Инверсии, или Один сентябрь из жизни Якова Брюса. Встреча возле шпиля святого Петра. Библиотека журнала «Вторник»

*****

После «смерти» или «инверсии», как называл сделанное с собой сам граф, он работал, в основном, в известных только ему подземельях Сухаревой башни. Но проникать в подвалы приходилось уже, разумеется, не с парадного входа, а через подземные ходы из подвалов домов возле Первой Мещанской улицы (прим автора: нынче – проспект Мира). Подземелья и ходы Брюс построил тогда, когда создавал в башне школу математических и навигацких наук а, заодно, обустраивал все и для других своих дел. Ходы были необходимы для доставки в подземелья всего того, о чем не должны были знать люди. Мастеровых, причем самых толковых, для строительства граф нанимал лишь на короткие этапы работ, а затем устраивал их на хорошие должности на сибирских заводах. Поэтому все о небольшом подземном лабиринте в Москве знал только он.

Ничего не изменилось и в советское время. Так получилось (Брюс приложил к этому руку), что глубокие подвалы под Сухаревой башней остались нетронутыми, хотя саму башню в 1934 году снесли.

Основное рабочее место у графа Брюса осталось прежним, но многое другое в его жизни изменилось. Жить в своей подмосковной усадьбе в Глинках он, разумеется, уже не мог, о чем очень жалел: здесь находилась прекрасно оборудованная обсерватория, здесь была его библиотека. После «смерти» ему пришлось периодически, – чтобы у соседей не возникали вопросы, почему их сосед не стареет, – переезжать с места на место. Каждый раз обустраивать заново обсерваторию, лабораторию, многое другое. Ему пришлось жить и в старинных палатах с большими подземельями на Солянке, и в аристократическом особняке на Волхонке. Но больше всего граф полюбил небольшой деревянный флигель в Сокольниках. На протяжении столетий, он, выждав время, чтобы в окрестностях ушло поколение, знавшее его, несколько раз возвращался сюда. Ему нравились леса вокруг флигеля, нравилась относительная уединенность этого места. Раньше у графа было еще одно любимое пристанище – деревянный дом в Прасковьином переулке в Останкино. Но этого места он лишился. По меркам его жизни это произошло недавно, когда в восьмидесятых годах возле ВДНХ начисто снесли старые останкинские переулки.

В своей «новой» жизни Брюс продолжал заниматься магией и астрономией с астрологией, которые считал «сестрами», двумя сторонами одной медали, собирательством редких книг, разнообразными научными исследованиями. Свои статьи ему приходилось публиковать под псевдонимами, о чем он очень сожалел. Тщеславие не было чуждо этому человеку.

Он жил очень долго, но жизнь ему не наскучила. Не надоели ему и женщины. За столетия их, самых разных, было немало. Но Анна… Они были вместе уже несколько лет, а Брюс чувствовал одно – он все больше и больше влюбляется в эту женщину. Он даже стал принимать средство для укрепления мужской силы. Не доверяя никому, сам создал его. Препарат оказался весьма эффективным.

Брюс позволял Анне то, что не разрешал своим прежним женщинам. Взять хотя бы шум в доме. Брюс любил тишину. Теперь привык, что в комнатах звучит современная музыка. А еще Анна любила дискотеки, и граф не разу не высказался против этого. Хуже было другое: Анна Брюс – она стала женой графа – увлекалась другими мужчинами. Впрочем, граф чувствовал: ничего сколь-либо серьезного никогда не было. Этого он бы не потерпел.

Сегодня ему крайне неприятно видеть ее кавалера, но он был почти уверен, что все обойдется и на этот раз: встречи, смс, может быть, поцелуи. Ничего более. Граф не сомневался – Анна любит только его. То, что происходит с ней сейчас – флирт, танцы по ночам, она иногда бывает напряжена – скоро пройдет. Переходный период, – ей надо привыкнуть к нему, к его образу жизни, – закончится. Он очень хотел в это верить. Правда, иногда к нему приходили сомнения. Граф думал о том, смогут ли они жить вместе – люди из разных эпох. Брюсу очень хотелось заглянуть в будущее, но, к сожалению, астрология, эта страсть его жизни, в данном случае не могла ему помочь. Он мог очень многое – узнать судьбы людей, народов и государств, но одно для него было закрыто. Граф не мог разглядеть свое собственное будущее. Не видел он и то из будущего других людей, что так или иначе было связано с ним самим.

Так что сомнения насчет Анны были, и они были мучительны, но Яков Брюс отбрасывал их. Он слишком любил эту женщину и не мог представить себя без нее.

Брюс, кстати, прекрасно знал, почему Анна позволила своему новоиспеченному кавалеру проводить ее до самого дома. Была уверена, что он, Брюс, отсыпается после бессонной ночи в обсерватории, которая размещалась в квадратной башенке с огромными окнами. А граф не спал. На рассвете ему пришлось недолго, но интенсивно поработать в лаборатории. После этого он почувствовал – разгулялся, уже не заснет, поэтому и принялся за статью об энергии Солнца.

Это занятие для Брюса было намного приятнее, чем срочные дела в лаборатории. Заглянув сюда сразу после прекрасной ночи в обсерватории, он понял: предыдущий опыт не принес нужного результата, а в сроки, поставленные заказчиком, следовало обязательно уложиться. Таковы были условия контракта, подписанного Яковом Брюсом с одной из британских фармацевтических компаний.

Год тому назад Брюс, благодаря обширным связям в научных кругах, узнал о планах этой фирмы разработать антидепрессант нового поколения. Этим лекарством англичане хотели нанести контрудар швейцарским конкурентам, которые недавно вырвались вперед в этом направлении.

Брюс родился в России, считал себя русским, но все равно, как и его шотландские предки, не очень жаловал англичан. Тем не менее охотно заключил с ними этот контракт. Британцы должны были хорошо заплатить. А это было важно для Брюса. Он очень вложился в участок, дом в Дубулты. Строительство затеял ради нее, Анны, – она захотела жить у моря. Чтобы ей было хорошо, он с болью в сердце решил расстаться с родными подземельями фундамента Сухаревой башни и с флигелем в Сокольниках.

В выборе морского места жительства стремления Анны и Брюса совпали. Она была влюблена в неяркий балтийский берег. Брюс никогда не бывал в Юрмале. Но рядом располагалась Рига. А этот город он полюбил очень давно. Еще в 1710 году, когда в русско-шведской войне крепость пала. Во многом благодаря ударам возглавляемой Брюсом артиллерии. «Хорошо, что метко стреляли, не нанесли городу большого ущерба», – думал Брюс, когда проезжал по кварталам Риги во время церемониального победного шествия. Мысли ценителя красоты и командующего артиллерией…

Кстати, при Петре Яков Брюс не просто руководил пушкарями. Он в прямом смысле слова создавал русскую артиллерию. Многое сделал для усовершенствования пушек, их лафетов. Создал даже образец скорострельного орудия. В те времена дальше образца дело не пошло. Но Брюс видел перспективность такого оружия, продолжил работу над ним и после своей «смерти».

Русские пулеметы в первой мировой оказались лучшими. Отчасти благодаря конверту с чертежами, который получил один из инженеров, работавших над созданием этих пулеметов. Конверт поступил от анонимного респондента, которым был Брюс. Сейчас он уже оставил артиллерийские, пулеметные изыскания, переключившись на другие дела. Своеобразным памятником им стал флюгер его юрмальского дома.

На его втором этаже Брюс оборудовал кабинет, биохимическую лабораторию, библиотеку, а также помещение, которое он называл «тайной комнатой». В ней граф занимался магией.

И сам дом не был вполне обычным. Например, огромные часы на фасаде были вечными. Собственной конструкции Брюса. Очень давно, до «смерти», он создал такие же в Москве. На фасаде дома, где жила его жена. Те вечные часы граф считал символом семейного счастья. Думал – ему никогда больше не придется делать такие часы. Встреча с Анной показала, что он ошибся.

А на первом этаже нового дома на берегу Балтики не было ничего таинственного. Здесь находились их с Анной комнаты. Комнаты, в которых все было сделано так, как хотела Анна. Брюс верил в то, что эти комнаты станут свидетелями их долгой семейной жизни.

Кстати, у Брюса была еще одна причина выбрать именно Юрмалу. Астрология… Его расчеты однозначно показывали: это место очень благоприятно не только для семейной жизни, но и… для зачатия. После кончины первой жены Яков Брюс никогда не думал о детях, но годы с Анной изменили его. Он хотел сына или дочь, в которых разглядел бы черты любимой женщины и свои.

Глава 5

Анна всегда хотела реализовать себя. Состояться, быть самодостаточной личностью. Ради этого занялась наукой, почти написала диссертацию в области модной сейчас психологии. И свои картины, – Анна была художником, – она тоже писала ради этого. Но в отношении живописи слово «самодостаточность» она считала неполным. Картины Анна создавала прежде всего потому, что без этого просто не могла жить. Это было настолько нужно ей, что жизнь начинала казаться противной, если приходилось делать паузу в творчестве. Так было раньше – до знакомства с Яковом Брюсом…

В последнее время жажда самореализации, выражения себя в работе и творчестве вновь стала сильной. Она почти умерла несколько лет тому назад – во время внезапно нагрянувшей болезни. Не проявляла себя и в начале жизни с Брюсом – этим необычным, будто чудом пришедшем к Анне из прошлого, и, – она это отчетливо осознавала, – великим человеком. Анну захватила любовь к нему. Она даже бросила работу, чтобы больше быть с ним.

«Он велик, он действительно велик, это счастье – быть его спутницей», – с восхищением думала Анна в начале их общей жизни.

«Он велик, он слишком велик для меня», – говорила она себе сейчас. Продолжала любить его. В этой любви по-прежнему были восхищение, благоговение, но ее сила была уже не такой, что прежде. Анна все больше осознавала: она все время, всегда будет очень «маленькой» по сравнению с ним. Что будет значить ее кандидатская диссертация по сравнению с волшебством Брюса? Ничего. У Анны не было иллюзий на этот счет. Она не сомневалась: абсолютно то же самое можно будет сказать и о докторской диссертации, если она когда-нибудь сподобится ее написать.

Диссертация… Она прекратила писать ее. Понимала: жене Якова Брюса это совершенно ни к чему. Вместе с диссертацией ушло и другое. Ее картины. Анна писала их с юности. В авангардно-импрессионистском стиле. Больше всего пейзажи – городские, природу. Иногда море. Последнее редко, потому что мало видела его в жизни. Но всегда работала над ним, как над святыней. Море звало ее, очаровывало.

У Анны не было специального образования, но она знала: лучшие картины – профессиональны. Она растет, как художник. Но потом все это прекратилось. Не сразу, как вышла замуж за Брюса, уже здесь, в Юрмале. А ведь она хотела переехать сюда отчасти ради своего творчества. Хотела насмотреться на море, понять его до конца. Надеялась, что море поможет ей обрести себя в новой жизни. Здесь, в Юрмале, Анна была просто очарована магией моря, но оно не защитило ее от того, что было в душе.

Здесь она перестала писать картины. Наверное, потому что была уверена: все, что она создаст, окажется слишком маленьким, слишком мелким по сравнению с тем, что делает он – Брюс. А он и не очень-то интересовался ее творчеством, думая больше о своих делах. Вот оно, творчество и ушло.

Но Бог с ними, говорила себе Анна, с собственными достижениями. Она думала и о том, что для самореализации ей, возможно, было бы достаточно другого. Она хотела быть женщиной, которая своей любовью помогает мужчине в его деле. Возвышает его, дает возможность почувствовать себя великим в его собственных глазах. Она была готова делать все это для Брюса, мечтала о том, чтобы стать его музой. Но… ему была не нужна муза. Он был велик и без ее, Анны, усилий. Таким образом, роль женщины-музы для нее отпадала. Брюс просто любил ее, не нуждаясь в поддержке.

Чувство Анны к нему угасало, все большее место в нем занимала благодарность за то, что Брюс для нее сделал.

*****

У нее возникло ощущение вакуума. Вакуум… Из-за него она заставила себя увлечься музыкой. Стала чем дальше, тем больше ходить на дискотеки. Здесь была музыка, здесь она забывалась в стремительных движениях танца. А еще здесь были мужчины. Еще два года тому назад Анне был не нужен никто, кроме Брюса, то теперь она начала смотреть на других. Она не думала о расставании с Брюсом, но все равно была в поиске. Совершенно безуспешном. Все те, кому она нравилась, казались ей очень бледными, почти ничтожными по сравнению с человеком, который был рядом с ней.

Сегодня она почти всю ночь провела на дискотеке. Переключилась, но в конце концов ей стало казаться, что громкие ритмы выбивают из нее мозги, мысли. «Неужели такие дискотеки – это мой путь в жизни?», – с горечью подумала она и ушла из танцевального зала. Не обращая внимания на дождь, бродила по ночным улицам Юрмалы. А затем услышала шум моря. Ей захотелось прийти к нему. Она и прежде не раз смотрела на море, сидя на скамейке возле спасательной станции. Пришла сюда и на этот раз. И встретила этого человека.

Когда смогла разглядеть, поняла – ей хочется долго, очень долго быть с ним вдвоем на маленькой площадке спасательной станции, несмотря на утренний морской холод. Внешне очень понравился – высокий, волосы светлые, с рыжизной. Глаза голубые, пальцы длинные, как у многих одаренных музыкантов. Весь, как отметила про себя Анна, породистый. А его взгляд… Взгляд немного беспомощного, недовольного собой интеллектуала, очень доброго, ранимого, но в тоже время целеустремленного человека. Сейчас, подходя к дому, Анна думала о том, как он глядел на нее, как взял ее за руку, когда они шли по песчаной, мокрой от ночного дождя тропинке, бегущей вдоль моря. Она чувствовала: этот человек – не такой, как все те, с которыми у нее в последнее время возникали микро-романы. Она даже не успела узнать, как его зовут, но не сомневалась: позвонит ему. И, скорее всего, это будет не микро-роман. Но что именно?

Брюс… Одно дело – желать изменить жизнь. И совсем другое – решиться на это. Сможет ли она оставить его после того, что он сделал для нее? Сейчас Анне не хотелось думать об этом. К тому же лишь в эти минуты она почувствовала, что ей безумно хочется спать.

Анна прошла по первому этажу своего дома, обставленного так, как хотела она. С современной формы камином, без обилия мебели, чтобы не возникало ощущение тесноты, на стенах несколько картин – абстракции в ярких тонах. Среди них была и пара ее полотен. Анне нравились эти комнаты, за время, проведенное здесь, они стали для нее родными. Ей уже трудно было представить, что она сможет жить в другом месте.

Она любила спальню – если откроешь окно, слышится голос моря. Обожала столовую – комнату на первом этаже с большим (единственное такое громадное окно во всем доме!) полукруглым окном почти во всю стену. Возле окна здесь стоял старинный круглый стол. Другая мебель тоже была сделана еще в девятнадцатом веке. Анна обожала пить кофе в столовой – благодаря окну сосны и дюны казалась ей очень близкими. Она была рядом с ними в любое время года.

Сейчас Анна не думала о кофе. Ей, правда, очень хотелось есть, но желание согреться было еще сильнее. Она пошла в душ, сделала для себя почти кипяток. Согрелась, а потом… Потом ласкала себя, думая о человеке, которому так не понравились, – это было видно по его лицу – тыквы Брюса. Анна знала: дело в ревности!

Она не ласкала себя с тех пор, как встретила Брюса. Но сегодня это стало для нее естественным, она все еще жила своим неожиданным первым свиданием. И очень сильно кончила, едва сдержав в себе крик наполнившего душу счастья.

Теперь ей надо было поспать после бессонной ночи. Открыв дверь спальни, Анна не обнаружила там Брюса. «Работает», – подумала с удивлением, потому что знала – ночью был в обсерватории, и никаких срочных дел у него не должно было возникнуть. Она нашла его в лаборатории, этом огромном помещении, занимавшем почти половину второго этажа. Увидев жену, Брюс кивнул ей, отвлекшись лишь на мгновение и тут же вернувшись к каким-то своим не терпящим отлагательств действиям. Анна подошла к большому столу, на котором стояли два суперсовременных микроскопа (громадный и совсем крошечный), колбы, бутылочки и пузырьки с разноцветными жидкостями, большой алюминиевый сосуд грушевидной формы, в котором находилось что-то дурнопахнущее, газовая горелка, светившаяся синим с фиолетовыми краями пламенем, несколько разноцветных камней (самые маленькие – с орех, а большие – с человеческую голову), огромный старинный компас, молоток, три небольших ноутбука, два ножа, половина оранжевой тыквы, кусок бивня носорога, несколько гроздей черной рябины и открытая банка со сгущенкой.

Кому, как не Анне, было знать: из всего, чем был завален стол, только эта маленькая баночка не предназначалась для дела. Брюс очень любил сгущенное молоко. Из всех сладостей признавал лишь его. И то далеко не все сорта. Она невольно улыбнулась, подумав об этой маленькой слабости своего мужа.

Тем временем Брюс отставил в сторону ступу, на дне которой был какой-то бледно-оранжевый порошок, встал, стремительно – Анну всегда удивляла его легкая походка – подошел к ней. В его глазах она, как всегда, увидела любовь и внимание. И еще – он изучал ее. Хотел понять – какая она сейчас после ночи на дискотеке… Она знала – он доверяет ей, хочет верить в их общее будущее, но все равно ему не нравится такое времяпрепровождение. Хорошо, подумала Анна, что он почти ничего не знает о ее увлечениях другими мужчинами. Граф, правда, случайно видел некоторых ее кавалеров, но она говорила ему, что это просто партнеры по танцам и, в принципе, в этих словах было больше правды, чем лжи. Анна была уверена, что он верил ей.

Слава Богу, сказала она себе, при всей своей магии Брюс не умеет читать мысли, иначе ему очень не понравилось бы то, что она думала о сегодняшней встрече.

Он молчал, продолжая сканировать ее, а она… Она продолжала вспоминать то, что только что произошло с ней. Этого мужчину, который отдал ей свой чай, с которым ей было очень хорошо. Анна почему-то не сомневалась, что он очень талантлив. Наверное, в своем творчестве, думала она, он так же талантлив, как Брюс в химии, магии. Но этот человек, – она ощущала это всем сердцем, – один. Ему не хватает поддержки. Его целеустремленность подавлена. Анна чувствовала и другое – он нужен ей и потому, что в свою очередь поможет ей. Поможет стать собой. Поймет и разделит ее чаяния. Не будет снисходительно-внимателен к ее устремлениям. Как Брюс.

Анна не сомневалась: будь рядом с ней такой человек, как тот, которого встретила, многое у нее сложилось бы иначе. Он, была уверена она, более чуткий, чем Брюс. Ее картины, ее работа станут неотъемлемой частью его жизни…

Граф молча погладил Анну по щеке.

Брюс… В это мгновение она снова ощутила, как он любит ее. А она так обязана ему. И она все-таки тоже любит его.

Все-таки… Анна размышляла об этом «все-таки», когда Яков Брюс поцеловал ее в губы.

– Опять не спала всю ночь из-за своей дискотеки? – ласково спросил он после поцелуя, который, – Анна была уверена в этом, – длился ровно столько, сколько хотел он и намного дольше, чем хотела она сама.

Она лишь кивнула в ответ, невольно чувствуя свою вину перед ним. Перед этим седым, очень худым и высоким человеком с умными, проницательными, совсем не старческими глазами. Она часто видела в этих глазах любовь. Порой в них была властность, было высокомерие. А порой – едва видимая тень отчаяния.

– Иди, Аннушка, поспи, – предложил он, – а потом пообедаем.

– А ты? – Анна подумала о его бессонной ночи.

– А мне, – граф развел руками, – надо еще немного потрудиться над этим антидепрессантом для англичан. Немного затормозил. С черноплодкой – Брюс самодовольно улыбнулся – я попал в самую точку. А вот тыквы… Я выбрал не ту. Сейчас срежу другую. Поработаю с ней. Так что иди – отдыхай. А потом… Потом, я, наверное, буду свободен, и для вечера мы придумаем что-нибудь интересное. – Он немного помолчал, затем, слегка наклонив голову, поинтересовался: – Хочешь, я провожу тебя в спальню?

– Очень.

Анне было известно, что означали эти слова. Она действительно очень захотела этого, даже сейчас, после бессонной ночи и необычного утра. Она никогда не была недотрогой, знала много партнеров, но такого мужчины, как Яков Брюс, у нее не было. Она была уверена – сейчас с ним будет также прекрасно, как бывало прекрасно всегда. Она умрет от блаженства и возродится, продолжая чувствовать его в себе. Секс с ним… Она всегда, в каждую минуту, была готова к этому, очень хотела этого безумного наслаждения.

Анна невольно подумала о том, будет ли ей так же хорошо в интиме с ним, с человеком, которого она сегодня встретила. «Но жизнь – это не только секс», – сказала она себе. И больше не захотела ни о чем думать. Была будто загипнотизирована ожиданием близости, желала только ее. Они с Брюсом шли в их общую спальню.

После интима Брюс отправился к грядке с тыквами, которые выращивал из собранных со всего света семян в качестве компонента создаваемого для британцев препарата, а Анна… Она после близости заснула, как убитая. Проспала почти весь день. Когда проснулась, об обеде, о котором говорил утром Брюс, уже не могло быть и речи. Они поужинали. Сделали это в одном из небольших ресторанов Юрмалы, где было очень уютно, и где звучала живая музыка. А затем Брюс устроил праздник для Анны.

Это был фейерверк возле их дома. Анна знала – он делал фейерверки для Петра I. Когда граф впервые рассказал о них, она не была готова к чему-то необычному. Действительность оказалась несравнимой с ожиданиями. Каждый раз Анна поражалась изумительным картинам и представлениям, которые создавали на небе разноцветные – она никогда прежде не видела такую многогранную цветовую гамму! – огни.

Сегодня для нее на небе танцевали огромные синие зайцы с большими ушами и хвостами, похожими на большие оранжевые помпоны. На это нельзя было смотреть равнодушно. Анна балдела от веселого комичного танца, но думала и о том, что скоро, – нет, завтра, обязательно завтра, причем с утра! – позвонит человеку, который смог согреть ее возле моря. Ей хотелось видеть его. Ей хотелось быть с ним.

Она заметила, что Брюс ни разу не улыбнулся за этот вечер, но отнесла его мрачность прежде всего к «тыквенным» неудачам.

Глава 6

Анна…

Анна… Я повторял и повторял про себя это имя. Анна… Сейчас она была здесь, рядом со мной, на двуспальной кровати моего гостиничного номера. Давно, очень давно у меня не происходило такого. Три раза занимались любовью, и я не был уверен, что скоро снова не захочу ее. Наша близость – это был взрыв мужской силы, рожденной любовью…

Я понял, что люблю Анну, когда она через день – это было утром – позвонила мне. Чувствовал эту любовь, когда мы договаривались о встрече, чувствовал каждую минуту, прошедшую в ожидании того, что я увижу ее.

Мы договорились встретиться на пляже, в том месте, которое я называю «сердцем» Юрмалы. Сюда выходит улица Турайдес, одна из улиц Майори, на которой, кстати, находится концертный зал «Дзинтари». Заканчивается эта улица смотровой полукруглой площадкой. Она массивная, сложена из серого камня. Мне площадка чем-то напоминает нос корабля, выходящего в море. Рядом с ней, уже в самом начале широкого песчаного пляжа, установлены флаги Юрмалы, на которых изображены ее символы – небо, море и чайка.

Увидел Анну издалека. Увидел и сразу понял, почему не позвонила вчера. Во-первых, подстриглась – наверное, только женщины поймут, как ей удалось это сделать с такими короткими волосами – и, по-моему, сделала это классно. При этом ее старинная заколка и необходимая для нее длинная прядь волос остались. Почему она так дорожит этой заколкой? Я недолго размышлял об этом. Смотрел на Анну, видел только ее.

Кроме стрижки, в ней появилось еще кое-что новое: маникюр и педикюр ярко синего, под стать глазам, цвета. Она была в желтом спортивном костюме и шлепках. Я понял: она захотела стать более яркой, и это было сделано для меня.

Любовался ей, но подумал и о другом – сегодня она не замерзнет. День был солнечный, мягкий, почти безветренный. Осень, казалось, отдавала этим днем лету какой-то свой, известный только им двоим, долг. Море было почти спокойно. Лазорево-изумрудное, оно будто дремало на солнце, отдыхая от трепавшего его несколько дней ветра. Маленькие волны казались ленивыми. И еще парило. Может, поэтому на берегу было немного народу.

Она шла ко мне быстро, почти стремительно и также быстро остановилась, очень близко ко мне. Я увидел в синих глазах – спешила, тоже ждала встречи.

– Здравствуй, я – Анна, – она протянула мне руку.

– А я – Артур.

Мы улыбнулись друг другу – наконец-то узнали имена друг друга. Я, кстати, всегда стеснялся своего хотя и христианского, но все-таки, прежде всего, английского, нет, даже, скорее, кельтского имени. Но что я мог сделать с этим, если мой папа – филолог, и диссертация его была посвящена средневековой английской литературе? А сегодня никакой неловкости из-за имени не возникло. Благодаря тому, что передо мной была именно она. Анна. С ней я чувствовал себя более уверенно, чем с чередой тех, кто оказывался со мной до нее. Видел, что нравился ей таким, каков есть.