Can’t Stop Won’t Stop: история хип-хоп-поколения

Пока Сиага и члены ЛПЯ критиковали правительство Мэнли в парламенте, бандитские группировки ЛПЯ обстреливали районы ННП и забрасывали их коктейлями Молотова. ННП отвечали тем же – око за око и зуб за зуб. Когда в январе 1976 года пожарные приехали в Рему[47], территорию под влиянием ЛПЯ, они столкнулись с молодежью, которая кидала в них камнями с баррикад из подожженных покрышек. Хижины потушить не удалось, они сгорели [15]. Мэнли считал, что насилие – часть дьявольской сделки между ЦРУ и проамерикански настроенными ЛПЯ: пули Вашингтона на ямайских улицах. В мемуарах он писал: «У меня нет никаких сомнений в том, что в тот год ЦРУ работали на Ямайке и через своих агентов дестабилизировали обстановку» [16].

Когда оружие и деньги оказались в руках оппозиционной партии, развязавшаяся племенная война перешла на новый уровень. Смог поднялся над цинковыми крышами ямайских кварталов. Райгины в зеленых цветах ЛПЯ и красных ННП наводнили гетто. В мае ситуация накалилась до предела: гангстеры окружили и подожгли многоквартирный дом на Оранж-Лейн в Западном Кингстоне, в огненной ловушке оказались пятьсот жильцов. Боевики открыли огонь по прибывшим на место происшествия полицейским и пожарным. В пожаре погибли одиннадцать человек. В парламенте разгорелись дебаты о том, какая из партий виновата в трагедии. До следующих выборов еще сотни людей были убиты.

Во время разгоревшихся племенных войн середины 1960-х The Wailers записали Simmer Down – песню, наставляющую воинствующих «держать в узде свой нрав». Боб Марли встретился с Ли «Скрэтчем» Перри на студии «Черный ковчег», чтобы записать еще один трек – Smile Jamaica, призванный успокоить гетто, и согласился выступить 5 декабря бесплатно на одноименном концерте. Услышав эти новости, ННП назначила выборы на 20 декабря и демонстративно приставила вооруженную охрану следить за безопасностью жилища Марли на Хоуп-роуд, 56. Марли был в ярости. Как и многие растафарианцы, он поддержал Мэнли и ННП в 1972 году, но теперь путь, по которому вели страну их политические игры, вызывал у него отвращение.

За две ночи до концерта вооруженная охрана загадочным образом исчезла. Спустя несколько минут шесть убийц вошли в особняк. Риту Марли ранили выстрелом в голову, менеджер Дон Тейлор принял на себя пять пуль, предназначавшихся Бобу; последняя пуля попала в левую руку Боба, оставив ожог на груди. В день шоу Боба привезли на коляске в Парк национальных героев, где собралась толпа в восемьдесят тысяч человек, среди которых был и Мэнли со своей свитой из ННП. Марли отыграл триумфальный концерт, а затем отбыл в добровольную ссылку на Багамы.

Ходили слухи, что за нападением стояли люди из ЛПЯ или даже ЦРУ. Стало очевидно, что насилие опасно близко подобралось к сердцам людей.

ДАБОВАЯ СТОРОНА

И они пели о стычках и о войне. От фантазий о далеком и свободном африканском небе в таких песнях, как Santa Massa Gana группы The Abyssinians, Africa коллектива The Mighty Diamonds, A Place Called Africa Джуниора Байлза или Dreamland Банни Уэйлера, они перешли к мольбам о помощи в борьбе с насилием, порожденным расколом в обществе.

Ballistic Affair Лероя Смарта стала трагической весточкой из охваченной пожарами опасной зоны Седьмой улицы – военизированной границы между Ремой и Конкрит Джангл[48]. Считалось, что насилие по большей части – дело рук банды из Джангла:

Мы пили из одной чаши, готовили итальянское рагу,

Играли в футбол и крикет, как братья.

Теперь ты ходишь по Джунглям.

Может, ты тот, кто борется с Ремой,

Встал и пошел на брата[49].

Максу Ромео и Ли «Скрэтчу» Перри удалось уловить царящую в районах атмосферу. Ромео рассказывал Дэвиду Кацу[50]: «У меня была песня War In A Babylon, в которой я пел: „На улицах опасно, на улицах страх“. Я принес ее [Перри] и спросил: „Тебе нравится?“ Он с энтузиазмом ответил: „Ага, но только не опасно и не страх, а sipple out deh“. И я сказал: „Да, это звучит“, потому что слово „sipple“ означает „slippery“[51], что также значит, что на улицах скользко» [17]. В новом припеве Ромео вопрошал: «Так и что нам делать?» – и ответом было: «Ну, выскользнем оттуда». В кульминации песни лирический герой взбирается на вершину холма, а опаляемый лучами солнца Кингстон взрывается:

Я сижу на вершине горы

И смотрю, как полыхает Вавилон.

Полыхает![52]

К этим образам добавлялся Айван из «Тернистого пути» – рифовая рыба, сопротивляющаяся течению океана, цветной всплеск в приливной волне; преследуемый полицией и врагами, совершающий последний рывок через гетто, он оставлял на бетонных стенах надписи, гласившие: «Я был тут, но ищез», и хохотал, понимая, что стереть память о нем не под силу ни одному политику. И словно предостерегающий дымок, вьющийся над крышами лачуг, он провозглашал: «Я ПОВСЮДУ». Выжить – само по себе достаточный повод для праздника.

В то время как певцы и диджеи находили слова для выражения скорби или побега от реальности для страждущих, музыка страха без слов – даб регги – двигалась напролом в самое сердце тьмы. В Revelation Dub ритм едва поддерживался хай-хэт[53]: протяжными звуками удара, возникающими в результате фазирования. Вокал Ромео то затихал и становился похож на гул отдаленных уличных протестов, то распадался на внезапные бессмысленные вскрики «Варинна! Балварин!», будто никаким, даже предостерегающим, словам не осталось доверия. Риддим, который Марли позже адаптирует для песни Three Little Birds с ее ясным припевом и словами, словно был спущен с цепи, его связность и убедительность были подорваны. Звучание Перри было воплощением того самого скользкого ужаса. Даб отвечал на вопрос: что это за зеркало, которое отражает всё, кроме смотрящего в него человека?

В дабе имелась поразительная цикличность. Он взорвал танцполы тогда же, когда ямайские кварталы взорвались насилием. Даб был оборотной стороной пластинок с мечтательными песнями социал-демократов или апокалиптическими напевами проповедников растафарианства. Как рассказывал историк регги Стив Бэрроу, «в прямом и переносном смысле музыка даб – „другая сторона“. Есть верх и низ, есть сторона A и сторона Б. Мир диалектичен».

Когда столкнулись две семерки, даб был на пике благодаря альбомам Перри (Super Ape), Кита Хадсона (Brand), группы Niney the Observer (Sledgehammer Dub), могучей двоицы – Джо Гиббса и Эррола Томсона (Under Heavy Manners, State of Emergency, серия African Dub All-Mighty), Филиппа Смарта (Tapper Zukie In Dub от Tapper Zukie), Гарри Муди (серия The Dub Conference) и, конечно, стараниям главного мастера даба всех времен Кинга Табби.

Табби (Озборн Раддок) родился в 1941 году. В 1973 году он записал совместный альбом с Перри Blackboard Jungle Dub, продемонстрировавший возможности даба. В альбоме King Tubbys Meets Rockers Uptown, состоящем из записей музыканта Аугустуса Пабло, вышедших в начале первого срока Мэнли, музыкальное новаторство и политическая нестабильность рифмовались друг с другом.

В заглавном треке – одной из версий Baby I Love You So Джейкоба Миллера – Табби раскрошил мелодику Пабло, барабаны Карли Барретта и гитару Чинна Смита. «День и ночь молюсь я, что любовь мне навстречу придет»[54], – пел Миллер. Однако Табби нарезал его партию: «детка, я-я-я-я», «ночь и день», «та любовь», «и я-я-я-я», заточив стенания Миллера в звуковой тюрьме. В оригинале Миллер, вероятно сбившись, беззаботно переходил с вокализа на смех. Табби добавил эхо, оставив смешок висеть в воздухе, словно призрак веселого Райгина. В финале крик Миллера растворялся в шквале звуковых колебаний, будто он провалился под землю.

Финальный трек, по непонятным причинам не указанный ни на оригинальной обложке, ни на «яблоке» пластинки, был дабовой версией сингла 1969 года Satta Massagana группы The Abyssinians, известного как гимн растафарианства. В неверном переводе с амхарского языка название песни должно было «благодарить и восславлять» Хайле Селассие, а ее вокальные гармонии были исполнены тоской по «далекой-далекой земле» [18]. Табби выпотрошил песню, оставив лишь пульсацию баса и перкуссию. У основных аккордов были выкручены формы и тональности. Ударные обрушивались как раскаты грома. Музыкальное зазеркалье Табби отражало распад страны грез – союза растафарианцев и социал-демократов, – разграбленной бандитами утопии, оставленной на произвол ураганных ветров глобальных перемен.

Это была музыка перекрестного огня, возникшая из временных, политических и смысловых изменений. Непредсказуемость и произвольные события в обществе напитывали даб. На кону стояло многое. Даб декламировал, корчился и гарцевал на острие бритвенного лезвия текущего момента. Он стал разрезанным на лоскуты, фрагментарным выражением ужаса нации, которая еще не обрела своего голоса.

ОДНА ЛЮБОВЬ, ОДИН МИР, ОДНА МУЗЫКА

С наступлением 1978 года очередная вспышка насилия в связи с выборами казалась неизбежной, но случилось неожиданное. В начале января Баки Маршалл, стрелок из «Отряда Спэнглер», связанного с ННП, оказался в одной камере с гангстерами из ЛПЯ, и они разговорились.

Они обсуждали события конца 1977 года. Дезертиры из сил обороны Ямайки устроили засаду на невооруженный отряд бандитов ЛПЯ, убив пятерых. Но еще пятерым удалось убежать, и они рассказали о нападении сотрудникам газеты The Gleaner. В случившемся винили политиков как из ННП, так и из ЛПЯ, и многим казалось, что переворот или гражданская война – лишь дело времени. Противостоявшие друг другу банды сделали вывод, что никакая политическая принадлежность не гарантирует им безопасности.

Когда Маршалл вышел из тюрьмы, то отправился на встречу с Клодом Мэссопом, человеком Сиаги в Тиволи-Гарденс, который расправился с группировкой «Феникс» и теперь был местным криминальным авторитетом. На следующее утро на границе, разделяющей территории ЛПЯ и ННП в Центральном Кингстоне, они объявили о перемирии. Маршалл и Мэссоп сфотографировались вместе и пообщались с прессой. «Это не имеет никакого отношения к политике, – говорил Маршалл. – Это решение тех, кто на себе ощутил ужасы тюрьмы» [19]. Мэссоп добавил: «Молодежь воюет друг с другом уже очень долго, и смертей становится только больше. Все, с кем я вырос, мертвы» [20]. По мере распространения перемирия ликующая молодежь стала выходить из дворов и собираться в парках и на танцплощадках, на территориях, ранее считавшимися вражескими.

При поддержке растафарианской секты «Двенадцать колен Израилевых» Маршалл, Мэссоп и влиятельный дон, возглавляющий банду из «Джунглей», Тони Уэлч отправились в Лондон, чтобы встретиться с человеком, впервые собравшим их вместе, – Бобом Марли. Уэлч и Мэссоп были его частыми гостями, когда Марли обитал на Хоуп-роуд. Теперь они уговаривали его вернуться на Ямайку, чтобы он стал хедлайнером концерта «Одна любовь, один мир, одна музыка».

Это мероприятие помогло бы собрать деньги для самых пострадавших гетто ННП и ЛПЯ, которые затем предстояло распределить новообразованному Центральному совету перемирия, сформированному для противостояния угрозе гражданской войны или военного переворота. Марли согласился и вылетел домой. В дни, предшествовавшие концерту, Марли гастролировал по районам и обсуждал мирное соглашение. В «Черном ковчеге» он и Перри записывали Blackman Redemption и Rastaman Live Up, пока Уэлч и Мэссоп пританцовывали в комнате для прослушивания [21].

Двадцать второго апреля тысячи людей собрались на Национальном стадионе Кингстона, чтобы послушать лучших музыкантов острова, среди которых были Деннис Браун, Берес Хаммонд, Диллинжер, диджей Биг Юс, группы Culture, The Mighty Diamonds, Ras Michael & The Sons of Negus, а также Джейкоб Миллер, который вместе со своей группой Inner Circle записал самую популярную песню страны того времени – Peace Treaty Special, трибьют Маршаллу, Мэссопу и заключившим мир группировкам на мотив песни When Johnny Comes Marching Home Again [22] времен Гражданской войны в США, исполненный в стиле рокерс[55]. «Человек может снова ходить по улицам, урра эх у эх урра, – заливался Миллер. – От Тиволи до Джанга, от Лизард-тауна до Ремы – урра!» Питер Тош отыграл потрясающую программу, то и дело сопровождая выступление колкими высказываниями в адрес присутствовавших политиков. Затем на сцену вышел Марли, и толпа взорвалась оглушительным ревом.

Когда The Wailers вдохновенно исполняли песню Jamming, Марли позвал на сцену политических лидеров. Его длинные дреды рассекали ночной воздух, он танцевал, словно одержимый, распевая: «Покажите людям, что вы любите их как следует, покажите людям, что вы объединились». Мэнли стоял слева от Марли, Сиага справа, и они протянули друг другу руки. Марли схватил их, соединил и поднял над своей головой так, чтобы все увидели. Зрители были поражены. «Да пребудут с нами любовь и процветание, – произнес Марли. – Джа растафарай. Селассие Первый».

Музыка Марли соединила три элемента: власть, утраченное единство и молодую нацию. Казалось, культура вышла за рамки политики.

СКАЧОК ДАВЛЕНИЯ

Но было и другое. За пять дней до концерта солдаты открыли огонь по мирной демонстрации, выступавшей за улучшение санитарных условий. Трое протестующих были убиты. Лидер Центрального совета по перемирию, призывавший покончить с полицейской коррупцией, покинул остров, опасаясь за свою жизнь. Полиция остановила и обыскала такси, в котором ехал Клод Мэссоп, а затем безжалостно расстреляла его, выпустив пятьдесят пуль [23]. Мирное соглашение было уничтожено, как и социал-демократический эксперимент Мэнли. В 1980 году Сиага и ЛПЯ одержат безоговорочную победу в выборах, которые очень вовремя поддержит администрация Рейгана в Вашингтоне. Почти девятьсот человек погибли в тот год в результате волны насилия, вызванной выборами.

Регги-индустрия также ощутила возросшее давление. В опьяненные независимостью шестидесятые Studio One Коксона Додда и Treasure Isle Дьюка Рида существовали за счет доходов от местных саунд-систем. Однако студия «Черный ковчег» финансово зависела от внешнего потребителя регги-индустрии, которая постепенно становилась международной. Даб Ли Перри отчасти был ответом растущему международному спросу на регги. Музыка регги была не только социально стабилизирующей силой – она стала важным коммерческим продуктом.

Давление неравномерно легло на хрупкие плечи музыкантов. Резиденция Боба Марли на Хоуп-роуд в верхней части города стала магнитом для секты «Двенадцать колен», которая стала открыто заискивать перед белыми и цветными богачами. Беднота начала собираться в районе Хоуп-роуд. Сотрудник архива Марли Роджер Стеффанс уверен, что к концу 1970-х от Марли напрямую зависели доходы шести тысяч людей. К 1979 году команда Марли обнаружила, что за ними следят оперативники ЦРУ. И в то же время, несмотря на диагностированный рак, Марли выдерживал напряженный гастрольный график и выполнял свои обязательства вплоть до конца 1980 года. «Это сильно сказалось на нем, – говорит Стеффанс. – Он на самом деле хотел уйти». Одиннадцатого мая 1981 года Марли не стало.

В начале 1978 года студия Перри «Черный ковчег» стала центром Бобо Ашанти – ортодоксальной растафарианской секты, придерживавшейся идеи превосходства черных, которую возглавлял Принц Эммануил Эдвардс. Биограф Перри Дэвид Кац отмечает: бобос, адепты секты, надеялись, что Перри и его «Ковчег» помогут распространить их послание – примерно так же, как в случае с Марли и «Двенадцать колен». Сотни человек материально зависели от бизнеса Перри. Однако к концу года Перри разорвал связи с бобос, сбрил пышные дреды и отменил встречи с группами и посетителями. Он начал разбирать студию. Он покрыл «Ковчег» коричневой краской и граффити-тегами, замазывал прежние слова и изображения. Летом 1983 года «Черный ковчег» сгорел дотла.

Перри сказал, что сам поджег его.

Годы спустя Перри сделал невероятное заявление Кацу, поражавшее своей спонтанностью. Он сказал: «Первый и второй миры живы, но с третьим покончено, потому что я, Ли „Скрэтч“ Перри, знаю главу МВФ, боссов Банка Англии, Мидленд-банка и Международного джайро-банка…»[56]

«Третий мир засосало, – продолжал он. – Игра окончена: дороги, улицы и полосы – всюду стоит блок, так что если вы не очень хорошо видите, то сходите к специалисту по глазам и еще раз взгляните на дорогу. Дорога заблокирована; все дороги заблокированы…»

«Музыка регги – это проклятье, высшая степень разрушения, – произнес он. – Логика, чистая логика» [24].

Лихорадочные мечты о прогрессе зажгли Бронкс и Кингстон. Можно сказать, что поколение хип-хопа родилось в этом пожаре.

(3) Кровь, огонь и музыка по случаю

Банды Бронкса

Когда для пуэрториканцев и черных наступит справедливость?

– Эдди Пальмери

Мы устали молиться и маршировать, думать, изучать.

Братья хотят резать, стрелять, красть и сжигать.

– Гил Скотт-Херон

В летних сумерках Бронкс начинает мерцать.

Взрослые рассаживаются на стульях возле магазинчиков, которые держат иммигранты, и потягивают пиво и сок, наслаждаясь беседой. Подростки за углом катаются на поблескивающих велосипедах. Мальчишки в новых скрипучих кроссовках стучат баскетбольным мячом по будто пергаминовому асфальту. Звуки сальсы, дэнсхолла и хип-хопа разливаются в воздухе, как холодная вода из старого, покосившегося гидранта на углу.

Электрический свет играет в каштановых локонах сидящей тут же девочки, потирающей бровь. Он переливается в сетчатом ограждении пустыря, бликует на валяющихся кругом бутылках Snapple[57] и пакетиках из-под чипсов, отражается от чисто вымытого зеркала машины нью-йоркской полиции, припаркованной возле входа в метро. Пылающая огнями ночь опускается на городские каньоны.

Этот район на картах обозначен как Моррис-Хайтс, местные зовут его Восточным Бронксом, а весь остальной мир считает Южным Бронксом – как говорят, это «всё, что южнее Фордхэм-роуд»; здесь на полпути к одному из холмов расположена средняя школа 117.

«Я живу неподалеку, но никогда сюда не захожу», – произносит Майкл «Лаки Страйк» Коррал, ступая на неосвещенную детскую площадку. Некогда член банды «Диких черепов», ныне он «король зулусов» и член Мирового совета организации «Нация зулусов». По этим улицам он прохаживается с важным видом, ведя на коротком поводке нетерпеливого глазастого щенка питбуля. Двумя днями ранее он спас пса от юных членов банды «Кровавые», которые собирались ради веселья всадить в него пару пуль.

В углу школьного двора высится бетонная стена, за которой находится гандбольная площадка. Попасть туда можно через один-единственный вход. Площадка погружена в тень, которую отбрасывает пятиэтажное школьное здание. За ним на высоте второго этажа, на пересечении Сто семьдесят шестой улицы и Моррис-авеню школьный участок огибают тротуары перекрестка Сто семьдесят шестой улицы и Моррис-авеню – лучшие места для наблюдения за разными гладиаторскими занятиями на школьном дворе: от соревнований по гандболу до посвящения в члены банды.

«В 1970-х копьеносцы[58] устраивали там сходки и строились в „ряды апачи“[59], – рассказывает Лаки. – Я приходил сюда посмотреть».

По центру стены красовалось граффити: джинн – символ посвящения в члены банды. Рядом стояли двадцать парней, построенные в две шеренги. Если парнишке удавалось пробраться между ними под градом ударов кулаками, ботинками, цепями и бейсбольными битами и дотронуться до джинна, ему дозволялось носить форму – джинсовую куртку с нарисованным на спине зеленым джинном, ее расшивали буквами и заплатками, железными крестами, свастиками, символами войны. Нашивки нужно было заработать, самым почетным знаком было сделанное вручную большое изображение воина с кожей бронзового цвета, державшего копье. «Это была проверка на смелость, – рассказывает Лаки. – Чаще всего им сильно доставалось». Некоторые не проходили испытание.

Лаки хорошо помнит, как, облокотившись о забор, он, тогда еще мрачный подросток, наблюдал за своеобразной церемонией посвящения. Он был изгоем, носил военные ботинки, джинсы Lee и расшитую джинсовую куртку с обрезанными рукавами. На спине красовался символ банды – ухмыляющийся белый череп в каске вермахта.

РОЖДЕННЫЙ ДИКИМ, ЧТОБЫ УМЕРЕТЬ «ЧЕРЕПОМ»

Другие банды полностью держали под контролем Третью авеню: на западе это были «Дикие кочевники», на севере – «Черные соколы».

Ниже парка «Кротон», в выжженном центре Южного Бронкса, располагались земли «Братьев гетто», «Тюрбанов», «Миротворцев», «Монголов», «Римских королей», «Семи бессмертных» и «Грязных дюжин». Бо́льшая часть этих банд состояла главным образом из пуэрториканцев. На левом берегу реки Бронкс «Черные пики» объединяли молодежь преимущественно из афроамериканских сообществ. На востоке и севере, через Фордхэм-роуд, в последних оставшихся белых кварталах Бронкса, такие банды, как «Артур-авеню бойз», «Золотые гинеи», «Боевые свиньи» и «Благодарный мертвец», поставляли солдат для обозленных гангстеров, днями напролет проклинавших неминуемую утрату контроля над районами.

Наглые и безрассудные «Дикие черепа» были одной из самых жестоких банд в Бронксе. Первый дивизион «Черепов» перенес базу на угол Леггетт-авеню и улицы Келли в Лонгвуде, в заброшенный многоквартирный дом всего в квартале от печально известного 41-го участка полиции, прозванного «фортом Апачи» – «фортом на враждебной территории». Если вы искали защиты или проблем, вы покидали свою шайку и присоединялись к «Черепам».

К тому моменту, когда Лаки присоединился к шестнадцатому дивизиону, «Черепа» уступали в численности лишь «Черным пикам». Не менее пятидесяти дивизионов были разбросаны по всему Бронксу и за его пределами – в Квинс, Нью-Джерси и Пенсильвании. Вдоль западной окраины парка «Кротон», на Третьей авеню, на автомагистрали Кросс-Бронкс, в самом начале мили, за которую женщины Восточного Тремонта сражались с Робертом Мозесом в 1952 году и проиграли, шестнадцатый дивизион «Черепов» занял четыре квартала заброшенных зданий и превратил их в свои штабы. Лаки был не из тех, кто искал неприятностей, но «Черепа» управляли его районом.

Для своих родителей – пуэрториканца и кубинки, приехавших в середине 1960-х из Майами вместе с волной латиноамериканских переселенцев и заселившихся на место уехавших еврейских общин вдоль магистрали Гранд-Конкорс, – Лаки был просто Майклом, мальчиком, который любит птиц. Он сбегал с уроков, чтобы побыть со своими птицами. Майкл стремительно несся мимо школьных надзирателей и взбегал по лестничным пролетам к своей голубятне, которую построил на крыше заброшенного здания. «Когда ты на крыше, когда птицы летают и никого нет рядом, чувствуешь себя более свободным», – как-то поделился он с одним из друзей.

Но однажды, когда он и несколько его друзей отправились за птицами в зоомагазин в Маленькой Италии к северу от Фордхэм-роуд, возле парка «Бедфорд», на них налетели два десятка итальянцев. Они размахивали битами и цепями и выкрикивали ругательства. Майкл с друзьями бежали до самой железнодорожной станции. Так они узнали, что нельзя ходить куда хочется без защиты.

Он повстречал Карлоса, парнишку всего на год старше него самого, который называл себя Блу и, похоже, был единственным, кто знал о голубях больше, чем он сам. Они быстро сдружились и построили настоящую крепость на пять сотен птиц через дорогу от школы Майкла. Как-то раз они поймали пару голубей на крыше дома в соседнем квартале. Тут появились хозяева, два больших хмурых «черепа» – Кабби и Рубен, оба двадцати с небольшим лет, и забрали у ребят голубей.

Блу, как только ему предложили, тут же присоединился к «Черепам». Вернувшись, он посоветовал Майклу сделать то же самое. «Они почти как семья», – сказал он. Чтобы быть принятым в банду, Майкл должен был доказать, что хочет быть в их рядах. Если лидерам банды покажется, что он достоен, он пройдет посвящение. «Черепа» не использовали «ряды апачи» – чтобы стать членом банды, Майклу нужно было сыграть в русскую рулетку.

Летним вечером Майкл приехал в штаб. Он потел и чудовищно волновался. В комнате, где проходило посвящение, находилось несколько «черепов» с непроницаемыми, словно каменные маски, лицами. «Черепа» приказали ему сесть. Один из них достал ржавый пистолет двадцать второго калибра и пулю. Майклу велели хорошенько ее рассмотреть. «Череп» вложил пулю в барабан шестизарядника, крутанул его и передал пистолет Майклу. Это было первое оружие, которое он держал в руках. Ему сказали, что он может приставить его либо к подбородку, либо к виску.

Майкл закрыл глаза и поднял заряженный пистолет к виску. Он подумал: «Ну вот и всё. Возможно, эту ржавую штуку заклинит. А что, если всё закончится прямо здесь?» С его подбородка капал пот. Он нажал на курок.

Какое-то время – возможно, целую вечность – Майкл держал глаза закрытыми. Затем в его голове пронеслась мысль: «Я сделал это». Он услышал, как барабан совершает поворот – прямо так: клац! – и ничего больше, – и осознание сделанного заполнило его. «Черт, – подумал Майкл, – я сделал это». Он глубоко вдохнул и выдохнул.