Смерть в салоне восковых фигур

– Да, доктор сказал, – махнул рукой приказчик, – а кто их, докторов, слушать станет. Это мы с вами, люди культурные, знаем, что никаких привидений нет, а темнота наша кромешная в них верит. Вот и нету кассы!

– А в Англии привидения в большом почёте! – заметил фон Шпинне, глядя через плечо слуги на расставленные в два ряда фигуры.

– Это как?

– Ну, например, кто-то хочет купить зáмок. У него спрашивают: «А вам какой замок, с привидениями или без привидений?» Покупатель говорит: «С привидениями». Ему отвечают: «Это будет стоить на сто тысяч больше…»

– Замок с привидениями стоит на сто тысяч больше? – Глаза приказчика округлились.

– Да! – утвердительно кивнул фон Шпинне. – А то и на все двести! – Фома Фомич решил не мелочиться, – замки-то, они, и это все знают, недешёвые.

– Но почему? – журавлём вытянул шею приказчик.

– Привидение – это выгодная вещь! Если в Англии замок с духами купить, то через несколько лет он полностью окупается и начинает приносить владельцу немалый доход. А всё потому, что от желающих прогуляться по замку с привидениями отбоя нет! Ставь на входе человека с билетами – и всё. Вот у вас здесь, для того чтобы публику привлечь, нужно в каменную пыль истереться, одни эти фигуры чего стоят. И то люди ходить не желают. А в Англии просто пустой замок, но с привидениями, которых никто не видит, – и публика, прознав про это, Волгой течёт. Знай только денежки собирай… У них там даже обманы пошли: скажем, в замке нет привидений, а владельцы говорят, что есть…

– Это чтобы народ завлекать? – потрясывая головой, догадался приказчик.

– Верно, братец! Ну что, вот тебе пятак, веди, показывай! – Начальник сыскной сунул молодому человеку медную монету и тут же взамен получил предварительно надорванный розовый билетик.

Салон восковых фигур Пядникова, надо сказать честно, Фому Фомича не впечатлил. Всё было как-то по-провинциальному уныло и скучно, никаких декораций, отделяющих фигуру от фигуры, даже вездесущие кадки с пальмами здесь отсутствовали. Скульптуры стояли в два ряда лицом к лицу, образовывая неширокий коридор, и посетителю, точно приговорённому к шпицрутенам солдату, приходилось проходить сквозь этот строй. Фон Шпинне бывал в салоне мадам Тюссо, там всё было иначе, никакого сравнения с тем, что он увидел здесь. Однако начальник сыскной тут не скучал, – прохаживаясь, с интересом рассматривал фигуры посредственного качества и постоянно спрашивал: «Кто это? А это кто?»

Приказчик, который назвался Климом, был, надо отдать ему должное, человеком весьма осведомлённым, о каждой фигуре мог говорить долго и по существу. Полковник слушал и громко восклицал: «Надо же! Подумать только… Первый раз слышу!» Это Клима вдохновляло. Он с ещё большими жаром, страстью и подробностями, словно очевидец, рассказывал о кровавых деяниях исторических личностей, выставленных в салоне.

– Вот, к примеру, наша с вами соотечественница. – Он остановился возле невысокой коренастой фигуры, в красном платье из атласа, на голове чепец вологодской вязки. Лицо жуткое, широкое и какое-то кукольное, с алой краской на щеках мастер явно переборщил. В правой, поднятой до уровня груди руке зажата венчальная фата, – Салтычиха, она же Людоедка, в миру Дарья Салтыкова, помещица. Хоть и нельзя так говорить, но мерзкая была баба, хоть и барыня; правда, её за деяния, которые она совершила, из дворян разжаловали, стало быть просто баба. – Клим подошёл к Салтычихе поближе, заботливо поправил чепец и немного взбил фату. Чувствовалась хозяйская рука.

– И чем же она прославилась? – спросил, показывая любопытство, фон Шпинне. Он, разумеется, знал кто такая Салтычиха, но ему было интересно – что расскажет приказчик, и тот не подвёл.

– Да чем прославилась, – с тяжёлым вздохом проговорил Клим, – много людей жизни лишила, в основном молодые женщины и девки. И что самое страшное, избивала их поленом…

– Поленом? – переспросил Фома Фомич.

– Да! Но полено у неё было не простое, берёзовое, привычное, можно даже сказать родное, а, как выяснила следственная комиссия… – При словах «следственная комиссия» фон Шпинне, подавляя улыбку, подобрался, а приказчик продолжал: – Полено у неё было не простое, а специальное, она его выписала откуда-то из-за моря! – Клим поднял руку с выставленным вверх указательным перстом. – И сделано оно было из чугунного дерева! И было на нём, на полене, с умыслом, нарочно, под её руку выстрогано, чтобы удобно было зверствовать. Она с ним, с поленом этим, поговаривали, и спала, под подушку его засунет и спит. А что, удобно, занемогла среди ночи желанием поизуверствовать, позвала девку какую-нибудь, а полено вот оно, под рукой, не надо в дровяник идти… удобно…

– Что-то я никогда не слышал про чугунное дерево, – заметил начальник сыскной, – про железное слыхал, а вот про чугунное – нет!

– А потому и не слыхали, что нет такого, это я сам придумал.

– Зачем?

– «Чугунное» звучит как-то особо угрожающе, а для публики это очень важно, чтобы она пугалась, я вот сейчас говорю «чугунное дерево», а у самого холодом по спине елозит…

– А что это у Салтычихи в руке фата, замуж, что ли, собиралась? – вернул разговор к фигуре Фома Фомич.

– Да нет, это ей не по возрасту, невест особо не любила, прямо вот как увидит кого в фате, так сразу и убивать принималась…

– А почему у неё в руке полена нет?

– Ну как же нет, есть, – радостно возразил приказчик, – просто его не видно, а оно вот! – Клим раздвинул складки атласного платья, в которых пряталась левая рука Салтычихи, и действительно, там она держала полено. – Мы его здесь с умыслом спрятали, люди ведь поперёд всего поленом интересуются – где? А вот! И страху добавляет. У меня даже одна мысль была, инженерная, чтобы Салтычиха когда нужно руку поднимала с поленом и грозила им. Я и хозяину, покойному Ивану Христофоровичу, говорил об этом, ему понравилось. Обещал даже, что сделаем, но вот… – Приказчик развёл руками. – Теперь-то что уж… – И было видно, что сокрушался Клим не о смерти хозяина, а о невозможности осуществить свою инженерную задумку.

– А вот это, – они перешли к следующей фигуре, – ещё один исторический упырь, так сказать.

Перед фон Шпинне стоял чуть выше среднего роста, очень худой, можно даже сказать костлявый, человек в высокой войлочной шапке, по форме похожей на боярскую, и в бархатном до пят плаще. Поверх плаща свисала длинная борода и еврейские пейсы, и то и другое достигало своей длиной пояса.

– И кто же это? Кощей Бессмертный?

– Я тоже так подумал, когда его первый раз увидал, – хохотнул Клим. – Нет, это Иуда… – Приказчик запнулся. – Вот сколько лет, а никак имени его запомнить не могу, всех помню, а его нет. – Он полез в карман и вытащил уже изрядно истёртую бумажку, развернул. – Ага, вот, тут у меня записано – Иуда Лоу бен Бецалель.

– Чем же таким он прославился, что попал сюда? Тоже, наверное, людей мучил и убивал?

– Нет, – отрицательно мотнул головой приказчик, – этот никого не убил, он другое злодеяние совершил. Возомнил о себе, что ни много ни мало, а Бог…

– Бог?

– Да! И по примеру господа нашего слепил из глины человека и с помощью магии жизнь в него вдохнул. И назвал это своё детище големом. А вот голем этот уж дел наделал, людей погубил немерено, – куда его Иуда пошлёт и кого убить велит, он туда идёт и убивает. Вот такая пакость средневековая…

Пошли дальше, остановились у подростка в соломенной шляпе и армяке не по росту.

– Это подпасок-оборотень, звали Филипок, обитал в Костромской губернии, мог превращаться, ну так люди говорят, в какого хочешь зверя. Нападал на путников, загрызал. Серебряной пулей его убили.

– А где ты, говоришь, тело купца нашли? – потеряв интерес к подпаску, неожиданно спросил Фома Фомич.

– А вам зачем? – после небольшой заминки проговорил приказчик.

– Да наступить боюсь, ещё ведь не прошло девять дней?

– А что? – Кожа на лбу Клима собралась гармошкой. – Наступать нельзя, пока девять дней не минуло?

– Ты этого не знал? – с деланым страхом в глазах спросил фон Шпинне.

– Нет!

– Наступал?

– Да. – Кадык на шее пошёл вверх, а потом резко вниз. – Только один раз…

– Если один, то ничего страшного, а вот если больше девяти, то ждёт тебя в скором времени такая же смерть, как и Пядникова!

– Правда? – Приказчик был основательно напуган, рыхлая кожа лица побелела и стала напоминать простоквашу. Губы, руки, тело – всё дрожало.

– Да не пугайся ты так, – боясь, как бы смотритель салона, ещё чего доброго, не упал в обморок, стал успокаивать его фон Шпинне. – Сказки это всё бабушкины, не бери в голову. К тому же ты ничего не знал, значит, тебе прощается! Так где это место?

– Вот оно! – указал приказчик на пол возле фигуры женщины в восточном костюме.

– Это кто же такая? – спросил Фома Фомич, проявляя больше интереса к скульптуре, чем к месту, где нашли Пядникова.

– Турчанка Гюль!

– Да что ты? – Начальник сыскной подошёл ближе и внимательно осмотрел восковое лицо. По-восточному точёное, с невероятно прямым носом, с черными как угольки глазами. В руках женщина держала дурно изготовленную фигуру ягнёнка, который, по замыслу мастера, должен был умилять, но больше пугал.

– Вы это…

– Что?

– Наступили! – Клим указал на пол.

– Да ладно, – отмахнулся фон Шпинне, – у меня в запасе ещё восемь раз осталось.

Видя, как легкомысленно отнёсся к своим же словам странный посетитель, приказчик тоже понемногу стал успокаиваться, решив про себя: пусть будет так, как будет. Он ведь ничего не знал, а значит, ему прощается!

– А кто она, эта Гюль, я что-то не припомню такой исторической личности? – спросил Фома Фомич, не отводя глаз от фигуры, а потом добавил: – Что-то мало она на розу похожа…

– На розу? – переспросил приказчик. – На какую ещё розу?

– Гюль – это по-турецки роза, не знал?

– Нет!

– Так что это за историческая личность?

– Да никакая она не историческая, это персонаж легенды. У турок есть предание о женщине, которая могла превращаться в мужчину…

– В мужчину? А зачем?

– Да кто же их, иноземцев, поймёт. Превращалась, и всё. При этом становилась кровожадным чудищем, убивала младенцев, а потом их поедала…

Фома Фомич отошёл от турчанки, глянул на неё издали, повёл плечами – женщина как женщина, а там кто знает, чего она по ночам творила.

– Вот смотрю я, Клим, и вижу: собраны тут у вас исключительно злодеи да разбойники, а хороших людей вроде бы и не было…

– Отчего же не было – были!

– Почему же их убрали?

– Хорошие люди кассу не делают! Кому охота деньги платить, чтобы на хорошего человека глянуть? То ли дело злодей, который в людской крови купался.

– Значит, хорошие люди не в чести?

– Когда речь идёт о коммерции, то вы правы – не в чести, – согласился приказчик.

– Говорят, будто сам хозяин по ночам тут ходил?

– Врать не стану, бывало.

– Может, это его за привидение и принимали?

– Может.

– Кабы он сейчас за это дело не взялся… – тихо проговорил фон Шпинне и сделал большие глаза.

– За какое? – потирая нос, спросил приказчик.

– Ходить тут по ночам!

– Так ведь он умер… – Клим удивлённо сделал шаг назад.

– Бывает, и мёртвые ходят; может, он и сейчас здесь, мы его просто не видим…

– Страсти вы рассказываете, прямо мороз по коже. – Лицо приказчика сморщилось. – Потому, наверное, – он перешёл на шёпот, – Палашка и уехала…

– Что ещё за Палашка? – не глядя на приказчика, спросил фон Шпинне.

– Да прислуга. Она каждое утро порядок в салоне наводит, с фигур пыль сметает…

– Так много пыли?

– Много. Воск её к себе тянет, как магнит. Электричество в нём рождается.

– А Палашка, говоришь, уехала?

– Да!

– А куда?

– Да сказывали… – Клим приложил палец к губам, – к родне в деревню.

Начальник сыскной ещё походил по салону, заглянул везде, где только можно. Подошёл к стоящей в углу шёлковой ширме с вышитыми на ней розами, глянул, что за ней, – там оказалось пусто.

– А ширма вам зачем тут? – спросил, пробуя её на прочность.

– Да я и сам, признаться, не знаю, привезли вместе с фигурами, для чего – не сказали. Ну, мы её тут и поставили, пусть, какая-никакая, а красота…

Рассказы о живущем здесь привидении Фому Фомича сильно заинтересовали. Может быть, Пядников перед смертью действительно увидел привидение или что-то на него похожее… Но поскольку фон Шпинне в духов не верил, выходило, что если Пядникова кто-то и напугал, то, скорее всего, это был живой человек. Например, залез в салон какой-нибудь воришка, хотя на это ничего не указывало.

– Скажи-ка, Клим… – Начальник сыскной повернулся к приказчику.

– Да! – подобострастно вытянулся тот.

– Ваш салон когда-нибудь обворовывали?

– Нет! – не думая, ответил приказчик. – Никогда! Кому в голову взбредёт сюда ночью лезть? Да и что здесь воровать – фигуру? А потом куда её девать? Нет, сюда никто никогда не лазал, это я точно знаю, потому как работаю тут с самого начала. Как только покойный Иван Христофорович чучел этих привёз, сразу же меня к ним приставил. Книжки дал, мол, читай, учи, чтобы потом посетителям рассказывать…

– Значит, не было никакого воровства?

– Не было! А почему вы этим интересуетесь, вы что же… – Приказчик почесал шею. – Из полиции?

– Я так сильно похож на полицейского? – удивился фон Шпинне. И удивление его было таким искренним, что обезоружило Клима.

– Нет, не похожи, совсем не похожи! – сказал он с большой уверенностью. Однако через мгновение добавил: – А вот вопросы задаёте какие-то совсем не как обычный посетитель.

– Мне просто интересно, вот и спрашиваю… А скажи мне, любезный…

– Да, да! – Приказчик выглядел так подобострастно, словно был готов разбиться в доску, но ответить на любой вопрос.

– А где вы приводите эти ваши фигуры в порядок, есть у вас здесь какая-нибудь специальная комната?

– А зачем их приводить в порядок?

– Ну, вдруг что-нибудь испортится, повредится, кто-то по неосторожности опрокинет одну из фигур, она упадёт на пол и сломается…

– Нет! – повёл головой из стороны в сторону приказчик. – У нас здесь такого не бывает и никогда не бывало. У нас, ежели знать хотите, все фигуры к полу привинчены вот такими вот винтами! – И Клим после этих слов развёл большой и указательный пальцы, показывая этим жестом величину крепежа. – Намертво! Их если и захочешь, никуда не унесёшь. А ежели что подправить, так на месте и подправляем.

– А кто подправляет?

– Да я и подправляю, кто же ещё. Дело, скажу вам честно, нехитрое.

– Ну, ну! – кивнул начальник сыскной, понимая, что качество фигур, может быть, и страдает оттого, что дело нехитрое.

В салоне Фома Фомич вспомнил о коробочке с восковым шариком, которую ему вчера принёс доктор Викентьев. Вернее, он о ней и не забывал, просто решил на время об этом не думать, а тут вернулся к этим мыслям. Как воск мог попасть в руку Пядникова? На ум приходил самый простой ответ: когда купец почувствовал себя плохо, стал падать и попытался ухватиться за ближайшую фигуру. Это объяснение никак не удовлетворяло начальника сыскной. Если бы такое случилось, тогда на одной из скульптур непременно остались бы следы пальцев. А их нет! Хотя воск мог оказаться у Пядникова и другим путём. И осталось выяснить каким.

Полковник посмотрел на одинокую свечу в медном подсвечнике, стоящую на подоконнике одного из окон, – стеариновая. Однако больше его сейчас беспокоил не воск, а как в руку купца попали волоски бровей. Со слов доктора, волоски эти живые, следовательно, Пядников их вырвал. Возможно, ночью он на кого-то здесь, в салоне, наткнулся, кинулся и…

Фома Фомич улыбнулся своим мыслям. Едва ли купец, пытаясь кого-то задержать, хватал его за брови…

Нет, всё-таки прав Викентьев, что-то здесь не то… что-то не то! Да ещё и разговоры о привидении…

Простившись с Климом, начальник сыскной вышел из дома Пядникова и направился к ожидающей его пролётке. Он слышал, как за ним открылась дверь салона. Очевидно, это приказчик вышел на порог и провожает Фому Фомича взглядом.

Глава 4

Знакомство с Тимофеем Зрякиным

Утром следующего дня Фома Фомич отправился по адресу, что узнал у Прохора.

Как успел выяснить начальник сыскной, Тимофей Зрякин, который якобы видел привидение в салоне восковых фигур, был мелким лавочником. Торговал материалами для сапожников: кожа, гвозди и прочее, что может понадобиться при пошиве обуви. Запойным пьяницей Тимофей не слыл, но в стакан время от времени заглядывал, потому верить всему, что он мог рассказать, нужно было с большой оглядкой.

Лавочка Зрякина находилась на улице Фабрикантской, по соседству с Красной. Маленькая, втиснутая между кирпичными домами-красавцами, она производила впечатление дровяного сарая. И было совсем непонятно, как она здесь оказалась и, главное, как её до сих пор терпят. Почему не снесут?

Сначала Фома Фомич бегло осмотрел лавку снаружи, потом толкнул дверь и вошёл внутрь. Полумрак. Покупателей нет. Остро и удушливо пахло свежевыделанной кожей. За прилавком стоял человек в сыромятном фартуке и взвешивал на рычажном безмене сапожные гвоздики, а затем рассыпал их в бумажные кульки.

– Здравствуйте! – коснувшись рукой шляпы, проговорил фон Шпинне.

– Доброго здоровья! – ответил стоящий за прилавком мужчина, широколицый, с мясистым угреватым носом и маленькими, точно пуговки, настороженными глазками.

– Как мне увидеть Тимофея Зрякина? – спросил, глядя в эти пуговки, Фома Фомич.

– А зачем он вам? – человек перестал взвешивать гвоздики, пуговки совсем исчезли в прищуре.

– Поговорить нужно.

– О чём?

– Может, ты мне, братец, скажешь, где он, а я уж ему самому доложу, о чём хочу поговорить.

За прилавком стоял сам Зрякин, Фома Фомич это знал, так как Прохор показал ему лавочника вчера вечером. Однако начальник сыскной не подавал вида, что это ему известно.

Насторожённость в глазах Зрякина превратилась в подозрительность. Он молча смотрел на вошедшего, который мало чем походил на хозяина сапожников, а на сапожника тем более.

– Что молчишь, забыл, как тебя зовут? – спросил фон Шпинне, нарушая тягостную тишину унылого, дурно пахнущего места.

– Нет, помню…

– Ну и?

Снова молчание и каменное выражение лица.

– Хорошо! – кивнул Фома Фомич. – Начнём с меня, я – полковник фон Шпинне, начальник сыскной полиции, а теперь ты скажи!

– А я, это… Иван Иванов!

– Правда? – рассмеялся Фома Фомич, он даже был несколько озадачен подобным поведением.

– Правда! – Глаза-пуговки не моргали, глядели точно нарисованные.

Полковник выглянул из лавки и поманил кого-то пальцем. В дверь протиснулись два дюжих молодца. Начальник сыскной взял их с собой намеренно. Прохор рассказывал: «Зрякин – человек буйный, и чего от него можно ожидать – неизвестно».

– Так, ребята, хватайте этого и в сыскную!

– За что? – снимая через голову фартук, закричал Иванов-Зрякин.

– А разве не за что?

– Не за что, я не разбойник!

– Вот мы там и разберёмся, кто ты такой, Иван Иванов! Везите его – и сразу в подвал, пусть посидит.

* * *

Мелкого лавочника отвезли в сыскную и, как велел начальник, посадили в камеру. Вытащили оттуда только под вечер. Ввели в кабинет Фомы Фомича и усадили на стул.

– Теперь вспомнил, как тебя зовут? – Фон Шпинне сидел за столом и с плохо скрытой неприязнью смотрел на Зрякина.

– Иван Иванов!

– Да! – тяжело вздохнул Фома Фомич и развёл руками. – Одно из двух: ты либо дурак, притом полный, либо не понимаешь, куда попал.

Начальник сыскной провозился с лавочником больше часа, пытаясь правдами и неправдами заставить того назвать своё настоящее имя. Однако Зрякин продолжал твердить, что он – Иванов Иван.

Его упрямство было сродни упрямству гимназиста, который понял, что его поймали на вранье, но продолжал упорствовать. У Фомы Фомича даже возникли сомнения относительно душевного здравия Зрякина. Может быть, человек не в себе и не понимает, чего от него хотят? Однако опыт подсказывал начальнику сыскной, что лавочник, скорее всего, в своём уме, а упрямится с умыслом, что его примут за дурачка и отпустят на все четыре стороны. Тогда Фома Фомич решил перехитрить хитрого. Он вызвал Кочкина и сказал следующее:

– На улице Фабрикантской есть мелкая лавочка, принадлежит некоему Зрякину Тимофею.

– Так! – На лице Меркурия отобразилась полная готовность и решимость сделать всё, что прикажут. Прикажут спалить её, поедет и спалит!

– Эта лавка оказалась без хозяина.

– Как это?

– Мы не можем найти ни самого Зрякина, ни его родственников, поэтому губернатор распорядился эту лавку продать с аукциона. Строение едва ли кого заинтересует, а вот земля под ним… Словом, я поручаю вам, Меркурий Фролович, организовать этот аукцион.

Кочкин был хитёр, он понял, в чём дело, и тут же подыграл начальнику.

– Зачем аукцион? У меня и без аукциона есть покупатель! У него уже и деньги приготовлены, в два счёта всё обделаем.

– Ну что же, это ещё лучше, – выпятив нижнюю губу, мотнул головой фон Шпинне. – Значит, нам нужно будет эту лавку продать, а деньги внести в городскую казну, они пойдут на благотворительные цели… купим на них капусту кроликам. – Начальник сыскной не смотрел на Зрякина, он чувствовал его. – Да, и ещё, нужно будет установить личность вот этого человека. – Он кивнул на лавочника. – По всей видимости, у него нет паспорта, и совсем непонятно, что он делал в лавке Зрякина. Может быть, воровал! Прознал, что хозяина нет, и залез туда… в общем, место его в тюрьме.

– Это как же… как же это? – Зрякин медленно встал со стула и протянул руки к фон Шпинне.

– Сидеть! – приказал Фома Фомич.

– Не буду! – закричал лавочник.

Начальник сыскной выразительно посмотрел на Кочкина, тот всё понял. Через несколько минут Тимофей Зрякин сидел на стуле, а руки его были скованы ручными кандалами под коленом левой ноги.

– Ты будешь сидеть! – сказал Фома Фомич. – И это тебе говорю я – полковник фон Шпинне! – Повернувшись к чиновнику особых поручений, он сообщил: – Итак, Меркурий Фролыч, приступайте. Что тянуть? Требования губернатора нужно выполнять, чтобы не получить по шапке.

– Так это ведь я хозяин лавки! – не имея возможности разогнуться, выкрикнул Зрякин.

– Фамилия? – зло спросил Фома Фомич.

– Чья?

– Твоя, болван!

– Зрякин!

– Имя?

– Тимофей…

– А почему ты называл себя Иваном Ивановым?

– Да не знаю… от страха, наверное…

– И чего ты так боишься, Тимофей?

– Полиции.

– Почему же ты её боишься?

– Так ведь… – Зрякин замолчал, покусывая губы и глядя то на фон Шпинне, то на Кочкина.

– Не молчи, говори, а то нам с Меркурием Фролычем уже скучно становится.

– Да я по молодости, эта, на каторгу угодил…

– За что?

– Да в том-то и дело, что ни за что, напраслину на меня возвели, люди невозможные, злые. Потом-то всё разъяснилось, что не я это, а уж и поздно, четыре лета я там отбыл. С тех пор и боюсь, кабы снова какой ошибки не случилось.

– Ну всё, теперь можешь не бояться. Твои страхи в прошлом, ты уже в полиции, а вскорости поедешь и в тюрьму…

– За что? – Зрякин попытался вскочить на ноги, но ему не удалось, смог только приподняться, как снова рухнул на стул.

– За то, что ты, сын собачий, обманул представителя власти, называя себя чужим именем…

– Я не хочу в тюрьму! – закричал Зрякин, – он, похоже, не умел говорить спокойно.

– Туда никто не хочет, потому что там не сахар. Но для того она и тюрьма, чтобы человек мог понять – воля лучше, чем неволя. Единственное преимущество тюрьмы – это крыша над головой, да ещё, может быть, приятные соседи по нарам. Потому-то все и стараются, из кожи вон лезут, чтобы в неё не попасть, а ты сам туда стремишься…

– Да это вы меня хотите упечь!

– Скажи ещё, не за что.

– Не за что! Ведь я ничего не сделал.

– А за обман?

– Да разве это преступление, – хрипел Зрякин, – это не преступление!

– А что же это, по-твоему? – удивился фон Шпинне.

– Шалости!

– Дурак ты, Зрякин, это у тебя с женой шалости будут, а здесь, – начальник сыскной постучал ногтем по крышке стола, – это называется преступление, и за него, хочешь или не хочешь, нужно отвечать. Попал ты по самую макушку и не в болото, а в трясину из дерьма!

– И что же это… – Зрякин заговорил тихо, исподлобья глядя на Фому Фомича, – никак нельзя меня простить?

– Как думаешь, Меркурий Фролыч, можно простить Тимофея Зрякина? – Фон Шпинне вопросительно посмотрел на чиновника особых поручений.

– Можно, наверное,… – начал тот, противно растягивая слова, – но лучше будет наказать, чтобы другим неповадно было. А то простим, а он хвастаться начнёт, что ему никто, даже полиция, не указ, и другие, глядя на него, тоже начнут себя чужими именами называть… Нет, надо сажать в тюрьму, там ему самое место.