Ее тайная мечта

– Я провожу вас – заодно и узнаю, где вас устроят.

Фейт понимала, что, если им суждено остаться в живых на этой чужой земле, может понадобиться помощь. Этот мальчик, вполне вероятно, здесь их единственная опора.

Вымученно улыбнувшись, несмотря на то что от усталости все суставы словно одеревенели, Фейт, подняв саквояж, зашагала в ногу со своим новым хозяином. Ей повезло, что у Симона Марша, как и у нее, видимо, болели ноги: он шел не слишком быстро, за что она была ему глубоко признательна. По пути Фейт смотрела по сторонам, и уныние все сильнее охватывало ее. Полуразвалившиеся хижины все как одна, нуждались в срочном ремонте. Люди, попадавшиеся им по дороге, не проявляли к ним никакого интереса, были одеты в тряпье, которое висело на них как на вешалках – настолько они исхудали.

– Это Скалистая дорога, – пояснил Котти, проследив за ее взглядом. – За ней живут преимущественно осужденные, а само место так и называют: «Скалы».

Фейт горестно покачала головой и взглянула на парнишку, лицо которого по-прежнему выражало сочувствие.

– Вы, госпожа, наверное, ученая леди? – поинтересовалась Котти, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей.

К этому времени они свернули со Скалистой дороги на крутую узкую тропинку, и Фейт на мгновение пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.

– Мой отец был неплохо образован, успешно вел торговлю и, при всей своей строгости, ко мне относился ласково, не препятствовал моей любви к чтению, даже поощрял.

– Значит, вы владеете грамотой?

– Да, и не только. – Фейт переложила саквояж в другую руку. – Умею считать, знаю кое-что из истории и географии, хотя после замужества это не принесло мне никакой пользы.

– А своих девочек вы будете учить? Я имею в виду – читать и писать?

– Мне хотелось бы, чтобы они учились в школе, но, похоже, это несбыточная мечта, так что только я одна смогу их чему-то научить.

Фейт все труднее было дышать, так что оставалось надеяться, что они скоро дойдут до конечной цели. По дороге она заметила несколько аккуратных построек, вполне пригодных для жилья, а на вершине холма – ветряную мельницу, медленно вращавшую лопастями. Наверное, это жилье офицеров и самых состоятельных поселенцев. Заметив, что Котти неожиданно замолчал, она взглянула на мальчика и увидела, что он опустил голову и смотрит себе под ноги.

– Я никогда не учился, но мне очень хочется уметь читать, писать и считать. Ведь мужчина должен кое-что знать, если хочет как-то выжить в этом мире. Я готов помогать вам во всем, если вы позволите мне учиться вместе с вашими девочками. – Он помолчал немного и добавил: – Тем, кто живет в районе Скал, нет надобности учиться, а тем, кто на холме, не нужны такие, как я.

Их хозяин замедлил шаг, и Фейт решила, что, видимо, они почти пришли.

– Я с удовольствием научу тебя всему, что знаю сама, но у меня нет нужных книг. – Она указала на саквояж. – Здесь всего несколько, да и те художественные.

– Это не проблема! Книги я сумею раздобыть! – воскликнул мальчик с такой радостью, что Фейт едва не прослезилась.

– Ты поможешь нам найти жилье, а я с радостью стану тебя учить вместе со своими девочками. Договорились?

– Спасибо, госпожа! – обрадовался мальчуган.

– А теперь скажи… – Фейт бросила быстрый взгляд на шагавшего впереди мужчину и понизила голос: – Как ты думаешь, какой он хозяин?

– Мне кажется, не хуже любого другого. – Котти на мгновение замялся, а потом придвинулся к ней ближе и прошептал на ухо: – Вы хотя бы можете не беспокоиться, что придется делить с ним постель.

– А что, бывает иначе? – Фейт изумленно посмотрела на мальчика.

– Дело в том, что здесь очень мало женщин, поэтому осужденные леди обычно сразу же становятся любовницами своих хозяев.

– Да, на корабле мне приходилось с этим сталкиваться, но удавалось вразумить жаждущих – в немалой степени благодаря малышкам. Я думала, что буду в безопасности и здесь.

– У господина Марша – да. – Было видно, что Котти неловко обсуждать эту тему. – Он верует в Бога и не допускает нарушения заповедей, во всяком случае – этой. Ваш хозяин ткач, но здесь ему заняться нечем: шерсти очень мало, потому что почти все овцы, привезенные из Англии первой флотилией, пали.

– Зачем же тогда ему потребовалась моя помощь? – удивилась Фейт.

– Думаю, ему обещали прислать шерсть из Англии. Может, она как раз прибыла с этой флотилией?.. А кроме того, вы же ему ничего не будете стоить. Вас обеспечат только едой и одеждой – таков договор правительства с хозяевами, к которым приписывают осужденных.

– Что, совсем не будут платить? – в ужасе переспросила Фейт.

– Платить или нет, решает сам хозяин, но тут мало кто расплачивается деньгами, – усмехнулся Котти, – все больше ромом.

Симон Марш уже еле ковылял, когда они подошли к столбу с доской, на которой огромными буквами была выжжена странная надпись: «За Голубыми горами Китая нет».

– Котти, что означает эта надпись? – кивком указала на столб Фейт.

– Это, госпожа Блэксток, серьезное предупреждение, предназначенное для осужденных, хоть и в шутливой форме. Многие надеются, что удастся бежать, если пойти на запад через Голубые горы, потому что думают, будто сразу за ними находится Китай.

– А что, кому-то удавалось бежать? – Фейт остановилась возле столба отдышаться.

– Нет, но многие пытались, только или умирали от голода, или попадали к туземцам-людоедам.

– Но ведь кому-то все же удалось сбежать?

– Мало кому, но случалось. Например, другу моего отца Питеру Майерсу. Хороший человек! Вскоре после того как мы высадились здесь, он ушел в буш, а позже разведчики говорили о белом мужчине, который живет среди чернокожих. Им не удавалось подойти достаточно близко, чтобы как следует его рассмотреть, но кое-кто утверждал, что это Питер Майерс. Правда это или нет – не знаю.

– Вы что, так и собираетесь стоять здесь целый день как пугала? – раздался резкий окрик Симона Марша. – Мастерская прямо перед вами!

Глава 3

Из дневника Питера Майерса

«Май 1787 года.

Сегодня, в самый скорбный день своей жизни, я решил вести дневник. Вряд ли на его страницах когда-нибудь появятся рассказы о радостных событиях. За эти записи я взялся для того, чтобы не сойти с ума в предстоящие месяцы, и в надежде, что, возможно, моя семья получит хоть какое-то представление о выпавших на мою долю невзгодах.

Я пишу эти строки в трюме корабля, который направляется в Новый Южный Уэльс, где мне предстоит провести остаток жизни за «ужасное преступление» – не вернул вовремя долг одному типу. За это меня лишили дома, разлучили с родными людьми и сослали в чужую страну, о которой никому ничего не известно.

Наша позорная армада состоит из одиннадцати кораблей, которые, по слухам, везут больше тысячи душ.

Помимо офицеров, членов команды и солдат, на борту находятся и свободные люди, которые добровольно едут осваивать новые земли. Остальные – это узники его величества короля Англии Георга III, 548 мужчин и 180 женщин вместе со своими детьми, а кроме того, еще лошади, крупный рогатый скот, овцы, козы, свиньи, кролики, цыплята и утки, так что у нас есть все необходимое, чтобы создать английское поселение на этом далеком первобытном берегу, к которому мы неумолимо приближаемся.

Осужденные – это преимущественно воры всех мастей, разбойники с большой дороги, грабители, а женщины-осужденные – в основном проститутки и мелкие воровки. Хоть их значительно меньше, чем мужчин, именно они больше всех шумят и буянят и ведут себя неподобающим образом. Слава богу, их содержат отдельно от арестантов-мужчин, но эта изоляция не распространяется на матросов и солдат, и те частенько пользуются их благосклонностью.

Среди осужденных нашлось несколько человек, скорее, подобно мне, невезучих, чем провинившихся. Например, семидесятилетнюю Элизабет Бекфорд, говорят, сослали на пять лет за то, что украла два фунта сыра, а некий мужчина средних лет подстрелил кролика, чтобы накормить своих голодных детей. Нельзя без отчаяния думать о нашем времени, когда сверхжестоко наказывают за малейшие провинности. Мы живем в ужасном мире, и мне больше не хочется быть его частью.

Июль 1787 года.

В море мы уже больше месяца, и я понял, что пережить это путешествие все-таки можно, хотя, если рассуждать здраво, мои шансы на выживание совершенно ничтожны: я плохо переношу качку, к тому же мне претит общение с окружающими. Эти люди сразу нападают на тех, кто хоть чем-то отличается от них. К тому же я обнаружил в себе нежелание покоряться обстоятельствам.

И еще мне доставляет жестокое страдание невозможность как следует вымыться. Пресной воды для этого нет, только соленая, да и то весьма редко. Увы, многие осужденные пренебрегают даже этим, и в трюмах стоит невыносимое зловоние. Какое же это счастье, когда нам разрешают выйти на палубу подышать свежим воздухом! Однако проклятая вонь никогда полностью не исчезает, и кажется, что, как воспоминание о дурном сне, она будет преследовать меня вечно.

«Красные мундиры», наши надсмотрщики, вообще-то неплохие ребята, но среди них есть несколько самых настоящих извергов, которым доставляет удовольствие от скуки издеваться над нами. Особенно этим отличается Уилбурн – грубое животное – который, кажется, особенно невзлюбил меня из-за моей образованности. В каждое удобное ему мгновение он делает мою жизнь невыносимой. Разум же мне подсказывает, что самый лучший способ выжить – это стать незаметным.

Дабы не погрешить против честности в своих записях, должен признать, что условия на борту судна могли быть куда ужаснее: все же кое-какие меры принимаются, чтобы довезти пассажиров живыми до Нового Южного Уэльса. Перед тем как покинуть Лондон, нам выдали робу и позволили каждому взять кое-что из личных вещей, но для всех осужденных форменной одежды не хватило, и женщины на это часто сетовали.

Еда была тоже – учитывая обстоятельства – вполне сносной: каждый день давали хлеб, солонину, консервированные бобы, овсянку, масло и сыр, а когда представлялась возможность зайти в порт, мы получали даже свежее мясо и овощи. Больным давали дополнительный паек, так что осужденным, которые дома жили впроголодь, жаловаться было не на что.

Понятно, что всем этим мы обязаны капитану Артуру Филиппу, командующему первой флотилией, о котором говорили как о человеке справедливом и гуманном. Я видел его на борту нашего корабля: суда он регулярно проверяет сам на протяжении всего рейда. Ему, я полагаю, около пятидесяти, и внешне он не слишком привлекателен: узкое лицо, тонкий орлиный нос, мясистый рот, к тому же у него резкий неприятный голос. Несмотря на все это, команда, очевидно, относится к нему с уважением и все приказания выполняет беспрекословно.

Жизнь на корабле очень непростая, я очень скучаю по жене, моей дорогой Элизабет, и детям, Джеймсу и Кейт. Очень горько думать, что они вырастут, станут взрослыми, и даже отдаленные воспоминания детства обо мне сотрутся из их памяти. Единственное утешение я нахожу в том, что Элизабет будет жить с родителями, и, надеюсь, они помогут ей заботиться о наших детях. С болью в сердце я смотрю на невинных малюток, которые волею судьбы оказались на этом корабле вместе со своими родителями.

Например, один из осужденных, Генри Старк, плывет со своим восьмилетним сыном Котти. Паренек шустрый и сообразительный, и, если бы он имел возможность учиться, из него, несомненно, вышел бы толк, но так уж сложилась жизнь, что знания он черпает из окружающей среды, и подчас они носят далеко не безобидный характер. С его отцом мы даже подружились, несмотря на его криминальные наклонности. Генри хоть и не имел образования, в здравом смысле и остром уме ему не откажешь; будучи отлично знаком с законами улицы, он умеет держаться на равных с другими осужденными – талант, которым я, увы, не обладаю. В этом отношении он опекает меня, а я в свою очередь стараюсь рассказать маленькому Котти о большом мире, ибо мальчик понятия не имеет, что происходит за пределами лондонских трущоб и тесного корабельного трюма. Мальчик сразу привязался ко мне, и мне тоже очень нравится его общество. Я часто задумываюсь, что с ним будет, когда мы доберемся до новых земель.

Январь 1788 года.

Последние дни были так наполнены событиями, что у меня не нашлось времени записать ни строчки.

Наконец-то наше длительное путешествие подошло к концу. После долгих восьми месяцев мы, похожие на туземцев, но живые, прибыли в Новый Южный Уэльс. Женщины выглядели ужасно: их одежда превратилась в лохмотья, а для починки не было ни иголок, ни ниток.

Неделю назад, когда мы сгрудились у поручня, чтобы взглянуть на эту неведомую гавань – конечную цель нашего путешествия, – воодушевление, охватившее нас при виде земли, быстро улетучилось и сменилось горьким разочарованием. Нам все время рассказывали о травянистых сочных лугах и плодородной земле, но нашему взору открылись лишь каменистые почвы и песчаник, пока флагманский корабль «Сириус» шел вдоль берега в поисках подходящего места для причаливания.

По словам одного из офицеров, место, выбранное капитаном, первоначально носило имя капитана Кука, но после того, как мы 26 января наконец сошли на берег, капитан Филипп переименовал порт в гавань Сидней – в честь лорда Сиднея. Гавань оказалась удобной и куда более привлекательной на вид, чем Ботани-Бей, чего не скажешь об окрестных землях.

При входе в гавань судно шло мимо полуобвалившихся утесов из песчаника. Поднимавшиеся из глубины рифы разделяли ее на множество бухточек с берегами, густо поросшими лесом. Больше всего меня поразило, что выглядели они как хорошо ухоженный парк: деревья стояли свободно, пространство под ними не заполоняла беспорядочно разросшаяся растительность. Позже я узнал причину: местные племена периодически выжигали подлесок, чтобы облегчить охоту на дичь.

Разбить лагерь в первые дни пребывания на твердой земле оказалось весьма непросто. Первыми сошли на берег осужденные мужчины под охраной солдат, и лишь спустя две недели за ними последовали женщины. Если во время пребывания на борту корабля женщины содержались отдельно, то, как только ступили на берег, эта изоляция кончилась и солдаты дали волю необузданным страстям. Чтобы не видеть разврата и разгула, мы втроем забрались в палатку и как можно плотнее закрыли вход.

На следующее утро, 7 февраля, опять воцарилась тишина, и капитан Филипп официально вступил в управление новой колонией, о чем всем объявил судебный исполнитель капитан Дэвид Коллинз. После этого новоиспеченный губернатор произнес короткую, но чрезвычайно содержательную речь, заверив нас, что будет ко всем справедлив, и предупредив, что те, кто не намерен работать, останутся без еды. А в отношении вакханалии предыдущей ночи посоветовал строго блюсти священный обет супружества. После официальной церемонии губернатор пригласил офицеров присоединиться к нему перекусить в брезентовом доме, который привез с собой из Англии. Остальные – и осужденные, и солдаты – тоже получили паек, хотя наверняка не такой изысканный, как закуски офицеров.

Всех нас одинаково поразили аборигены – их здесь называют индейцами, – которые ходят без одежды, если не считать тонкой ленточки вокруг головы, а у мужчин еще и узкой набедренной повязки. Их тела, загорелые до черноты, у некоторых тела, как и лица, расписаны белой краской, добываемой из глины, что производит жуткое впечатление. Они мускулисты, хорошо сложены и жизнерадостны. У них глаза, обрамленные густыми темными ресницами, как у пугливой газели, чрезвычайно широкие и плоские носы с вставленными в ноздри для украшения кусочками белой кости, и густые черные волосы, в которых тоже что-то болтается. Когда индейские мужчины увидели наших женщин, их естественной реакцией было удивление и, как следствие, побуждение увидеть все, что там, под лохмотьями, что дало повод для безудержного веселья среди самых неотесанных осужденных обоих полов. Трудно сказать, что аборигены думают о нас, хотя наше первое знакомство прошло вполне успешно.

Кто-то из охраны рассказывал, как один из туземцев положил на песок свой щит в качестве мишени и был очень удивлен, когда офицер выстрелами из пистолета изрешетил покрытую кожей поверхность, но быстро оценил силу нашего оружия, из чего следует, что они, по-видимому, весьма сообразительны. И еще рассказывали, как в один из вечеров, когда капитан Филипп и офицеры ужинали на берегу, из зарослей появилась группа туземцев. Капитан, давая понять, что настроен дружественно, поднял руки над головой, но те, очевидно, не поняли. Тогда капитан обвел то место, где сидели его офицеры, и жестами попытался объяснить, что они не имеют права пересекать эту линию. Поговаривают, что по крайней мере частью своего влияния на туземцев капитан Филипп обязан отсутствию у него переднего зуба, так как этот, по нашему мнению, недостаток считается у них признаком превосходства над остальными. К чему невозможно привыкнуть – это исходящий от аборигенов отвратительный запах, причиной которого является отсутствие привычки мыться и обычай натирать тела жиром животных.

Что у нас вызывает удивление и восхищение – так это кенгуру, если пользоваться терминологией Кука. Они похожи на огромных зайцев, только стоят на больших задних лапах и опираются на толстый мускулистый хвост, в то время как передние лапы у них очень маленькие, и кенгуру, по-видимому, ими почти не пользуются. Это травоядные животные и, пожалуй, не умнее овец или коров, а своих детенышей носят в кармане на животе, как опоссумы.

Всех осужденных сразу отправили расчищать землю, которая в здешних краях чрезвычайно каменистая, а деревья, что на ней растут, мы прозвали «каучук» за смолу, что выделяется из стволов. Древесина у них твердая, как железо. Подходящего инструмента у нас нет, работа тяжелая, а после многих месяцев, проведенных в море, мы все обессилели. Мне не повезло: я оказался приписанным к рабочей бригаде, отданной под надзор «красного мундира» Уилбурна. Высадка на берег ни в коей степени не смягчила его характер и не уменьшила неприязнь ко мне, и придирки, которые приходилось терпеть, помимо прочих трудностей, становится выносить все труднее.

О, моя нежная Элизабет, как хорошо, что ты не видишь, в кого я превратился! На мне, похоже, навечно запечатлелось все пережитое, и остается только гадать, кем я стану в конце концов!»

Глава 4

В последующие годы у Фейт будет немало поводов благодарить Котти Старка, но в этот первый вечер причина для этого оказалась куда значительнее всех остальных.

Когда паренек оставил их у мастерской Симона Марша, пообещав вернуться до наступления темноты, пошел дождь, и Фейт подумала, что, если ему не удастся отыскать для них хижину, придется спать в сырости да еще и голодными.

Мастерская состояла из двух крохотных каморок, где было не очень чисто и пахло шерстью. В дальнем помещении стояли ткацкие станки, а в переднем хозяин принимал покупателей и показывал им выставленные на продажу рулоны тканей. Полом в мастерской служила утрамбованная земля, а крышей – плетеный тростник. Фейт содрогнулась, услышав, как в сухих листьях над головой снуют маленькие зверушки. Хоуп молчала, крепко уцепившись за материнскую юбку, и только маленькая Чарити хныкала:

– Мама, здесь плохо! Мне кушать хочется!

Под пронизывающим взглядом Симона Марша Фейт старалась успокоить девочку, но хозяина, похоже, совершенно не волновал ее плач.

– Это моя мастерская. – Он жестом указал на тесное помещение. – Я ткач, а сюда приехал в надежде улучшить свои дела. – Он сделал кислую мину. – Да, ничего не скажешь: еще как разбогател. Почти все овцы, что я привез, пали, а здесь, на месте, шерсть достать трудно. Ваши корабли привезли шерсть из Лондона, и теперь я смогу производить больше товара, поэтому-то мне и потребовалась помощница. – Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. – Я не стану зверствовать. Пока вы будете прилежно выполнять свои обязанности, никаких осложнений не возникнет. Работать мы начинаем с восходом солнца! До завтра!

У Фейт сжалось сердце: она-то надеялась, что ей дадут хотя бы день устроиться на новом месте, а он даже словом не обмолвился о жилье.

– Но я должна найти какое-то пристанище. Или вы дадите нам жилье?

– Это не моя забота. – Марш покачал головой. – От меня вы будете получать только еду и одежду.

– Но мне говорили, что на еду и одежду выделяет деньги правительство.

– Ах вот как говорили? – Его взгляд стал колючим. – Да, это так. Но ведь я не получу никакой выгоды, пока вы не начнете по-настоящему работать.

– А что же делать с детьми, пока я работаю? – совсем растерялась Фейт.

– И это тоже меня не касается. Главное, чтобы они не мешали вам. – Он мрачно взглянул на Хоуп. – Старшая, пожалуй, вполне могла бы помогать вам в мастерской.

– Но ей всего пять лет!

– Скоро будет шесть, мама! – Хоуп выпрямилась, чтобы казаться выше, и у Фейт глаза наполнились слезами.

Такой дочерью можно гордиться, но, повзрослев раньше времени, она никогда не узнает, что такое настоящее детство. Фейт крепче обняла сидевшую у нее на руках Чарити и поцеловала в макушку, мысленно поклявшись, что сделает все от нее зависящее, чтобы защитить хотя бы ее от подобной судьбы.

– Здесь не место для малышей, – проворчал Симон Марш. – Вам следовало оставить их в Англии.

– Это мои дети, и я не могу без них жить! – возмущенно воскликнула Фейт.

– Вам следовало бы задуматься об этом до того, как совершать преступление, за которое вас сюда отправили.

– Сэр, – вскинув голову, заявила Фейт, – это преступление – украсть кусок хлеба для голодных детей?

– Воровство есть воровство, – заключил Марш. – Мы здесь тоже беспощадно с ним боремся, и если вы попадетесь на этом, вам устроят порку. – Он отвернулся, жестом давая понять, что разговор окончен. – Итак, завтра, с восходом солнца, иначе тоже можете заработать порку. А теперь я бы посоветовал вам заняться поисками жилища, пока другие не успели захватить все свободные хижины.

– А как же еда? – чуть не плача, спросила Фейт. – Вы же сказали, что будете кормить нас!

– Буду, – кивнул Марш, – но только завтра, когда получу с корабля провиант. Вам, должно быть, известно, что с продовольствием здесь туго, так что на разносолы не рассчитывайте.

– Да, я слышала, – вздохнула Фейт, – как говорили об этом, когда мы высаживались на берег, но неужели у вас не найдется для нас хоть чего-нибудь? Хоть кусочка хлеба для девочек?

– Идите к солдатам. Это все, что я могу вам посоветовать.

Понурившись и взяв за руку Хоуп, Фейт вышла под дождь и сразу же наткнулась на улыбающегося Котти Старка. О господи! Не передать, какое она почувствовала облегчение! Неужели ей придется положиться на двенадцатилетнего ребенка?

– У меня хорошие новости, госпожа Блэксток! – сообщил паренек. – Мне повезло найти пустую хижину. Правда, там надо кое-что подлатать и заново покрыть тростником крышу, но это уже завтра с утра: я займусь. На одну ночь она вполне сгодится.

– Котти, какой ты молодец! – радостно воскликнула Фейт. – Я тут ломаю голову, где искать пристанище на ночь, и тут появляешься ты! Но разве у тебя нет своих дел?

– Ничего такого, что не может ждать, – пожал плечами мальчик. – А теперь, госпожа, давайте-ка мне сумку и малышку, и я провожу вас к хижине. А ты, Хоуп, накинь на себя вот это – хоть немного защитит от дождя.

Отвернув полу своего длинного рваного плаща, он накрыл ею девочку, забрал у Фейт саквояж и Чарити и повел их по той же Скалистой дороге туда, где приютилось множество хижин, перед которыми даже в дождь горели костры.

– Внутри хижин разводить огонь нельзя – тростниковые крыши, – объяснил Котти, словно прочитав мысли Фейт. – Вот все и готовят снаружи. На брикфилдских холмах хорошая глина, из которой можно делать кирпич и черепицу, но это могут позволить себе только богачи. Быть может, госпожа Блэксток, со временем мы построим такое жилище и для вас. Вот мы и пришли!..

Он свернул к одной из хижин. И хоть пребывала та в совершенно плачевном состоянии: половины тростниковой крыши не было вовсе, а между пальмовыми стволами зияли щели, Фейт она показалась едва ли не дворцом. Котти толчком распахнул дверь и с усмешкой сказал:

– Как видите, на дверях замков нет, только щеколда – деревянный колышек на веревке.

– У нас нет ничего такого, что можно было бы украсть.

– Со временем, возможно, появится. Воровство здесь обычное дело. Многие прячут все самое ценное в тростнике на крыше. Вы сможете делать то же самое, когда я починю ее.

Фейт следом за мальчиком вошла внутрь и остановилась оглядеться. Как и в хижине Симона Марша, полом служила плотно утрамбованная земля, только здесь было почище. Никакой обстановки за исключением двух гамаков, подвешенных на крючьях у стены, не наблюдалось. С одной стороны в хижину затекал дождь, но в том месте, где висели гамаки, было сухо, и Фейт догадалась, что это Котти, должно быть, прикрыл чем-то часть крыши.