Открытая рана

Сергей Зверев

Открытая рана

© Зверев С. И., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *Глава 1

Михаил Ленковский, худой, высокий, нескладный, стоял, пошатываясь. Он был сильно избит и на ногах держался с трудом. Но сломлен не был. Его плечи были расправлены, голова гордо поднята, взгляд с вызовом устремлен вперед, на врагов.

Рядом с ним покачивался под порывами ветра на ветке труп председателя сельсовета. Беднягу бандиты вздернули первым, по легкому варианту, даже не особо издеваясь, а просто мимоходом, сделав грязную, но такую нужную для них работу. Основную программу боли, унижений и жестокости главарь надрайонной Безпеки ОУН приберег именно для учителя. Вообще, этот отпетый националист испытывал загадочную слабость к работникам народного образования. Их он всегда приканчивал с особой свирепостью, за эту странную привычку и заслужил кличку Профессор.

В мае Профессор заявился в сельский клуб, на танцы, со своей боевой группой. Расставили всех по стеночкам. После чего на глазах у онемевших от ужаса людей воткнул нож в живот молоденькой учительнице, прибывшей за неделю до этого по комсомольскому направлению из Ленинградской области. А потом, с кряхтеньем и видимым трудом, отрезал ей голову.

В этот 1946 год на Западной Украине под нашими ударами бандеровцы забились в глушь лесов, разбились на мелкие группы и от бессилия изменить ситуацию свирепели все больше, являя миру невероятные примеры жестокого озверения. И Профессор старался вовсю, реализуя лозунг отцов-основателей Организации украинских националистов: «Наша власть должна быть страшна».

В июне он посетил еще две школы. Ему сам процесс уничтожения учителей доставлял какую-то извращенную, гнусную радость – это было торжество средневекового мракобесия и кровожадности над лучиком надежды, который являли собой в этих местах педагоги, призванные учить детей доброму и вечному.

Вот и сейчас в селе Нижние Шатры группа Безпеки под предводительством Профессора захватила в плен председателя райсовета и местного школьного учителя. На месте убивать их не стали, решили растянуть удовольствие. Повели в березовый лес неподалеку от села, где как раз имелась подходящая полянка со стройными березами и уютно журчащим ручейком. Идиллический пасторальный пейзаж, как на картинах Ивана Шишкина. Прекрасное место для казни.

– Покайся, враг Украины. Легко умрешь, – весело и нервно хохотнул Профессор, и по его тону было понятно, что он врет и глумится. – Если хорошо покаешься. Искренне. И громко, на коленях!

Учитель не ответил ничего. У него не было шансов. Не было надежды. Осталась одна гордость, не дававшая ему согнуться. Он был уже мертв и отлично знал это. Единственное, что мог, так это уйти с честью. Чтобы в памяти людей Михаил Ленковский остался не сломленным.

Мы почти успели. Но не совсем. Председателя уже не спасти – он болтался на дереве. Но учитель был еще жив. С ним вышла заминка. Ведь казнь для него припасли особую, по заветам предков – сгибаются два дерева, привязывается к ним человек, а потом стволы отпускаются, и жертву разрывает на части. Несмотря на сложности осуществления, бандеровцы этот вид казни практиковали достаточно часто. Для тех, кого особенно ненавидели. Единственная трудность – требовалось время на подготовку. И вот именно этого времени не хватило Профессору, чтобы доделать черное дело и уйти.

Появились мы неожиданно и стремительно. Все же почти пять лет я бегал с оружием по этим лесам, наработал соответствующие навыки выживания и охоты, включающие неожиданные появления, стремительные броски и атаки. Да и ребята в моей конспиративно-разведывательной группе подобрались под стать, лесом ученые, в перестрелках опаленные.

Троих лесных нелюдей, поднявшихся из схрона, как нечистая сила, для свершения мерзостных злодеяний, мы положили сразу и наглухо – короткими автоматными очередями. Профессор же остался жив – я ему прострелил ногу и плечо. И теперь он, подвывая, стоял на коленях.

Нередко идейное бандеровское отребье принимало свою участь стойко – они будто принесли клятву служения смерти, так что и свою, и чужую погибель воспринимали как нечто естественное, неизбежное и даже желанное. И боль терпели стойко. А вот кровавый палач и конченый маньяк Профессор был из другого теста – он все пытался целовать нам руки и сапоги, вымаливая жизнь.

Конечно, мне надлежало довести его до ближайшей деревни, оказать там медпомощь, вызвать из райцентра подкрепление и доставить задержанного в каземат. После чего допрашивать, допрашивать и допрашивать, вытягивая явки, связи, схроны, пособников. Но у меня на глаза будто красная пелена опустилась. Эта мерзкая тварь своими «подвигами» сорвала во мне предохранители. Первый и последний раз я пошел на поводу у собственных чувств и поступил вопреки интересам службы. Просто не мог оставить эту мерзость топтать землю.

Отступив на пару шагов, я поднял ствол моего АС-44 – автомата Судаева – и разрядил в бандеровскую сволочь остатки магазина. Переведя дыхание, оглядел свою группу.

Это был серьезный должностной проступок. Доложи кто-нибудь, что оперуполномоченный ОББ НКВД угрохал важный источник информации, – и последствия могут быть если не фатальные, то неприятные.

Мои парни сделали вид, что смотрят в другую сторону. Ведь летний день такой пригожий. Птички в небесах летают. Лиса прошуршала, махнув хвостом. Благолепие. Просто нет времени обращать внимание на то, кто, кого и за что пристрелил.

Так что никто меня не сдал – команда у меня была сплоченная, друг за друга горой. Но урок этот я запомнил и больше себе такого не позволял.

Спасенный учитель Ленковский тогда только и произнес что-то типа:

– Спасибо вам, товарищи.

После чего сгорбился. Присел на корточки, прислонившись спиной к стволу березы. Из него будто вытащили стальной стержень. Он огляделся осторожно окрест, лишь мазнув вскользь своим взором по телам врагов. В его глазах блеснули слезы.

Я прекрасно понимал его состояние. Он уже попрощался с этим миром. И его стойкая гордость последних минут отняла у него все силы. Теперь он возвращался в такую прекрасную жизнь, как будто заново впитывая цвета, чувства, красоту. Он был жив. И это было счастье. И вместе с тем он продолжал терять своих друзей, соратников, что гнуло его к земле.

После этого мы с ним не сталкивались. Я только видел его личное дело, когда знакомился со всеми сколь-нибудь значимыми фигурами Проекта. И вот в апреле 1950 года встретились лицом к лицу в одноместной палате госпиталя Первого главка.

В воздухе витал неповторимый, туманящий душу и отдающийся слабостью в коленях больничный запах. Это был запах беспомощности, отчаянья и надежд. И запах скорого приговора, который тебе объявят, – финал ли настал, или ты еще покоптишь небо, радуя мир своими добрыми и злыми делами.

Ленковский лежал на белых простынях, и сам был белый, с перевязанной головой и уже сходящими синяками на лице, принявшими желтый цвет. Он выпрямился, присел, когда я зашел, и локтем неуклюже задел стоящий на тумбочке рядом с кроватью закрытый пузырек. Тот со стуком упал и покатился по полу.

Я внимательно посмотрел на бывшего учителя. Не так много времени прошло между нашими встречами – всего четыре года. Но будто пропасть пролегла. И страна уже жила по-другому. И город у меня другой – Москва. И дела совсем иные. А вот Ленковский все тот же. Разве что заматерел и стал куда более солидным. Но как и тогда – избитый, гордый и упрямый. Будто схлопнулись две точки на временном отрезке наших судеб, явив мистическим образом повторение обстоятельств и событий. Вот только сейчас я выступал не в роли отважного спасителя, а скорее въедливого следователя, устанавливающего картину происшествия, причины и, что самое главное, возможные последствия.

– Ну что, больной. Помните меня? – с улыбкой осведомился я, присаживаясь на табуретку рядом с койкой.

Он посмотрел на меня внимательно и с внутренней болью. Встряхнув головой, с каким-то вызовом воскликнул:

– Нет!

– Нижние Шатры. Березняковский лес. Профессор. Казнь председателя сельсовета.

– Не помню. Ничего не помню. – Он зажмурил глаза, будто надеялся, что я исчезну.

А вот это было совсем плохо.

– Что вообще помните? – продолжал напирать я. – Свое место работы? Должность?

– Я… Лаборатория… Точно, лаборатория.

– Какая?

– Не помню.

– Имя свое хоть помните?

– Михайло Ленковский.

– Где родились?

– Львовщина?.. Да, кажется, так.

– И это все? – Возникшее у меня беспокойство теперь переходило в сильную досаду.

– Еще что-то урывками всплывает… Деревня у Львова. Голод… Брат… Разлуки. Разлуки…

В миру теперь Михайло Ленковский числился Михаилом Александровым. Он относился к так называемой авангардной сотне Проекта – так именовали мы основных специалистов, на которых и держится все. Многие из них вместе со всеми правами и обязанностями получали и другие имена – для внешнего мира. Зачем вся эта путаница? Потому что иначе нельзя. Потому что это Проект.

– А формулу Эйнштейна эквивалентности массы и энергии тоже не помните? – поинтересовался я.

– Как это можно не помнить! – искренне возмутился Ленковский. – Скоро первоклашки ее будут знать. Е равно эм цэ квадрат.

– Уже хорошо. Про нападение случаем не припомните?

– Нет! – вновь нервно воскликнул Ленковский.

Из коридора как привидение – весь в белом и бесшумно – возник вальяжный и степенный, щедро одаренный седой шикарной шевелюрой заведующий неврологическим отделением. Он укоризненно посмотрел на меня и сделал приглашающий жест – мол, пора и честь знать. Больному нужен покой.

– Выздоравливайте, Михаил Иванович, – пожелал я и покинул палату.

Завотделением пригласил меня в свой плотно заставленный стеллажами и шкафами кабинет. Предложил по русской традиции чаю, но я отказался. Рано чаи гонять.

– Что скажете о состоянии больного? – поинтересовался я.

– Состояние удовлетворительное, – проинформировал завотделением бодро. – Травмы не внушают опасения. Сотрясение мозга ближе к легкому, тоже для жизни не опасно.

– Как думаете по характеру травм – что хотели нападавшие? – Я решил выудить у него все меня интересующее. – Убить? Покалечить?

– Мне кажется, нападавшие просто стремились обездвижить его и вытряхнуть бумажник. Хотели бы убить – убили. Или покалечили бы – переломали ноги, руки.

– Вы говорите, сотрясение мозга легкое. Тогда почему он потерял память?

– Эх, молодой человек, – покачал головой заведующий отделением. – Голова – самое темное место у человека. Мы очень мало знаем о том, как она устроена и что ждать от травматического воздействия на нее. Тем более, насколько я знаю, пациент воевал и получал в свое время серьезные контузии. А отдаленные последствия контузий вообще непредсказуемы. Вот и наложилась старая травма на новую. Обе не смертельные, но память отшибло.

– Как такое возможно, черт возьми?!

– Мы почему-то в душе считаем, что мы и наша личность – нечто идеальное и законченное. На самом деле человек – это просто механизм по обработке информации. Такой мощный арифмометр. А механизмы имеют обыкновение ломаться. Сбоить. Мы слишком мало знаем об этом чудесном и непонятном механизме – и о том, как его ремонтировать и какой гаечный ключ подходит в определенном случае. Не понимаем, почему серьезнейшая травма головы проходит бесследно, а вроде бы небольшой удар отключает целые области памяти. И человек забывает, где он живет, как его зовут.

– Но свои формулы он помнит отлично.

– Профессиональные навыки выпадают из памяти в последнюю очередь. Хороший токарь, забывший и себя, и родных, у станка продолжает мастерски точить детали.

– Вы хотите сказать, что он способен работать? – задал я ключевой вопрос. – Как раньше?

– Ну о том судить его начальству. Но логика, реакция на окружающее, когнитивные способности – все осталось нетронутым.

– Уже хорошо. – Обнадеженный, я чуток воспрял духом.

В нашем деле каждый важен. И потеря такого специалиста, как Ленковский, конечно, далеко не катастрофическая, но достаточно болезненная. Потому что могут сдвинуться сроки испытаний «Астры-1», да и всего Проекта. А у нас каждый день на счету. Ведь именно этого дня в определенный момент может просто не хватить…

Глава 2

Я достаточно бодро барабанил по клавишам.

«Сов. секретно. Экз. ед.

Начальнику 2-го отделения отдела “К” МГБ СССР

Полковнику Белякову С. А.

Рапорт»…

После Украины и кровавой борьбы с бандеровцами работа на Первый главк – это, можно сказать, отдых, курорт, санаторий. Вербовка источников, которые не могут не вербоваться хотя бы по характеру служебных обязанностей. Прикрытие тонких мест в режиме обеспечения секретности. Пригляд за академическим народом и прочими причастными. Конечно, оперативные разработки, не без этого, притом многие весьма любопытны и важны – специфика именно нашего отделения. И бумаги, бумаги, бумаги. В невиданных доселе мной количествах.

Раньше даже не за каждого убитого бандеровца отписываться приходилось – уложили, оставили в лесу, пускай его там волки едят. А здесь на каждый чих – рапорт. На каждый вздох – отчет. Не скажу, что это лишено оснований. Бумага – дело нужное и важное, а порой и решающее. Но все же я постепенно становлюсь канцелярской крысой.

Притом все бумаги, как на подбор, грифованные, от «сов. секретно» до «особой важности». Вот и по нежным клавишам пишущей машинки своими массивными стальными пальцами потомственного кузнеца я теперь стучу вполне профессионально – натренировался. Конечно, разборка автомата у меня получается до сих пор куда лучше, но с такой канцелярщиной и с таким кругом обязанностей рано или поздно я вообще забуду, что это такое – пробираться по лесу, вламываться в бандитские схроны и ловить в прицел фигуру врага. Или не забуду? Вон врач утверждает что профнавыки не забываются. Надеюсь все же если не забыть, то отодвинуть их за ненадобностью как можно дальше. И еще надеюсь, что такая война, как на Западенщине, вот-вот закончится и для меня, и для всего нашего народа, воцарится тишь да гладь, и я буду заниматься всего лишь проверками режима секретности, а также интеллигентными шпионскими играми.

Итак, что надо изложить? Нападение на гражданина Александрова – новой фамилией Ленковского мы пользуемся даже в оперативных документах. В ночное время возвращался домой после работы, двигаясь от трамвайной остановки «Завод». Ему нужно было пройти метров семьсот через дворы, пересечь пару улиц, и он бы вышел к новенькому многоквартирному двухэтажному дому с покатой крышей в отстроенном немецкими военнопленными квартале. Там ему выделили однокомнатную квартиру – невиданная роскошь для одинокого человека, но для Проекта это было в порядке вещей. У нас ценили полезных специалистов.

Ходил он этим маршрутом без каких-либо проблем уже год. И тут вдруг нарвался… Обнаружен сотрудниками трамвайного депо в бессознательном состоянии. Денег, ценных вещей при нем не было. Данных, свидетельствующих о том, что имело место покушение на убийство или причинение тяжких телесных повреждений, не найдено. Вывод – обычный разбой. В тех местах, раскинувшихся вокруг моторного завода, где полно рабочих бараков и питейных точек, это не такая уж и редкость.

Я вздохнул, ощущая, как во мне просыпается рабовладелец. Эх, зачем вообще выпускать ключевых сотрудников Проекта в большой мир? Живут же многие из них в закрытых городах под чутким присмотром МВД и МГБ, не жалуются. А лучшая форма работы с научной интеллигенцией – шарашка. Такое закрытое учреждение тюремного типа, где созданы все условия для нормальной жизни и, главное, работы. Многим там даже нравится. Там они только делом занимаются и никто их не обидит.

Но понятно и ежу, что со всеми спецами такое не получится. Слишком много в Проекте задействовано лабораторий, институтов и предприятий, разбросанных по всей нашей бескрайней советской стране. Вот и работают наши подопечные в обычных городах, ходят по обычным улицам, живут пусть в неплохих, но тоже обычных квартирах. И попадают в обычные неприятности.

Так, ладно, довольно досужих измышлений, вернемся к рапорту. Итак, у потерпевшего похищено: авторучка с золотым пером, портмоне кожаное, портсигар серебряный. Это все ерунда. Безделушки. А вот эта штука посерьезнее – портфель, немецкий, дорогой, с серебряными застежками и выдавленной на коже фигурой орла. Это уже гораздо хуже. Когда похищают портфель у секретоносителя, всегда возникают неудобные вопросы.

Туча отползла в сторону, и мой тесный кабинет озарило яркое апрельское солнце. Весенняя хмарь отступала, призывая лето.

Я нервно повел плечами. С некоторого времени не люблю, когда солнце лупит открытыми лучами. Больше по душе низкие облака и серость. Почему? Есть причины.

Я встряхнул головой. Перечитал рапорт. Аккуратненько тонким пером и лезвием бритвы подправил опечатки. Поставил размашистую подпись рядом с подытоживающим бумагу «старший оперуполномоченный майор И. П. Шипов». Положил плод своих бюрократических усилий в бумажную папочку. Закрепил скрепкой. И отправился к начальству по безлюдным коридорам нашего двухэтажного особняка на Арбате.

Полковник Беляков, он же мой прямой и непосредственный начальник, сильно смахивает на бульдога. Такие же толстые обвисшие щеки, такие же мелкие глазки. И так же время от времени не прочь полаяться и вцепиться в загривок. Но все же больше прославился он едкой иронией, которой гвоздил подчиненных не хуже стилета – тонко, точно и порой достаточно больно.

Застал я его за любимым занятием – чтением газет. Он как раз углубился в статью об американских нравах.

«Сенатор Джозеф Маккарти, в начале года фактически объявивший охоту на ведьм, заявил, что более 200 сотрудников Госдепартамента Соединенных Штатов Америки являются коммунистами и им сочувствуют. Проводится активная политика жесточайших репрессий всех подозреваемых в сочувствии к коммунистическому движению».

Вычитав это, Беляков пребывал в фазе возмущения:

– Неймется им! Все коммунисты покоя не дают! Будь там столько коммунистов, сколько они насчитали, американцы давно бы отчитывались по урожаям в колхозах Алабамы!

– Да, нагнетают, – кивнул я.

– Капиталисты совсем обнаглели!

Это была его любимая фраза. На совещании мог сказать ее раз пять, и, хотя обнаглели капиталисты, но пропесочивал он нас.

– Ты присаживайся. – Он отбросил газету на свой широкий стол и тут же, позабыв о происках капиталистов и охоте на ведьм в США, углубился в изучение моего рапорта.

– Похищены бумажник, авторучка английская за двести рублей с золотым пером. Это он сам сказал?

– Ну как похищены, – смутился я. – Коллеги говорят, что эти предметы всегда были при нем. А когда его нашли – уже не было. Сам он ничего не говорит.

– Не говорит – это понятно. Непонятно, что думает, – изрек наставительно полковник – мастер всяких глубокомысленных изречений. – Как его состояние?

– Долго держать в госпитале не будут. Физически здоров. Если не считать проблем с головой.

– И как, велики проблемы?

– Место работы, адрес и знакомых вспомнить не в состоянии. Но формулы помнит. Может, и вернется к работе.

– Ну это как академик Циглер скажет. Будет ли польза от умственного инвалида? Он уже оборвал телефон. Говорит, что Ленковский ему нужен до зарезу.

– Без него никак?

– Процесс отрабатывают. «Астра» на подходе.

– Это все дело для врачей. А наша работа закончена. Пусть милиция теперь напрягается. Им холку надо мылить, почему граждане вечером по улицам ходить без опаски не могут.

– Милиция, милиция, – задумчиво протянул начальник. – Моя милиция меня бережет…

– Так точно. Пусть и дальше бережет. Надавим на них, чтобы с энтузиазмом рыли землю. Искали разбойничков. Они тут доки. А мы беречь Проект будем. Так? – испытующе посмотрел я на полковника.

– Так да не так. У тебя ведь совсем уж срочных дел нет? – ласково поинтересовался он.

– Как это! У меня командировочное на руках. Организация оперативного прикрытия нового объекта – Загорье, – начал перечислять я. – Агентурное дело «Супостаты».

– Там без тебя справятся. Разработка «Супостаты» вялотекущая, больше профилактическая. Там неожиданных поворотов быть не может.

Я уже понимал, куда он клонит.

– Товарищ полковник. С Ленковским – это обычная мелкая уголовщина. Нам что, заняться нечем?

– Вот как-то легкомысленно рассуждаешь. Это у тебя с Полесья идет, где беги да стреляй. А у нас дело тонкое.

Про тонкое дело – тоже любимое его выражение, которое обычно заканчивалось каким-то поручением, порой бесполезным и дурацким.

– Капиталисты, – ткнул полковник пальцем в газету. – Они же не дурачки. Они же работают. Они же козни ткут, как пауки паутину. Поэтому когда что-то происходит неординарное, чекист что должен видеть?

– Происки западных спецслужб, – устало кивнул я.

Беляков славился своей паранойей. Он везде и всегда высматривал эти самые происки. Самое смешное, не так уж и редко его паранойя оправдывалась. Да, на такой должности нужен именно параноик. Который не упустит ничего. Тут с ним мало кто мог состязаться. Хотя вижу, что сейчас он мается дурью.

– Именно!

– Семен Артемьевич, какие происки? – вздохнул я. – Были бы происки – Ленковского убили бы. Покалечили бы. Похитили.

– Э, происки – они разные бывают… Ты вообще читал, что написал? – Он положил ладонь на рапорт.

– И даже писал.

– Бездумно писал. Вон, список похищенного.

Дальше я знал, что он скажет.

– Портфель. А в портфеле что?

– Ну уж не секретные документы. Наши ученые даже философские идеи об устройстве Вселенной и ее окрестностей в секретные блокноты записывают, которые в сейф кладут, – резонно возразил я. – Приучили их.

– Портфель большой. А физик наш – человек творческий. Мало ли что закинуть туда мог.

– Что именно он мог туда закинуть?

– Вот это ты и выяснишь, – ласково проворковал Беляков и, видя полное отсутствие энтузиазма, добавил: – Ну а если обычная уголовщина, то и это наше дело. Участники Проекта должны наглядно видеть, что за любую агрессию в отношении них виновные будут неминуемо и жестоко наказаны. В общем, сдавай командировочное удостоверение. И приступай…

Глава 3

Из синего фургона ГАЗ-51 с красной полосой и надписью «Милиция» бравые милиционеры выгружали цыган – нескольких женщин с детьми и пару мужчин. Мужчины вели себя чинно и степенно – больше напоминали какое-то проверяющее начальство, чем задержанных. Женщины отчаянно матерились.

– Кар ту́кэ дро муй! Чтоб тебе нильский крокодил твое хозяйство откусил! – орала цыганка на милиционера, толкающего ее к дверям.

– Чтоб у тебя хрен на лбу вырос! – вторила вторая.

И все в том же духе. Милиционеры не реагировали – видимо, привыкли к подобным жизненным коллизиям.

Представив, как выглядели бы стражи порядка, если бы пожелания разухабистых цыганок по поводу этих анатомических новаций воплотились в реальность, я только хмыкнул. Вот за что люблю представителей этого беспокойного национального меньшинства – ругаются они мастерски, заслушаешься. Сейчас всех их оформят за попрошайничество и мошенничество, кого-то арестуют, остальных отпустят. До следующего раза.

Я хлопнул дверцей служебной черной «эмки», которую припарковал во дворе отделения. Двухэтажное, деревянный верх и кирпичный низ, здание оплота местного порядка выглядело обшарпанным. Мне кажется, щербины от осколков времен войны еще остались. Впрочем, окрестности выглядели не лучше. Завод. Бараки, трамвайное депо, совсем чахлый парк с одинокой каруселью. Не лучший район Москвы. И руки до его благоустройства пока не доходили.

Начальник местного уголовного розыска был невысокий, с широченными плечами и мощной шеей борца, почти лысый, если не считать пуха над ушами, со страшным шрамом на лице, напоминал комкора Котовского из фильма. И очень усталый. Он только вскользь посмотрел на мое удостоверение сотрудника московского управления МГБ. Ему уже звонили сверху насчет меня. Так что он ждал моего визита в своем темном, заваленном бумагами и заставленном сейфами кабинете.

– Так вас и звать, Иваном Семеновичем Петровым? – скептически осведомился он.

– Все зовут, и вы зовите, – усмехнулся я.