Общее место

– Образование – это лестница в небо, – объяснял он мне. – Если ты спрыгиваешь с середины лестницы, рано или поздно тебе придется начинать все сначала. Конечно, если у тебя нет крыльев.

– Нету у него крыльев, – успокаивала мужа Вовкина мама. – Ни у кого нет крыльев. И не все лестницы ведут в небо. Успокойся. Хотя все там будем. Без лестниц. Некоторым еще и спускаться придется.

Я был спокоен. Что касается Бауманки, в какой-то момент просто понял, что мне этого не надо, и не стал продолжать заниматься бесполезным делом. Другой вопрос, что к тридцати годам я все еще не определился и с полезным. Все-таки «Общее место» было чем-то вроде подработки. Способом держаться на плаву и не чувствовать себя дармоедом. А там будет видно. И так уже больше десяти лет. Ну и что? Это Вовка, как и его отец, из всего пытается извлекать не только пользу, но и смысл. Помнится, он как-то пристал ко мне, за каким чертом ты, Коля, занимаешься сабельным спортом. Сколько лет ты ему отдал?

– Отдал? – я не понял вопроса. – Я от него больше взял, чем отдал. Занимаюсь со школы, в секцию пришел, кажется, в пятом или даже в четвертом. Мама отвела, чтобы по улице не шлындал без толку. А потом втянулся. Ты что, Вовка, это же олимпийский вид. Я, конечно, давно расстался с этой мечтой, но привык… Активно не тренируюсь уже года два… Но захожу иногда… Размяться. Спортивное фехтование!

– И что? – не отставал от меня Вовка. – Где твоя сабля? Это твое умение поможет тебе на улице отбиться от гопников? Чем фехтовать будешь? Подожди-подожди… Ты же мне что-то говорил о правилах… Так… Удары только выше пояса… Разрешаются уколы и удары обеими сторонами клинка. Удар гардой запрещен. Предположим, ты оказался на улице с саблей. Будешь бить выше пояса? Всех сразу или поочередно? А знаешь, что будет? Превышение пределов необходимой обороны. Хотя вряд ли. Скорее у тебя саблю отнимут и ею же исполосуют. Нет, Коля. Только самбо. Ну или джиу-джитсу, кулачный бой. Но это уже надо к хорошему учителю попасть.

Я не знаю, попал ли к хорошему учителю Вовка. Два раза в неделю они с Димкой отправляются в местный Спартак, и это единственная нагрузка, к которой младший Ушков относится благожелательно. Даже показывал мне как-то накачанные бицепсы, что-то рассказывал о татами. Я общением с татами похвастаться не могу, у нас это называется фехтовальной дорожкой, хотя сам уделяю время и тренажерам, и с мышцами у меня все в порядке, и с выносливостью. Мало того, в отсутствие тренера у нас вошло в сабельном клубе в привычку проводить бои без правил, то есть, устраивать сабельную групповуху, разить по любому участку тела, не исключая удары ногами, кулаками и гардой и тому подобное, но мы всегда проделываем это в специальных костюмах, да еще и с хохотом. А пройти по улице с саблей… И в голову никогда не приходило. И зачем это? От гопников? От гопников есть и другие средства. Дело же в другом. В ощущениях. Когда встаешь в стойку и видишь напротив соперника, то схватываешься как будто не с ним, а с самим собой. Справляешься с собственными комплексами и слабостями и внезапно ощущаешь силу и свободу. Странное сравнение, конечно. А все-таки, хотелось бы почувствовать в руке клинок. Чтобы успокоиться…

Я сидел за спиной у Толика. За окнами автобуса вечерняя Москва плавно становилась ночной. Вовка о чем-то шептался с Леней.

– Родственники! – раздраженно предупредила их Лизка.

Толик повернул направо на Варшавке.

– Куда это? – не понял я. – Дача Борисова же за Люберцами?

– Куда надо, – рыкнула с заднего сиденья Лизка. – Толик, не трепыхайся, делай свое дело.

Все было ясно. Укол поганой стрелой исключил меня из списка людей, которые заслуживают доверия. А я уж думал, что в машине ФСБ можно говорить без опаски. Амулетов в ней полно, а наговоров на нее накинуто столько, что стоит зажмуриться, как боковые стекла непрозрачными становятся. Ладно-ладно. Ни к чему волноваться. Других забот, что ли, не хватает? Я еще не пережил метаморфозу маменьки. Точнее, метаморфозу моих представлений о ней. Значит, она с Фемистоклом уже «мы»?

Толик повел Пежо в сторону Подольска, но в Бутово повернул на Расторгуевское шоссе. Я оглянулся. Если за нами и следили, то делали это как-то хитро, никаких машин за спиной не наблюдалось даже в отдалении. Интересно, какими такими силами надо обладать, чтобы проредить транспортные потоки на всех трассах Москвы? Или достаточно внушения? И как же оно передается? А может, все-таки совпадение?

В Лопатино Толик снова повернул, и я окончательно запутался, куда нас везут. Вокруг тянулся частный сектор с высокими заборами и торчащими из-за них коньками крыш. Толик вильнул еще несколько раз, и, когда я уже думал, что мы должны выехать к Видному, притормозил и коротко просигналил. Ворота из профнастила поползли в сторону, и Пежо медленно заехал в уютный подмосковный дворик.

На крыльце под уличной лампой стояли четверо и сидел здоровенный рыжий кот. Федор Семенович Борисов – он же ФСБ. Как всегда безупречная до неизбежного столбняка всякого наблюдателя черноволосая Маринка Ильвес с явным беспокойством в глазах. Мамыра и, кажется, ее дочь. Мамыра – это для своих. Так-то ее зовут Ириной Ивановной Игнатьевой, и она давняя подруга ФСБ и его же рентгеновский аппарат. Когда примерно двенадцать лет назад меня – еще студента Бауманки – Марк предложил взять в команду очевидцем, поскольку никогда еще ему не попадалось, чтобы кто-то был очевидцем в самом прямом смысле этого слова, все началось со встречи с Ириной Ивановной. Правда, она самолично приехала в офис, в котором на тот момент властвовал вечно сонный Марк.

Нет, она не видела того, что мог увидеть я. Она и смотрела как-то по-другому. Можно сколько угодно потешаться над такими определениями, как «чувствовать сердцем», но промахов у Мамыры, по словам Марка, не случалось. То есть, это была строжайшая проверка, похлеще, чем на детекторе лжи. Про меня она тогда сказала, что ничего не видит. Собственно, тогда я этого не понял, это потом оказалось, что те же Вовка или Петька тоже меня не видели. Любой из «Общего места» так или иначе был виден через прищур. Любого мог опознать Вовка или почуять Петька. Но только не меня. Я был как пустое место. Глазастое, с кучей каких-то возможностей, с некоторым анамнезом за спиной, с теми же теперь уже четырьмя пятилетками в сабельном клубе, но без, как пошутил Вовка, лептонного отпечатка в тонком мире. Но все это выяснилось после, а тогда я напрягся. И не я один.

– То есть как? – насторожился ФСБ и покосился на Марка. – Что значит – «ничего не вижу»? Его нет, что ли?

– Все вопросы… – щелкнул пальцами Марк, показывая на Мамыру.

– Как же нет? – рассмеялась она. – Вот он, передо мной. Слегка франтоватый, наивный до простоты, самонадеянный, чуть испуганный, честолюбивый, красивый, весь в мамку, видно, что умный и честный, но невидимый. Нет, не хорошо укрытый, не волнуйся. Никакой защиты на нем нет. Мамский пригляд был, но прибран, верно, не захотела, чтобы оберег в глаза бил, несолидно.

– Вы сейчас о чем? – поинтересовался я тогда, хотя, наверное, просто захотел оборвать этот неловкий для меня разбор. – Какой еще пригляд? Моя мама и не знает ни о чем таком.

– Не для всего знания нужны, – усмехнулась тогда Мамыра. – Иногда достаточно сердечного тепла. Так что, успокойся, парень. И ты не волнуйся, Семеныч. Не могу его разглядеть по другой причине. Глубоко его нутро таится. В такой глубине, куда я и заглянуть не могу. Но тут ведь другое важно. Гадость-то так далеко не упрячешь. Если бы она была, то тут же и бултыхалась бы. Плавала бы, как… в проруби. А этого нет. Чистый он. А у матери его ты спросить не мог?

– А она бы ответила? – вздохнул ФСБ.

– Ответила бы, – кивнула Мамыра. – Если бы сочла, что сынок ее слабоват для такой доли, отговорилась бы. Не отговорилась, значит, сдюжит.

– Вы знаете мою мать? – тогда спросил я.

– Я всех знаю, кто вокруг этого дела клубится, – кивнула Мамыра. – Теперь и тебя знаю. Не до донышка, но достаточно.

За прошедшие двенадцать лет она совсем не переменилась. Уже тогда была словно облитая серебром. Теперь рядом с нею стояла дочь. Я никогда не слышал о том, что у Мамыры имеется дочь, да и о самой Мамыре разговоров не заходило, она редко появлялась, для всех была словно далеким отделом кадров, куда раньше увольнения никак не заглянешь, а увольняться у нас никто вроде не собирался. Но рядом с ней точно стояла ее дочь. Нет, она не казалась копией матушки и одета была по-другому, но наклон головы, взгляд исподлобья, разрез глаз, овал лица, небрежность и одновременно с этим совершенство светлых локонов – все это не оставляло никаких сомнений – дочь.

– Всем доброго вечера! – поклонилась вышедшим из автобуса Мамыра. – Если кто не знает, это Шура моя, доченька. Прошу любить и жаловать. А теперь все в дом.

Она шагнула в сторону, поднялась на приступку, что скамьей тянулась вдоль веранды простого, но длинного дома, с другой стороны на такую же приступку встала ее дочь, протянула руку над косяком, поймала ладонь матери. Кот подскочил к ногам Шуры, распушил хвост, тревожно мяукнул.

– Не медлим, – поторопила гостей Мамыра.

Гости проходили под рукотворной аркой точно, как в младших классах, когда учитель физкультуры вдруг затевал игру в «березку». Только прошедшие не подхватывали за руки друг друга, не вставали новыми парами за первой, а исчезали в дверях, за которыми царил полумрак.

Сначала, пригнувшись, под руками матери и дочери прошел ФБС. За ним мягко, словно черная лесная кошка, просочилась Маринка. Следующим стал Димка с ноутом и сумкой. Толик с рюкзаком. Лизка и Вовка с баулами. Леня Козлов с пижонским чемоданчиком на колесиках. Я стоял и смотрел на всех. На ровное и теплое свечение, исходящее от Игнатьевых, поражаясь, как очевидная прошлая красота Мамыры подтверждается в облике ее удивительной дочери и отражается в ней самой – нынешней, обретшей словно новое качество, но не потерявшей прежнее. Как переливается волнами неуловимого цвета ФСБ и пылает неудержимым пламенем стройная Маринка. Как уверенно вспыхивает при каждом шаге Димка – произведение лилового невозмутимого силуэта Вовки и стиснутого наговорами и защитными амулетами разноцветного смерча-урагана Лизки. Как поблескивает робостью и надеждой Толик. Как мерцает спящей, но опасной плазмой Леня Козлов, наливаясь малиновым оттенком по поводу гибели своего старшего друга Марка.

– Давай уже, чего встал, – вздохнула Мамыра. – Сейчас помянем Марка и чай пить будем. Понял ведь? Не для того общий сбор, чтобы классный час устраивать, а чтобы проверить, все ли среди нас прежние, вдруг кому веры больше нет?

Я шагнул к двери, почувствовал дрожь со стороны Шуры, замер под сплетением рук, посмотрел сначала на одну, потом на другую, покосился на уставившегося на меня желтыми глазами кота.

– Как зверя зовут?

– Рыжиком, – улыбнулась Шура.

– Рыжиком… – сердце мое из груди не выпрыгивало, но билось тревожно. – Я из каковых?

– Сейчас, – Мамыра закрыла глаза, вытерла другой рукой пот со лба. – Что скажешь, Шур?

– Клубится что-то, – прошептала дочь. – Как будто камень в ручей брошен, ил взбаламутился, но не уносит его почему-то, словно другой родник со дна пробился.

– Точно так, – выдохнула ее мать. – Ну, это пока что не смертельный недуг. Не волнуйся парень. Ручку заводную в тебя вставили, а вот руки к ней пока что не приложили. Однако подумать придется…

– Так мне идти или разворачиваться? – спросил я, представляя, куда это в меня могли вставить заводную ручку.

– Если бы вам разворот следовал, сейчас бы Рыжик в вашу ногу вцепился бы, – хмыкнула Шура.

– Давай, Шура, будем на «ты», – попросил я. – Мне так проще. Так мне идти?

– Иди, конечно, если тебе не верить, то кому тогда? – с улыбкой вздохнула Мамыра и словно спохватилась. – Погодь. Я слышала, что у тебя домовой приблудный квартирует. Не хочешь поделиться?

– Это уже к маме, – пожал я плечами. – Домовенок, что надо. Фемистоклом зовут, и дом ищет. Но они скорешились вроде с мамой. Хотя я и не ожидал.

– Я позвоню Надюшке, – задумалась Мамыра. – Ей домовой сейчас ни к чему, только лишние хлопоты, а нам защита понадобится. Ой как понадобится.

«Надюшке!» – удивился я, заходя в дом.

Кажется, открытия продолжались.

Глава шестая. Серьезный разговор

В гостиной, которую Мамыра тут же обозвала горницей, по углам царил полумрак, зато в центре стоял большой круглый стол, укрытый льняной скатертью с кружевом по кольцу, а над ним висела люстра с желтым абажуром, под которым – я специально заглянул – светили вполне себе современные светодиодные лампы.

– Экономия, – объяснил Вовка, в шесть рук вместе с Лизкой и Шурой накрывая на стол.

– Прошу присаживаться, – объявила Мамыра, обнимая за плечи оробевшего Толика. – Ты не тушуйся, парень. Я тебя поддерживаю, чтобы не оступился, а не в зятья тащу, хотя давненько не встречала такого удальца. Как же к тебе грязи не прилипло? Сколько уже годков-то? И какого ты внутреннего устройства?

– Двадцать пять, – почему-то охрипшим голосом сказал Толик. – Устройство, как и у всех… людей, а так-то… Автомобильный техникум, армия. Слесарил с годик, купил старый фольксваген, что пришлось у Федора Семеновича оставить, потом прибился вот. Уже четыре года как… ландшафтным дизайном занимаюсь с ребятами. Рулю, в смысле. Не понял я насчет грязи. Приходилось копаться, отчего ж. Есть секреты, чтобы потом руки бензином не портить.

– Не о той я грязи, – засмеялась Мамыра.

– Опять любимчика нашла, – хмыкнул, усаживаясь, Леня. – Мы что ли грязны?

– Вы не грязны по уму, – скривила губы Мамыра. – По выбору, по нутру, что с годами складывается, по родителям, по знаниям, по ремеслу. А так, чтобы от природы, редко бывает. Человек, что чистый лист, что напишешь, то и будет.

– Тут можно поспорить, – расплылся в улыбке Вовка. – Может, и чистый лист, да разница есть, что за бумага. Кстати, мелованная ничего не гарантирует.

Леня сдвинул рукав, нажал на золотые часы и над столом раздался мелодичный звон.

– Звонок для учителя, – отчеканил Козлов. – Оставайтесь в классе! Записывайте домашнее задание. Метафоры!

Все рассмеялись, и Вовка громче прочих.

– И природных праведников трясина засасывала, – стала серьезной Лизка. – Все зависит от того, как ломать будет. И кто.

– Это точно, – кивнула Мамыра. – Так мы это всегда в голове держим.

– Да вы что? – вытаращил глаза Толик. – Какой я вам праведник? Вовсе нет…

– Слышала? – растянул тонкие губы в улыбку ФСБ, выставляя на стол сразу с дюжину граненых шкаликов. – Не знаю-не знаю. Какой же он зять, если не праведник?

Толик покосился на Шуру, что с ироничной усмешкой раскупоривала бутылку водки, покраснел и бухнулся на стул, постаравшись исчезнуть из сферы общего внимания. Я присел напротив. Окинул взглядом собравшихся, которых, кроме Игнатьевых, конечно, видел едва ли ни каждый день. Все оставались прежними, только ФСБ как будто переменился, нет, не стал другим, не постарел, а словно подобрался. Стал похож на того воина, что разговаривал со смертью у костра в зацепившем меня когда-то старом фильме, в «Седьмой печати». Только на воина, уже повидавшего слишком многое. Он все еще твердо стоял на ногах, но при этом опирался о стол костяшками пальцев. И, глядя на него, начали подниматься все, кто успели присесть.

Леня взял бутылку и разлил по шкаликам водку. В один капнул с пол напёрстка. Подвинул стаканчик с недодачей Димке. Тот покосился на мать, но она хранила молчание. Остальные разобрали шкалики сами. Помнится, Марк называл их лафетниками. Именно так, а не лафитниками, как пытался доказать ему Вовка. Другой вопрос, что интернет и картинку тогда совсем другую выкатил.

– Как же… – прошептал Толик. – А если ехать куда?

– Т-с-с-с, – прошелестела Мамыра, и Толик заткнулся.

– Дорогой Марк… – глухо произнес ФСБ. – Однажды это должно было случиться, но, чтобы так… Прости. Мы разберемся с этим, друг. Прости, что не оказались рядом. И спасибо тебе за все. Светлая память. И до встречи. Не чокаясь.

Глотки слились в один, Димка вытаращил глаза, но Лизка уже пихала ему в руку стакан томатного сока, и Вовка грустно шутил что-то про кровавую Мэри, а потом все сели, и уже не заливаясь ничем, хотя на столе стояло и вино, и водка, стали есть обычную деревенскую еду. Вареную картошку с укропом. Домашние соления. Куриные ножки с чесноком. И, конечно же, зерновой хлеб, разные нарезки, сок. Это уже стараниями Лизки.

На ноги мне что-то надавило. Я приподнял скатерть и увидел Рыжика. Кот привалился к ногам и, увидев меня, замурлыкал. Ну, хоть так. Лучше, чем если бы вцепился в лодыжку. Я снова взялся за еду, пытаясь прислушаться к разговору, но его не было. Иногда соседи по столу перебрасывались одним-другим словом, но общения никакого не получалось, все словно чего-то ждали. Я оглядывал собравшихся и думал о том, что еще недавно считался если и не мотором этого прекрасного сборища, не старшим по званию, то уж точно довольно важным специалистом. И вот, сижу, смотрю на друзей и думаю, что лучше мне пока что помолчать.

Говорить начал ФСБ. Как и всегда он произносил слова с небольшими паузами, как делают чтецы, что посматривают на экран видеосуфлера, но никакого экрана перед ФСБ не было.

– Окончательные выводы делать рано, – скрипел ФСБ, – но кое-что становится понятным. Не полностью, но в основных чертах. Вряд ли это нападение именно на наш союз…

«Такого определения я еще не слышал», – подумалось мне.

– …нечто подобное произошло и с некоторыми другими заметными персонами, вроде того же Савелия, но никто при этом не пострадал. То есть, это предупреждение. Иначе говоря, что-то назревает, но колдовское сообщество не должно в это вмешиваться.

– Никто не пострадал? – возмущенно выдохнула Лизка.

– Пострадали двое, – кивнул Вовкиной жене ФСБ. – Наш дорогой Марк и не менее дорогой Николай. И эти случаи я не готов счесть случайностью. То есть, Марка не случайно убили, а хотели именно убить. А Николая точно так же не предупреждали, а арканили. Зачем-то…

– Арканили… – фыркнул Вовка.

– Именно так, – подчеркнул ФСБ. – Но о Николае мы поговорим отдельно и с глазу на глаз. С ним самим и с ответственными лицами. Прошу отнестись к этому с пониманием. Это не значит, что остальные лица безответственные. Каждый отвечает за что-то свое. И не только.

Все промолчали. Лизка пожала плечами, Леня достал пачку сигарет, но закуривать, конечно, не стал. Вытащил сигарету и стал ее разминать.

– Теперь о текущем, – вздохнул ФСБ. – Прежде всего все должны понимать, что речь идет не о работе, не о выполнении какого-то договора, а о выживании. Это главное, все остальное – по обстоятельствам. Если нас предупреждают, чтобы мы не высовывались, конечно, если мы правильно интерпретируем угрозу, значит, мы должны высунуться. И хотя бы оглядеться.

– Для чего? – крякнул Леня. – Чтобы показать удивленную и испуганную физиономию? Или это такой отвлекающий маневр? А если придется лезть в драку? А вдруг там с колотушкой кто стоит? Может, разобраться сначала? А если все сложнее, чем кажется?

– Сомнения имеют право быть, – согласился ФСБ. – Только не надо сразу пугаться сложностей, тем более планировать драку. Правда, без нее, как мне кажется, не обойтись. Но осторожности никто не отменял. Если угодно – высунуться медленно и с опаской. Или есть какой-то другой способ разобраться в происходящем? То, что случилось с Марком, повториться не должно. Собственно, главной задачей для нас пока что является определение источника… угрозы. Кто это? Затем или одновременно с этим предстоит понять, что затевается и какие последствия из этого могут последовать. Наконец или опять же параллельно, что мы можем предпринять…

– Что мы должны предпринять! – неожиданно твердо сказала Маринка.

Она почему-то смотрела на меня, да так, что мне захотелось опустить глаза.

– Да! – поддержала ее Лизка.

– Никаких сомнений, – успокаивающе поднял руки ФСБ. – Марк должен быть отомщен, а Николай – огражден. Но речь-то не об этом. Речь идет о том, сможем ли мы противостоять чему-то неизвестному. И какова будет цена… Собственно, именно это многое и определит…

– А разве те, кто действуют подобными методами… – Вовка покосился на жену, – могут затевать что-то такое, чему мы противостоять не должны?

– Это хороший вопрос, – отметил ФСБ. – Хотя и не новый. Он похож на давний спор. Помните? Относительно той болезни, что поразила наше отечество.

– Отечество… – поморщился Леня. – Семеныч, твою же мать… давай без этого…

– Ну… – ФСБ пожевал губами.

– Гниль везде есть, – прошептала Мамыра. – Не только у нас. Я об отечестве, если что.

– Но не везде она… – неопределенно щелкнул пальцами ФСБ.

– Помнится, Марк говорил, что в нашем случае это не гниль, а ложь, – снова откликнулась Мамыра.

– А есть разница? – посмотрел на нее ФСБ. – Если уж мы обращаемся к метафорам, так уж примем как данность, что они перетекают друг в друга. Помните, что Марк говорил по поводу нашего невмешательства в то, что происходит на этой территории в смысле государственного устройства? Маленький пожар можно тушить, а от большого – только спасаться.

– Смысл? – спросил Вовка.

– Чтобы пригодиться на пепелище, – ответил ему ФСБ. – Можно, конечно, и сгореть. Но в чем польза?

– То проклятье… – кашлянул Леня. – Ну, что на было на лице Марка… Оно… Оно очень сильное. Я бы припечатал им кое-кого. Понятно, что лава бы потекла, но все одно, лучше так, чем никак.

– Дерьмо бы потекло, – прошипела Лизка.

– А то сейчас оно не течет? – процедил сквозь зубы Леня.

– Тебя к нему и близко не подпустят, – прошептала Мамыра.

Я тянул из стакана томатный сок и просто смотрел на них. На злую прекрасную Лизку и на поджавшую губы Маринку, которая как будто стала еще красивее, чем была. На Вовку, погрузившегося в размышления. На разрумянившегося Толика, что то и дело пытался взглянуть на Шуру. На Димку, правая рука которого словно держала невидимую мышку и даже инстинктивно нащупывала колесико на ней. Они все были для меня родными людьми. Почти с каждым из них было переговорено и переспорено обо всем, о чем только возможно. Мне казалось, что я могу угадать очередную реплику любого. И все-таки теперь все было чуть-чуть иначе. Теперь мы не знали, что нас ждет.

– Есть еще какие вопросы по существу? – постарался приободриться ФСБ.

– Что с Савелием? – спросила Лизка. – И что он думает?

– Он уязвлен, – нахмурился ФСБ. – Но на рожон не полезет. Шибануло его примерно так же, как и твоего Вовку. Когда за хлебом ходил. Кто – разглядеть не успел. Народу было много. Да и на ногах он с трудом удержался. Но в одном уверен. Убить не хотели. Просто продемонстрировали силу. Мол, не высовывайся. Сейчас он все это обдумывает.

– Чужаки, – твердо сказал Леня. – И колдовство, что от них исходит, чужое. Причем пришли они на время. Такого, как Савелий, свалили бы, если бы навсегда. В живых его оставлять себе дороже. Значит, дело у них временное.

– А Марк? – спросила Маринка.

– А Марк им чем-то мешал… – задумался Леня.

– Чем он мог помешать? – понизила голос Лизка. – Что он делал-то в последние годы? Опытом делился? Подсказывал? Советы давал?

– В этом и ответ, – кивнул ФСБ. – Он что-то знал.

Семеныч еще раз оглядел присутствующих и вновь начал говорить медленно и тихо:

– Значит так, дорогие мои. Никто вас здесь запирать не собирается, хотя увидеться нам было нужно. Но именно это место станет нашей опорной базой. Домой пока что никому из вас соваться не рекомендую. Каждый знает точку, где он может переночевать в безопасности и переждать любые неожиданности. И у каждого будет отдельная задача. Но сначала об общих условиях. Никакой ментальной связи. Только в исключительных случаях. Звонков по телефону тоже не должно быть. Контакт поддерживаем через мессенджеры. Впрочем, Марина всех уже инструктировала не раз. Теперь об отдельных задачах. Леня…

ФСБ посмотрел на Козлова.

– Я все знаю, – кивнул Леня.

– Пусть знают и остальные, – вздохнул ФСБ. – Леня будет заниматься похоронами и расплетать то проклятье. Кое-что он уже сделал, но там еще есть над чем поработать. Надо определить автора, даже если он всего лишь исполнитель. Увы, но на церемонии присутствовать кроме Лени никто не сможет. Это слишком опасно. Но с той стороны кое-что узнать мы, я надеюсь, сможем.

– Обязательно, – пообещал Леня.

– Толик, – ФСБ взглянул на вздрогнувшего водителя. – Ты ведь с нами?

– Да, – выдохнул Толик, но поежился при этом и прошептал секундой позже. – Но, если честно, я и половины сказанного не понял. Фэнтези какое-то это все.

– Если только черное, – хмыкнула Маринка. Теперь она смотрела в стол.

– Лиза тебе все разъяснит, – пообещал ФСБ. – Завтра с утра поступаешь в распоряжение Ушковых. Владимир и Елизавета вместе с тобой должны понять, что произошло с Петькой. Никто из нас не может сгинуть без следа. Не должен сгинуть. Я бы даже сказал, что это главное на сегодняшний и завтрашний дни.