, но я совсем не испытываю страха, даже смерти не боюсь.

Туземцы по-прежнему сопровождают меня и, чем больше я слабею, тем ближе подходят. Я тоже было попытался приблизиться к ним, но как только двинулся в их сторону, они попросту исчезли: я даже стал задумываться, уж не плод ли они моего воображения. Прошлой ночью они разбили лагерь недалеко от меня. Я видел их костры и ощущал запах готовящейся еды. Голодный, так как мои припасы уже закончились, умирающий от жажды, я осмелился опять приблизиться к ним, ведь если они развели костры, то, несомненно, не станут убегать и оставлять их, но путь мне преградил угрожающего вида туземец с копьем. Пришлось вернуться на то место, где остановился. Тут же я провалился в тяжелый сон, полный каких-то странных видений, а проснулся от странного звука, похожего на монотонное, без всяких пауз гудение или глухое рычание. И хотя это было крайне неосмотрительно, я сразу же опять погрузился в сон, а этот рев продолжал звучать у меня в ушах.

Уже три дня у меня во рту не было ни крошки и целый день ни капли воды. Возможно, это моя последняя осознанная запись, так как из-за слабости голова у меня наполнена странными мыслями и образами.

Я наконец-то понял, что туземцы вовсе не собираются мне помогать. Они, вероятно, следуют за мной по пятам просто из любопытства: хотят увидеть, как я умираю. Как ни странно, эта мысль не вызывала во мне горечи. Я использовал свою попытку обрести свободу и потерпел неудачу. Если бы мне довелось начать все заново, я бы сделал то же самое.

Я пишу эти строки, усевшись в углубление большого, отполированного до блеска камня, по форме напоминающего кресло или даже трон. Сегодня утром, заметив этот камень, я решил, что это будет мое последнее пристанище: слишком измучен я и слаб, чтобы двигаться дальше. В некотором смысле мне даже льстит, что я умру как король, восседая на троне, под взорами преследователей, которые прятались в кустах и не сводили с меня темных горящих глаз. Одно радует: хоть умру не в одиночестве».

Глава 6

– Теперь твоя очередь, Котти, – сказала Фейт Блэксток, протянув ему потрепанную книгу.

Мальчик при свете свечей начал запинаясь читать, а она с улыбкой наблюдала за ним. Уже почти год она обучала их с Хоуп грамоте, отдавая занятиям каждую свободную минуту, которую удавалось выкроить после долгого дня работы в мастерской Симона Марша. У дочери дела шли очень неплохо, учитывая ее возраст, но гораздо больше Фейт радовали успехи Котти. Просто поразительно, как быстро мальчик все схватывал! Он еще немного терялся, когда его просили читать вслух, но Фейт была уверена, что это скоро пройдет.

Котти читал, а Фейт смотрела на его сосредоточенное лицо, и теплое чувство наполняло ее. За последний год она много раз благодарила Господа за встречу с этим пареньком. Без него они вряд ли выжили бы в этих жестоких местах.

Этот мальчик не только нашел для них жилище, но и сумел за несколько дней привести полуразвалившуюся хижину в пригодное состояние – починил крышу, заделал дыры в стенах и заново все обмазал белой глиной. Потом он смастерил простой стол, четыре табурета и некое подобие буфета, в котором можно было хранить съестные припасы. Обе девочки просто обожали Котти, и как только он появлялся, цеплялись за полы его вечно расстегнутой рубашки. Вот и сейчас они подсели к нему поближе в надежде услышать одну из невероятных историй, которых он знал великое множество и с удовольствием рассказывал. Постепенно Фейт привыкла думать о нем как о члене их семьи.

Пока Котти читал, она оглядывала их скромное жилище, которое стало для них в большей степени домом, чем та грязная комнатушка, в которой они последнее время жили в Лондоне. Да, здесь приходилось нелегко, она частенько страдала от одиночества, но и там было не лучше. Плохо здесь было и с питанием, и Фейт благодарила Бога за то, что послал им Котти, который пополнял их рацион дичью и прочими продуктами. Работа в мастерской была тяжелой, она очень уставала, зато воздух здесь выгодно отличался от лондонского отсутствием дыма и копоти, вода была чистой, но главное – оставалась надежда на то, что жизнь со временем станет легче.

С момента своего прибытия в Сидней Фейт слышала много хорошего о губернаторе Филиппе. Осужденные, прибывшие с первой флотилией, которую он возглавлял, жили намного лучше тех, кого доставили следующие корабли.

В отношении города Сиднея губернатор строил грандиозные планы, так что жизнь, без сомнения, со временем должна была улучшиться. По истечении срока ссылки сама Фейт уже будет дряхлой старухой, зато дочери к тому времени вырастут, а их поселение, возможно, превратится в настоящий культурный город. Женщин, особенно порядочных, здесь мало, так что девочкам не составит труда удачно выйти замуж – ведь они обе настоящие красавицы! А уж Фейт постарается воспитать их так, чтобы обладали всеми качествами истинных леди, были образованными и порядочными.

Что же касается ее судьбы, то Фейт, можно сказать, повезло: у ее хозяина была единственная страсть – деньги, и все силы он прилагал к тому, чтобы заработать как можно больше. Ни для кого не было секретом, что почти все осужденные женщины не только работали, но выполняли и другие требования своих хозяев. Остальные мужчины считали, что она тоже находится в таком положении, и не докучали ей. Если же какому-нибудь пьянице или бездельнику приходило в голову пристать к ней с непристойными предложениями, она с негодованием их отвергала и грозила пожаловаться хозяину. После всех тягот и страданий, которые выпали на ее долю, у нее пропало всякое желание вступать в отношения с мужчиной.

– Я уже закончил, – прервал Котти ее размышления.

– Ты молодец! – улыбнулась Фейт, взяла у него книгу и передала Томасу Моргану, угрюмо сидевшему напротив.

Стоило вскользь упомянуть, что она владеет грамотой и намерена обучать Хоуп и Котти, как к ней потянулись и другие дети. Фейт не могла уделять много времени занятиям: надо было работать в ткацкой мастерской, но и те несколько часов в неделю не только приносили ей удовольствие, но и были подспорьем для ее семьи. Ученики расплачивались за уроки продуктами или какими-то нужными вещами.

Томаса, неуклюжего, толстого и туповатого, привел к ней его отец – владелец таверны, и Фейт не могла отказать. Она считала, что каждый должен выучиться чтению и письму, поэтому старалась найти подход к мальчику и пробудить в нем интерес к учению.

– А теперь ты, Томас, прочитай нам несколько строчек.

– Не буду я читать, пусть вон девчонки! – заявил, надувшись и сложив руки на своей широкой груди, Томас.

– Но твои родители хотят, чтобы ты был грамотным, – терпеливо принялась уговаривать его Фейт. – Они платят мне, чтобы я тебя научила читать.

– А я не хочу!

– Ты должен слушаться госпожу Блэксток! – сказал Котти и ощутимо дернул Томаса за руку. – Ну-ка давай читай!

Томас вскрикнул, и Фейт хотела было вмешаться, но передумала: у нее никогда не получалось приструнить детей, даже собственных. Котти это быстро понял, и теперь в случае необходимости обеспечивал дисциплину.

Скривившись от обиды и возмущения, Томас взял книгу и попытался читать, но Фейт сразу поняла, что это почти безнадежно, и, подсев к мальчику, стала водить пальцем по буквам, стараясь ему помочь. Котти же был вполне доволен: Томас по крайней мере его послушался. Госпожа Блэксток восхищала мальчика: после долгого дня тяжелой работы находила в себе силы по вечерам учить их грамоте и никогда даже голоса на них не повышала. Она была хорошей учительницей, но, по мнению Котти, слишком уж доброй с такими, как Томас. Что поделаешь, такой уж у нее характер.

Маленькая ручонка дернула его за рукав, и, обернувшись, он взглянул на Хоуп.

– Зачем ты так с Томасом, – шепнула девочка.

– Ничего, переживет, – ухмыльнулся Котти, – а то совсем разленился.

– Не вздумай так вести себя со мной – получишь!

– Вот напугала! – рассмеялся Котти. – Мала еще.

– Все, дети, на сегодня занятия окончены, – объявила Фейт.

– Госпожа, вам понадобится моя помощь? – спросил Котти, когда остальные вышли из хижины.

– Нет, спасибо. Мы все устали, так что иди домой.

– Ну, спокойной ночи. – Он попрощался с девочками и скрылся в темноте.

Хотя на дворе стоял май – а в Новом Южном Уэльсе в это время довольно прохладно, – вечер был удивительно теплым, и Котти совсем не хотелось возвращаться в таверну, где он все еще жил, хотя Муры продали ее Роберту Беллеру и отбыли в Англию. Их очень расстроило нежелание Котти ехать с ними, хотя сейчас он порой жалел, что остался. Беллер не отличался добрым нравом, пил и ругался. Котти не выносил его и старался как можно реже попадаться на глаза.

Уже несколько минут как начался комендантский час, и, стало быть, Котти следовало вернуться в таверну, ведь удача не всегда будет ему сопутствовать: когда-нибудь его могут схватить и наказать плетьми или заковать в колодки, и все же, несмотря на это, он не торопился возвращаться туда, где раньше ему было тепло и уютно. Безнаказанно нарушая комендантский час, Котти считал себя смелым и гордился этим.

Губернатор Филипп обещал, что комендантский час вскоре будет отменен, потому что, как он с гордостью заявлял, правительству в значительной мере удалось приструнить бандитов и грабителей. Это утверждение вызывало у Котти большие сомнения, но и комендантский час не решение проблемы, как считали многие. Особенно были недовольны владельцы таверн: необходимость закрывать заведения в столь раннее время наносила им существенный ущерб.

Котти миновал темную рыночную площадь и свернул в переулок. Хоть луна и светила не очень ярко, стоявший на якоре невдалеке от причала корабль он смог разглядеть. Утром Котти уже здесь побывал и разузнал, что у первого помощника капитана имелось три бочонка рома, не внесенных в судовую опись, и он хотел их продать. Завтра ночью Котти намеревался отправится за ними на своей лодке.

Услышав звук шагов по деревянному настилу, парнишка успел нырнуть в тень, и солдат с мушкетом на плече, не заметив его, протопал по причалу к морю, окинул взглядом залив, сплюнул в воду и прошествовал обратно. Котти же, решив больше не испытывать судьбу, стараясь держаться в тени, двинулся к «Короне».

В таверне было темно, если не считать тусклого огня свечи, мерцавшей в окне какого-то из задних помещений. Тихо пробравшись вдоль стены здания, Котти свернул в свой чуланчик и, закрыв за собой дверь, зажег свечу. С Мурами он всегда чувствовал себя спокойно: они ни за что не стали бы вторгаться в его владения, поэтому единственным запором на двери был прикрепленный изнутри кусок сыромятной кожи. Но Беллеру Котти не доверял.

И словно в подтверждение его мыслей, раздался громоподобный удар, дверь распахнулась настежь, и в проеме возник сам Беллер: средних лет, тучный, с выпученными, налитыми кровью мутными глазами, лысый как коленка и дышавший как паровоз.

– А, явился наконец! – прорычал он. – Опять болтаешься где-то, нарушаешь комендантский час?!

Котти с отвращением посмотрел на неопрятного пьяницу:

– Почему вы решили, что я что-то нарушаю?

– Да я твою лачугу проверяю каждую ночь и знаю, что тебя здесь не бывает.

– Вы не имеете права! Это мое жилище!

– Ничего подобного! – расхохотался Беллер. – «Корона» и все прочее имущество принадлежит мне, и я распоряжаюсь им по своему усмотрению. Это относится и к тебе, приятель.

– Неправда! – воскликнул Котти. – Я не осужденный и не приписан к вам. Я свободный человек!

– Свободный человек! Вот смех-то!.. Когда я покупал «Корону», мне было сказано, что тебя отдают вместе с ней.

– Я работал у Муров за еду и жилье, так же как и у вас, господин Беллер.

– Что-то я не вижу от тебя, малыш, никакой работы: ты все время где-то шляешься, в том числе и по ночам. Пора с этим кончать. Хорошая порка напомнит тебе, кто здесь хозяин, а кто мальчик на побегушках. – И, зловеще ухмыляясь, он принялся расстегивать ремень.

– Нет! – Котти вжался спиной в стену. – Вы не посмеете!

– И кто же мне помешает, скажи на милость? – Сняв ремень, Беллер шагнул к мальчику.

Котти пошарил за спиной и нащупал прислоненное к стене топорище, которое держал на всякий случай, такой, как сегодня, и брал с собой, когда отправлялся за контрабандными товарами.

Беллер и не думал останавливаться, и тогда Котти занес над ним топорище.

– Ты не посмеешь! – Беллер замер на месте, выпучив глаза от изумления.

– О, еще как посмею! – Котти зло усмехнулся и поднял топорище повыше. – Только троньте меня, и узнаете.

– Смотри, как бы тебя за это публично не высекли! – Беллер отступил на шаг, и в его поросячьих глазах мелькнул страх.

– Я вам не принадлежу!

– Ах ты, наглый щенок! Как разговариваешь со своим хозяином?

– Хозяином? – Котти рассмеялся ему в лицо. – Господин Беллер, вы что-то там себе навоображали!

Владелец таверны с угрожающим видом шагнул вперед, но Котти крепче сжал топорище, и тот, побагровев от ярости, отступил, но процедил сквозь зубы:

– Чтоб сегодня же убрался отсюда! А вот когда будешь подыхать с голоду и запросишься обратно, я покажу тебе, как нужно себя вести.

– Да с радостью! Уж лучше буду голодать, но никогда не вернусь к вам.

– Ну-ну, посмотрим, голодранец! – заметил Беллер с ухмылкой и вышел из чулана.

Котти осмотрелся. Собрать то немногое, что у него было: кое-какую одежду, несколько личных вещиц и самое ценное – мешочек с монетами, закопанный в углу чулана, – недолго. Выглянув наружу и убедившись, что Беллер ушел, Котти быстро откопал свои сокровища и бережно спрятал в узелок с одеждой.

Хоуп проснулась от собственного крика и ощутила, что по лицу текут слезы. Девочка попыталась вспомнить сон, ввергший ее в такое отчаяние, но он улетучился, неуловимый, как дым. Она чувствовала себя покинутой, забытой и одинокой.

Приподняв голову, она оглядела хижину: мать и сестра ровно дышали во сне, не потревоженные ее криком. Сквозь щели (как бы тщательно Котти ни заделывал их, вскоре появлялись новые) в хижину просачивался слабый утренний свет. С восходом солнца Фейт уже должна быть на работе, а она все еще крепко спала, хотя обычно к этому времени готовила завтрак. Хоуп так не хотелось ее будить, но если она опоздает на работу, хозяин строго ее накажет! Девочка быстро выбралась из постели и, взявшись за край гамака, слегка его качнула.

– Мама!

– Что случилось, детка? – тревожно спросила Фейт, протирая глаза.

– Уже рассвело, мама.

– Верно! Боже мой, я же проспала! А что разбудило тебя, родная?

– Мне приснился сон, плохой…

Фейт пригладила спутанные после сна волосы дочери.

– Это ничего: всем нам время от времени снятся плохие сны.

Ей и самой, даже когда она падала от усталости, часто снились сны – настоящие кошмары, – в которых ее преследовали нищета и голод.

– А сейчас мне пора приниматься за дело, иначе мы останемся без завтрака.

Выбравшись из гамака, Фейт сбросила ночную рубашку и сразу облачилась в рабочую одежду. Хоуп тем временем тоже оделась и спросила:

– Разбудить Чарити?

– Нет, пусть еще немного поспит, а ты сходи-ка за водой, пока я буду разводить огонь.

Хоуп взяла выдолбленное из ствола дерева ведро и вприпрыжку направилась к выходу из хижины. Открыв дверь, она уже хотела шагнуть наружу, но вдруг приглушенно вскрикнула и отступила назад.

– В чем дело, Хоуп? – в испуге подбежала к ней Фейт.

– Взгляни!

Осторожно выглянув наружу, она увидела, что кто-то растянулся у самого входа, и решила, что это один из забулдыг спьяну перепутал хижины, Фейт быстро оглянулась по сторонам в надежде найти какое-нибудь подобие оружия, но тут фигура приподнялась.

– Котти! Боже мой!..

– Простите, если напугал вас, госпожа, – робко улыбнулся паренек. – Меня выгнали из «Короны», но было слишком поздно и я не решился будить вас: думал, что проснусь раньше.

– Но где же ты теперь будешь жить?

– Ну, я подумал… – Котти поднялся, пригладил волосы и глубоко вздохнул. – Можно было бы построить хижину рядом с вашей… если, конечно, вы не возражаете.

– Возражаю? Конечно же, нет! Нам, напротив, будет гораздо спокойнее с таким соседом. Ты все равно почти все свободное время проводишь с нами, так что и для тебя это лучше. – Фейт помолчала, но потом все же решилась высказать вслух то, что было на душе. – Ты же знаешь, Котти, что мы давно считаем тебя членом семьи. Ты постоянно заботишься о нас, как мог бы только сын или брат.

– Благодарю вас, госпожа. – Котти опустил голову, залившись краской смущения. – Я рад, что могу помогать вам. А теперь, пожалуй, мне пора заняться делами, но днем я вернусь и начну строить хижину.

– Не хочешь сперва позавтракать?

– У меня есть хлеб, сыр и немного вяленого мяса, а вот вечером я, пожалуй, присоединюсь к вам, если можно.

– Ну конечно! – Фейт улыбнулась и, протянув руку, откинула назад волосы с худенького мальчишеского лица, стараясь не оскорбить этим жестом его мужскую гордость, но Котти ответил ей с широкой улыбкой:

– Значит, решено. Днем начну строить.

Засунув руки в карманы и насвистывая, он с независимым видом зашагал прочь, а Фейт смотрела ему вслед со смешанным чувством радости и горечи и думала, что в свои тринадцать лет он больше мужчина, чем многие взрослые. Она догадывалась, что его дела не вполне законны, но не считала себя вправе винить его за это. В такое время и в таком месте каждый делает то, что считает нужным, чтобы выжить. Важно лишь, с какими людьми связывают его эти дела и в какой атмосфере совершаются, ведь, несмотря на зрелость, Котти Старк еще мальчик и его, как тонкий прутик, можно согнуть и сломать. «Интересно, – подумала Фейт, – каким он станет, когда повзрослеет?»

Глава 7

Из дневника Питера Майерса

«День первый.

Поскольку я не имею представления о том, какое сегодня число, буду считать этот день первым в моей новой жизни и в соответствии с этим датировать свои записи в дневнике.

Я жив, о чем пишу с величайшим удивлением и восторгом.

Еще два дня назад у меня уже не было никакой надежды на помощь от аборигенов, я примирился с неизбежным и стал ждать смерти. Именно в момент отчаяния один из сидевших неподалеку на корточках старых туземцев поднялся и приблизился ко мне. Помню, что я улыбнулся и поднял вверх раскрытые ладони, давая понять, что у меня нет враждебных намерений.

Несмотря на мое полубессознательное состояние, этот эпизод четко отпечатался в моей памяти. Подойдя ко мне почти вплотную, он стал пристально смотреть мне в глаза, а я, будучи не в состоянии даже сдвинуться с места, уставился на него. Никогда прежде я не видел так близко никого подобного ему: под темными бровями светились пытливые умные глаза, загорелое дочерна лицо, разрисованное белыми полосами, могло бы напугать, но, как ни странно, я не почувствовал страха.

Он поднял мозолистую руку и что-то мне протянул – как оказалось, это кусок вяленого мяса. Я осторожно взял его и запихнул в рот. Он внимательно наблюдал, как я торопливо жевал и глотал, а затем подал мне чашу, сделанную из человеческого черепа, на дне которой было немного воды, и я с жадностью выпил, несмотря на наводящую ужас емкость.

После того как я вернул чашу, туземец дружелюбно улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Хотя не было произнесено ни слова, я догадался, что он позволил мне следовать за ним, если я того хочу. Поднявшись, я неуверенно двинулся за ним туда, где его ждали соплеменники.

Итак, я спасен!

День тридцатый.

Как быстро течет время, но без мишуры цивилизации цена его невелика. Мои новые друзья кое-что знают о течении времени, но только в общих чертах. Они ориентируются по теням от деревьев и скал, и такая точность, по-видимому, их вполне устраивает. Здесь, в буше, дни плавно и незаметно складывались в недели, и меня это нисколько не заботило: слава богу, я жив и нахожусь вдали от этой проклятой сиднейской гавани.

Мне удалось узнать, что моего спасителя зовут Бининувуи. Он здесь вождь, или как там у них называют старейшину племени. Под его началом тридцать пять человек – мужчин, женщин и детей. Благодаря его покровительству меня приняли, но считают слегка не в себе: неуклюжим и беспомощным. Я умею наносить на бумагу непонятные значки, которые кажутся им волшебными, но полный профан в том, что – во всяком случае, с их точки зрения – требуется знать каждому, чтобы выжить на этой земле. Я учусь, и они терпеливо наблюдают за моими стараниями.