История римских императоров от Августа до Константина. Том 4. Гальба, Оттон, Вителлий, Веспасиан

Тревогу усугубили мнимые знамения, которые, как пишет Тацит, в грубые века замечали даже в мирное время, но ныне им не верят, разве что страх перед опасностью придает им вес. Настоящим бедствием стало внезапное наводнение Тибра. Вода прибыла с такой яростью, что снесла деревянный мост, разрушила набережные и затопила не только низкие районы, но и те, что обычно не страдали от паводков. Люди не успели спастись: многих унесло течением на улицах, еще больше – застигнуто в лавках и постелях. Погибло много зерна на затопленном рынке, что привело к голоду и безработице ремесленников. Вода, застоявшись, подмыла фундаменты зданий, которые рухнули после ее отступления. Суеверные умы увидели в этом дурное предзнаменование для Отона, готовившегося выступить против Вителлия: разлив перекрыл Марсово поле и Фламиниеву дорогу, лежавшие на его пути.

Отъезд Отона побуждает меня описать врага, с которым он сражался, и подробно изложить возвышение Вителлия до императора, а также события, приведшие его войска в Италию.

Если бы род императора Вителлия был столь же древен, как его имя в истории, его можно было бы причислить к знатнейшим семьям Рима. Ибо уже в год изгнания царей [6] известны два брата Вителлия, правда, не самые достойные – они были казнены как сообщники Тарквиниев, – но занимавшие высокое положение, будучи племянниками Коллатина и зятьями Брута. Удивляюсь, что те, кто, по словам Светония, пытался возвеличить происхождение этого дома, не воспользовались столь ярким и достоверным фактом, предпочтя мифы. Разве лишь потому, что родство с предателями и врагами отечества сочли позорным. Как бы то ни было, достоверная генеалогия императора Вителлия восходит лишь к его деду, П. Вителлию, римскому всаднику, управляющему Августа, отцу четырех сыновей. Двое из них прославились: П. Вителлий, друг и мститель за Германика, и Л. Вителлий, трижды консул и цензор, более известный низкопоклонством, чем заслугами. Последний имел двух сыновей: А. Вителлия, о котором пойдет речь, и Л. Вителлия, ставшего консулом в один год со старшим братом, как уже упоминалось.

А. Вителлий, один из самых недостойных подданных, опозоривших императорское величие, родился седьмого или, по другим данным, двадцать четвертого сентября второго года правления Тиберия. Последние годы детства и первые юности он провел на Капри – месте, чье название предвещало поведение, которое он там демонстрировал; и считалось, что милости Тиберия к его отцу – консулат и управление Сирией – были куплены ценой его бесчестия. Вся его жизнь соответствовала столь позорному началу: наиболее яркими чертами его характера были разврат всех видов и обжорство, доходившее до привычки вызывать рвоту, чтобы вновь испытать удовольствие от еды. Его имя открывало ему доступ ко двору; он понравился Калигуле как искусный возничий, а Клавдию – страстью к азартным играм. Эти же качества сделали его приятным Нерону; но особенно благосклонность последнего он заслужил услугой особого рода, вполне соответствовавшей вкусам принцепса. Нерон страстно желал выступить на сцене как музыкант, но остаток стыда удерживал его. Поддавшись настойчивым крикам народа, умолявшего его спеть, он даже покинул зрелище, словно пытаясь избежать назойливых просьб. Однако он вовсе не хотел, чтобы его приняли всерьез. Вителлий, руководивший играми, где разыгралась эта сцена, стал посредником зрителей, умолявших Нерона вернуться и уступить их мольбам. Нерон остался чрезвычайно доволен этой мягкой насильственной уловкой. Так Вителлий, последовательно любимый и обласканный тремя принцепсами, прошел путь магистратур, удостоился даже самых почетных жреческих должностей, сочетая все достоинства со всеми пороками.

Одного порока, однако, ему недоставало – алчности к грабежу. Африка не имела повода жаловаться на его притеснения за два года пребывания у власти – сначала как проконсула, затем как легата при брате. Но нищета, в которую его ввергли расточительность, наконец породила несправедливость: получив обязанность надзора за общественными зданиями, он заподозрили в краже храмовых даров и украшений, подменяя серебро оловом, а золото – позолоченной медью.

Однажды допущенная в его душу алчность довела его до жестокости против собственной крови. От первой жены, Петронии, с которой он развелся, у него был сын. Она, выйдя за Долабеллу, вскоре умерла, назначив сына наследником при условии, что отец, чью расточительность она знала, освободит его от своей власти [7]. Этой предосторожностью она хотела сохранить имущество сына, но навлекла на него гибель. Вителлий эмансипировал сына, но, вероятно, заставив его составить завещание в свою пользу, отравил его, распустив слух, что юноша покушался на его жизнь и, в ярости и стыде от разоблачения, сам принял яд, приготовленный для отцеубийства.

Презрение, которое Гальба питал к Вителлию, стало, как я упоминал, причиной, побудившей императора доверить ему важный пост командующего легионами Нижней Германии. Когда пришло время отправляться, у него не было средств на дорогу; чтобы раздобыть деньги, он заложил бриллиантовую серьгу своей матери Секстилии, женщины высоких достоинств. Кроме того, он сдал свой дом, выселив жену Галлерию и детей в чердачное помещение. Кредиторы, особенно жители Синуэссы и Формий, чьи общественные средства он присвоил, воспрепятствовали его отъезду, арестовав его имущество. Он вышел из затруднения высокомерием и насилием. Вольноотпущенник, которому он был должен, оказался настойчивее прочих; Вителлий возбудил против него уголовное дело, утверждая, что тот ударил его, и несчастный кредитор заплатил пятьдесят тысяч сестерциев [8], чтобы прекратить преследование. Этот пример запугал остальных, и Вителлий отправился. Он прибыл в лагерь около первого декабря года, предшествовавшего смерти Гальбы, и застал легионы в сильнейшем брожении, ждавшем лишь повода для открытого мятежа.

Эта армия гордилась победой над Виндексом. Слава и богатая добыча, добытые без труда и риска, подстрекали ее предпочесть опасности войны покою, надежду на награды – монотонной службе. Эти мотивы действовали тем сильнее, что солдаты долго несли тяготы неблагодарной службы в почти дикой стране под строгой дисциплиной, железной в мирное время, но ослабевавшей в гражданских распрях, дававших возможность менять сторону безнаказанно. Германские легионы составляли мощную силу. Но до последнего похода каждый солдат знал лишь свою когорту; легионы стояли раздельно, две армии оставались в пределах разных провинций. Собравшись против Виндекса, они испытали свои силы и слабость галлов; воодушевленные успехом, они жаждали новой войны и смут, видя в галлах уже не союзников, а побежденных врагов.

Народы Галлии по Рейну питали эту вражду; связанные с легионами общими интересами и чувствами, они подстрекали их против «сторонников Гальбы» – так они дерзко именовали участников лиги Виндекса. По их наущению солдаты, озлобленные против секванов, эдуев и других богатейших народов Галлии, мерили ненависть по богатству hopedанной добычи, мечтая о захвате городов, разорении земель, грабеже золота и серебра. Их алчность и высокомерие – обычные пороки сильнейших – разжигались гордостью галлов, которые издевались над армией, хвастаясь привилегиями и наградами от Гальбы.

К этим причинам смуты добавлялись зловещие слухи, распространяемые смутьянами, которым солдаты слепо верили. Говорили, что Гальба готовит децимацию легионов, увольнение храбрейших центурионов. Со всех сторон приходили дурные вести; из Рима доходило лишь то, что внушало отвращение и презрение к Гальбе. Эти впечатления, проходя через Лугдун – город, враждебный текущей власти из-за упорной верности Нерону, – искажались и отравлялись. Но самый обильный источник смутных, неосторожных, мятежных речей исходил из самой армии, волнуемой попеременной ненавистью, страхом и – при взгляде на свои силы – самоуверенной надменностью.

Виттеллий. В том настроении, в каком находились умы, полководец со знаменитым именем, рожденный от отца, трижды консула [1], достигший возраста, когда сила еще поддерживается и сопровождается зрелостью, ко всему этому – покладистый и расточительный, был воспринят как дар, ниспосланный с небес. Не замечали или даже превращали в похвалу низкие черты, которыми были полны все его поступки и которые он особенно проявлял в пути: ибо не было солдата, которого он не целовал бы в обе щеки; на постоялых дворах он непристойно сближался с слугами и конюхами; каждое утро не забывал спросить их, завтракали ли они, и из собственного желудка извлекал доказательство, что сам он не был голоден.

Однако следует признать, что в его поведении по прибытии в армию было нечто достойное похвалы. Он тщательно осмотрел зимние квартиры легионов. Мягкая и льстивая снисходительность не была единственной причиной, побудившей его стереть позорные записи, восстановить в чинах офицеров, лишенных их. Иногда он обращался и к справедливости, и к разуму. Особенно он возвысился, отстранившись от постыдной алчности своего предшественника Фонтея Капита, который продавал должности и взвешивал достоинство и недостоинство кандидатов на весах их денег.

Заслуга такого поведения была оценена гораздо выше ее истинной цены. По мнению толпы, это была заслуга императора, а не простого консуляра. Беспристрастные судьи нашли бы Виттелия мелким и низким; предубежденные солдаты называли в нем добротой и щедростью то, что было чрезмерной легкостью раздавать без меры, без разбора не только свое, но часто и чужое; его пороки считались добродетелями. В обеих армиях, конечно, были добропорядочные люди и любители спокойствия; но число тех, в ком проявлялась пагубная активность, значительно превосходило. Среди всех выделялись безудержной алчностью и дерзостью, способной на все, Аллиен Цецина и Фабий Валент, командиры легионов – один в армии Верхнего Рейна под началом Гордеония Флакка, другой в армии Нижней Германии под командованием Виттелия.

Валент был старым офицером, который сначала пытался заслужить расположение Гальбы, давая ему тайные советы против Вергиния [2] и стараясь убедить, что избавил его от опасного врага смертью Фонтея Капита. Но, не получив за мнимые услуги ожидаемой награды, он обвинил Гальбу в неблагодарности, и его ложное рвение превратилось в ярую ненависть. Он подстрекал Виттелия стремиться к высшей власти. «Ваше имя, – говорил он, – знаменито во всей империи; солдаты полны рвения за вас; Гордеоний Флакк слишком слаб, чтобы остановить вас; Британия присоединится к нам; германские вспомогательные войска последуют за остальными легионами; привязанность провинций к нынешнему правительству висит на волоске; на троне Цезарей сидит старик, чья власть шатка и чей конец близок; раскройте объятия удаче, которая сама спешит к вам». Нерешительность Вергиния [3] была обоснована. Сын простого всадника, скромность происхождения ставила его ниже императорской власти, если бы он принял ее, и защищала от опасности, если бы отказался. С вами не так. Три консульства вашего отца, управляемая им цензура [4], честь быть коллегой Клавдия [5] – вот титулы, зовущие вас к верховной власти и лишающие безопасности частного положения. Эти горячие увещевания слегка встряхнули лень Виттелия. Он еще не смел надеяться, но начинал желать. Ибо до сих пор ничто не было дальше от его мыслей. Дион [6] сообщает, что астрологи, некогда предсказавшие ему империю, были осмеяны им, и он приводил это предсказание как доказательство их невежества или лживости.

Цецина в армии Верхней Германии был не менее пылок, чем Валент, и по схожим причинам. Будучи квестором в Бетике во время переворота, вознесшего Гальбу к власти, он показал себя одним из самых рьяных сторонников нового порядка, и его усердие было вознаграждено должностью командира легиона. Но там он плохо себя проявил и был уличен в присвоении государственных денег. Гальба, непреклонный в этом вопросе, приказал преследовать его как виновного в растрате. Цецина, разгневанный, будто с ним поступили несправедливо, решил все перевернуть; и, чтобы спастись от угрожавшего лично ему пожара, он задумал поджечь республику. В нем было все, чтобы завоевать солдат: блистательная молодость, высокий и статный вид, безграничная отвага и честолюбие; речи его были живы и пламенны, поступь горделива, глаза полны огня. Никто не мог быть способнее довести до крайностей столь дурно настроенную армию, как та, в которой он занимал важный пост.

Все способствовало усугублению зла. Народы Трира, Лангра и других галльских городов [7], принявшие сторону против Виндекса [8] и испытавшие суровость Гальбы, смешивали свои жалобы с ропотом солдат, рассеянных среди них, и пугали их даже мнимыми опасностями. Дело зашло так далеко, что послы из Лангра, прибывшие по древнему обычаю принести легионам символы гостеприимства и дружбы [9], едва не вызвали своими речами мятеж в армии; а когда Гордеоний Флакк приказал им тайно уехать ночью, распространился слух, что он велел их убить. Вследствие этого встревоженные легионы объединились для взаимной защиты тайным союзом, к которому присоединились даже вспомогательные войска, ранее враждовавшие с ними. Ибо, как говорит Тацит, дурные люди легче сговариваются для войны, чем сохраняют согласие в мирное время.

В таком положении дел наступило 1 января – день возобновления присяги на верность императорам. Легионы Нижней Германии под командой Виттелия принесли ее, но с большим трудом и признаками отвращения. Только старшие офицеры произнесли слова клятвы; остальные хранили молчание, каждый ожидал, что сосед проявит инициативу, и все, как обычно в щекотливых случаях, готовы были с жадностью последовать тому, чего никто не решался начать. Заговор недовольства был всеобщим; однако между легионами были различия: солдаты Первого и Пятого легионов дошли до наглости швырять камнями в изображения Гальбы; Пятнадцатый и Шестнадцатый не выходили за рамки ропота и угроз.

В армии Верхнего Рейна четвертый и восемнадцатый легионы без всяких церемоний отвергли Гальбу, разбив его изображения; и чтобы избежать упреков в открытом мятеже против империи, солдаты принесли присягу сенату и римскому народу – именам, давно забытым. [Примечание: Имеется в виду, что формально солдаты присягали республиканским институтам, но на деле это был лишь предлог для отказа от верности Гальбе.] Понятно, что в таком движении некоторые выделялись смелостью и становились заметными как вожаки и знаменосцы мятежа. Однако никто не произносил речей и не взбирался на возвышение, чтобы быть услышанным солдатами, потому что у них еще не было того, перед кем можно было бы выслужиться подобным образом.

Главнокомандующий Гордеоний Флакк не предпринял никаких усилий, чтобы усмирить ярость мятежников; он не пытался ни удержать колеблющихся в повиновении, ни ободрить верных. Вялый, трусливый, робкий и свободный от пороков лишь потому, что у него не хватало сил быть порочным, он оставался простым зрителем беспорядков, которые должен был предотвратить. Легаты легионов и трибуны подражали бездействию начальника. Лишь четверо центурионов осмелились проявить рвение в защиту Гальбы и его изображений от оскорблений мятежников. Но они только разъярили солдат, которые схватили их и заковали в цепи. После этого примера не осталось и следа ни верности, ни памяти о присяге, данной Гальбе; и, как обычно бывает в мятежах, мнение большинства вскоре стало единственным и увлекло за собой всех.

В ночь с первого на второе января солдат, несший орла четвертого легиона, прибыл в Кёльн, где находился Вителлий, и, застав его за столом, сообщил, что его легион и восемнадцатый отказались повиноваться Гальбе и присягнули именам сената и римского народа. Эта присяга явно была лишь предлогом: решили ухватиться за судьбу, пока она еще не определилась, и не сомневались, что Вителлий должен предложить себя войскам, искавшим императора. Он немедленно отправил гонцов к подчиненным ему легионам и их командирам, сообщив, что армия Верхнего Рейна более не признает власти Гальбы; следовательно, если это считать мятежом, нужно готовиться к войне, а если предпочесть единство и мир – избрать нового императора. И в последнем случае он намекал, что гораздо безопаснее выбрать того, кто уже под рукой, чем искать неизвестного претендента вдали.

Первый легион был ближе всего, а Фабий Валент – самым горячим из старших офицеров. На следующий день он явился в Кёльн с отрядом кавалерии и провозгласил Вителлия императором. Это провозглашение сопровождалось такой непристойностью, которую можно было бы извинить поспешностью, если бы новый император не добавил к ней манер низких и совершенно презренных. Солдаты вытащили его из комнаты в обычной одежде, без всяких знаков достоинства, и понесли по улицам, в то время как он держал в руке обнаженный меч, который, как говорили, принадлежал Юлию Цезарю и хранился в Кёльне в храме бога войны. После церемонии, вместо того чтобы вернуться в свою штаб-квартиру, Вителлий сел за стол в доме, где ему приготовили угощение, и вышел оттуда лишь тогда, когда помещение охватил огонь. Все присутствующие испугались этого происшествия, как зловещего предзнаменования. «Будьте уверены, – сказал Вителлий, – это свет, пришедший нам на помощь». И это, если верить Светонию, было все, что он сказал солдатам в столь важный момент.

Это поведение, столь недостойное величия верховной власти, не помешало ему быть немедленно признанным всеми легионами Нижней Германии; точно так же армия Верхней Германии, забыв о именах сената и римского народа, которыми прикрывалась, присягнула на верность Вителлию – явное доказательство того, что в предыдущие два дня республика была для нее лишь предлогом, а не предметом искренней преданности.

Жители Кёльна, Трира и Лангра соперничали в рвении с армиями, предлагая войска, лошадей, оружие, деньги. Это было настоящее соревнование между городами и частными лицами, причем не только среди начальников колоний и высших офицеров, которые, будучи богаты, могли делать такие предложения без стеснения и к тому же питали после победы самые лестные надежды; даже рядовые солдаты приносили свои скромные сбережения, а те, у кого не было денег, отдавали портупеи, военные украшения, посеребренные доспехи – то ли в каком-то исступлении, то ли из корысти.

Вителлий, стараясь похвалить усердие, которое ему выказывали солдаты, принял имя Германика, которым они его наградили; но по каким-то причинам он отказался от титула Цезаря, а звание Августа, не отвергая окончательно, отложил на потом. Вначале он принял несколько довольно разумных мер: поручил римским всадникам ряд должностей, которые прежние императоры отдавали вольноотпущенникам; проявил к солдатам ту же снисходительность, которую мы уже отмечали и хвалили у Отона, и распорядился, чтобы казна выплачивала за них те поборы, которые центурионы взимали со своих подчиненных.

Толпа, всегда неистующая в революциях, в которых принимает участие, требовала смерти многих людей. В таком правителе, как Вителлий, уже было достоинством то, что он не всегда удовлетворял эти кровавые требования и иногда обманывал их хитростью, заковывая в цепи тех, чьей смерти добивались. Ибо среди этих неистовых людей он мог открыто проявлять жестокость, но для того чтобы проявить милосердие, ему приходилось их обманывать. Так был спасен Юлий Бурдон, командующий рейнской флотилией. Он способствовал гибели Фонтея Капитона, и солдаты, капризу которых было угодно мстить за него (хотя при жизни у них не было особых причин его любить), требовали смерти Бурдона. Вителлий приказал арестовать его, а когда старые ненависти забылись, даровал ему свободу. Цивилис, знаменитый батав, который впоследствии доставил римлянам немало хлопот, также был спасен в описываемый момент от мести солдат, считавших его, вероятно, предателем империи. Он был заподозрен Фонтеем Капитоном в мятежных замыслах, отправлен при Нероне в Рим, но оправдан Гальбой. Вителлий пощадил его из политических соображений, чтобы не раздражать гордый народ, среди которого Цивилис занимал высокое положение. Среди тех, чью смерть новый император разрешил по требованию солдат, наиболее примечательны четверо центурионов, сопротивлявшихся мятежу против Гальбы. Их верность была преступлением, которое мятежники не прощали.

Партия Вителлия, уже весьма могущественная сама по себе, вскоре еще более усилилась. Германские войска задавали тон соседним провинциям. Валерий Азиатик, командовавший в Бельгике, и Юний Блез, наместник Лугдунской Галлии, признали Вителлия. Войска, охранявшие Рецию, последовали их примеру. Армия Британии, несмотря на внутренние раздоры и несогласие со своим начальником, также объединилась в поддержку нового императора. Ею командовал Требеллий Максим – человек вялый и неопытный в военном деле, презираемый за трусость и вдобавок ненавидимый за алчность и вымогательства. Легат легиона Росций Целий [Roscius Caelius] разжег недовольство войск, и мятеж вспыхнул с такой силой, что Требеллий вынужден был бежать и скрываться, спасая жизнь. Впрочем, он вернулся и был принят армией, позволившей ему сохранить видимость командования; по некоему соглашению генерал купил свою безопасность, попустительствуя солдатам. Но даже этот позорный компромисс оказался недолгим. Требеллию пришлось бежать вновь, и, переплыв море, он искал убежища у Вителлия. Эта армия не приняла активного участия в гражданской войне, но само ее имя укрепляло партию, которую она поддержала. Вителлий, видя, что в тылу у него не осталось ни одной провинции или войска, не склонных к нему, разработал план завершения своего предприятия и установления вооруженной рукой своей власти в сердце империи.

Его подгоняло рвение войск, ибо не было ничего более противоположного, чем Вителлий и его армия. Солдаты громко требовали оружия, пока галлы пребывали в страхе, а Испания колебалась. Суровость зимы не казалась им препятствием. Ненавидя промедление, они желали немедленно двинуться на Италию и завладеть Римом. Они говорили, что в гражданских распрях быстрота невероятно важна и что действовать надо больше, чем совещаться. Вителлий же, напротив, предавался лени. Жить в праздной роскоши, обильно уставлять стол яствами – вот что он считал наслаждением властью. Тучный, с полудня утопающий в вине, он совершенно пренебрегал делами. Но этот дурной пример не влиял на солдат, проявлявших рвение, будто их воодушевлял бдительный император горячими речами. Так что, когда я говорю, что Вителлий разработал военный план, следует понимать, что его составили высшие офицеры от его имени.

Было решено, что два корпуса – один в сорок тысяч, другой в тридцать тысяч человек – выступят вперед под командованием Валенса и Цецины, а император последует за ними с еще большими силами. Валенсу приказали склонить Галлию на сторону Вителлия или опустошить ее в случае отказа и вступить в Италию через Коттийские Альпы [10]. Цецине был назначен более короткий путь через Пеннинские Альпы [11]. Как только эти распоряжения стали известны, солдаты настоятельно потребовали сигнала к выступлению. Похоже, времени не теряли, ибо они выступили еще до получения известия о смерти Гальбы, убитого, как я говорил, пятнадцатого января.

Тацит отметил как доброе предзнаменование появление орла, показавшегося во главе армии Валенса при ее выступлении и сопровождавшего ее некоторое время. Если в этом происшествии, правдивом или вымышленном, и есть что-то достойное внимания, так это суеверная доверчивость историка.

Валенс пересек земли треверов без предосторожностей и без опасений, ибо народ был предан партии Вителлия. Но в Диводуре (ныне Мец), хотя их встретили весьма радушно, солдат внезапно охватила бешеная ярость: они бросились к оружию – не для грабежа, а для убийства жителей, без причины, без повода, единственно из свирепости и исступления. Поскольку причина этой внезапной ярости оставалась неизвестной, унять ее было еще труднее. Впрочем, в конце концов мольбы командира успокоили солдат и спасли город от полного разрушения, но лишь после того, как погибли четыре тысячи человек. Этот ужасный пример поверг галлов в смятение, и везде, где проходила армия, целые города выходили навстречу с магистратами, женщины и дети падали ниц вдоль дорог, и все средства, какие только слабость может употребить, чтобы смягчить разгневанных сильных, были пущены в ход.

В землях лейков (ныне епархия Туля) Валенс получил известие о смерти Гальбы и возведении Отона на престол. Эта перемена мало повлияла на солдат, которым было все равно, сражаться ли против Отона или Гальбы. Но она решила выбор галлов, ненавидевших и Отона, и Вителлия в равной мере: Вителлия они боялись, и этот страх склонил чашу вег.

Затем армия прошла через земли дружественного города Лангра, где была принята очень хорошо и, со своей стороны, держалась скромно и дисциплинированно. Но радость была недолгой. В той местности находились восемь когорт батавов, которые должны были следовать за Четырнадцатым легионом как вспомогательные войска, но отделились от него во время беспорядков, предшествовавших смерти Нерона. Они направлялись в Британию, тогда как Четырнадцатый легион был в Далмации. Валенс, встретив эти когорты в Лангре, присоединил их к своей армии. Батавы затеяли ссору с легионерами, солдаты других частей разделились между двумя противоборствующими сторонами, и дело едва не дошло до всеобщей схватки. Валенс воспользовался властью командира и, казнив нескольких батавов, заставил остальных вспомнить почти забытые чувства уважения и повиновения величию империи.