Смерть в салоне восковых фигур

В отношении водки Сиволапов был человеком сугубо русским, но с оглядкой на начальство. Пил, да не запивался, боялся службу потерять, ведь она для него была всем. Только о ней мог мечтать десятилетний мальчик, лёжа на печи и слушая завывание ветра за окнами деревенской избы. Всё же не зря он на свет уродился, вот полицейским стал. А сколько их, полицейских, из его родной деревни вышло? Тут со счёта не собьёшься, только он один. А это уже говорило о многом – получалось, он не просто Никодишка Сиволапый, как его в детстве дразнили девки. Тогда он и правда был невидный: белобрысый, нос… у других-то посмотреть, носы красивые, а у него – срамота одна; глазки маленькие, рот слюнявый, с младых ногтей не научили губы вытирать, так он и ходил до тех пор, пока у него волосы под мышками не выросли, пузыри пускал. Потом кто-то объяснил, что вытираться следует, чтобы губы сухими были. Однако шансов в деревне найти невесту у него не было. Девкам он не глянулся, хоть и стал утиральником пользоваться. Пришлось Никодишке Сиволапому в город подаваться. А как дурак не хотел ехать, ревмя ревел: «Куды я, мамаша, я ведь тама сгину, и некому будет меня в последний путь проводить…» Мать холодно поглядела на сына и сказала: «Крепись. Многие в город едут, и не все там пропали, некоторые и вовсе в люди вышли. А ты что же это, других хужее?»

Это был риторический вопрос. Конечно же, не «хужее», потому и в город подаётся. Его там никто не знает, – может, среди чужих людей и за нормального сойдёт.

Поначалу в городе Никодиму несладко пришлось, ох, как несладко. За что только не брался, что только не делал, чтобы на хлеб себе заработать, однако всё, чем бы он ни занимался, ему не нравилось, другого хотелось, а чего – не знал. И вот задумался Сиволапов, когда трудился подсобным рабочим на смолокурне Вахрушева. Неужто он в деревне не мог в дегтярной рубахе ходить? И взяла его от этой простой мысли сильная кручина, тоска шершавая, днём ещё ничего, а только спать ляжет, принимается она ему по душе коровьим скребком водить. Недалеко было уже до того момента, когда свет меркнет и видится только один выход – удавиться. Но тут, как это в жизни нередко случается, попался на пути Никодиму умный человек. Как попался? Да выпивали вместе. Вот вам и низкий, до самой землицы, поклон водочке за то, что свела чистая с разумным человеком. Сейчас, спустя много лет, Никодим уверен, что тогда приходила к нему сама судьба под видом малознакомого трактирного человека, водки с ним выпила, да и вразумила. «Что, – говорит, – ты на смолокурне спину гнёшь, копоть глотаешь? Ты, паря, того, бросай это дело!» «Бросить-то недолго, – говорит в ответ Никодим, – только потом – что? Куда идти, кому я нужен, таких, как я, сотни!» «Э, нет! – отвечает ему уже довольно пьяная судьба. – Нужен ты, ещё как нужен! Время не теряй, иди и просись на службу в полицию». – «Да разве могут меня в полицию взять?» – «А почему нет? Возьмут, там как раз об эту пору набор идёт, попробуй, не прогадаешь!» Послушался хмельного собеседника, попробовал, и тот оказался прав: взяли Никодима в полицию. Отходил он, сколько требуется, в стажёрах, а потом всё – выдали форму летнюю, форму зимнюю и шашку. Она особенно понравилась бывшему смолокуру. Шашка! Настоящая!

Так из Никодишки стал он Сиволаповым Никодимом Прохоровичем. С отчеством смешно получилось. Никодим отца не знал, да что Никодим, мать не знала. Говорила только, что был грешок, а с кем, не помнила. После этого грешка понесла, пришлось рожать. Назвали Никодимом, поп назвал, глянул по святцам и сказал: «Будет Никодимом! А как там по отчеству? Да кто его, когда по отчеству-то называть будет? Людей не смешите». Вот и не было у него отчества. А в полицию кинулся записываться, там его и спросили. Стоит он, что сказать – не знает. Но по всей видимости, об ту пору таких много было, записывающий огляделся по сторонам и спрашивает у старого полицейского: «Тебя как зовут, Суконкин? Прохором?» Тот кивает в ответ. «Ну вот, значит, будешь ты у нас Никодимом Прохоровичем!»

В начале службы было одно счастье, а потом понял Никодим, что городовой – это не ахти должностишка какая, это самый низ. Дело приходится иметь с разным отребьем. Он на смолокурне и не знал, что такие люди на свете есть. В соре да ошмётках копаться приходилось, и это когда другие жизни радовались, деньгами швырялись, вина заморские пили да разными фрикасями закусывали…

Стал Никодим уж в который раз задумываться: «Что же это ему, всю жизнь в городовых, под дождём да снегом на кривой и бедной улице?» И точно кто услышал его – за усердие и служебное рвение поощрение вышло, ну так ему сказали, хоть и не чувствовал он за собой ни усердия, ни рвения. Но с начальством не поспоришь, в другое место Сиволапова перевели, из уездного города Сомовска в губернию, в самый Татаяр. Да и на том счастье не закончилось, поставили его на улицу Красную. А это уже совсем другое дело, тут жили купцы, и не самые последние.

На новом месте сдружился Никодим с одним городовым, который к тому времени уже лет десять на Красной стоял. Тот и объяснил, что служба в полиции – это не кашель в поле, она много всяких радостей имеет, только кому попало эти радости не открываются. Как к ним добраться? Да не надо к ним добираться, они тебя сами найдут, ты им только не противься да меру знай – и будешь как сыр в масле кататься, да ещё сметаной фыркать. Открылись тогда глаза у Никодима, – вот оно, значит, как! Стал Сиволапов небольшой приработок иметь, ничего при этом особенного не делая. Просто нужно было знать, где остановиться, где кашлянуть, на кого строго посмотреть, где и указательный палец вверх поднять, а где отвернуться, промолчать, глаза в сторону отвести. Или скажем, поздно уже, ночь на улице, и слышит Никодим чутким ухом (слух у него обострился, когда в Татаяр на Красную перевели), вроде кто-то крадётся. «Добрый вечер!» – «А, это вы, Никодим Прохорович, напугали, а я, видите ли, задержался, вот приходится, вы уж извините…» Кряхтит в ответ городовой. Кряхтеть – это ведь тоже искусство, это надо уметь, тут столько тонов, что и не сосчитать. И чувствует городовой, суёт ему в руку поздний прохожий монетку, на ощупь – полтинник! «Это хорошо, – говорит ему Никодим, – только вы уж, будьте любезны, не гуляйте так поздно. Я, конечно же, и в другой раз пропущу, но… сами понимаете!» Да понимают они, понимают, в другой раз полтинник – это будет оскорбительно мало, в другой раз будет целковый! И самое удивительное – не понять, за что платят городовому. Разве в Татаяре комендантский час или запрет от губернатора гулять по ночам? Нет, ничего подобного! Тогда почему, почему платят? Да шут его знает, так исстари повелось, не нами заведено, и не нам это дело нарушать.

Стали у Никодима денежки водиться, но и траты пошли. Раньше-то он и «так сойдёт» мог прожить, а теперь уже нет. Вот квартирку себе приглядел поближе да поудобнее. Та, что по службе полагалась, тесновата да сыровата, у него последнее время ноги на погоду крутить стали, доктор говорит: повышенная влажность. А другая квартира – это денежки! Есть Никодим стал не что придётся, а что понравится, тоже денежки. Ему, конечно, всё обмундирование полагалось, об одежде можно было и не думать, но захотелось как-то пальто купить. Он даже понять не мог, почему захотелось. Купил. А пальто – это ведь только начало. В пальто и в форменной шапке ходить не будешь, – стало быть, пришлось шапку другую покупать, снова траты. Пальто есть, шапка есть, а что-то не то. Что? Да сапоги! К такому пальто английские ботинки нужны. Снова расходы! Траты растут, а полицейская служба всё те же доходы приносит. Посоветоваться, как быть дальше, не с кем, сослуживца его в другое место перевели, выше по службе пошёл. Вот и стал Никодим сам думать, что делать да как быть. И пришла ему в голову мысль – подвиг совершить, чтобы его за это повысили и награду какую-нибудь вручили… Но какой подвиг может совершить городовой? Злодея беглого поймать да снова в тюрьму водворить. Это, конечно же, хорошо, однако опасно, у злодея этого наверняка дружки имеются. Станут они Никодиму мстить, а то, чего доброго, и убить могут, а ему ещё жить охота. Нет, про злодеев забыть надо, да и где они на Красной? На Красной приличные люди живут! Долго Никодим думал, но так ничего и не придумал. Впал, как всегда, в отчаяние, но судьба и на этот раз не оставила его. Помогла бедному городовому, да так, что он себе и представить не мог. Тут если с умом к делу этому подойти, то такие деньжищи заграбастать можно… Вот и стал Сиволапов думать, как бы ему всё умно обделать?

* * *

Городовой Сиволапов вёл себя, как прочие городовые. Нёс службу как положено, выпивал с сослуживцами, не гнушался чокнуться и с людьми явно злонамеренными, от мелких взяток не отмахивался – принимал, лицо при этом делал серьёзное, как у кассира в коммерческом банке. И ещё неизвестно, кто в такие моменты больше был на кассира похож, сам кассир или городовой Сиволапов.

– Ну, так что же это, ничего подозрительного? – спрашивал у Кочкина начальник сыскной.

– Ничего… – отвечал со вздохом чиновник особых поручений.

– Может быть, ошиблись мы и ничего Сиволапов не видел? Сейчас потратим время, а потом окажется – всё зря! – с сомнением взглянул на Кочкина Фома Фомич.

– Я думаю, видел он что-то, но пока не знает, как ему этим делом распорядиться. Если он вздумал шантажировать кого-то, то не знает, с чего начать, а довериться некому. Шантаж – это ведь тот ещё почечуй, особенно когда ты начинающий вымогатель.

– Да, да! – кивнул начальник сыскной. – Дело это непростое. В таком случае нам остаётся только ждать, – может быть, он себя и проявит.

– Проявит, обязательно проявит! – кивнул Кочкин, показывая какую-то ему несвойственную уверенность.

Слежка продолжалась, городовой вёл себя по-прежнему, ничего необычного в его жизни не происходило. Агенты, ведущие негласное наблюдение, начали скучать – плохой признак. Надо было что-то спешно предпринимать. И тогда начальник сыскной предложил:

– Нам надо его спровоцировать!

– Это как же? – поинтересовался Кочкин.

– Ты говорил, был у Сиволапова сослуживец, который его уму-разуму учил, потом его перевели в другое место, помнишь?

– Помню!

– Вот он нам и понадобится. Надо их свести: если Сиволапов что-то видел и что-то задумал, то наверняка спросит совета у старшего товарища. Только сначала нужно нам этого сослуживца на чем-нибудь прихватить, и так, чтобы не сорвался…

– Это сделаем, позвольте только. Так прихватим, что не оторвать!

Глава 11

Карманы городового

Дальнейшие события стали разворачиваться так, что не понадобилось сыщикам сводить Сиволапова с прежним сослуживцем, обошлось и без этого. Потому как Никодим Прохорович сам пошёл к нему, в другую часть. Но вот незадача, там ему сообщили, что приятель его уже будет как месяц помер. А он ни слухом ни духом. Ещё выяснилось, что Сиволапов ранее никогда к своему бывшему сослуживцу не приходил. И это ещё больше укрепило Фому Фомича и Кочкина в том, что городовой что-то видел, но как распорядиться увиденным, не знает. Перед начальником сыскной и его чиновником особых поручений встали вопросы: «Что делать и как быть?» Фома Фомич от прежней мысли: спровоцировать Сиволапова не отказался. Однако теперь было непонятно, как это сделать. Но спасибо чиновнику особых поручений Кочкину. Он придумал, что делать дальше.

В пятницу, около пяти часов дня, у мужских бань купца Симонова можно было видеть Меркурия Фроловича. Он выскочил из полицейской пролётки и, не раздумывая, вошёл в раскрытую дверь предбанника. Быстрым шагом преодолел залу со светло-голубыми стенами, кафельными полами и лавками вдоль стен. День был не банный, поэтому оконце, где принималась плата, было закрыто, но Кочкин и не думал мыться. Он приехал сюда по другой надобности – поговорить с осведомителем по кличке Торжок, который служил здесь банщиком и был обязан Кочкину многим. Нетрудно догадаться, что Меркурий в чем-то покрывал банщика, а на что-то закрывал глаза. Но не для личной наживы, а для общего дела. Чиновник особых поручений решил, предварительно посоветовавшись с Фомой Фомичом, привлечь к делу Пядникова этого Торжка.

– Как он сможет помочь? – спросил начальник сыскной.

– Сиволапов каждую субботу ходит в Симоновские бани…

– И что?

– Полицейские раздеваются у Торжка в каморке, чтобы кто, не дай случай, оружие не слямзил, так что он сможет, пока Сиволапов моется, обследовать карманы его мундира…

– Что это нам даст?

– Пока не знаю, может быть и ничего, однако попробовать стоит, мало ли в жизни всякого…

– Ну что же, попробуй! – согласился начальник.

И вот, получив дозволение, Кочкин отправился в баню. Торжок готовился к завтрашнему дню, делал это основательно, припасливо. Голому человеку разное может понадобиться, например выпить. Казалось бы, ну кто в бане пьёт, туда же люди по другой надобности ходят! А вот и нет, ну кто в бане был, тот знает. В самой бане это вроде как запрещено продавать, ну так чтобы буфет и прочее, сначала можно было, потом указ вышел, – а у Торжка, пожалуйста, в любом количестве и на любой вкус. Он у себя в маленькой каморке прятал спиртное по углам, за этим занятием его и застал Меркурий. Торжок вздрогнул от неожиданности и чуть не выронил бутылки.

– А ты двери запирай! – сказал назидательно чиновник особых поручений. – Что это у тебя тут всё нараспашку!

– Михей уходил, вот и забыл дверь прикрыть, но завтра он у меня попляшет, – засовывая бутылки под подушку на лежаке, сказал вяло банщик. – Пойду посмотрю, может быть, стащили чего, люди у нас такие…

– Да ничего у тебя не стащили, потом посмотришь, я к тебе по делу пришёл.

– Это понятно, вы ведь без дела к нам не ходите.

– Служба такая. Ну давай, заканчивай. Садись, разговор у нас с тобой будет серьёзный…

– А что случилось? – прикрывая ларь с припасами, зачастил банщик.

– Ничего не случилось, помощь твоя требуется. Только сразу запомни, разговор между нами; если кому что сболтнёшь… – Кочкин сжал пальцы правой руки в кулак и показал его банщику.

– Да как я могу? Вы ведь для меня что отец родной… – начал Торжок, но чиновник особых поручений прервал его.

– Молод я отцом тебе быть! Ты в заросли не лезь, слушай, да и дверь в каморку прикрой. У тебя здесь по субботам городовой один моется – Сиволапов. Знаешь такого?

– Ну как же, Никодим Прохорович… – закрывая дверь на засов, уважительно проговорил банщик.

– Что можешь сказать о нём?

– Да что тут скажешь… – Банщик помял нос толстыми короткими пальцами. – Городовой – он и есть городовой. У них у всех повадки одинаковые, точно у родных братьев. Жадный, жестокий, всё как у других. Думает, все ему должны, а он – никому… – Торжок замолчал. – Да, и ещё начальства боится.

– А ты откуда знаешь?

– Да я всё знаю, баня – это ведь как Страшный суд, тут все люди голые, никуда не спрячешься… По его разговорам понял.

– И какие разговоры он в бане ведёт?

– Да в том-то и дело, что никаких! – энергично мотнул головой Торжок. – Другие городовые, которые сюда ходят, как начнут вышестоящих поносить – такие они и этакие, особенно когда подопьют. А этот никогда худого слова о начальниках своих не сказал. Всегда молчок. Бывало, и спросишь: «Что начальство-то, не свирепствует?» «Нет, – говорит, – у меня с верхами всё хорошо, мы ладим. Да и баня – это не место, чтобы про начальство рассуждать, лучше давай с тобой о чём-нибудь другом поговорим».

– Вот, значит, какой у нас городовой – опасливый! – заметил Кочкин.

– Он мужик непростой, с хитрецой, у таких, я знаю, всегда замысел имеется, – кивнул Торжок.

– Какой ещё замысел?

– Да мало ли… – туманно ответил банщик.

– Ага! – мотнул головой Меркурий, а потом, переведя взгляд на осведомителя, спросил: – Скажи мне, только честно, когда у тебя городовые моются, ты по карманам у них шастаешь?

– Нет! Разве я могу себе это позволить… – бодро начал банщик, но под угрюмым, неверящим взглядом чиновника особых поручений запнулся и согласно кивнул, – …бывает.

– Зачем?

– Корысти, признаться, никакой, просто интересно… Взять хотя бы меня. Вот что сейчас в моих карманах? Давайте поглядим…

Торжок сунул руки в карманы белой куртки, вынул оттуда две пригоршни всякого мусора и высыпал на стол перед Кочкиным.

– Что это?

– Вот вы сами и скажите, что это?

– Мусор!

– Верно, мусор! – радостно согласился с чиновником особых поручений банщик. – Из этого я сделал вывод, что они не лучше нас, простых смертных! Точно такие же, и в карманах у них такая же ненужная дрянь…

– Но никто не говорит, что они лучше! – возразил Кочкин.

– Как это? У них только и разговоров – про свою исключительность. Я-то слышу, не глухой какой…

– Поэтому ты и лазишь по карманам?

– Только поэтому! – кивнул банщик. – Я ведь взять ничего не могу, меня тут же загребут руки волосатые… Да оно, если правду сказать, там и брать нечего.

– Ну, раз так, значит, тебе будет проще сделать то, что я попрошу…

– Что? – с прищуром глянул Торжок.

– Нужно будет обследовать карманы Сиволапова, когда он в очередной раз придёт к тебе мыться. А это, я так понимаю, будет завтра…

– Завтра не получится!

– Почему?

– Сиволапов, он осторожный и один из всех одежду свою запирает на замок…

– На какой ещё замок, у тебя же здесь нет замков! – махнул Кочкин в сторону нескольких шкапчиков.

– У меня нету, так он со своим приходит. А ключик с собой берет, даже в парилку. Он у него на шее висит, на шнурке.

– И что, никак нельзя этот замок открыть?

– Никак! – сказал банщик и отвернулся.

– Что-то, Торжок, кажется мне, врёшь ты! Ну, нет таких замков, которые нельзя было бы открыть!

– Мы к этому не приучены!

– И всё-таки ты должен мне помочь, я ведь тебе иногда помогаю, вот и ты постарайся…

– Есть один способ… – после непродолжительного раздумья проговорил банщик.

– Ну, рассказывай!

– Можно заднюю стенку у шкапчика снять…

– А он что, всякий раз в одном и том же вещи оставляет?

– Да, ведь у меня только у одного шкапчика дверка с проушинами для замка. Хотя я могу их сломать, тогда он его не запрёт…

– Нет! – решительно заявил Кочкин. – Ничего ломать не нужно, это слишком подозрительно, всё должно быть как обычно, ничего настораживающего. Снять заднюю дверцу – то, что нужно. До завтра сможешь сделать?

– Смогу, тут делов-то, только фанерку отодрать да наживать двумя гвоздиками…

– Ну, это ты мне можешь не рассказывать, делай как знаешь. Я надеюсь, у тебя всё получится.

– А чего искать в его карманах?

Чиновник особых поручений задумался:

– Сказать трудно, если вообще возможно. Ищи всё странное, что городовой в карманах, по твоим представлениям, носить не должен…

– Это мне непонятно, – оторопело глядя на Кочкина, проговорил банщик. – Откуда я знаю, что они должны носить, а что – нет!

– Верно… – согласился, бегая глазами из стороны в сторону, Кочкин. – Давай мы с тобой вот что сделаем… Сиволапов обычно долго моется?

– Ну… – у банщика лоб собрался гармошкой, – где-то час, может, чуть больше. В парилке любит посидеть, говорит, что это лучшее место в мире.

– Значит, сделаем так. Я завтра тут поблизости буду. Он во сколько приходит?

– Да где-то в половине пятого.

– Вот и замечательно. В половине пятого, даже немного раньше, я буду сидеть в пролётке напротив твоего окна. Как только он разденется и пойдёт мыться, сразу же дай мне знак…

– Какой?

– Да любой, просто выйди из дверей и снова зайди. Я приду и сам обследую карманы…

– А я за это не получу по шапке?

– Получишь, обязательно получишь, если не сделаешь так, как я прошу!

– Понял…

– Ну, раз понимаешь, значит, подготовь к завтрашнему дню всё, чтобы заднюю стенку снять…

– Да она у меня уже снята! – сказал банщик и опустил глаза.

Кочкин промолчал, укоризненно покачал головой и быстрым шагом вышел из бани.

На следующий день, это была суббота, в пятом часу дня, полицейская пролётка стояла в указанном месте. Фордек был поднят. Кучер на козлах сидел, почти не двигаясь, лишь время от времени лениво поворачивал голову в сторону входных дверей бани.

– Меркурий Фролыч, – сказал он наконец, – кажись эта, идёт!

Кочкин, сидевший в пролётке, осторожно выглянул и увидел Сиволапова в форме и при шашке, не спеша направляющегося к бане. «Отчего он даже в баню не может сходить без мундира?» – подумал Меркурий.

Сиволапов остановился у дверей, для чего-то поправил фуражку и переступил порог. Кочкин вынул из кармана часы, стрелки показывали ровно половину пятого.

– Однако! – проговорил чуть слышно чиновник особых поручений.

– Чего? – повернулся кучер.

– Точный, чёрт!

– Кто?

– Сиволапов…

– А! – кивнул кучер и отвернулся, ему было непонятно, что в том удивительного.

Кочкин выбрался из пролётки, стал рядом и принялся ждать сигнала. Прошла четверть часа, сигнала не было. Потом ещё четверть – ничего. Тогда чиновник особых поручений сам пошёл в баню. Осведомитель спокойно сидел в каморке и не спеша складывал полотенца.

– Ты что? – ворвался в тесное помещение Кочкин.

– Забыл, ваше благородие, забыл, – принялся причитать банщик, – вы уж меня простите, дурака…

Кочкин, конечно, мог устроить в каморке банщика настоящий погром, но сдержался, – не время было этим заниматься, нужно сделать то, зачем он сюда пришёл.

– Закрой дверь на запор! – скомандовал Меркурий.

Банщик встал и накинул крючок.

– Это тот самый шкапчик, где разделся Сиволапов?

– Он!

– Снимай заднюю стенку!

Торжок отодвинул шкапчик от стены, снял фанерку и уступил место Кочкину. Тот ловко, не вынимая мундира, обследовал карманы. Наряду со всевозможным хламом нашлось несколько исписанных листков бумаги. Меркурий посчитал, их было пять, развернул один и пробежал взглядом. Потом положил в свой карман.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.