Зеленая любовь 2

Алесто Нойманн

Зеленая любовь 2

Зеленая любовь 2

Плейлист

1 «Блюз прошлого лета» – Браво

2 «Кентавры» – ВИА Добры Молодцы

3 «Королева красоты» – Муслим Магомаев

4 «Зеленый свет» – Валерий Леонтьев

5 «Песня Яшки цыгана» – Из кинофильма «Неуловимые мстители»

6 «Король-победитель» – Вадим Мулерман

7 «Брат» – Андрей Державин

8 «Трава у дома» – Земляне

9 «Али-Баба» – ВИА Самоцветы

10 «Распутин» – Хор Турецкого

Блюз лета

Кирилл

– Ты написал все, что мог.

Кирилл остановился посреди комнаты и подбросил теннисный мяч, едва не сбив люстру. Как бы сказал Артем: «писатель-чесатель в раздумьях разносит дом, атас».

Слава богу, не сбил.

Кирилл уселся обратно на стул, откинулся на спинку, глядя в экран ноутбука, где в нетерпении мигал курсор. Потом опустил взгляд – на потрепанный блокнот, лежавший рядом. Его компас, его память. Все остальное в голове могло посыпаться, разрушиться и предать. Но бумага помнит и терпит все.

Обложка выглядела так, будто прошла битву. Но Кирилл видел гораздо больше, чем просто помятый картон. Июльское солнце, песок пересохшей земли на вытоптанных дорогах, каплю росы туманного утра. Поля страниц исчерчены, изрисованы стрелками и вопросительными знаками. Немного дальше – смешная карикатура на Артема, который ругался, что ленивые друзья никогда не помогут полить огурцы. Рядом – описания, размашисто выведенные черной ручкой. Нервные и резкие, будто Кирилл боялся их забыть. Некоторые из них были перечеркнуты так решительно, что казалось, бумага едва выдержала.

Каждый штрих – словно маленькое окно в лето. Кирилл все это видел. Настолько ярко, что на миг становилось больно.

Артем, стоящий по колено в реке. Двухметровый, в мокрых шортах и орущий, что собаку нельзя ушами в воду, иначе он оторвет уши Кириллу. Сестра Ксюша. Смеется так звонко и заразительно, что невозможно было не улыбнуться. Элла, которая внимательно поглядывает на своего пса Гошу. Командует ему сесть и оставить в покое шлепки Распутина. Кудрявые волосы рассыпались по плечам, решительный голос звучит твердо, но улыбка… Улыбалась она всегда так нежно и искренне, что Кириллу каждый раз казалось, будто где-то совсем рядом взрывалось солнце.

Смотришь, слушаешь – и кажется, что все это можно повторить. Но стоило этим воспоминаниям соприкоснуться с реальностью, и нутро сжималось. Странный, почти тоскующий страх.

Каждое лето – невосполнимое чудо, которое никогда не случается дважды.

А потом среди этих беззаботных летних заметок, неожиданно всплывала тень. Блокнот вдруг начинал говорить совсем другим голосом. Когда Артем вдруг оказался на краю. Не мальчишкой, живущим здесь и сейчас. Не тем, кто научился быть веселым так правдоподобно, что другие терялись.

А тем, кто нашел в себе силы признаться, что падает в бесконечную боль.

И среди теплых строк появилась холодная тьма.

Кирилл помнил, как они втроем в последний день отпуска сидели до рассвета на летней кухне. Артем курил, Ксюша таскала травяной чай чашку за чашкой, Картошка дремала у нее на коленях. А за распахнутыми окнами светлело небо.

Артем выглядел как-то странно. Обычно он не умел быть тихим – его хватало на всех и каждого. Громкий, иногда излишне едкий, остроумный. Такой нарочито заметный, будто делал все, чтобы отвлечь других от чего-то внутри себя.

Но сейчас он предстал перед Кириллом совершенно другим. Искренним, грустным, уязвимым. Мелодия, застывшая на его губах, казалась бесконечной. Не песня – ее призрак, обрывки чего-то чужого, ностальгического. Артем тихо перебирал ноты, будто старые фотографии из забытых альбомов.

– Что это? – едва слышно спросил Кирилл.

Артем утомленно улыбнулся. Потом затянулся. Долго молчал.

– «Браво», – наконец отозвался он.

Кирилл кивнул. Понятное дело, «Браво». Всегда «Браво». «Ленинградский рок-н-ролл», «Вася», «Этот город». Веселое добро из прошлого, которое Распутин разносил по Приозерному ожившим школьным магнитофоном.

Но в эту ночь песни Артема звучали по-другому. Нисколько не напоминали стильное подыгрывание себе. Сегодня в голосе затерялось что-то поистине глубокое.

После гибели брата Германа Артем хранил трагедию в себе, словно тайну, которую никто не должен узнать. И, однажды рассказав, продолжал по привычке пропевать всю ту боль, которую никогда не объяснял словами.

– А Герман любил «Браво»? – спросил Кирилл. Неожиданно даже для себя самого.

Артем на секунду прервался и вздохнул.

– Очень, – признался он так тихо, что Кирилл не сразу понял, что услышал. Ксюша не отреагировала вовсе, уже задремав на пару с Картошкой. – Мы с ним всегда что-то пели.

– И ты продолжаешь петь.

– Уже один. – Артем грустно улыбнулся.

– Почему именно эти песни? – Кирилл подпер рукой голову, задумчиво глядя в лицо друга.

– Как будто, если забыть их… – Он запнулся, резко затянулся еще раз и затушил сигарету в пепельнице. – Как будто тогда точно ничего не останется.

Кирилл замолчал. Хотелось как-то поддержать. Крепко сжать этого дерганого, всегда скрывающего боль человека… Но Артем даже физически не дал бы такого сделать.

– Давай вместе? – внезапно предложил Кирилл.

– Что?

– Споем. Что-нибудь из нового. Что Герман никогда не слышал. Блюз прошлого лета?

– Я ее даже не переслушивал с того самого времени. – Распутин напрягся. – Слишком она напоминает…

– Красивая. И хорошо, что напоминает. Значит Герману бы точно понравилась. – Кирилл улыбнулся и повернулся к окну. – Буду фальшивить но постараюсь. Давай?

Кирилл ожидал, что Артем откажется. Но он отвернулся и запел. Негромко, но твердо, словно отпуская что-то важное.

Знакомый мотив подхватил Кирилл, вплетая свой нестройный тон в этот тихий дуэт.

На мгновение ему показалось, что голос Артема дрогнул. Но в серых глазах не было ни тени слез. Только утреннее солнце. Игра света или, может быть, тонкая и неуловимая благодарность, сиявшая вместо слов.

До звезд километры,

До солнца шаги.

Кто это лето

Сделал таким?

В нем твои ветры,

Твои маяки,

Звезд километры,

И солнца шаги.

Ксюша вздрогнула во сне. Ее голова чуть дернулась, но она не открыла глаз. Пушистое чудо, чихуахуа Картофель, на коленях девушки перевернулась на другой бок. Артем улыбнулся и снова повернулся к окну.

А Кирилл сидел, стискивая блокнот и наблюдая. Молчаливой печатной машинкой, жадно вытягивающей каждую деталь. О том, как плечи Артема чуть дернулись, будто он едва не заплакал. Как он нежно взглянул на Ксюшу с Картошкой, которые чуть-чуть не дотерпели до рассвета и заснули. Как перелив розоватого солнца замер на его уставшем лице.

Это было важнее, чем писать. Запоминать.

Все эти песни – они о Германе. Как будто в каждом аккорде он все еще жил. Как будто в каждом слове цвела реальность, в которую Артему уже не было хода. Песни о надежде – едва уловимой, но упорной. Они говорили о завтрашнем дне, где есть место для новых друзей. О лете, которое принесло с собой нечто большее, чем тепло. Оно подарило Артему забытое желание жить.

Все это лежало, запертое в картонном корешке писательского блокнота, в ожидании, когда Кирилл снова откроет и услышит.

И все это казалось ему важным и очень настоящим.

Однако сомнения почему-то никуда не делись. Каждый раз, открывая свежий лист, он задумывался. Что, если на самом деле все это не имеет никакого смысла? Если другие прочтут, разве они поймут, какими прекрасными для него были эти дни? Какой он писатель после этого? Если слова казались мелкими и бессильными? Если на бумаге они теряли то дыхание лета, что все еще жило в легких?

Курсор мигал в тишине, томительно подталкивая к действию.

А вдруг плохо? А вдруг никчемно?

Но Кирилл все равно писал. В попытке облечь их лето в слова было странное удовольствие. Напоминало перелистывание старого фотоальбома, где видишь не только события, но чувствуешь запахи, слышишь голоса. Кирилл даже не мог сказать, ради чего он в конечном счете пишет. Может, ради будущих читателей. А, может, ради себя – чтобы не дать воспоминаниям ускользнуть окончательно.

Но ведь ты не можешь считаться писателем, пока твою книгу не возьмет издательство, верно?

Выпрямившись на стуле, Кирилл резво придвинулся к столу. На экране всплыло сообщение от Артема. Хмурое настроение растворилось как туман.

«Привет, прозаик! Либо мы вчера с тобой слишком громко пели в караоке, либо я заболел».

Кирилл улыбнулся и ответил ему что-то про то, что последняя песня Лепса была явно лишней. Лучше бы пели Высоцкого, под конец вечера Артем уже хрипел как бард.

Свернув вкладку с мессенджером, он снова сосредоточился на вычитке глав. Чего не хватает?

Ясное дело, чего. Только не чего, а кого. Артема не хватает. Главреда, наставника, доставалы всего живого на планете.

Кирилл поспешно достал телефон и набрал Распутина.

– Да, Кирюша, свет очей моих? – Артем звучал на два тона ниже обычного.

– Господи. – Кирилл скривился. Так и видел перед собой усталое лицо друга, который все равно пытался шутить. – Голос у тебя.

– Знаю, соловей отдыхает. – Он выдохнул так, будто готовился богу душу отдать. – На работу надо ехать.

– В таком состоянии?!

– А в каком? У нас с расписанием беда, еду нагрузку пересчитывать.

– Ты прямо как пожарный. Думаешь, что без тебя там все умрут?

– Не просто думаю. – На другом конце трубки жизнеутверждающе чихнули. – Я это знаю. Тем более, народу в университете почти нет, только Никонова с моей кафедры. Быстро пересчитаем, отнесем таблицу, и я пойду лечиться.

– Лечиться? – недоверчиво спросил Кирилл. – Ты? Чем? Опять будешь ибупрофен есть пачками?

Пауза перед ответом была подозрительно долгой. Наконец, из трубки донеслось:

– Потому что обезболивающие придумал сам Господь. Они лечат все – от температуры до невралгии.

– Они симптомы убирают, а не лечат, – раздраженно напомнил Кирилл.

Артем снова кашлянул, как бы соглашаясь с другом в своем стиле.

– Ладно, уговорил. Наведаюсь сегодня к своему терапевту, возьму больничный. Заодно узнаю, что за вирус меня так размазал.

Кирилл нахмурился.

– Я за тобой заеду, когда из клиники выйдешь.

– Прекрати. – Артем, казалось, широко улыбнулся, несмотря на сиплый голос. – У меня две ноги. Довольно длинные, работают исправно.

– Если до университета от клиники рукой подать, то оттуда я тебя точно заберу, – заявил Кирилл. Он знал, что спорить с Артемом бесполезно, но иногда даже получалось добиваться своего.

– Тоже хочешь вирусяку? – усмехнулся Артем. – Я тебе организую.

– Неважно. Когда надо забрать, пиши, – подытожил Кирилл. – Добираться на одной силе духа не позволю.

– Ультиматум, что ли?

– Ага.

Тяжелый вздох на том конце провода:

– Ладно, брат, уговорил. Созвонимся.

Кирилл потянулся за ключами от машины. Покрутив их в руках, крепко задумался.

Артем вообще редко давал понять, что нуждается в помощи. Мог неделями держаться на автопилоте, игнорируя себя до тех пор, пока тело или мозг не сдавались. А потом все списывалось на «ой, я немного приболел». Только это было не «ой» и не «немного». Его тело нашло какой-то свой способ артикулировать то, для чего Артем не находил слов.

Забота о себе и Распутин ходили где-то далеко друг от друга. Кирилл обнаружил это почти сразу – забытые завтраки, бессонные ночи с магнитофоном, синяки под глазами. И сейчас это снова вылезло наружу: болезнь, которая странным образом совпала с началом учебного года.

Как будто слова его лечащего врача действительно обретали смысл. Психосоматика, так она называла это. Кирилла такая терминология раздражала – слишком стерильно для того, что происходило с его другом. Это ведь не тело болело, а душа. Неумение проговаривать, невозможность признавать, что иногда тяжело до невыносимого.

И, черт возьми, Кирилл просто не мог отделаться от мысли, что это не совпадение – осень и эта загадочная простуда.

Интересно, удастся ли сегодня поговорить с ним? Как-то донести, что заботиться о себе и делиться – это тоже часть жизни, а не слабость?

Или, может, найти способ проверить свою давнюю идею – попросить его помочь с текстом?

Кирилл едва заметно усмехнулся. Распутин, как водится, вновь уплывал в свое: «отвали, Строганов, я не главред». Если творчество касалось чего-то кроме музыки – старой, советской, – Артем уходил. Прятался, орал и отказывался.

А ведь Кирилл замечал, что завидует, когда Артем шутил на ходу. Как легко Распутин находил колкие формулировки, как спокойно резал текст без всякой жалости или церемоний. «Живее, четче, проще, Строганов!». Вот было бы здорово, если бы Артем согласился на вычитку! Убрал весь этот лишний ворох слов, добавил шуток. Но как уговорить его?

Кирилл выдохнул и, сжав ключи в ладони, наконец поднялся со стула.

Нельзя оставлять лучшего друга одного.

Догорающий август

Артем

За окном догорал август, а в груди догорали последние нервные клетки. Артем сидел в тесной учительской их корпуса, уткнувшись в экран ноутбука. Таблица с распределением нагрузки расплывалась перед глазами. Цифры путались, словно кто-то нарочно размазывал их рукой.

Распахнутое окно щедро впускало по-летнему горячее солнце, вот только свежего воздуха все равно не поступало. Как нечем было дышать, так и сейчас хоть задохнись.

Артем раздраженно потер уставшие веки. Внутри пружиной вытягивалась в полную силу какая-то болезнь, бесконечно гудела голова. Он машинально потянулся за телефоном – проверить время. Разблокировав экран, на мгновение замер.

Та самая фотография.

Застывшие на снимке он, Кирилл и Ксюша. Возникли, как неуместное воспоминание, которое только добавило ощущение жара. Стоят на фоне дачного домика в Приозерном на утренней, еще залитой росой лужайке. В тот момент, когда все казалось гораздо проще. Июль, отпуск, звонкий смех Ксюши, Картошка – маленькая собачка Артема на руках у девушки. Веселый белый комок, прижатый к груди, как самое близкое сердцу существо.

Ксюша с фотографии смотрела прямо на Артема. Сидящего тут, в жаре и раздумьях. Чуть приподняв голову, чтобы подмигнуть в камеру.

Сердце пропустило удар. И тут же послышался ледяной голос здравого смысла. Артем поспешно отвел взгляд от экрана, заставляя себя удержаться в моменте. Сосредоточься, Распутин, таблица сама себя не высчитает. Это был просто глупый поцелуй. Невинный, ничего не значащий. Молодые девушки всегда тянутся к тем, кто старше. Доверяют, ищут опоры.

Угомонись и считай, препод.

Прокашляв осипшее горло, Артем без энтузиазма пролистал таблицу вверх и вниз. Потом выругался так, что университетские стены бы его осудили. Но слава богу, в коридоре никого не было. Никого, кроме молодой преподавательницы с его кафедры, которая сейчас расхаживала туда-сюда, громко ругаясь с управляющей компанией по телефону.

– Воды нет!

Елизавета Витальевна внезапно возникла в дверном проходе. Ее голос пробежал куда-то вглубь черепа неожиданным перепадом громкости. Никонова замерла, все еще требовательно глядя в телефон. Волосы собраны кое-как, подвязанная корявой шпилькой прядь выбилась и пересекла лоб.

– Дела. – Распутин сосредоточенно хмурился, проверяя, чтобы эксель нигде не выдал финт ушами.

– Ну, не вымою я гнездо на голове! – продолжала громко восклицать Никонова. – Артем Григорьевич, я в туалет сходить не могу!

– Сочувствую.

Последняя ее фраза прокатилась по коридору звонким эхом. Из лаборатории по соседству выплыл пожилой профессор. Увидев Елизавету, нервно кашлянул, почтительно закрыл дверь и двинулся прочь. Спина его скрылась за поворотом, оставляя за собой лишь пересуды. Никонова смущенно прикрыла лицо рукой, понимая, что крикнула громче нужного. Артем тихо посмеялся.

– Ужас. – Елизавета Витальевна посмотрела на удаляющуюся спину ученого. Потом перевела взгляд на Артема. – Так, нужно взять себя в руки. Что у нас с нагрузкой?

– У нас! – громко передразнил Распутин и вскинул взгляд. – У нас! Садись и считай, почему я один страдаю?! Елки-палки, Лиза, ни украсть, ни покараулить…

Она цокнула, взяла стул и демонстративно придвинулась ближе. Посмотрев на таблицу, нахмурилась. Распутин тут же осознал, что помощи от нее будет примерно столько же, сколько от открытого окна, которое должно было освежать воздух.

– Вам не жарко? – спросила Никонова, кивая на плотные брюки и рубашку, застегнутую на все пуговицы.

– Мне было бы жарко в любом случае. – Артем хрипло прокашлялся. Голова гудела все сильнее, а растущая лихорадка плавно забиралась в мысли. – Знаешь что, я передумал, отсядь. Кажется, у меня температура.

– Артем Григорьевич, вы же не разболеетесь прямо перед началом учебного года?

– Именно это я и планирую сделать. – Он вздохнул и размял шею. – Высчитаю вам нагрузку, отдам в деканат и пойду отлеживаться всю первую неделю занятий.

– Тогда я не буду отсаживаться, кашляйте бодрее. Я теперь тоже намерена пропустить первое косое расписание, которое выкатится с тысячей наложений.

– Студентов главное соберите, чтобы дети не пугались. – Распутин нажал на кнопку «Сохранить» и закрыл файл, устало потирая глаза. – Кураторов предупредите, чтобы были помягче.

– Студенты не сахарные, вы слишком уж с ними возитесь.

– Студенты – оплот университета, – серьезно заявил он. – Без них мы просто дурачки с бумажками, которые ходят туда-сюда. И наука будет никому не нужна, если ее некому будет передавать.

Он закрыл ноутбук и поднялся. Дело за малым – отнести файл в деканат, распечатать и спокойно дойти до аптеки. Кажется, температура уже к сорока градусам подбирается.

Или это просто так сильно жжется догорающий август.

– Вы главное нигде при профессорах наших не скажите, что студенты – центр университета, – усмехнулась Никонова ему в спину.

– Да мне, собственно, все равно. Я же не ученый. Просто поставлен тут нести доброе и светлое в юные умы. – Он остановился, тяжело вздохнув. – И стараюсь не отбить желание получать образование. Хотя бы в первые недели две.

– Логично.

– Распоряжение мое повторите еще раз.

– Собрать контакты студентов и держать руку на пульсе. Детей не пугать.

– Ценнейший сотрудник. – Распутин улыбнулся и вышел в коридор.

Отпуск должен был закончиться только через два дня. Только вот ощущение надвигающегося апокалипсиса с кривым расписанием и растерянными первокурсниками никак не давали спокойно лениться на диване в обнимку с Картошкой.

Как он и ожидал, многие группы студентов объединили, а нагрузка, которую он скрупулезно рассчитывал еще в мае, грозила превратить расписание в настоящий хаос. Не все преподаватели понимали, что в крупном университете образовательный процесс далеко не так организован, как хотелось бы. Тем временем деканат уходил в отпуск по очереди. А ответственные за мелкие, но важные аспекты работы иногда по часу игнорировали звонки.

Если вам нужен рецепт армагеддона – добро пожаловать в родной университет.

Но до преподавательского негодования ему не было никакого дела. Перед глазами то и дело вставала одна и та же картина: родители, которые привозят своих повзрослевших детей. Хаос переезда, взволнованная мама, которая так тепло обнимает на перроне и берет обещание, что ребенок всегда будет хорошо питаться, ходить на пары и делать домашнюю работу. И ребенок, который считает себя невероятно взрослым, пытается показать, что он и так все знает.

Ничего не могло быть трогательнее, чем новый пенал и чистая тетрадь, осторожно положенные на край парты. Словно символ начала пути, напоминающий о первых днях на первом курсе – о том волнении, которое непременно сопутствовало вступлению в новую жизнь. Аккуратно закупленные канцелярские принадлежности, надежды и ожидание, запах свежих страниц. Все это было как первая глава книги, которую первокурсник только начинает читать. И еще не подозревает, как сильно она изменит его самого.

Каждый студент – живой человек. Кто-то более трудолюбив, кто-то менее. Но они все люди, и всех Артем любил одинаково. Именно любил. Иногда раздражался, саркастично замечал, что срок сдачи можно было пропустить и на месяцок попозже. В шутку прятался от должников в туалете и громко оттуда заявлял, что третья пересдача – перебор. И все равно очень любил.

– Здра-а-асьте, Артем Григорьич!

Распутин едва не подавился воздухом. Резко обернувшись, увидел на лестничном пролете наверху два знакомых силуэта. Рыжие вихры развеселого третьекурсника Игнатьева, который даже минуту не мог посидеть спокойно. А рядом стоял его лучший друг Термитников – худощавый, с вечно задумчивым выражением лица. Однако его присутствие рядом с неугомонным Игнатьевым уже стало привычным для всех преподавателей.

– Игнатьев, у меня когда-нибудь сердце остановится от твоих воплей! – Артем усмехнулся, несмотря на показную строгость. – О, и Термитников тоже здесь. Куда игла – туда и нитка.

– Здравствуйте! – поздоровался Термитников, слегка помахав рукой.

– Как лето провели?! – слишком громко поинтересовался Игнатьев, перегнувшись через перила. Его голос звонко разнесся по коридору.

Внезапно позади распахнулась дверь, и чей-то раздраженный голос призвал к тишине. И кабинет тут же с грохотом захлопнулся.

– Доорались? – Распутин тихо рассмеялся. – Лето провел нормально, спасибо. А вы как?

– А мы уже караулим всех, долги сдавать! – с наигранно грустным вздохом произнес он. – А куда вы идете, Артем Григорьич?

– А вам все знать надо?

– Конечно! – воскликнул Игнатьев, но тут же обернулся, словно услышав что-то, и быстро подхватил спортивную сумку, валявшуюся у ног. – Ой, Артем Григорьич, мы побежали! Профессор пришел… До свидания!

– Давайте, – усмехнулся Распутин, наблюдая, как оба студента скрываются за поворотом коридора. – И не орите там!

Пока принтер в деканате лениво давился новой таблицей, Распутин прислонился к шкафу, не в силах нормально держаться на ногах. Он старался стоять как можно дальше от тех, с кем мог поделиться своими бациллами. Хотя, узнай они, что могут уйти на больничный и отделаться температурой, а не первой заполошной неделей, отреагировали бы как Никонова – подвинулись бы ближе и требовали покашлять.

– Почему меня турникет на первом этаже не пускал? – хрипло спросил Артем.

– Потому что у вас пропуск истек, – откликнулась сотрудница, что-то энергично печатая на клавиатуре. – Надо в бюро пропусков.

– Прямо сейчас?

– Конечно. Было же распоряжение летом.

Он запрокинул голову и шумно выдохнул. О, эти летние распоряжения. И неймется же людям.

– Там сейчас очереди по километру, – пробурчал он.

– Преподавателей пропускают без очереди. – Девушка даже не смотрела в его сторону, полностью сосредоточенная на документе. – Кроме того, сегодня у них там что-то сломалось. Дети почти все разошлись.

– И как им теперь пропуск делать?

– Раньше нужно было думать.

Как будто у всех родителей есть возможность привезти свое чадо за неделю до учебы.

Во всем виноваты студенты, кто бы сомневался.

– Схожу постучусь к ним. – Распутин размял шею. – Вдруг починились.

Ксюша

– Быть того не может! – Катя громко застонала и присела на мраморную ступень. – Закрыто!

Ксюша нахмурилась, оглядывая дверь бюро пропусков. Конечно, именно в тот день, когда они нашли время, там все сломалось. Точнее, судя по объявлению, уже должно было наладиться. Только мало ли что на стене написано…

– И что делать? – протянула Катя, подпирая подбородок руками. – Будем ждать?

– Чтобы к нам кто-то вышел? – Ксюша фыркнула.

– А есть идеи получше?

Катя перевелась в конце прошлого года. И, как это часто бывает, за ее переходом выстроилась целая вереница бюрократических проблем. Пропуск ей решительно не продляли. И не хотели заносить в университетские базы.

И теперь Ксюша ходила за подругой как преданный пес. А несчастная подруга пыталась заверить все перезачеты в деканате, получить все пропуски и наконец-то добыть исправленные зачетку и студенческий.

– Попробую постучаться. – Катя поднялась и подкралась к двери. Осторожно побарабанив костяшками по деревянной поверхности, заглянула внутрь. Молодой сотрудник что-то гаркнул, и подруга тут же закрыла дверь, краснея до кончиков ушей.

– Кошмар, – обиженно проговорила она. – Даже временный не дадут. Просто сказали дверь закрыть и все.

– Вежливые до безобразия.

Подруга вернулась на исходную, присаживаясь рядом с Ксюшей. Они задумчиво смотрели на объявление, бессовестно лгавшее о том, что процесс должен был пойти больше часа назад.