Полная версия
Открытая рана
Начальник розыска со вздохом кивнул. Он уже примерно представлял, из какой я организации, из-за чего весь шум-дым и скандал. И еще знал, что наши сотрудники редко появляются под своими именами.
У меня и правда целая пачка документов прикрытия – на любой вкус. И от областного управления МГБ, и от уголовного розыска, и от всяких гражданских контор типа Моссовета. И все на разные имена и фамилии. Потому как в отделе «К» МГБ СССР все мы сплошь засекреченные. И под своими данными светиться – это нам не надо, это нам лишнее. Это нам во вред.
– Ну пусть будет так, – покорно согласился начальник уголовного розыска. – Значит, товарищ капитан Петров.
– Именно.
– А я старший лейтенант Антипов. Зовут Кимом. В общем, приятно познакомиться.
– Думаю, поработаем вместе на славу, – широко улыбнулся я.
– Слава опера – в отмене ранее наложенного взыскания. – Антипов прищурился, почесал рукой подбородок, и я заметил, что на правой его руке не было мизинца. И еще этот шрам на лице.
– Довелось повоевать? – полюбопытствовал я.
– С сорок первого без единого ранения в артиллерии. А в Польше на засаду польской Армии Крайовы налетели. Уже в июне сорок пятого. После Победы.
– Да, эти твари знатно нагадили. Порой хуже фашиста были, – посмурнел я. – Что они, что бандеровцы одним миром мазаны.
– Тоже воевали в тех краях? – кинул на меня заинтересованный взгляд Антипов.
– Можно сказать и так. Только война у меня немножко другая была. Из тех, которые не кончаются.
– И вечный бой, покой нам только снится, – процитировал Антипов не слишком любимого официозом, но все же не запрещенного Блока.
Свой человек, сразу видно. Я чувствовал нутром тех, на кого можно положиться в окопе и в атаке. Ощутил в нем родную душу. Сработаемся. Да и Александра Блока я тоже люблю.
– Давай уж на ты, – предложил я.
– Как скажешь, капитан Петров.
– Что вообще по этому делу думаешь?
– Сейчас, – начальник угрозыска направился к массивному железному ящику. Матюгнулся, когда ключ заел и не проворачивался. С третьей попытки все же провернул его. Вытащил из недр стального чудища толстую папку и положил передо мной. «Уголовное дело № 333197/1950».
– Держи. На толщину не смотри. Половина документов – это осмотр места происшествия, рапорта и отписки, допросы ничего не знающих, объяснения ничего не видевших, – честно признался он. – Зацепок пока не нашли… Скажи как на духу – пострадавший ведь из ваших, из секретных мыслителей? Иначе чего такой кипеж?
– К делу не относится, – отмахнулся я.
Обсуждать это не могу, а начальник розыска и так все понял. Так давят по рядовому в принципе преступлению, или когда кто-то из власть имущих задет, или когда речь о государственных интересах.
– Хочешь мое мнение? – спросил Антипов.
– Еще как, – произнес я, хотя уже знал, какое оно будет.
– Зря время тратишь. Обычная мелкая уголовщина. У нас вообще места такие стремные. Сам понимаешь, Завод. – Слово завод он произнес с уважением, так сказать, с большой буквы. – Постоянно окрестности вычищаем, патрули пускаем, личным сыском работаем. Берем и шантрапу, и гоп-стопников опытных. Месяц-другой затишье, а потом опять.
– Плохо работаете.
– Ну покажи нам, как работать хорошо. Мало нас. Вон весь розыск – я и еще три человека. А территория приличная.
– Старая песня. Нас мало, бандитов много.
– Вот именно… Это обычная шантрапа отметилась. Надо меньше с этой швалью цацкаться. Как ни задержишь кого – тут же профком, местком, поруки. А сволочь – она на то и сволочь, что прощенная сволочь наглеет и считает, что ей все дозволено.
– И не поспоришь, – кивнул я. Насмотрелся на такое на Украине, когда прощали тех, кого прощать нельзя.
– Для меня что фашист, что уголовник – один черт. Они созданы, чтобы жизнь советскому человеку портить. И по большому счету, разговор с ними тоже должен быть один – или в расход, или в плен. А то привыкли им сопли вытирать.
– Ты уверен, что гоп-стоп обычный?
– На девяносто девять процентов.
– Один процент – это очень много.
– Даже два процента. Обычно на Базарном переулке не шалят, он рядом с немецким кварталом. Там освещение, патрули чаще бывают. И бузить там стремно, все же не родные бараки и овраги у Яузы. А тут забрели, сволочи… Нашу местную шантрапу мы тряхнули. Кое-кто в камере посидел. Попутно несколько висяков подняли – две кражи и пару грабежей. Но никто на твоего не колется.
– Значит?..
– Или залетные. Или кого-то из близлежащих районов занесло. Место такое, считается нейтральным. И никто там постоянно не ошивается – так, набегами бывают все, кому не лень. Значит, район поисков расширялся до неизвестных пока пределов.
– Что предлагаешь?
– Соседи уже сориентированы, и, думаю, стараниями твоих коллег накачали их прилично. Так что работают добросовестно. Ну а у нас… Будем и дальше контингент прессовать. Что-то да проявится. Территорию потопчем ножками.
– Я в деле! – азартно воскликнул я.
– Тебе-то зачем в эту грязь опускаться? – удивился Антипов. – У тебя кабинет. Вон машина служебная. По пивнухам, притонам шариться – это не ваше.
– Мое, мое. Пошли.
Начальник розыска посмотрел на меня искоса. Хоть вроде и приняли друг друга за своих, но ему постоянный соглядатай из нашей конторы явно в тягость. Да еще к оперативным материалам угрозыска у меня полный допуск.
– Да не куксись, – хлопнул я ладонью по столу. – Помогу чем могу. Да и вообще я везучий.
– Вот это хорошо, – на полном серьезе кивнул начальник уголовного розыска.
Любой оперативник знает, что раскрытие – это на треть кропотливая работа, а на две трети – оперская удача.
Антипов посмотрел на циферблат своих наручных часов – массивных, немецких, судя по всему, трофейных, – и выдал ближайший план:
– Пятнадцать двадцать. Сейчас и начнем. Но только запасись терпением, товарищ чекист. Это варьете с вульгарными плясками и боевым бубном не на один день…
Глава 4В мероприятиях помимо меня с Антиповым были так или иначе заняты практически все оперативники и участковые отделения милиции. Объем работы оказался неожиданно большим.
Возразить местные стражи порядка мне не смели, но радости от сотрудничества не испытывали. Все шептались за моей спиной, что маются чепухой из-за плевого дела. А ведь другую работу с них никто не снимал.
Работы у них действительно было немало. Освобождался контингент из колоний, за ним надо присматривать. Серия квартирных краж зависла. Разбой. Ножевое ранение. Убийство еще с прошлого года – пьяная ссора, но фигурант куда-то отчалил, и дело числилось в висяках. Еще зависло убийство трехлетней давности – перестреляли семью военнослужащего из трех человек в ходе разбоя. Троллейбусные маршруты затерроризировали карманники. Одну их бригаду местные оперативники совместно с сотрудниками МУРа сняли месяц назад – там были матерые «выпускники» факультета карманной тяги института имени Воровского. А сейчас шарят по карманам малолетки с детдома имени Антонова-Овсеенко, которых в народе прозвали «антоновцы». Двоих повязали, но их таких еще немало «работает».
«Мы не сеем, мы не пашем,По карманам мы колпашим…»А тут я с этим несчастным гоп-стопом, на который необходимо бросить все силы.
– Давай заглянем на Инвалидку, – предложил Антипов с утра пораньше.
– Ты у нас рулевой, – хмыкнул я.
– Только держись плотно за мной. И присматривай за карманами…
Местный блошиный рынок в народе назывался инвалидным, а пару лет назад его официально поименовали колхозным. Здесь стали чинно торговать продуктами и прочими дарами советской деревни, но мелкие шустрые торговцы никуда не делись. Рядом с дощатыми павильонами и прилавками, с торговыми рядами, меж бочек с соленой капустой и мочеными яблоками, висящими на крюках мясными тушами толкались и суетились люди – неистребимая вечная порода тех, кто хочет что-то продать подороже и купить подешевле.
Когда весной 1945 года я впервые в жизни приехал в Москву, мне показалось, что она сплошь состоит из этих толкучек. Послевоенная разруха и нищета. Продовольствие по карточкам. В коммерческих магазинах было все, но по таким диким ценам, которые работающему человеку недоступны. Вот и спасались москвичи этими толкучками. Нужны тарелки-вилки, тулуп, папиросы, сало и картошка – иди на толкучку. Тогда там было очень много трофеев, привезенных из Германии, которые меняли на еду. Голодно было первые два послевоенных года – и в деревнях, и в городах.
С того времени перемены произошли просто волшебные. Карточки отменили. Кооперативные и государственные магазины наполнились товарами и едой, притом по доступным ценам. Зарплаты растут, цены падают. И толкучки стали уходить в прошлое. Но, конечно, не до конца, цепляясь за город своими когтями, не желая отступать. Во многих местах они все еще манили людей очень уж широким ассортиментом и дешевизной. Заодно являлись центром притяжения разных криминальных элементов – спекулянтов, торговцев краденым, карманных воров.
Бьют по ушам призывные крики:
– Дешево, ложки, мельхиоровые. Дешевле не будет!
– Продам часы. Хорошие. Немецкие. Наручные.
Сколько же барахла – прям глаза разбегаются. Вон бидон для керосина. Тут же и труба самовара. Посуда, старые часы с кукушкой, прищепки, тяжелый утюг, перочинный ножик, меховая шапка и войлочные тапочки. Да, тут можно найти все, что душе угодно.
Меня настолько закрутило, завертело в этом водовороте, что голова кругом пошла. Но Антипов ощущал себя здесь как рыба в реке. Только и успевал плавниками водить, менять направление и высматривать добычу. Вот и сейчас свернул быстро направо и уже тащит за шкирку из закутка между рядами низкорослого шкета-дистрофика лет пятнадцати.
– Пустите, – привычно, определенно не в первый раз ныл шкет.
Под заплатанной матерчатой курткой на груди он аккуратно держал пару голубей.
Москва не исключение – как и в любом городе России, в ней полно голубятен и голубятников, чуть ли не в каждом дворе. Никогда не понимал такую радость, но всегда принимал как данность. Голубятники были какие-то опасно увлеченные люди. Голубей покупали. Перепродавали. Крали. Притом воров за такое дело от избытка чувств запросто могли убить. Все же не кошелек какой-то украл, а голубя!
– У пакгауза натырил? – еще раз встряхнув пацана, осведомился Антипов.
– Дяденька милиционер, – захныкал пацан. – Мое это. Сам, можно сказать, воспитал.
– Что ты врешь, Чапа? Я же тебя знаю. Сам ты только воруешь.
– Мое. Пусть докажут, что их, – заныл Чапа.
– Вот сейчас отдам тебя пацанам с пакгауза, и разбирайтесь сами, – мстительно улыбаясь, произнес Антипов.
– Не надо!
– Ну тогда быстро говори – пока здесь крутишься, такие вещи никто не предлагал? – Начальник розыска описал, что стянули у потерпевшего Ленковского.
Пацан нахмурился. Потом сказал:
– Да ручками с перьями тут каждый второй торгует. Хлопком выбьют у ротозея из кармана, и сюда. А вот портфель – не, не видел такого. Я бы запомнил.
– Кто у Базарного переулка на гоп-стоп мужика взял?
– Не слыхал! Вам лучше знать!
– Поговори мне еще. Кто вообще там толкается?
– Не знаю!
– Залетные, ворье, шпана – видел кого?
– Нет!
– Чапа, не зли меня…
– Ну «пять бараков». В ближнем к железке, на втором этаже, у Петровича его кореша из тюрячки уже неделю не просыхают. Их и спросите.
– Петрович – это Гвоздь?
– Он, буржуй… А больше ничего не знаю.
– Портфель или ручку увидишь – свистни. И не дай бог кто-то мне об этом скажет раньше тебя. Ты понимаешь?
– Да понимаю я. Отпустите уж! Мне голубями торговать надо…
Уже третьи сутки мы с Антиповым обшариваем прилегающие к Заводу территории, а также весь остальной район. Разговоры, разговоры. Такова работа угрозыска – ходить и спрашивать в надежде наткнуться на то, что ищешь.
И вламываться на малины и в притоны. Чем мы и займемся сейчас по информации Чапы.
Антипов взглянул на часы:
– Одиннадцать. Шкет сказал, они там весь день квасят. Пошли?
– Пошли, – кивнул я.
Бывают сумасшедшие дома, где кавардак и дичь. А бывают сумасшедшие дни, когда то же самое, что и в сумасшедших домах, – кавардак и дичь, но только на воле и плотно спрессовано по времени.
Вот сегодня и выдался такой день. Правда, я еще не представлял, насколько он сумасшедший.
– Тогда вперед, к «пяти баракам», – призывно махнул рукой Антипов, сейчас сильно напомнивший вождя мирового пролетариата на броневике – лысый, в кепке и рука указывает путь. Э, что-то меня не туда понесло. Хорошо, что партийные органы мысли пока не читают…
Глава 5Этот город переполнен самыми разными звуками.
– Берем! Старье берем! Все берем! – требовательно кричит обходящий дворы татарин-старьевщик.
С другой стороны ему как-то уныло, будто из-под палки, нараспев вторит точильщик:
– Точу ножи, ножницы!
Во дворах стук и победные крики – это доминошники радостно колотят костяшками по врытым в землю дощатым столам, забивая козла.
Вечером то с одной, то с другой стороны зазвучат патефоны, а на танцплощадке в парке закрутятся фокстроты и танго.
– Ура! Падай, ты убит!
– У меня граната! Получи!
Это носятся после школы по улицам вездесущие пацаны с деревянными самодельными автоматами, играя в войну, – самые несчастные выступают за фашистов. Мальчишки побольше сражаются в ножички и пристенки.
Звон и стук долгожданного трамвая, отчаянные крики людей, которые с трудом утрамбовываются в него:
– Надави сильнее!
– Дышать не могу!
– А ты выдохни!
Обычная жизнь обычных московских закоулков и окраин. Наши охотничьи угодья.
Господи, вроде всего лишь одно отделение милиции, а на территории его обслуживания такое количество всяких закутков, злачных мест, жилых зданий. Это Москва в миниатюре. Здесь и деревянные единоличные строения. И добротные новые дома с горячей водой. И двухэтажные особняки со сквозными дворами, голубятнями, дровяными сараями и подвалами. И парк, и толкучки. И железнодорожная станция.
Вот и те самые «пять бараков», где живет пролетариат с Завода и примазавшиеся к нему. Дома кирпичные, добротные, бараками считаются потому, что там коридорная система – из конца в конец здания идет один коридор с множеством дверей. Один сортир на этаж, зато в теплом помещении, а не на улице. Плинтусы обиты медью, чтобы крысы не прогрызали дырки.
Мы останавливаемся перед одной из таких дверей. Прислушиваемся. Из-за нее доносится приглушенная и грустная мелодия Глена Миллера. Сменяется музыкой Дюка Эллингтона. Одно время было полно трофейных пластинок с этими музыкантами. Вот и тут крутят трофейные пластинки.
– Стиляги, – хмыкнул Антипов.
– Буржуазная культура, – поддакнул я.
Да, таковая распространена, не поощряется вследствие борьбы с космополитизмом, но и особенно не преследуется. И кто же там так культурно разлагается?
– Начинаем. – Антипов колотит ладонью по двери: – Открывай, Гвоздь!
Не дождавшись должной реакции, молодецким ударом ноги вышибает дверь.
В тесной комнатенке праздник. Стол накрыт богато. Водочка «Столичная», крабы, краковская колбаса, соленья. Пир горой. За столом компания маргиналов в количестве трех синих от татуировок особей мужского пола и двух дам облегченного поведения. Еще почти что трезвые. Как они все сюда набились?
– Ну-ка встали все к стеночке, – велит Антипов, с порога оглядывая не слишком благородное собрание. – Плохо доходит?
Компания обреченно выстраивается вдоль стены. При этом хозяин подавляет даже робкую попытку своих товарищей начать качать права:
– Делай, что говорят. Это Антипов!
Двое из присутствующих со справками об освобождении – только что вернулись из мест не столь отдаленных. По этому поводу и праздник.
Один все же возмущается:
– Ничего же не сделали. Просто к корешу зашли. На огонек залетели, как мотыльки. И вот пожалуйста, нарвались.
– В отделении разберемся, – заверяет Антипов. – Строимся – и на выход.
Послушно, руки за спину, маргиналы тянутся на улицу. Транспорта у нас нет, так и провожаем до отделения – строем. Хорошо еще тут недалеко.
Там быстрый опрос по заготовленному заранее списку. Нужно отметить, что давил Антипов уголовников мастерски. Я тоже умелец не из последних в этом деле, хотя сейчас немножко форму и растерял при общении с научной общественностью. Да и раньше сталкивался все больше с отпетыми бандитами, убийцами, диверсантами и саботажниками, с чудовищным отребьем. Начальник розыска же виртуозно разводил на разговор именно уголовную шушеру, легко перегружая их и так недалекие умы их же правилами, понятиями, законами, запутывая, загоняя в тупик. Ну что, молодец. Человек на своем месте.
Отработали этих доставленных. Нет, к нашему делу они отношения не имеют. Но дали наводку на катран. Там всякий залетный народец в картишки перекидывается.
– Вечерочком туда нагрянем, – говорит Антипов. – Составишь компанию?
– А куда я денусь. Только позволь позвонить домой.
Я набрал номер с трудом – диск на черном эбонитовом аппарате постоянно заедал. Как контрразведчику из Проекта, мне установили в квартире телефон – даже по нынешним временам победной поступи городской телефонизации роскошь несусветная, так что Антипов посмотрел на меня с уважением.
Телефонную трубку взяла Анна, которая уже пришла со своей работы в школе.
– Анюта, сердце мое, тут такое дело. Знаешь…
– Знаю, – сухо произнесла моя благоверная. – Тебя сегодня не ждать. И билеты в кино выбросить в мусорную корзину. Кинофильм, кстати, «В мирные дни» – про твоих любимых шпионов.
– Билеты, билеты, – поморщился я как от зубной боли. – Ну сходи одна.
– Да я все время одна… И ведь, дура, уговорила соседку с Настей посидеть.
– Анют, служебная необходимость. От меня не зависит.
– Я понимаю. Служба… Ну служи, Ванюша. А я в кино пойду. На шпионов. Одна.
Запиликали гудки.
Я вытер пот со лба. В кино она собирается. У нас тут такое кино, что ни один режиссер не снимет. Поэтому я и не особый любитель этого важнейшего из искусств – сама моя жизнь гораздо напряженнее и куда веселее, порой до икоты.
Антипов понимающе произнес:
– У меня то же самое. Женщины требуют, чтобы мы любили их больше, чем работу.
– А мы…
– А у нас это никак не получается…
Глава 6Пистолет ТТ в моей руке привычно рявкнул. Отдача. Пуля начала свое смертельное движение. Ну что, пошло веселье со стрельбой! Закономерное завершение сумасшедшего дня!
Но обо всем по порядку…
Когда мы шатались по улицам и переулкам, мне пришла в голову мысль, что к Москве я так и не привык. Она давила, стискивала. Здесь порой так трудно дышать. Душа все время рвется на простор. Вместе с тем теперь я сцеплен с этим городом намертво. Кажется, нет такой силы, чтобы разорвать возникшую связь.
Воздух в столице наэлектризован энергией гигантских задач. Я ощущал, что именно здесь находится какой-то сакральный центр, где решаются судьбы всего мира, где строится образ будущего, где сходятся гигантские силы. И именно здесь так нужны те, кто умеет защищать и оборонять все это. Я чувствовал здесь сопричастность с великими делами. С такими, как Проект.
Вместе с тем, конечно, Москва еще и просто огромный город – административный, промышленный, полный добродетелей и низких пороков. В нем живет, страшно представить, уже почти пять миллионов человек. И это город не только помпезных проспектов с великолепной архитектурой, высоток и дворцов, с упорядоченной чистотой и энергичной степенностью. Все же здесь куда больше рабочих окраин, районов бараков, где царят свои законы – порой патриархальные, а местами и уголовные. Все так же, как и в любом другом городе. Только вот масштабы.
Здесь все огромно. Заводы размером с город. Жилые районы размером с иную область.
Я не настолько хорошо знал этот город, его ловушки и опасности. И просто терялся здесь. Это не мои родные западноукраинские леса. А вот Антипов был просто лоцманом в этом бушующем море. Особенно на территории обслуживания, где он знал, кажется, каждый подвал и скамейку, не говоря уж о притонах и местах скопления антиобщественного элемента.
Ему бы экскурсоводом работать. Только и успевает кивать – там брали вора-домушника, он прокусил оперативнику ногу. А вон там в сорок первом году взяли ракетчика – немецкого агента, обозначавшего сигнальными ракетами цели для бомбежки. Там хранили краденные с Завода листы металла. А там барыга жил, его воры прирезали, польстились на тайник.
– А вон дом – там постового милиционера застрелили, – показывает начальник уголовного розыска на подъезд давно не ремонтировавшегося кирпичного трехэтажного дома. – Проверял документы у подозрительного гражданина. Тот бросился бежать и заскочил в подъезд. Наш следом – и тут же схлопотал пулю. Когда в дверь подъезда входишь – ты для того, кто там затаился, мишень. Сколько наших ребят вот так положили. Мы потом инструктировали – следом за бандитом не идти. Перекрывать выходы. Ждать подмогу. Именно так Рыжего два года назад брали. Заблокировали. Пустили собаку. Он ее уложил и сам застрелился. Жалко пса. Но так бы сотрудника убил… Эх, до сих пор стреляем, но куда меньше…
Конечно, грустно смотреть на город с такого неказистого ракурса – со стороны выгребной ямы. А ведь большинство людей живут совершенно нормально и полноценно. Ходят на работу, в театры, кино и клубы. Занимаются детьми. Но именно они нам сейчас неинтересны. Нас ждет заброшенное отдельно стоящее бомбоубежище около станции. Тот самый катран – притон для карточной игры. Там обильно татуированные игроки мусолят карты.
Мы спускаемся в бомбоубежище по мокрым ступеням. Тяжелая дверь распахнута и никогда не закрывается, тусклая лампочка светит под потолком. Идет азартная игра, и никого больше здесь не ждут. А тут мы пришли с приветом, рассказать, что солнце… нет, еще не встало.
Я и рта не успеваю открыть, а в мою сторону уже летит бутылка. Приходится ловко уворачиваться.
Увернулся. Реакция все еще хорошая.
– Замерли! Милиция! – Я выстрелил для острастки из своего старого доброго ТТ в деревянный щит, прислоненный к стене, – так, чтобы пуля не срикошетила и не задела нас самих.
Подействовало. «Клиенты» застыли, как изваяния. Больше никто не рыпается.
– На пол! – заорал я. – Или стреляю на поражение!
Что такое стрельба на поражение, эти субъекты представляют отлично. Безропотно разлеглись. Чтобы они не уснули, мы с Антиповым награждаем их пинками и тумаками от всей широты нашей чекистской души, не обращая внимания на завывания:
– Прости, начальник! Обознался!
Нормальная повседневная милицейская работа. Обычный человек на ней свихнется за пару дней, а для меня вроде и ничего. На Украине и похлеще карусели крутились.
– О, Куркуль! – обрадованно развел руками Антипов, разглядев задержанных в количестве пяти отпетых особей, когда мы их, прилично помятых, поставили на ноги и расставили в ряд вдоль стены. – Только вчера на тебя ориентировка пришла. Ты на лыжи встал и оставил места отбывания заслуженного, заметь, наказания.
Квадратный, почти лысый Куркуль зло посмотрел на него и потупил глаза.
– Вот только не пойму. Чего ты рванул? Тебе два месяца чалиться оставалось.
– Да на ножи суки правильных воров поставить хотели, – пожаловался на несправедливость судьбы беглец. – Там столько народу полегло. Потом вертухаи шмаляли по всем подряд. Я и ушел в суете.
– Ну готовься теперь обратно.
– Не, я в сучью зону не пойду! Лучше руки на себя наложу!
– Да не ко мне вопрос…
Сдали картежников в отделение. Отработали.
Давно стемнело. Неужели на сегодня этот дурдом закончен? Но главное не то, что он закончился, а то, что результата опять нет.
Я еще успевал на трамвай. И двинул домой, к Никитским Воротам.
А там жена, все же сходившая в кино одна, привычно дулась и принялась упрекать меня в бездушии и пренебрежении семьей. Я привычно отбрехивался. Дочка привычно спала. Но все это было для меня каким-то фоном. Все мысли у меня были о недоделанной работе.
– Все-таки черствый ты, чекист, – выдала мне зло Аня.
Я только рассеянно кивнул. Со всем согласен. Я черствый. Я чекист. И утром мне опять на территорию – пахать за уголовный розыск. Отработка криминального элемента продолжается.
Подустал я что-то от мерзости бытия. За эти дни передо мной прошла галерея совершенно гнусных личин. То ли Ломброзо, автор учения о соответствии преступных наклонностей убогой внешности, был прав, то ли весь этот контингент жизнь так потрепала, но один другого краше. Фиксы, небритые рожи, низкие лбы, выступающие нижние челюсти, иногда цепкий, но чаще тупой взгляд. Да, это явно не играющие мышцами красавцы физкультурники с демонстрации на 1 Мая, а будто какой-то другой биологический вид. Только один сахарно-смазливый попался, хорошо одетый и с манерами, да и тот мошенник.
