Ее тайная мечта

Попробую описать этих странных людей. Несмотря на всю их первобытность, они вовсе не просты. В Сиднее я, как и остальные, считал туземцев диким народом с примитивной культурой, но теперь, пожив среди них, понимаю, как все мы заблуждались. Их жизнь подчиняется системе правил, даже, возможно, более стройной, чем наша. С детства их учат послушанию, а тех, кто осмеливается перечить, наказывают. Закон здесь один для всех, и все перед ним равны.

Я для них чужак, и они обращаются со мной как с неразумным ребенком, но поскольку очень стараюсь научиться всему необходимому, гнева или раздражения у них не вызываю. Их обычаи я постараюсь по возможности описывать как можно подробнее. Мой запас чернил заканчивается, но я нашел им замену – некое красящее вещество, которое получают из коры каких-то деревьев названия их мне неизвестны, – раздобыть же перо при здешнем изобилии птиц не составило труда.

День шестидесятый.

Я уже немного понимаю их язык и постепенно завожу друзей среди туземцев. Старый Бининувуи, похоже, относится ко мне, с одной стороны, как к сыну, с другой – как к забавной зверюшке. С каждым днем я узнаю все больше нового и все успешнее мне удается следовать обычаям племени.

Туземцы, которых я видел в окрестностях Сиднейской гавани, жили преимущественно оседло, но выяснилось, что по натуре они кочевники и остаются на одном месте только до тех пор, пока могут охотиться и собирать дары природы, но как только добыча скудеет, перебираются на другие территории. Из-за этих частых перемещений они не строят постоянных жилищ и, если погода портится, просто воздвигают укрытия. Когда поднимается ветер – а он здесь бывает очень свирепым, – из ветвей деревьев быстро сооружаются жилища, а дыры затыкаются травой или соломой. Чтобы такую постройку не снесло ветром, используют камни либо просто привязывают ее лианами к стволам деревьев.

На прошлой неделе мы наткнулись на другое племя. Не обошлось без громких криков и угрожающих потрясаний копьями, но все же кровопролития удалось избежать. Насколько я понял, спор шел из-за каких-то территорий, но учитывая скудное знание языка, мог и ошибиться.

Аборигены в большинстве своем миролюбивы, но и у них случаются стычки, иногда даже между женщинами, которые дерутся не хуже мужчин. Я однажды оказался свидетелем стычки двух женщин, когда одна покалечила другую заостренной палкой, – такими они обычно выкапывают батат, основу их рациона.

В пище туземцы весьма неприхотливы – едят все, что попадается на их пути. Мужчины охотятся на диких животных и птиц, ловят рыбу, когда оказываются у воды. Кроме того, они едят всяких насекомых и гусениц – это считается у них деликатесом. Женщины собирают то, что растет: плоды, семена, орехи, ягоды, корешки, клубни – и добывают сердцевину пальм. У туземцев очень своеобразный хлеб. Это запеченные в золе лепешки из пресного теста, которое готовят из различных размолотых семян и воды. Должен признаться, мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к их пище.

Теперь, когда я немного их понимаю, мне стало интересно слушать истории, которые они рассказывают по вечерам у костров. Насколько я понял, они верят в добрых и злых духов и волшебство, определенных животных и птиц, некоторые деревья или даже целые рощи, камни считают священными. В нашем племени есть маг, или колдун, который никогда не располагается в основном лагере. Его считают своего рода богом и относятся к нему с благоговением. Колдун носит древний амулет (мне так и не довелось его увидеть), который издает тот устрашающий раскатистый рев, который я когда-то слышал. Когда я слышу этот звук, мне видится расстояние, отделяющее меня от так называемого цивилизованного мира, и у меня возникает непреодолимое желание молиться, только я не знаю, какому богу.

Туземцы верят во что-то такое, что они называют миром видений, где смешивается прошлое, настоящее и будущее. Эти видения для них очень важны. Они верят, что с их помощью можно материализовать все, что угодно, даже детей. Это единственное племя из всех, о которых я слышал, где половые отношения никак не связывают с зачатием. Просто поразительно!

Удивительны также их рисунки, выполненные в весьма необычной манере и обладающие своеобразной строгой красотой. Туземцы выцарапывают сложнейшие узоры на камне и коре, а также рисуют и вырезают орнаменты на своем оружии. Из музыкальных инструментов здесь больше всего распространены очень длинные трубки, издающие громкий пронзительный звук. Обычно они звучат вместе с «ударными инструментами», представляющими собой, например, два куска твердого дерева, которыми постукивают друг о друга. Под музыку люди с удовольствием танцуют и поют на праздниках под названием «корробори». Еще туземцы любят игры, которых у них великое множество.

Несмотря на то что много сил уходит на добычу пропитания, у аборигенов остается достаточно времени на то, чтобы наслаждаться музыкой, танцами, пересказыванием историй и рисованием. Хотел бы я сказать то же самое о простом человеке в Англии!

Вчера мы наконец пришли на берег большого озера – несомненно, того самого, о котором я слышал и которое искал. Это место, очевидно, было хорошо знакомо туземцам: они словно вернулись домой после долгого отсутствия. Племя явно намеревалось здесь задержаться на некоторое время, так как все дружно взялись за строительство более прочных хижин, чем обычно.

День сто двадцатый.

Представляю, какой шок испытала бы моя семья и друзья из Лондона, если бы увидели, каким я стал: с отросшей бородой, потемневшей от солнца кожей, износившейся до такой степени одеждой, что она превратилась в некое подобие набедренной повязки, какие носят мои спасители. Вероятно, теперь издалека меня вполне можно принять за одного из аборигенов. Моя прежняя жизнь так далеко ушла в прошлое, что я редко вспоминаю о ней и больше не могу вызвать в памяти лица жены и детей, но тем не менее, хотя это и может показаться странным, не чувствую себя несчастным. Теперь, когда привык к физическим тяготам своей новой жизни, я нахожу в ней определенную прелесть.

Бининувуи научил меня пользоваться копьем и еще одним очень странным орудием, которое они называют бумерангом. Оно представляет собой серповидный кусок дерева и обладает способностью при умелом броске возвращаться к хозяину. С помощью своих новых приятелей я изготовил оружие и инструменты, которые должны быть у каждого мужчины племени и, следует признаться, что и правда почувствовал себя мужчиной в полном смысле этого слова.

В племени все свое имущество принято носить при себе, поэтому оно сводится к самому необходимому. Для мужчины это копье и праща, сетка для дичи, один-два бумеранга, каменный нож, бурдюк для воды, сделанный из шкуры опоссума или желудка кенгуру, и заветный мешочек с личными вещами, куда обычно помещаются смола для жевания, бечевка, пчелиный воск, сухожилия, а также заостренные костяные или каменные наконечники для копья, камень для заточки кости, украшения из перьев для волос, желто-коричневая краска для росписи тела и, конечно же, магические талисманы.

У туземцев много странных привычек, но одна поразила меня особенно: они носят копье ногой, зажав большим и вторым пальцами. Передвигаясь, индеец постоянно должен быть готов к встрече с опасностью. Через правое плечо у него перекинута сетка для дичи, и в этой же руке он держит щит и пращу. Дубинки, бумеранги и каменный топор обычно заткнуты за пояс, бурдюк и мешочек с личными вещами тоже привязаны к поясу. Головню из куска плотной древесины, которая способна медленно тлеть в течение многих часов, и острый нож обычно затыкают в повязку на голове. Правая рука всегда остается свободной, чтобы при необходимости быстро схватить нужное оружие.

Туземцы – великолепные охотники и следопыты, и если дичь в этих местах водится, они непременно ее добудут, а уж копья бросают… С расстояния сорока пяти – пятидесяти ярдов не промахиваются, даже если цель быстро движется.

Несмотря на то что я уже неплохо владею оружием, они все же не позволяют мне охотиться вместе с ними. Поскольку все в племени от мала до велика трудятся, меня отправили на работы, которые выполняют женщины, дети и старики. Я решил выяснить, почему со мной так поступили, ведь даже мальчикам, достигшим определенного возраста, разрешается участвовать в охоте, и узнал: дело в том, что я не прошел обряд инициации. Сейчас несколько юношей ожидают этой церемонии, и я намерен обратиться к Бининувуи и просить его разрешения присоединиться к ним, несмотря на то что уже давно вышел из того возраста, когда принимают посвящение.

День сто двадцать второй.

Бининувуи согласен. Я буду посвящен. Мне дали понять, что церемония таинственна и священна и что к ней нужно относиться с почтением. Кажется, Бининувуи доволен. Вечером в лагере вокруг костров звучало много смеха и шуток, как я подозреваю, в основном в мой адрес. Племя сочло очень забавным, что мужчина моего возраста должен пройти через эту церемонию, но их шутки были абсолютно беззлобны. Я жду этого события с воодушевлением и, не стану отрицать, с долей трепета.

День сто тридцатый.

Несколько дней назад меня вместе с подростками, готовившимися к посвящению, отвели в буш, чтобы убедиться в нашем мужестве и послушании, а также в знании священного ритуала и обычаев племени. Еще мы должны были поклясться хранить в секрете таинство обряда от непосвященных. Невозможно описать те чувства, которые переполняли меня, когда после окончания церемонии инициации я вернулся в лагерь полноправным членом племени. Корробори продолжалось еще долго: я плясал и веселился вместе с остальными и ощущал покой в душе и единство со всей Вселенной.

День сто сорок восьмой.

Пишу и не верю собственным словам. Бининувуи сообщил, что мне нужно взять жену из племени, и я согласился.

Это отступление от правил. Туземцы договариваются о женитьбе, еще когда девочка совсем маленькая. При достижении брачного возраста – у них это начало месячных – девушку просто отводят к жениху, и тот сразу становится мужем. Период ухаживаний здесь полностью отсутствует.

Моей женой предстояло стать Нурине, молодой вдове. Ее мужа убили несколько дней назад, когда на группу охотников напало чужое племя. Так или иначе, Нурине теперь нужен муж, а так как я оказался единственным взрослым мужчиной без жены, Бининувуи отдал меня ей.

Должен признаться, мне остро не хватало женщины, но у меня и в мыслях не было без разрешения вступить в какие бы то ни было отношения с аборигенкой – видимо, в силу преобладания внутренней дисциплины над первобытными инстинктами.

Нурина молода: думаю, ей слегка за двадцать – и по-своему привлекательна. У нее упругое, крепкое тело, стройная фигура, сияющие глаза и нежная добрая улыбка. Если каким-то чудом эти страницы когда-нибудь попадут к кому-то из моих родных в Англии, надеюсь, они поймут и простят меня. Если я решил рассказывать свою историю честно, значит, не имею права ничего утаивать.

День четыреста двадцатый.

Эта запись будет последней, потому что в моем дневнике не осталось страниц. Я специально берег ее до того момента, когда в моей жизни произойдет что-то особенное. И сегодня этот день настал.

У меня теперь есть сын!

Он родился сегодня утром, как раз с восходом солнца – хорошее предзнаменование! – и я дал ему имя Джон. Нурина в отличие от английских женщин родила его легко и, очевидно, почти без боли. Она верит, что ребенок был зачат в тот день, когда я посетил священную рощу. Будто бы там я нашел дух ребенка и направил его в ее чрево, но я-то знаю, что он моя плоть и кровь, и мое сердце замирает от любви.

Это очень красивый малыш: унаследовавший, кажется, лучшие черты обоих родителей, – светлокожий. Я смотрю на него, припавшего к материнской груди, и стараюсь угадать, что приготовила для него судьба. Надеюсь, он останется со своим народом, который его примет и позаботится о нем. Я ведь знаю, как жестоки могут быть люди белой расы к полукровкам. Но все же, когда достаточно подрастет, я научу своего сына говорить, читать и писать по-английски. Если мир изменится – а я думаю, что это непременно произойдет, – то эти знания, возможно, ему пригодятся.

Сейчас я закрою свой дневник и положу в мешок из желудка кенгуру. Он предохранит его от стихий, и моя исповедь останется невредимой. Я собирался уничтожить записи, но рука не поднимается. Быть может, в один прекрасный день он пригодится кому-то из историков, чтобы лучше понять тех людей, которые стали моим народом.

Питер Майерс».

Часть II

Июль 1800 года

Глава 8

Хоуп была жутко зла, причем зла на них обоих: на себя за слезы, на Котти – за то, что был их причиной. Она считала себя вполне взрослой в свои четырнадцать лет, а стало быть, плакать уже не пристало, но все же ей казалось, что основания для этого есть.

С раздражением постукивая по высохшим кукурузным стеблям, она брела по опустевшему огороду позади хижины. Сейчас, к середине сиднейской зимы, в огороде совсем ничего не осталось, хотя нельзя сказать, что он вообще давал мало-мальски приличный урожай. Каждый год с момента своего прибытия в Новый Южный Уэльс они упорно засаживали грядки в надежде на хоть какой-то урожай, но увы… Почва здесь оказалась слишком каменистой и не обеспечивала растениям нужного питания.

«И все остальное в здешних местах такое же убогое, – с горечью подумала Хоуп, – и мы так же бедны, как эта земля!» Впрочем, нет, это не совсем так. Да, конечно, они бедны. То небольшое жалованье, которое получали они с Чарити, за работу вместе с матерью на ткацких станках совсем ненамного улучшило их жизнь. Слава богу, здесь не было таких морозных зим, которые помнились ей по Лондону, и Котти всегда заботился, чтобы они не голодали.

При мысли об этом несносном мальчишке Хоуп не могла понять, как один и тот же человек может доставлять и столько радости, и столько боли? Иногда ей казалось, что она умрет от любви к нему, а иногда она его люто ненавидела. Хоуп в сердцах ударила по очередному кукурузному стеблю и сердито вытерла вновь набежавшие слезы.

Сегодня утром она пожаловалась матери, что плохо себя чувствует, и попросила разрешения не ходить на работу. И это вовсе не было ложью: после того, что сказал им Котти вчера вечером, у нее непрерывно ныло сердце. Тут, словно подслушав ее мысли, из хижины появился и сам виновник ее состояния и направился прямо к ней. Хоуп замерла в ожидании. Глядя на него, она не переставала удивляться и восхищаться. Он вырос таким стройным и широкоплечим! Его прежде худощавое лицо обрело четкость линий, сделалось красивым и мужественным, тонкая мальчишеская шея стала мускулистой и крепкой, а под носом пробивалась рыжеватая поросль, которую он тщательно сбривал. «Лицо должно быть гладким, чтобы девушкам хотелось поцеловать его», – часто любил он говорить, к досаде Хоуп. Она всегда считала его очень симпатичным, даже когда он был еще мальчишкой, но теперь, по-видимому, все женское население Сиднея разделяло ее мнение.

Ну что же, это и понятно: она и сама тоже изменилась, очертания ее фигуры стали совсем иными. От нее исходили невидимые волны, по которым безошибочно угадывалось, что она превращается в женщину, как говорила ей мать, но с точки зрения самой Хоуп, эти изменения происходили чересчур медленно, поэтому Котти по-прежнему обращался с ней как с ребенком или младшей сестренкой, которую можно подразнить, над которой можно пошутить, но которую нельзя принимать всерьез. Даже сейчас против собственной воли она восхищалась им, глядя, как он с беспечной улыбкой приближается к ней. Хоуп знала, что его улыбки обманчивы: у него крутой нрав, и он способен на жестокость. Ей не раз доводилось наблюдать это. Однажды, больше года назад, когда они с Котти гуляли в Госпитальной гавани, к ним пристал подвыпивший бродяга. Окинув Хоуп наглым взглядом, он отпустил скабрезное замечание, а когда Котти призвал его к порядку, хулиган, не сомневаясь, что запросто справится с юношей, полез в драку. В мгновение ока все было кончено. Хоуп никогда не видела, чтобы кто-нибудь действовал так быстро и результативно, как Котти. Он легко увернулся от неуклюжего удара дебошира, и, прежде чем Хоуп осознала, что произошло, хулиган уже лежал на причале без признаков жизни.

Поступок Котти ее и восхитил, и потряс до глубины души. Она ненавидела жестокость в любом ее проявлении, но то, что он защитил, показалось ей таким романтичным и так напомнил те истории, которые она читала в маминых книжках. Теперь-то Котти, безусловно, поймет, что она уже не ребенок, а женщина, к которой мужчины могут проявлять интерес, но он быстро вывел ее из этого приятного заблуждения, проворчав: «Это заставит пьяного грубияна сто раз подумать, прежде чем приставать к невинному дитяти!»