История римских императоров от Августа до Константина. Том 4. Гальба, Оттон, Вителлий, Веспасиан

Он тщетно искал предлога для войны с эдуями. Он требовал у них денег и оружия, а они, сверх того, бесплатно снабжали его провиантом. Их действия диктовались страхом. Жители Лиона вели себя так же, но от чистого сердца и из преданности. Ненависть к Гальбе уже давно склонила их к Вителлию. В Лионе Валенс нашел Италийский легион и кавалерийский отряд, который мы, по-нашему, назвали бы Туринским полком [12], и взял их с собой. Здесь Тацит отмечает придворную хитрость этого генерала. Италийским легионом командовал Манлий, оказавший немалые услуги партии Вителлия. Валенс, которому он, видимо, мешал, тайно очернял его доносами, публично же превознося, чтобы тот не остерегался. Хитрость удалась: Вителлий пренебрег офицером, которому был обязан и который мог быть ему полезен.

Я уже говорил в другом месте [13], что города Лион и Вьенн были двумя соперницами, которые всегда смотрели друг на друга с враждой и ревностью. Привязанность лионцев к Нерону внушила вьеннцам большое рвение к Гальбе. В результате между ними происходили стычки, они опустошали земли друг друга с таким ожесточением, что ясно показывали: их двигали интересы, далекие от защиты Гальбы или Нерона. Гальба, оставшись победителем, наказал лионцев и наградил вьеннцев – что стало новым поводом для взаимной ненависти, которую лишь разжигала близость соседства.

Появление Валенса с мощной армией показалось лионцам самым благоприятным случаем, какой они только могли желать, чтобы удовлетворить свою месть. Они постарались заразить войска всей своей яростью и преуспели в этом настолько, что солдаты хотели разграбить и сравнять с землей Вьенн, а их командиры не верили, что смогут сдержать эту ярость. Вьеннцы, охваченные тревогой, вышли со всеми атрибутами умоляющих, бросились на колени перед солдатами, простирались перед ними и со слезами молили о пощаде. В то же время Валенс выдал каждому по триста сестерциев. Тогда воины стали сговорчивее: древность и слава колонии Вьенна подействовали на их умы, и они оказались готовы прислушаться к увещеваниям своего полководца.

Тем не менее вьеннцы были разоружены и истощили себя подарками и поставками всякого рода для нужд солдат. Однако они считали себя еще очень счастливыми, что отделались такой ценой. Ходили слухи, что они купили покровительство Валенса крупной суммой, и это весьма правдоподобно. Этот офицер, долгое время живший в крайней стесненности, внезапно разбогател и плохо скрывал перемену в своей судьбе. Долгая нужда лишь разожгла его страсти, и он предавался им без меры – расточительный старик, после того как в молодости боролся с бедностью.

Медленно продвигаясь через земли аллоброгов и воконтиев [14], он продавал свои переходы и стоянки, вступая в позорные сделки с землевладельцами на своем пути. Он действовал так тиранически, что едва не поджег город Люк [15] в стране воконтиев, когда ему не сразу принесли требуемую сумму. Если денег не хватало, то ценой за его снисхождение становилась честь девушек и женщин. Так он добрался до подножия Альп.

Цецина шел через земли гельветов, которые от мужества и гордости своих предков сохранили лишь знаменитое имя, не имея ни настоящей силы, ни стойкости. Они не знали о смерти Гальбы и потому отказались подчиниться Вителлию. Кроме того, довольно незначительный инцидент вызвал ссору между ними и римскими солдатами. Цецина, жаждавший грабежа и крови, поспешил развязать войну. Гельветы, видя яростное нападение, собрались в войско, но, отвыкшие от битв, не знавшие строя и не умевшие обращаться с оружием, были изрублены в куски, их земли разорены, а столица – город Авенш – оказалась под угрозой осады. Не имея возможности сопротивляться, они покорились победителю. Цецина приказал отрубить голову одному из вождей племени, Юлию Альпину, а решение о судьбе остальных оставил Вителлию.

Послы гельветов застали императора и его легионы в самом недоброжелательном к ним настроении. Солдаты требовали истребить весь народ и потрясали сжатыми кулаками и обнаженными мечами перед лицами послов. Сам Вителлий не скупился на упреки и угрозы. Красноречие Клавдия Косса, оратора посольства, спасло его родину. Он говорил дрожащим голосом, растерянный, со слезами на глазах, и его речь, полная скорби, тронула толпу, всегда готовую переходить от одной крайности к другой – столь же быструю в сострадании, сколь и в ярости. Солдаты, изменившись в лице, смешали свои слезы со слезами умоляющих и, укрепившись в милосердии так же, как прежде жаждали жестокости, выпросили у Вителлия прощение для гельветов.

Цецина оставался в их земле, ожидая решения и приказов императора. Когда он получил их и готовился перейти Альпы, до него дошла весть, что отряд кавалерии, некогда служивший под началом Вителлия в Африке и переброшенный Нероном в Италию для упомянутого плана экспедиции в Египет, перешел на сторону своего прежнего командира и принес ему клятву верности. Этот кавалерийский отряд находился теперь в окрестностях По и, не довольствуясь собственным присоединением к Вителлию, склонил на его сторону четыре важных города: Милан, Новару, Иврею и Верчелли. Цецина, обрадованный таким удачным началом и понимая, что отряд, насчитывавший не более тысячи всадников, не сможет удержать столь обширную территорию, быстро выслал значительный отряд пехоты и конницы, а сам с главными силами перешел через Пеннинские Альпы, еще покрытые снегами.

Пока Вителлий готовился к войне с такой грозной решимостью, он нередко получал от Отона письма, полные слащавых уверений, призывавших к миру и предлагавших деньги, почетное положение и любое место для уединения, где он мог бы провести свои дни в изобилии и наслаждениях. Вителлий отвечал в том же тоне, и какое-то время с обеих сторон продолжалась эта нелепая и непристойная игра. Затем любезности сменились оскорблениями, и в письмах они взаимно упрекали друг друга во всевозможных бесчинствах и мерзостях – и оба говорили правду.

Отон также хотел выяснить настроения войск противника и велел сенату отправить к двум германским армиям несколько депутатов. Те остались при Вителлии, к которому примкнули так легко, что даже не сохранили видимости приличия и лишили себя оправдания вынужденностью. Офицеры гвардии, которых Отон присоединил к ним якобы для почета и сопровождения, были отосланы прежде, чем успели сблизиться с легионами. Валенс поручил им доставить письма от германских армий к преторианским когортам и городским войскам. В них с преувеличениями говорилось о могуществе партии Вителлия, предлагалось жить в согласии, упрекали за желание передать власть Отону, тогда как Вителлий получил ее первым, и испытывали их верность обещаниями и угрозами, указывая на неравенство сил в случае войны, но заверяя, что они ничего не потеряют при мире. Однако преторианцы были слишком преданы Отону, чтобы поколебаться.

После попыток подкупа последовали тайные козни. Вителлий и Отон взаимно посылали друг против друга убийц. Люди Вителлия легко скрывались в Риме, а эмиссары Отона были быстро раскрыты: новые лица сразу выдавали себя в лагере, где все знали друг друга.

В Риме у Вителлия оставались мать, жена и дети. Он написал Сальвию Тициану, брату Отона, что если с ними случится какая-либо беда, то он ответит за это своей головой и головой сына. Оба дома уцелели, но слава милосердия принадлежит Вителлию: ведь мягкость Отона можно объяснить страхом, тогда как к победителю подобное подозрение неприменимо.

До сих пор я говорил лишь о силах партии Вителлия. Но и партия Отона была не менее сильна. Кроме Италии, преторианских и городских когорт, за него были легионы Далмации, Паннонии и Мёзии, присягнувшие ему на верность. Это была его настоящая и прочная опора. Заморские провинции и весь Восток, Египет и Африка также принесли ему клятву, но не из привязанности к его личности. Имя Рима и величие сената много значили в этих отдаленных землях, и там естественно склонялись к признанию того императора, который был утвержден в Риме. Кроме того, Отон был первым из двух соперников, чье возвышение дошло до них и заранее расположило умы.

Вителлий тоже имел в своем лагере провинции, которые примкнули к нему по обстоятельствам, а не из истинной преданности. Аквитания, Испания и Нарбонская Галлия держались его лишь из страха. Испания сначала даже объявила себя за Отона, и проконсул Клувий Руф был восхвален в объявлении, которое Отон приказал вывесить в Риме. Но вскоре стало известно, что он переменил сторону. Аквитания также колебалась. Таким образом, силы Отона и Вителлия были уравновешены, и исход борьбы казался крайне неопределенным.

Вот военный план, который составил Отон. Поскольку он знал, что переходы через Альпы уже заняты войсками Вителлия, он решил атаковать Нарбонскую Галлию с моря и с этой целью снарядил флот. Те, кто находился на этом флоте, проявляли к нему чрезвычайное рвение. В первую очередь это были остатки морского легиона, так жестоко обойденного Гальбой. К ним Отон присоединил городские когорты и отряд преторианцев, на верность которых он настолько полагался, что даже считал их надзирателями за лояльностью командиров. Этими командирами были два первых легионных центуриона и трибун, разжалованный Гальбой и восстановленный Отоном. Они командовали войсками. Забота о кораблях лежала на вольноотпущеннике Оске – должность, превышавшая его статус, но Отон больше доверял человеку такого положения, чем тем, кто был знатного происхождения и занимал более высокое положение.

Сам он возглавил сухопутную армию, чтобы выступить навстречу легатам Вителлия. Для командования под его началом он выбрал самых опытных генералов, которых тогда имел Рим: Светония Паулина, чьи подвиги, описанные в предыдущих книгах, заслуживают похвалы; Мария Цельса, воина, полного энергии; Анния Галла, чьей отличительной чертой была рассудительность. Однако он не полностью полагался на их преданность ему и сохранял все свое доверие для Лициния Прокула, одного из двух префектов претория, отличного офицера для службы в охране, но совершенно неопытного в войне, к тому же злобного клеветника, умевшего искажать даже хорошие качества других и ловко внушать принцепсу подозрения и недоверие к людям, сочетавшим прямоту и скромность с выдающимися талантами.

Перед отъездом, опасаясь, что его отсутствие может вызвать волнения в Риме, он счел необходимым принять меры предосторожности, не всегда сообразуясь с принципами строгой справедливости. Долабелла был ему подозрителен – не из-за каких-либо проявлений честолюбия или интриганства, а из-за имени, которое он носил (одного из самых знаменитых в древней знати), из-за родства с Гальбой и потому, что он был в числе кандидатов на усыновление этим императором. Отон счел эти причины достаточными, чтобы взять Долабеллу под стражу. Он сослал его в Аквин [16] и приказал держать под присмотром. По тем же причинам он взял с собой нескольких магистратов и большую часть консуляров – не для того, чтобы пользоваться их советами или услугами, а чтобы иметь их под рукой и в своей власти. Среди них был Луций Вителлий, которого он ничем не выделял, не обращаясь с ним ни как с братом императора, ни как с братом своего врага.

Для Рима военные приготовления были в новинку. С тех пор как Август даровал республике мир, римский народ знал только далекие войны, тревоги и слава которых касались лишь главы империи. При Тиберии и Калигуле бояться приходилось лишь бедствий тиранического мира. Выступление Скрибониана Камилла против Клавдия было подавлено в зародыше, и у людей не было времени встревожиться. Нерона погубила лишь весть о восстании двух провинций, а не их оружие. Теперь же люди видели, как движутся легионы и флоты, и – что было неслыханно – преторианские и городские когорты отправляются на битву.

Таким образом, в Риме царил хаос, и ни один класс граждан не был избавлен от страха. Первые лица сената – слабые старики, привыкшие за долгий мир к спокойной жизни; изнеженная знать, забывшая военное ремесло; всадники, не имевшие опыта службы и никогда не ходившие в походы, – все дрожали, и их ужас проявлялся в попытках скрыть его. Однако были и другие, настроенные совершенно иначе. Война пробуждала в них честолюбие, но безумное честолюбие, заставлявшее их стремиться к блеску через расточительность. Они запасались дорогим оружием, прекрасными конями, роскошными экипажами. Для некоторых важным делом был стол, и они закупали, как военные припасы, все, что питает роскошь и разжигает страсти. Мудрые вздыхали о мире, который ускользал, и заботились о благе государства; легкомысленные, погруженные в настоящее и не думавшие о будущем, опьянялись пустыми надеждами. Беспорядок устраивал многих, кто, разорив свои дела и потеряв всякий кредит, боялся мира и видел спасение только в общей смуте. Простой народ, чьи взгляды всегда ограничены тем, что его непосредственно касается, начал ощущать бедствия войны через нехватку денег и рост цен на продовольствие. Ничего подобного он не испытывал во время движения Виндекса, которое закончилось в провинции схваткой между германскими легионами и галлами.

Отон делал все возможное, чтобы положить конец этим бедствиям, ускоряя решение. Он не терпел промедления, утверждая, что оно погубило Нерона, а быстрота Цецины, уже перешедшего Альпы, подгоняла его выступить в поход.

Четырнадцатого марта он созвал сенат, чтобы поручить заботу о республике его бдительности – акт доброты и доверия. В то же время, стараясь завоевать сердца проявлением милосердия и справедливости, он вернул вернувшимся из изгнания конфискованное имущество, которое еще не поступило в фиск, а также девять десятых даров Нерона, отобранных Гальбой. Этот дар был очень уместен и выглядел великолепно, но его результат оказался незначительным из-за рвения и тщательности фискальных чиновников, оставивших почти ничего.

Отон также обратился с речью к народу, в которой превозносил достоинство столицы и ссылался на августейшее одобрение всего сената. О сторонниках Вителлия он отзывался весьма умеренно, обвиняя их скорее в предвзятости и невежестве, чем в злой воле и дерзости. О самом Вителлии он не сказал ни слова. Тацит сомневается, следует ли приписывать эту осторожность самому Отону или тому, кто составлял для него речи. Общественное мнение приписывало их Галерию Трахалу, известному оратору, о котором я упоминал ранее: в них узнавали его стиль. Аплодисменты толпы, привыкшей льстить, были столь же чрезмерны, сколь лживы и лицемерны. Это были горячие пожелания, проявления пылкой привязанности, как если бы провожали диктатора Цезаря или императора Августа. Так низко привычка к рабству опустила римский народ. Он стал народом рабов, где каждый, занятый личной выгодой, не считался с приличиями и общественной честностью. Уезжая, Отон поручил своему брату Сальвию Тициану замещать его в городе и управлять делами империи в его отсутствие.

Он отправил вперед значительный отряд войск, состоявший из пяти преторианских когорт, первого легиона и некоторого количества кавалерии. К ним он присоединил две тысячи гладиаторов – подкрепление, мало достойное для партии, которая его использовала, но все же применявшееся в гражданских войнах даже вождями, соблюдавшими правила. Во главе этих войск были поставлены Анний Галл и Вестриций Спуринна с приказом оспаривать у врага переход через По, поскольку альпийский рубеж был уже преодолен. Сам Отон следовал за ними на небольшом расстоянии с остальными преторианскими когортами и всеми имевшимися у него силами. Он не стал ждать четыре легиона, шедших к нему из Далмации и Паннонии, три из которых были veteranorum. Четырнадцатый легион, особенно прославившийся своими подвигами в Британии под командованием Светония Паулина, был выбран Нероном для экспедиции, которую он задумал незадолго до своей гибели, и это предпочтение еще больше подняло дух его солдат, а их привязанность к Нерону переносилась на Отона. Эти четыре легиона, выслав вперед отряд в две тысячи человек, двинулись в путь, но медленно. Спор был решен до их прибытия.

Покидая Рим, Отон, казалось, оставил в нем вкус к роскоши и удовольствиям. Облаченный в железные доспехи, он шел пешком во главе войск, покрытый пылью, небрежный в одежде, совершенно непохожий на прежнего себя [17]. Он умел быть тем, кем требовали обстоятельства и нужда его дел.

Вначале фортуна благоволила Отону и подавала ему лестные надежды. Его флот, хотя и очень плохо управляемый, подчинил ему все морское побережье Лигурии и Нарбонской Галлии. Как я уже говорил, командовали им трибун и два центуриона. Солдаты, плохо соблюдавшие дисциплину, заковали трибуна в цепи. Один из центурионов не имел никакого авторитета; другой, по имени Суедий Клемент, не столько командовал войсками, сколько угождал им. Но если он был более способен развращать, чем поддерживать порядок, то, с другой стороны, отличался храбростью и страстным желанием отличиться.

Флот, где солдаты были хозяевами, не мог не вызывать странных беспорядков. Продвигаясь вдоль Лигурии, они повсюду высаживались и вели себя так, что их никак нельзя было принять за национальные войска, патрулирующие берега своей родины. Это были враги, чинившие всевозможные насилия. Они грабили, опустошали, предавали всё огню и мечу, и разрушения были тем ужаснее, что против них никто не оборонялся. Поля были полны богатств, которые дарит земля, дома стояли открытыми. Жители вместе с жёнами и детьми выходили навстречу солдатам с полной уверенностью, внушённой мирным временем, и встречали ужасы войны. Ни одна область не пострадала сильнее, чем Приморские Альпы [18], которые Марий Матур, управляющий этой территорией, попытался защитить с помощью набранных им горцев. Но регулярные войска без труда рассеяли толпу варваров, не знавших никакой дисциплины, равнодушных как к славе победы, так и к позору бегства. На бедной нации нечего было пограбить; даже пленных взять не удалось, ведь эти проворные люди одним ловким прыжком взбирались на вершины гор. Победители обрушились на город, называвшийся тогда Альбиум Интемелий, а ныне – Вентимилья, и утолили свою жадность за счёт несчастных жителей.