Общее место

Общее место

Сергей Малицкий

© Сергей Малицкий, 2025

ISBN 978-5-0065-8338-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Общее место

Глава первая. Стрела

Стрела в один миг пробила ветровку, голубую рубашку, ношеную после стирки и глажки всего один день, майку, надетую по настоянию мамы, утверждающей, что майка – это необходимая прослойка между рубашкой и телом интеллигентного мужчины, само тело и в обратном порядке – майку, рубашку, ветровку. Мгновенно и почему-то беззвучно. Ничего себе, прогулялся по утренней Москве. Таким образом, с фронтальной стороны из меня торчал зазубренный наконечник, а сзади, предположительно, – оперение. Я тут же попытался нащупать его, вывернув руку, но, разумеется, не ухватил. Тоже самое и с наконечником. Стрела явственно выходила из груди, но в руки не давалась. Пожалуй, оно и к лучшему. И следов крови на ней не было. Кажется, не пострадала и одежда. И то хлеб, не придется объяснять маме, каким образом я умудрился разодрать новую ветровку. Собственно, и в пробитом туловище и даже сердце никаких ощущений тоже не случилось, разве что какое-то тревожное томление образовалось. Ну, еще бы…

Раздался смешок. Почему-то только в этот момент я обернулся. В десятке метров над пластиковыми санкабинами, подергивая пальцем тетиву на изогнутом луке, висел амур. Он был неприятного землисто-желтушного цвета и напоминал проснувшегося после тяжелого похмелья борца сумо в миниатюре, только без маваси. Последнее меня вовсе не обрадовало, лучше бы он прикрылся. За спиной у амура болтался пластмассовый колчан из магазина детских игрушек. Перья на стрелах напоминали куриные.

– Не понял, – с досадой спросил я. – Какого лешего? И отчего в спину?

– Ты меня видишь, что ли? – вытаращил мутные глаза амур.

– Нет, – зло буркнул я. – Сам с собой разговариваю.

– И слышишь?!

Лицо у летуна вытянулось. Он еще пару раз поупражнялся с луком – точно, как придворные из «Записок у изголовья» Сэй-Сёногон, что пугали коней звоном тетивы, потом затрепыхал крылышками и подлетел чуть ближе.

– Ты кто есть-то, такой глазастый и ушастый?

От амура явственно несло перегаром, и это тоже было странным. Обычно пакость не пахла. На повседневном уровне так уж точно. Я оглянулся. Раннее утро, выходной, народу пока немного, но Арбат есть Арбат, зеваки топают по брусчатке от метро Арбатская к метро Смоленская или обратно, многие, как и я, одеты сравнительно легко, апрель выдался теплым. Середина недели получилась дождливой, похолодало, но сегодня, когда я наконец-то выбрался на прогулку… И что теперь делать? Как разбираться с этим стрелком? Понятно, что ни стрелу, ни этого похмельного пельменя с крыльями никто кроме меня не видит и не слышит, но сам-то я и слышим, и видим. И, кстати, не такой уж я ушастый. Не Адам Драйвер, восхищение и почитание актеру, уж точно. Хотя волосы тоже ношу длинные. Петька называет меня престарелым хипстером, хотя старым я себя не чувствую. А я его франтоватым гопником, пусть даже он больше похож на интеллигентного маньяка, одна ухмылка чего стоит.

– Так ты наобум пуляешь? – сквозь зубы процедил я.

– Даже не знаю… – ковырнул в носу амур и зыркнул вдоль улицы. – Твою же мать… Ты не должен был меня видеть…

– Ну, извини, – развел я руками, косясь на наконечник и одновременно пытаясь понять, кого выглядывает стрелок. – И что мне теперь делать?

– Делай, что должно, и… – неуверенно хмыкнул амур и прищурился, следя за моей рукой. – Это ты чего это там? Чего замышляешь-то?

– Не бойся, – пробормотал я. – Святой воды нет. К сожалению. Или ты не из преисподней? Да и не действует на них вроде… По виду-то… Не этот же… Не Эрос? Не с Олимпа?

– Куда мне, – вздохнул амур, продолжая ковырять в носу. – Не из преисподней, но и не из светлых. Из пакости. Вторичные верования. Продукт суеверий, по существу. Контркультура. Мусор, можно сказать. В хорошем смысле. Смею надеяться.

– Косплеер?

– Не. Реконструктор, скорее. По призванию.

– Экзотический фрукт, – кивнул я, набирая номер. – Хотелось бы взглянуть на твоих родителей… Или нет. Сколько вас в Москве?

– Такой я один, – приосанился амур. – Холодно тут у вас в неглиже-то. Даже летом. Но если с водочкой, то ничего так.

– И как же ты в одиночку окормляешь влюбленных? – поинтересовался я. – Как все успеваешь?

– Влюбленные и без меня справляются, – хмыкнул амур. – Не, я только по причине тяги к искусству или на заказ.

– А мой случай какой? – спросил я.

Лизка почему-то не брала телефон. Восемь утра уже. Черт, это для меня уже. Для нее еще только восемь утра…

– Твой случай?

Амур растерялся и замахал крылышками, явно намереваясь сделать… ноги? Или крылья? Нафиг они ему? Никакой же подъемной силы… С другой стороны, если это левитация, то вполне приемлемый способ руления.

– Ты куда? – обозлился я. – Чья хоть стрела? И почему наконечник алюминиевый? Должен же быть серебряный или свинцовый?

– Так и ты не древний грек, – буркнул через плечо амур и, видно, решил слишком уж не испытывать судьбу, потому как вдруг поджал прыщавые ягодицы и с неприличным звуком исчез. Лопнул, как мыльный пузырь. Нет, не лопнул, конечно. Переместился куда-то, иначе я бы его не упустил. А ты не так прост, птенчик…

Я прищурился. Над туалетами завивался спиралью и исчезал в небе ментальный инверсионный след. Хитро. С изгибом и отскоком вверх отследить труднее. Зато так дистанция уменьшается… Ну, Лизка!

– Алло! – она наконец взяла трубку. – Какого черта? Восемь утра! Я еще сплю! И почему по телефону? В сон постучаться не мог?

– Не мог, – буркнул я. – Кошмары снятся, боялся поделиться. Да и люди кругом, как ты это себе представляешь? У меня проблема!

– Что стряслось? – она явно зевала в трубку.

– Любовная стрела пронзила сердце, – ответил я.

– И кто от этого умирал? – продолжала зевать Лизка. – Наконец-то, кстати. Пора бы. Тридцатник-то уже отстучал? Что я говорю, отмечали же… Эх, мне бы твои годы… Если что, я замужем. У меня ребенок…

– Лиза! – повысил я голос. – Шутки в сторону! Вошла со спины, вышла из груди. Только что! Ментальная, но я ее вижу! Хотя, вроде… Нет вижу! Выпустил… какой-то купидон, эрос, амур – не знаю. Довольно неприятной наружности со всеми причиндалами и без всякого умиления. Из лука, мать твою! И растворился. Димка твой сказал бы, что трансгрессировал. Этот амур левитировал, кстати. Вовка где?

– Спят, – пробормотала Лизка, явно приходя в себя. – Все дома, и все спят. Суббота же. Димка в Доту рубился чуть ли не до утра, а Вовка после второй смены. На метро катался. Ему молоко за вредность выписать надо. Послушай, ты вот сейчас не шутишь?

– Нет! – прошипел я.

Люди вокруг меня начали замедлять шаг.

– Что есть с собой? – спросила она уже вполне привычным голосом и зачастила. – Обереги? Элексиры? Острое что-нибудь?

– Ничего! – отчеканил я.

– Ты идиот, – процедила она сквозь зубы. – Быстро, палец в зубы, прокуси, прорежь, занози, что хочешь, главное, чтобы не с грязью, но потом за щеку его и пока до меня не доберешься, изо рта не вынимай! Бери такси!

– Какой палец? – спросил я.

– Какой не жалко! – рявкнула она в трубку да так, что я едва не выронил телефон.

– Вы жонглировать будете? – спросила у меня бабушка в китайской дутой куртке и белой бейсболке. Сочетание мне показалось довольно нелепым.

За ее спиной замерло еще с десяток пенсионеров. Наверное, жаворонки, как и я. Ранние пожилые птички. Апрельские. Почти майские.

– В другой раз, – я еще раз подбросил телефон и прижал руку к груди. – Простите.

Глава вторая. Коктейль

Москва. Если бы ты знала, какой я вижу тебя. Стоит чуть прищуриться, слегка сменить ракурс, сдвинуть фокус восприятия, и вот я уже словно долька лимона, брошенная в стакан, заполненный радужным слоистым коктейлем. Отрицательные эмоции скатываются вниз и клубятся у мостовой. Злоба и зависть чернеют вязкими лужами и взлетают брызгами тоски и обреченности от ударов тысяч каблуков и шпилек, булькает океан ненависти из канализационных люков. До колен простирается серый туман болезней, обмана, невезения, ссор, обид, тоски и обыденной скуки. Около пояса смог светлеет, и появляются проблески дружелюбия, удивления и радости. Водоворотами закручивается и воспаряет надежда. Сверкают блики симпатии. К плечам все расцветает и светится теплом и миролюбием. А выше! Еще выше над головами сияет любовь. Так и хочется подпрыгнуть и зависнуть в этом великолепии, жаль высоковато. Только небоскребы стоят в сиянии как оплывшие свечи, с которых непрекращающимся потоком стекает нечто мутное и не всегда светлое. И люди, которые бредут по зыбкому вареву, напоминают кометы, оставляющие за собой длинные шлейфы – черные, белые, цветные…. Но нимбов не разглядишь. Да и к чему они? Было бы, чем дышать. Наклониться страшно от черноты. Поэтому и выхожу я на улицу пораньше, когда меньше уставших или несчастных людей. Когда расплескавшаяся боль уходит через ливневую канализацию и метро, чтобы через миллионы лет, может быть, превратиться в нефть.

Впрочем, можно и не жмуриться. Ничего не видеть и жить, как большинство. В минуты отчаяния закрывать глаза, стискивать зубы и затыкать уши. Вот только мрачные черные столбы, что высятся словно грязевые вулканы над государственными локациями, пробиваются и сквозь ясный взгляд, и сквозь ресницы, и сквозь опущенные веки. Наверное, примерно так выглядит знаменитая Долина Монументов, что раскинулась на границе Аризоны и Юты, если взглянуть на нее через черное стекло и слегка размыть. И это я тоже могу лишь предполагать, там я не был. Интересно было бы взглянуть через мой прищур на тот же Белый Дом. Или на Пентагон. Чисто для обретения оптимизма или скатывания в обреченное философствование. Для окончательной ясности. Здесь с этим приходится мириться. Такова данность этой территории. Непререкаемая инфернальность. Или, как говорит наш старший консультант Марк – не наша юрисдикция. В сторону государственности и всяческой под и над законности и административной вспученности – ни шагу. Не по Сеньке шапка. Мы занимаемся только мелкой пакостью. И ничего больше. Ни-ни…

Марк, кстати, в минуту душевной слабости, закусив сигарету и прижавшись дряблой щекой к стакану с портвейном, зажатому в кулаке, шептал, что в его юности эти столбы были куда чернее и отливали красным. Можно сказать, парили кровью. И выше вздымались. Да и больше их было, едва ли ни над каждым жэком, а то и над отдельными квартирами и людьми. А вокруг все отливало серым. А если что и вспыхивало, то лишь на мгновение, и сразу гасло, подрагивая…

Он знает, о чем говорит. Его детство – это предвоенные годы, юность – послевоенные… Понятно, что речь идет о той, давней войне, не о том, что происходит сейчас… Сколько же ему лет? Лизка, что мчалась к нему на такси с медицинским саквояжем, когда у Марка схватывало сердце, говорила, что за девяносто. Тогда все сходится. Кстати, от него же долетало, что в 53-м чернота не развеялась. Так, чуть меньше стало красным поблескивать. Зато сейчас оно сверкает в полную силу. Или Марку из его Сокольников не видно? Вовка говорит, что и парит кровью. В нос бьет и от висков к ушам давит. Это я все вижу глазами, хотя и не только. Он чувствует и слышит. Особенно когда ветер с запада и юго-запада. А Петька Пошагин чует и то и дело повторяет с ухмылкой, что как бы мы ни трепыхались, нам скоро настанет белый пушной зверек. И поделом. Кто ж так ≡≡≡≡≡?

По словам Марка иногда чернота и на площадях за пояс захлестывала. А то и с головой накрывала. Сам он этого не видел. Передавали очевидцы. Теперь очевидец я. В самом прямом смысле. На Арбате не захлестывает, все-таки высокое место. Но если спуститься к Моховой, можно и захлебнуться. Если смотреть, конечно. В метро вообще беда. Только Вовка рискует туда заходить. Иногда Петька. Но я еду на такси.

Палец резать не пришлось. Оторвал заусениц, что давно напрашивался, разглядел каплю крови, поморщился, сунул палец в рот. Черт, надо было на левой руке отрывать, я же правша.

Водитель такси посмотрел на меня с интересом. Сначала я подумал, что он разглядел стрелу, но нет, смотрел на вставленный в рот палец.

– Есть бактерицидный пластырь, – вежливо предложил он.

– Спасибо, не надо, это зуб, – соврал я, с трудом выговаривая слова с пальцем во рту. – Поехали.

– Поехали, – вздохнул таксист. Ехать было недалеко.

Лизка, ее муж Вовка и их сын Димка, короче, все семейство Ушковых живет возле зоопарка. И ладно бы окна выходили к прудам или к вольерам, окна смотрят в сторону, а вся утренняя звериная и птичья какофония тут как тут. Поэтому Лизка потратилась на кондиционер и тройное остекление и просыпается только от настойчивых звонков. А Димка, который спит в бывшей детской, частенько забывает закрыть окно, но ему утренний гам нравится. Да и что он может слышать, отваливаясь от компьютерных игр под утро? Святое дело, выходные. Лизка скрипит зубами, но разрешает. Учится Димка на отлично.

Я, Лизка, Вовка, Петька Пошагин, что в очередь с Вовкой мотается по Москве, Маринка Ильвес, Леня Козлов и ФСБ – Федор Семенович Борисов – все вместе бывший кооператив «Общее место». Кооператива давно нет, да и название оказалось неудачным, многим клиентам чудилась в нем какая-то пошлость, ФСБ даже предлагал переименовать его в «Топос», но так и не срослось, а потом и развеялось, остались лишь мы. Точнее сказать, пришли заново. В кооперативе-то были трое – ФСБ, Леня Козлов и Марк, матушка моя еще помогала им в качестве бухгалтера, а уж во времена ИП и ООО появились все остальные, я чуть раньше прочих, да и то спасибо Марку, который теперь уже отошел от дел по возрасту и считает себя вольным консультантом на пенсии, приметил во мне «глазастого». В принципе, и ФСБ срок подходит, но пока еще он в строю. Правда, уже никаких ИП или ООО у нас нет, позакрывали все от греха. Вся семерка – самозанятые. Счета подставляем поочередно, с отчетностью никаких проблем. Официально на государственном сайте прописываем разработку интерьеров, консультации, фэн-шуй, если выезжаем на природу – ландшафтный дизайн. Мамочка моя по старой памяти прикрывает нас актами, счетами и договорами. У нас даже крохотный офис есть на Селезневской между Аптекой и Кулинарией. Прекрасная Маринка, которая обитает там по будням с 9 утра до 5 вечера, может предъявить клиентам красочные справочники, дипломы дизайнера интерьеров и участника международных выставок и даже дать квалифицированный совет, но главная ее задача в другом. Прикрывать нас с точки зрения информационной безопасности и интернет-серфинга. Не в смысле фэн-шуй. На самом деле мы занимаемся совсем другим.

Наше дело – мелкая пакость. Да, та самая, что сотворяется или появляется неведомо откуда, выползает из тонкости и отравляет жизнь приличным или не очень приличным людям. Полтергейст, энергетические вампиры всех видов, всяческая нечисть и прочее, прочее, прочее. Причем мы работаем честно. Не подбрасываем будущим клиентам что-нибудь разорительное и нервно-возбудительное, чтобы потом с помпой и под торжественную музыку все это вывести, хотя ФСБ рассказывал, что натыкались они на подобное в девяностых, натыкались. Но производители тех фокусов уже давно за пределами нашей условно благословенной. А мы все еще здесь несмотря ни на что. Вовка и Петька мотаются по Москве и по ближнему Подмосковью, приглядываются и принюхиваются и, если чувствуют, что ткань мироздания обвисает или наоборот находится в напряжении, дают знать. Тогда выезжаю я. Присматриваюсь в свой черед и примерно определяю источник проблем и их характер. Знаний, конечно, не хватает, все-таки десять с небольшим лет в этом бизнесе – это тьфу, мелочь. Но на этот случай у нас есть тот же ФСБ, тертый калач Леня Козлов, который на самом деле Леонид Иосифович Кизельштейн, да и Марка рано списывать со счетов, хотя он с годами все-таки слезлив стал. Я даже как-то спросил его, отчего слезы? От старости? Нет, ответил. От обиды. Столько лет хлебать всю эту дрянь, и дна стакана не увидеть, тут заплачешь… Понятное дело, что он фигурально выражался, что там он пил? Ему ж бутылки кагора на месяц хватает, отпивает по наперстку, только чтобы язык смочить. И все-таки было что-то такое в его словах. Помнится, как-то нам пришлось выкуривать барабашку из одного треста в Мытищах, я там разговорился с вахтером, бывшим постовым милиционером. Он, правда, так и не понял, чем мы занимались, вроде не попы, а брызгаемся чем-то, дымы какие-то пускаем, но к концу сеанса под заветную фляжечку, что хранил у себя на груди, разговорился. Так и сказал, что отбарабанил свой четвертак в МВД, а удовольствия не получил. Я даже глаза тогда вытаращил, спрашиваю его, о каком удовольствии хоть речь? Ну как же? – в ответ удивился он. – А результат? Вот хоть печник. Сложил печь, затопил – тепло. Строитель. Построил дом – жилье. Врач. Вылечил человека – улыбка и благодарный взгляд – чем не подарок?

– Подожди! – мне захотелось разобраться. – А если так? Милиционер. Спас человека – улыбка и благодарный взгляд – чем не подарок?

– Бывало, – нахмурился вахтер, а потом понизил голос и прошептал. – Только вот что я тебе скажу. Спас человека – это в пределах статистической погрешности. А все остальное, как воду вычерпывать из болота ведром, у которого дна нет. И ручки тоже. И вместо воды – тина и вязкая жижа. Хоть обнадрывайся, а как было по пояс, так и будет. А то и с головой уйдешь. Да и начальство не приподнять тебя норовит, а притопить и нагадить сверху. Общественно-политическая формация, чтоб ее. Водка, грязь и ложь. Три источника, три составных части.

Не нашелся я тогда, что ему ответить. Мы же ведь тоже с нынешней общественно-политической формацией в контрах. Оттого и все свои юридические лица позакрывали. Сколько налогов ни плати – не в коня корм, потому как с волками приходится дело иметь, о конях там и слыхать не слыхивали, но запрягать любят, да и задрать всегда готовы. Хотя как самозанятые мы платим все исправно. Так ведь и в общественном поле не все гладко. В улыбках и благодарностях не купаемся. Случается, даже избавляем клиентов от их «сверхъестественных» проблем, добрые слова слышим, а в глазах все одно светится – жульничество вся эта ваша деятельность, другой вопрос, что разгадать мы вас не смогли. То есть, обращаются, как к спасителям и последней надежде, а платят, как наперсточникам.

И все-таки кажется нам, что движемся мы понемногу к какому-никакому результату. Пакость о нас наслышана, порой и делать ничего не приходится, сама убирается, как только завидит. Шелест змеиный стелется, опять, мол, «общее место» нарисовалось. Ну, а если кто из залетных попытается зацепиться за поганый промысел, тогда всегда можно включить и тяжелую артиллерию, навалиться всем табором или привлечь кого-нибудь со стороны, пусть и недешево такое привлечение обходится. И то сказать, это же не с газетки у метро торговать, риска куда больше. К счастью, не мы одни занимаемся очисткой Москвы от пакости, есть еще похожие конторки и отдельные личности, хотя у нас это получается лучше, чем у прочих. Нас даже зовут иногда просто у ресепшн потоптаться, порой и этого хватает, чтобы нечисть развеялась. Мы никогда не отказываем, зато и нам коллеги содействуют, даже признанные авторитеты вроде колдуна Савелия никогда без внимания ни одно наше обращение не оставляют. А мы впитываем по крупицам чужой опыт и не стесняемся за полезный совет поклониться в пояс. Ну и монету отсыпать, куда ж без этого. Другой вопрос, что больше половины заказов к нам приходит по сарафанному радио, этому помогли, тому помогли, а там уже хочешь-не хочешь, а вспомнишь нужный телефон, если припрет.

Самое смешное, что восьмым в нашей команде понаехавший в Москву молодой водитель Толик. Подрядился вместе со своим стареньким, но вылизанным фольксвагеном-транспортером. Он до сих пор считает, что мы занимаемся интерьерным и ландшафтным дизайном, а когда слышит наши разговоры о всякой нечисти, обижается. Думает, что мы его дурим.

– Приехали, – сказал водитель такси.

– Вот карта, – прогнусавил я, прикусывая палец.

– Понятно, – вздохнул водила и потянулся за электронным устройством. – Скоро забуду, как деньги шелестят.

– Можно поставить такой ринг-тон, – заметил я. – Чтобы шелестели купюры. Или звенели монеты.

– Да ну, – поморщился водитель. – Я же таксист, а не порно-модель.

Я выбрался из машины. У подъезда меня уже ждала Лизка.

Глава третья. Повод для беспокойства

Лизка – ведьма. Не в том смысле, в каком о человеке говорят, что вот он шахматист или филателист, а в том, что он, к примеру, рыжий или шотландец. Тут, конечно, можно вспомнить любимый Вовкин тост, что ведьмами не рождаются, а становятся, так выпьем за ведьму, которая родилась ведьмой, но не стала ею, но это все игра словами. Лизка – натуральная ведьма. То есть, по рождению и, что следует рассматривать в качестве множителя, по воспитанию. Да-да, матушка ее, что каждое лето на родной Лизкиной Вологодчине с нетерпением ожидает внука Димку на летнее времяпрепровождение, конкурируя за это право с Вовкиными родителями, была и есть натуральной потомственной ведьмой. Со слов Вовки она кроме всего прочего до сих пор является участковым терапевтом, за что любима и уважаема всей округой, так что даже помыслить о том, чтобы обозвать ее как-то, никому там и в голову не придет.

Собственно, Лизка во всех смыслах пошла по материнским стопам. С ее же молоком впитала ведьмовскую науку, школу закончила с золотой медалью, оставила за спиной Рязанский медицинский, стала отличным терапевтом, хлебнула врачебной практики в самой что ни на есть глубинке, где и столкнулась с рафинированным москвичом Вовкой, который точно так же отрабатывал институтское образование в местной школе учителем литературы, русского языка и истории, последнее, правда, уже чисто по нехватке кадров. Вовка, конечно, мог увильнуть от этой тягостной обязанности, все ж таки не те времена уже были, но вот такая незадача, что в армию могли его призвать, а так-то – деревенский учитель, окститесь, какая армия? Понятное дело, что Вовка на ведьмака не тянул ни по каким параметрам, зато он тянул на лозоходца и на провидца. Без всякого бурения мог сказать односельчанам, что за грунты покоятся под их избами, указывал, где надо копать колодцы, а где лучше даже не мучиться. Только принюхавшись да прислушавшись, был способен определить, где искрит электросеть, и какая из машин в совхозном гараже завтра не выйдет на линию. А уж с рыбалки и из лесу без рыбы и грибов никогда не возвращался, отчего прослыл среди односельчан придурковатым, но колдуном.

Про Лизку Вовка сразу сказал, когда ненароком сломал ногу, отталкивая на летней практике зазевавшегося школьника от косилки, и оказался в ее медпункте, что она не такая как все. Особенная, то есть. Лизка, которая, как она сама говорила, могла бы приворожить даже Алена Делона, будь тот помоложе и загляни в забытый богом совхоз на Псковщине, где она волею судьбы столкнулась с будущим благоверным, спорить с Вовкой не стала, хотя и никаких приворотов к нему не применяла. Просто, делая ему очередную перевязку, как-то особенно нежно потрепала Вовку по щеке, из-за чего он, как она сама рассказывала, даже хрюкнул от нежности. Растаял, то есть. Закончилось это в самом первом приближении длительным поцелуем, а во втором и во всех последующих – возвращением в Москву, тем более, что у Вовки там имелась квартира от его родителей, что перебрались на пенсии в жаркий город Анапу, рождением Димки и всеми вытекающими обстоятельствами, среди которых случилось и приобщение и Лизки, и Вовки к нашей конторе или даже сообществу «Общее место».

Последнему обстоятельству удивляться не стоило, поскольку тот же Леня Козлов приходился Вовке родным дядей, пусть даже фамилия Вовки была Ушков, а никакой не Кизельштейн. Возможно, будет не лишним упомянуть, что сама Лизка считала ведьмой еще и Маринку Ильвес и еще кое-кого, о ком, как она мне намекнула, болтать вовсе не нужно, но как это понять, я допытаться не смог, да и не слишком пытался. Тем более я чуть ли ни ежедневно убеждал себя, что Маринка меня интересует прежде всего как компьютерный или программный гений, надежнейший работник и идеальная фотокарточка всей нашей фирмы – красивая, собранная и безупречная во всех смыслах. Этой мантре, правда, мешало, что по работе я время от времени натыкался на нее, что называется, лицом к лицу, отчего порой даже дыхание задерживал, но это все что-то вроде волчьей доли, выть на луну можно, а попробовать укусить лучше и не пытаться. Так во всяком случае я все это оценивал. Но как бы там ни было, ведьм, в хорошем смысле, много не бывает. Та же Лизка тянула и лямку диспетчера, принимая вечерние звонки, когда закрывался офис, и отслеживала движение всех договоров и исполнение всех договоренностей, и, конечно же, следила за здоровьем коллег и изо всех сил боролась с нашей (не всеобщей) неграмотностью и неприспособленностью к колдовству. Собственно, раздражение последним обстоятельством как раз и было написано сейчас у нее на лице.