Смерть в салоне восковых фигур

– Это правда, что Зрякин по ночам ходит да в окна заглядывает?

– Да, ловил его за этим делом, но только один раз…

– В чьи окна он заглядывал?

– В салон купца Пядникова.

– Где восковые фигуры? – Начальник сыскной пренебрежительно скривил губы, в глазах его читалось разочарование. – А зачем туда заглядывать? Что может быть там интересного, да к тому же ночью?

– Я тоже удивился. Потом, когда шуганул его, гнал аж до Сотниковских ворот, запыхался, стою и думаю, а что он там делал, зачем в окна смотрел?

– Ну? – поднял брови фон Шпинне.

– Вернулся к салону. Огляделся, на улице пусто, время давно за полночь. Стал у витрины и смотрю. Глядь, а в салоне вроде ходит кто-то, а вот кто, не видно. Ходит в темноте и без свечи. Подозрительно мне стало, – может, воры? Хотел в свисток дунуть, уже и к губам приложил, воздуха набрал, но тут свет мелькнул с той стороны, где в салоне лестница наверх. Смотрю, кто-то спускается, в руках свеча, и по всему видно – мужчина. Правда, свечу держит высоко, лица не разглядеть. Когда спустился, оказалось, это сам хозяин – Пядников. Думаю, может, услыхал шум в салоне, вот и пришёл проверить. Наблюдаю, авось, помощь какая понадобится. Смотрю, значит, а купец вроде и не спал, одетый: в сапогах, в поддёвке…

– Значит, Пядников спустился в салон одетым?

– Да, – кивнул Сиволапов и продолжил: – Прошёлся он из одного конца салона в другой; вижу, не просто ходит, губы у него двигаются, вроде как сам с собой разговаривает…

– А может быть, он с кем-то говорил?

– С кем? – удивлённо уставился на Фому Фомича городовой. – Ведь не было там никого!

– Ну, ты же говорил, что до прихода Пядникова в салоне уже кто-то был, тень какая-то промелькнула… – напомнил фон Шпинне.

– Да, промелькнула, только вот ежели по губам судить, то это не похоже было на разговор.

– А на что это было похоже?

– На молитву… Ну, по крайней мере, мне так показалось.

– Крестился при этом?

– Может, и крестился, я не видел, врать не стану!

– Что дальше было? – продолжал задавать вопросы Фома Фомич.

– Он остановился возле какой-то фигуры. Вот тут, да, Пядников разговаривал, подняв голову…

– С кем?

– Как с кем? С фигурой этой и разговаривал! – горячо выпалил Сиволапов.

– Может быть, он все-таки сам с собой разговаривал? – засомневался начальник сыскной.

– Ну, не знаю, – медленно произнёс городовой. – Он подошёл к фигуре, поднял голову и, глядя на неё, что-то сказал. Потом стоял и молчал, вроде как слушал, затем снова заговорил, потом замолчал, потом заговорил…

– Как долго это продолжалось?

– Да четверть часа, может и больше, я времени не засекал.

– Что было дальше?

– Ничего, задул Пядников свечу и ушёл. Я даже удивился – зачем? В темноте-то несподручно без света ходить…

– Может, он тебя увидел?

– Нет, я, присевши, наблюдал, не впервой следить приходится! – важно проговорил Сиволапов.

– Значит, подведём итог. – Начальник сыскной выбрался из-за стола и принялся ходить по кабинету. Городовому пришлось крутить головой, чтобы не упускать из виду фон Шпинне. – Как я понял, ты, совершая ночной обход участка, увидел, что какой-то человек заглядывает в окна салона восковых фигур. Подошёл, узнал лавочника Зрякина и прогнал его. Так дело было?

– Да, бежал за ним до ворот!

– А потом решил вернуться к салону и самому посмотреть, что могло заинтересовать там Зрякина. Вернулся. Стал наблюдать. Заметил, что в салоне, в полной темноте, кто-то ходит. Ты подумал, это воры, и хотел уже свистеть, но приход Пядникова, который спустился по лестнице, тебя остановил. Верно?

– Верно! – кивнул городовой.

– Двигаемся дальше, – продолжал фон Шпинне. – Пядников со свечой в руках принялся расхаживать по салону и разговаривать сам с собой. Затем он начал говорить с одной из выставленных там фигур, после погасил свечу и ушёл. Так всё было, я ничего не напутал?

– Так! – энергично кивнул Сиволапов.

– Больше тебе добавить нечего? – спросил начальник сыскной, равнодушно глядя на городового, и сел за стол.

– Нечего! – уверенно проговорил Сиволапов.

В кабинете воцарилась тишина, и стало слышно, как время от времени скрипит стул под городовым, как где-то цокают подкованные каблуки, как с улицы доносятся детские голоса. Фома Фомич точно забыл про Сиволапова, сидел и лениво осматривал свои ногти. Сиволапов чувствовал неловкость оттого, что начальник сыскной не обращает на него никакого внимания. А может быть, ему нужно просто встать и уйти? Может быть, спросить? Но спрашивать не пришлось.

– А теперь, – Фома Фомич нарушил молчание, забыл про ногти и глянул на городового, – расскажи мне, братец, что ты видел в салоне во второй раз?

Глава 8

С кем беседовал Пядников

– В какой второй раз? – тряхнул головой, точно со сна, Сиволапов и даже вздрогнул, точно стало ему зябко. По всей видимости, он не ожидал такого вопроса.

– Ты ведь вернулся следующей ночью… – Это был не вопрос, а скорее утверждение.

– Так я не… – Городовой завертелся на стуле, замыкался, точно собирался бежать, да не мог решить, в какую сторону. Понимал: в какую ни беги, всё равно поймают.

Кочкин, глядя на всё это, криво улыбался. А Фома Фомич продолжал:

– Что? Хочешь сказать, не было тебя там? – Фон Шпинне подался вперёд.

– Был, но в окна не заглядывал!

– Эх, Никодим, Никодим! – сокрушённо воскликнул Фома Фомич. – Ты знаешь, сколько я на этой службе? Я на ней всю свою жизнь. Ещё мальчиком привёл меня отец за руку в полицейское управление, где служил начальником… Ладно, – отмахнулся фон Шпинне, – это к делу не относится. Что я тебе сказать хотел: меня не так просто обмануть, и знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что я скептик; тебе известно, что это такое?

– Никак нет! – отрапортовал Сиволапов.

– Скептик – это человек сомневающийся. И вот мне, скептику, очень трудно поверить, что, наблюдая за Пядниковым, который странно себя ведёт, очевидец не вернётся туда в следующий раз. Любопытство – удивительной силы вещь, и нельзя точно сказать, что это – порок или добродетель. Был ты там на следующую ночь и наблюдал, а, возможно, и в другие ночи тоже… – Начальник сыскной резко оборвал свою речь и стал рыться в стопке бумаг, лежащей на столе. Нашёл нужную, поднял и показал Сиволапову. – Знаешь, что это такое?

– Нет!

– Это график твоих дежурств, и все они в ночную смену. В околотке сказали, что ты сам просился поставить тебя службу нести ночью. Обычно никто не хочет, а ты – напротив, со всей готовностью! Почему? – Начальник сыскной заиграл желваками. – Молчишь? Тогда мне придётся за тебя ответить. Знаешь, я и сам бы пошёл туда на следующую ночь. Все эти передвижения Пядникова по салону очень и очень интересны. А может быть, готовится какое-нибудь преступление, и ты окажешься на месте происшествия первым. Возможно, сумеешь поймать злоумышленника, а это – повышение по службе, это – почёт, завистливое уважение сослуживцев. Я тебя понимаю. Ну, говори. Что ты видел во вторую ночь?

– Да то же самое, – сухо ответил Сиволапов. Он быстро смекнул, что лучше не спорить, да и начальник сыскной уже не казался ему приятным человеком.

– Всё повторилось? – спросил фон Шпинне.

– Да! – кивнул городовой.

– И что, без изменений?

– Всё так же…

– А на следующую ночь?

– И на следующую тоже…

– Боюсь, мы сейчас будем перебирать все твои дежурства, поэтому задам прямой вопрос – когда ты там увидел женщину? Не смотри на меня так удивлённо, я знаю, там была женщина!

– В четвёртую ночь!

– Ты хорошо её рассмотрел?

– Да!

– Узнал?

– Узнал!

– Кто она?

– Дочь Пядникова – Людмила!

– Она была ночью в салоне вместе с отцом? Я тебя правильно понял?

– Правильно! – односложные ответы Сиволапова показывали, что он уже раздражён.

– Теперь давай подробнее: кто туда пришёл первым, а кто вторым? А может, они пришли вместе?

– Вначале в салон спустился хозяин – Пядников…

– Он был одет? – быстро спросил фон Шпинне.

– Да, так же как и в первые разы. Спустился, свеча в руке, походил, побормотал чего-то, остановился возле той фигуры, с ней поговорил, а потом непонятно откуда дочка его явилась, прям из мрака, я даже испугался…

– А у неё что – не было свечи?

– Нет, ничего не было.

– Что дальше?

– Она к нему подошла и давай что-то говорить да за рукав тянуть. Он ей отвечает, но с ней не идёт, руку выдёргивает. Но она не сдаётся, крепко держит. В конце так сильно дёрнул, что Людмила не устояла на ногах и упала…

– Он помог ей подняться?

– Нет!

– Нет? – Начальник сыскной сделал удивлённое лицо.

– Она упала, а он тотчас же ушёл, но перед этим свечу задул.

– Ушёл куда?

– По лестнице поднялся.

– А Людмила?

– Она полежала немного, встала и тоже ушла…

– Вслед за отцом?

– Нет, она куда-то делась, я даже и не понял куда. Вроде вот была, а вот её уже нету… Да темно ведь ещё, не всё видно.

– Ну и последний вопрос, самый важный. – Начальник сыскной, опираясь на стол обеими руками, подался вперёд. – Ты был там, когда Пядников умер?

– Нет, в ту ночь я не дежурил!

– А почему нет?

– Да устал, решил передохнуть…

Фома Фомич не стал дослушивать городового до конца, остановил.

– Всё понятно, Никодим Прохорович, спасибо за рассказ, очень ты мне помог. Но перед тем как ты уйдёшь, нужно будет ещё кое-что сделать…

– Что? – вытянулся городовой.

– Да ничего трудного, подсядь сюда, к приставному столику, вот тебе бумага и всё необходимое. – Перед городовым легли белый лист, перьевая ручка со стуком, и осторожно, чтобы не расплескать, была поставлена бронзовая чернильница. – Писать-то умеешь?

– А то как же!

– Очень хорошо! Всё, что рассказал нам с Меркурием Фролычем, – начальник сыскной подмигнул Кочкину, – запиши. После того как всё сделаешь, можешь идти домой или куда там тебе надо…

Сиволапов взял ручку, глянул с прищуром на перо, обмакнул его в чернила и принялся писать. Начальник сыскной и Кочкин молча наблюдали за городовым. Тот писал, перо скрипело, он останавливался, что-то вспоминал, принимался писать дальше. Когда всё было закончено, положил перо на стол, опустил руки и вопросительно поглядел на Фому Фомича, как бы спрашивая: «Что дальше?»

– Передай мне сюда листок! – попросил его начальник сыскной. Пробежал глазами, удовлетворённо мотнул головой. – Всё хорошо! Теперь можешь идти, но о разговоре этом лучше помалкивай, – сам знаешь, наше дело тихое. Иди и знай, ты мне можешь понадобиться, так что не обессудь, придётся тебя, если что, побеспокоить…

– Да я ничего, если надо, то надо… – послушно кивнул Сиволапов.

– Тогда будь здоров, Никодим.

С этими словами начальник сыскной выпроводил городового и задумался.

Он почему был так предупредительно вежлив с Сиволаповым? Да потому что за многие годы службы в полиции фон Шпинне понял одну важную, а может быть, даже важнейшую вещь: сыск в Российской империи стоит на трёх китах – это городовой, дворник и горничная. Пока будут эти люди, злодеям никуда не деться и никуда не спрятаться. Они их везде увидят. Нужно только подход иметь ко всем троим, а они уж со своей стороны расстараются. Такое расскажут, что ни одному, даже самому ловкому агенту не узнать. И вот пока сыщик в России это не поймёт, не будет у него удачи. Однако сыскное дело требует жертв, и для того чтобы клубень отыскать, нужно руки в землю сунуть, да покопаться там хорошенько.

Однако после беседы с городовым остались у начальника сыскной некоторые сомнения относительно женщины в салоне. Может быть, городовой сказал правду относительно того, что видел там дочь купца Людмилу, да и зачем ему врать? Но рассказ Зрякина указывает, что видел мелочный торговец там другую женщину, которую было не рассмотреть и которая пряталась в темноте, точно опасалась, что кто-нибудь её увидит в окно. А может быть, и знала, что за ними с Пядниковым кто-то наблюдает, и не хотела, чтобы её узнали.

Глава 9

Фома Фомич говорит с Кочкиным

Покидая сыскную, Сиволапов завистливо осматривался по сторонам. «А хороша, наверное, здесь служба, – думал он, – на дежурства ходить не надо, мундир надевать не надо… Хотя в мундире есть свои важности и преимущества, – возражал он сам себе. – Без него люди не узнают, что он служит в полиции. С другой стороны, зачем всем это знать?»

В душе городового, кто-то удивится, но у городовых тоже есть душа, может, не такая белоснежная, как у прочих, но есть, так вот в душе городового заспорили два человека: один был в полицейском мундире, шашка на боку, наган в кобуре, лихо закрученные усы, точь-в-точь сам Сиволапов; другой в гражданском платье, без усов, но тоже похож на Никодима Прохоровича.

Тот, что в мундире, распинался, горячился: «Да, как же можно без формы? Да в ней, если приглядеться, вся сила, всё могущество! Ведь злодей, он же не человека, он мундира боится, потому как знает – за мундиром власть! А как ему, злодею, эту саму власть показать, когда ты в гражданском платье, как? Он ведь, мерзавец, и слушать не станет, если ты в поношенной поддёвке да простом картузе. Да ещё, чего доброго, в морду заедет». «Это верно, – тихо соглашался тот, что в гражданском платье, – мундир – сила, первая примета власти! Однако не всегда эта примета нужна и не всегда полезна. Если, к примеру, случится за кем-нибудь следить. Как это сделать в мундире, да ещё при шашке? Служба наша тихая, и нечего о себе на всю улицу греметь!»

«А может, и вправду взять да и попроситься в сыскную? Глядишь, возьмут? В общую полицию-то его взяли. А потом в губернию забрали, на Красную поставили, дальше, кто знает, может, и чин присвоят…» – думал, выходя из особняка красного кирпича, Сиволапов. Мысль эта ему нравилась, он даже лихо сдвинул форменный картуз на затылок, чего раньше никогда не делал. «Ничего, вот он наберётся смелости, да и попросит начальника сыскной, они теперь с ним знакомы, чтобы тот взял его к себе на службу. Хватит, уж сколько можно и в жару, и в мороз на улице стоять, пора и о том, что дальше будет, подумать…»

* * *

В это самое время начальник сыскной полиции сидел в своём кабинете и знать не знал, что скоро у него будет новый сотрудник. Однако, скажем честно, у Фомы Фомича был свой взгляд на сыскную деятельность и на то, каких людей стоит привлекать к работе, а каких – нет. Он был твёрдо уверен: из общей полиции на службу брать никого нельзя. Испорченные они там, думать не умеют, а самое печальное, что и не хотят. Лучше взять человека с улицы, и то проку больше будет. Правда, Сиволапов этого не знал, потому и был сыт надеждой, что, может, возьмут его в агенты сыскной полиции.

Фома Фомич после беседы с Сиволаповым повернулся к притихшему Меркурию и спросил, что он думает обо всём этом, верит ли он городовому.

Кочкин какое-то время ничего не говорил, раздумывал, почёсываясь то в одном, то в другом месте. Когда начальник сыскной кряхтением напомнил о себе, чиновник особых поручений сказал:

– А отчего же не поверить, мы ведь всем верим, но наша вера проверки требует…

– Да, – кивнул Фома Фомич, – ты прав, требует проверки. Ну, а относительно Пядникова что думаешь?

– Что думаю, получается, Пядников не спал ночами, ходил по салону и с фигурами разговаривал. Это похоже на… – Он не договорил, а только постучал себя пальцем по лбу.

– Согласен, – кивнул фон Шпинне, – похоже на то, что купец спятил. Фигуры за живых людей принимал. Но это всего лишь предположение, и даже не наше с тобой, а человека, пусть и служащего в полиции, но выводы делать не умеющего. Что было в салоне на самом деле, мы об этом можем только догадываться. И потом, почему Сиволапов отказался от ночных дежурств? Говорит: «Устал», – а может, причина в другом?

– В чём?

– Этого я не знаю, но, мне кажется, городовой Сиволапов не похож на молчуна-затворника, наверняка рассказал кому-то, что происходит в салоне Пядникова.

– Вы думаете, у смерти купца есть свидетель?

– Думаю – да, и, может быть, это тот городовой, который дежурил в ночь смерти.

– А почему вы у Сиволапова не спросили, кто это был?

– Чтобы не спугнуть! – тихо ответил начальник сыскной. – Если бы я стал этим городовым интересоваться, Сиволапов наверняка бы разболтал, а нам это не нужно. Хорошо бы, тёплым его взять, привезти в сыскную и поговорить по душам, чтобы не знал он заранее, о чём его спрашивать будут.

– Если он видел, как умер Пядников, и никому не сообщил об этом, вряд ли он нам признается, – станет отпираться, а доказать мы ничего не сможем…

– А нам это не нужно… – махнул рукой фон Шпинне. – Думаю, ты прав, поэтому мы не будем тащить его сюда и беседовать, мы просто установим за этим городовым негласное наблюдение. Если наши предположения верны и он видел, как умер Пядников, то молчание этого хожалого не случайно…

– Что вы хотите сказать?

– Только то, что сказал. Свидетель, если таковой имелся, неспроста промолчал. Ох, неспроста! Может быть, это и неестественная смерть.

– Но ведь доктор Викентьев, вы сами говорили, утверждает обратное – Пядников умер от сердечного приступа! – напомнил Кочкин.

– А разве доктора никогда не ошибаются? – уставился на чиновника особых поручений Фома Фомич.

– Почему не ошибаются? Вот у меня, у свояченицы…

– Знаю, знаю эту историю, – остановил Кочкина взмахом руки начальник сыскной. – Случившееся с твоей родственницей лишний раз доказывает мои слова! Доктора тоже люди. Я очень ценю Николая Петровича Викентьева, но… – Фон Шпинне криво улыбнулся и снова вернулся к городовому. – Если кто-то из Сущинской полицейской части видел, как умер купец, и не доложил начальству, то это означает только одно…

– Что?

– Пядникова убили!

– Но ведь доктор…

– Да плюнь ты на доктора! Как-то это хитро провернули, мудрено, что даже Викентьев ошибся…

– А городовой, почему он не доложил?

– Да потому что хочет на этом деле денег подзаработать! – сказал фон Шпинне и потёр палец о палец.

– Как?

– Есть такое французское слово, может слыхал, – «шантаж»!

– Слыхал, это вымогательство по-нашему.

– Верно! Вот городовой и подумал: зачем докладывать, когда того, кто убил Пядникова, можно шантажировать и получить хороший куш.

– Значит, нам нужно отыскать городового, который дежурил вместо Сиволапова?

– Нет! Не надо никого искать, мы его уже нашли, – загадочно улыбнулся фон Шпинне.

– Нашли? – выпрямился Меркурий.

– Да! Это Сиволапов!

– Но ведь не он дежурил в ту ночь! – возразил Кочкин.

– Не он, – согласился начальник сыскной, – а ему и не нужно было дежурить, – я думаю, Сиволапов что-то увидел накануне. А что-то следующей ночью…

– Но…

– Он был там в гражданском платье, ведь ему хорошо известно, когда на Красной появляется его сменщик, сколько там находится и когда уходит. Также известны всякие тёмные места, где можно спрятаться и переждать там городового.

– А зачем он отказался от ночного дежурства?

– Меньше подозрения.

– Значит, его снова надобно притащить сюда и серьёзно поговорить…

– Это пустое! – отмахнулся от предложения Кочкина Фома Фомич. – Он всё равно ничего не скажет. А припереть нам его нечем. Что у нас есть? – Полковник поднял руки и показал пустые ладони. – Ничего. Мы за ним будем следить, тихо, ну, как умеем… И рано или поздно, а я думаю, что рано, он приведёт нас к человеку, которого считает виновным в смерти купца. Только всё нужно сделать аккуратно, чтобы комар носу не подточил, не то вся наша затея полетит в тартарары.

– Может быть, всё-таки поговорить сначала? Сказать, что нам всё известно, что отпираться бесполезно…

– А что нам известно? Повторюсь – ничего! А если бы мы что-то знали, то на кой нам этот Сиволапов, сами бы занялись шантажом! – Начальник сыскной рассмеялся. – Будем следить, и всё вскорости выйдет на чистую воду… – Полковник замолчал и, подумав, добавил: – Если ничего не случится.

– А что может случиться?

– Всё что угодно. Например, Сиволапов может умереть, так же как и купец Пядников.

– Вы думаете?

– Человек, который, возможно, помог Пядникову отправиться в мир иной, пойдёт на всё, лишь бы сохранить свою тайну.

Начальник сыскной замолчал, откинулся на высокую спинку стула, качнулся на задних ножках. Мозеровские часы пробили один раз. Фома Фомич, как бы спохватясь, нажал на кнопку электрического звонка. Явился дежурный. Полковник распорядился принести им с Меркурием по стакану чая.

– Ну, – он перебрал в воздухе пальцами, – что там у тебя к чаю… баранки? Давай баранки!

Когда дежурный ушёл, начальник поставил локти на стол и сказал:

– А теперь, пока раздувают самовар, подведём некоторые итоги. Что мы имеем на сегодняшний день? – Фома Фомич не ждал от Кочкина никаких ответов, и чиновник особых поручений, понимая это, молчал. – На сегодняшний день мы имеем… – Он снова замолчал, развёл руками. – Да не так много мы и имеем. Смерть Пядникова, доктор утверждает, наступила от сердечного удара, но есть сомнения. Посеял эти сомнения восковой шарик, который Викентьев вынул из руки умершего купца. Воск не простой, а крашеный, такой же, как и тот, из которого изготовлены восковые фигуры в салоне. Откуда этот воск взялся в руке покойного – непонятно. Ведь ни одна фигура, я ещё раз напомню об этом, не повреждена. Ну и потом, все эти свидетели – Зрякин, Сиволапов, – от которых мы узнали, что купец ходил по ночам в салоне и якобы разговаривал там, то ли сам с собой, то ли с фигурами, а то ли с какой-то неизвестной женщиной. Также мы узнали, что в салон ночью спускалась и дочь купца – Людмила. И якобы разговаривала там с отцом, и, по словам городового, они спорили и Пядников даже толкнул дочь, отчего та упала. И он, вопреки всему, даже не помог ей подняться. Из этого мы можем сделать вывод, пока только опираясь на слова Сиволапова, что у покойного Пядникова были непростые отношения с дочерью. Что нам нужно сделать… – Начальник сыскной не договорил, пришёл дежурный с чаем. Фома Фомич подождал, пока он расставит стаканы и прочее, поблагодарил и после того, как дежурный, пятясь, ушёл, пригласил чиновника особых поручений к столу: – Подсаживайся, бери чай, баранки, с маком, кстати… Итак, что нам нужно сделать? – Начальник замолчал, глядя на то, как Кочкин пересел с дивана на стул и взял один из дымящихся стаканов, – что нам нужно сделать. Прежде всего, – Фома Фомич тоже взял стакан и осторожно отхлебнул, – горячий! Нам нужно установить негласное наблюдение за городовым. – Кочкин, дуя на чай, кивнул. – И поскольку городовой – это не простой подданный его императорского величества, а как-никак представитель власти, то делать это нужно осторожно. Поэтому ты выбери двух толковых агентов, которые будут следить за ним. И выбери таких, которые будут помалкивать, и предупреди их – ни слова; если начнут болтать, я лично, – начальник сыскной поднял руку, ухватил что-то невидимое в воздухе и крепко сжал пальцы, – лично им языки повырываю, с корнем. О слежке за Сиволаповым будем знать только ты, я и эти два агента.

Глава 10

Сиволапов

За городовым Сиволаповым установили негласное наблюдение. Два сменяющих друг друга агента следили за ним днём и ночью. Агентов выбирал лично Кочкин, он же их и инструктировал. Пугать не пугал, но предупредил об особой секретности. Сиволапов вёл себя спокойно, слежки или не чувствовал, или делал вид, что не чувствует. После дежурства обычно ходил в трактир «Закуски Семечкина». Сидел там, случалось, и по несколько часов, бывало напивался. Сиволапова нельзя было назвать запойным пьяницей, он хоть и пил, но изредка, в количествах, установленных неписаным кодексом поведения городовых. Нижний полицейский чин, не берущий в рот спиртного, воспринимался и сослуживцами, и обывателями настороженно. Они начинали задаваться вопросом: «А почему тот не пьёт?» И почти всегда назывались две причины: или у него со здоровьем неладно, или он жадный. Сиволапов пил, пил немало, бывало, что и без закуски. Выпивка без закуски – это у нас особенная лихость, которая в одно и то же время и осуждалась окружающими, и вызывала у них восхищение. Всё зависело от поведения выпившего. Если скоро пьянел, начинал чудить, лез на рожон, в конце концов падал где-нибудь в неподходящем месте и засыпал, это осуждалось. А вот если он пил и не пьянел – этим восторгались. Вообще на Руси испокон веку, ну, как только появилась водка, употребление её имело сакральный смысл. «Аква вите» всегда для нашего человека была чем-то большим, чем просто выпивка, она была средством и самой целью. Водка, как увеличительное стекло, позволяла рассмотреть в человеке всю тщательно скрываемую пакость. А с другой стороны, меняла человека и мир его окружающий: молчун становился болтливым, трус – храбрецом, скупец превращался в щедрого, даже расточительного. Скучный, серый мир вокруг приобретал невероятную яркость и фантастические цвета.