Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917

– Крови! Крови хочу!

Та дёргалась, безуспешно пытаясь освободиться из неожиданно цепких, сильных рук, и тихо поскуливала от страха.

А нападавший не унимался. На его губах появилась пена, а всё тело тряслось, как от тока высокого напряжения.

– Не зли меня, я способен на страшное, могу в клочья разорвать! – орал он, незаметно подворачивая наружу захваченное запястье, отчего цыганка выгнулась, развернулась боком к агрессору и готова была упасть без чувств.

Прохожие останавливались, не понимая происходящего и гадая, стоит ли вмешиваться. Не покусает ли их за компанию этот дневной маньяк?

К дрожащей и бледной как смерть цыганке подскочила вторая, намного старше, но сделать ничего не успела. Лёгкий, стремительный, незаметный для окружающих тычок под дых, и она, судорожно хватая ртом воздух, начала заваливаться назад и грохнулась бы навзничь, но мужчина схватил её за рукав, издал низкое утробное рычание, дёрнул на себя обеих товарок и оскалился так, как это делают вурдалаки из популярных дешёвых триллеров.

Что происходило с цыганками, трудно описать. Ноги у них будто отказали, и они тряпичными куклами висели на цепких руках бородача, не способные произнести ни слова и потерявшие всякую способность к сопротивлению.

Придвинув оскаленную страшную пасть к самому лицу старшей, мужчина зашипел, брызгаясь слюной и вращая выпученными глазами:

– Деньги и кошелёк! Быстро! – Он встряхнул своих пленниц так, что клацнули челюсти, и добавил скороговоркой: – Или сейчас тут будет море крови!

Зубы его заскрипели в миллиметре от носа старшей, потом голова стремительно повернулась, и во рту у «маньяка» оказалось ухо молодой.

– Быш-ш-ш-тро! – прошипел он, одновременно сжимая зубы.

Почти ничего не соображая от ужаса, она вытянула откуда-то из складок своей одежды кошелёк и протянула ему. Мужчина отпустил молодуху, рухнувшую на асфальт, выхватил у неё кошелёк и повернулся к старшей.

– Кольцо! – заорал он ей прямо в лицо, скаля зубы и выворачивая ей кисть руки. – Я хочу кольцо!

Колечко перекочевало в том же направлении.

Мужчина отпустил вторую цыганку. Обе, оглушённые и шокированные, поспешили раствориться в толпе.

Мужчина вдруг переменился, расправил плечи, пригладил волосы и бороду, поправил одежду, сплюнул брезгливо, вытер платком лицо и улыбнулся. Повернувшись в сторону плачущей девушки лет шестнадцати, стоявшей неподалёку возле театральной тумбы и никем не замеченной из-за происходящего, он протянул ей кошёлек с кольцом и совсем другим, снисходительно-покровительственным тоном сказал:

– Не плачь, дурища, всё хорошо. Давай лучше дуй отсюда побыстрее, пока не нарисовалась их группа поддержки.

Он усмехнулся, примирительно поднял обе руки, оглянувшись на собравшуюся вокруг толпу.

– Спокойно, товарищи, пострадавших нет, представление окончено. Я актер театра.

Раскланявшись под неожиданные аплодисменты собравшихся и подхватив спортивную сумку, бородатый артист юркнул в здание вокзала и прошёл в один из немногих работающих туалетов. Через пять минут оттуда бодрым, пружинящим шагом вышел абсолютно типичный представитель московской молодёжи начала девяностых в просторном, небрежно расстёгнутом – чтобы была видна увесистая «цепура» на майке – спортивном костюме «Адидас», на носу – солнцезащитные зеркальные «капельки», придавленные сверху бейсболкой с жёлтой, бросающейся в глаза надписью «USA». Изогнутые в трубочку губы периодически надували «бубль-гум».

Спортсмен, выйдя из здания, остановился, быстро огляделся по сторонам, выдал огромный розовый пузырь, поправил очки и стремительно направился к станции метро «Комсомольская», мысленно кляня себя за несдержанность. Он изначально не планировал вмешиваться в вокзальные разборки, но уж больно нагло вели себя «чавелы», обобрав беззащитную девчонку и тут же, не скрываясь, начав искать себе следующую жертву. Надо было наказать, хоть с его полудокументами делать это было небезопасно.

Пронесло… Всё представление заняло не больше сорока секунд. Группа поддержки и крышующие цыганок пэпээсники даже не поняли, что произошло. И настроение немного улучшилось, а ведь с утра было ни к чёрту, несмотря на близость родного дома.

Чувство, испытанное Распутиным в 1987-м, во время счастливого возвращения домой из Афганистана, повторилось. После полутора лет службы на Кавказе он спускался по эскалатору московского метрополитена совсем как тогда, после срочной «за рекой». Переход из войны в мирное время подобен прыжку с трамплина в бассейн, где вместо воды – абразивный песок. Психологи называют это посттравматическим синдромом – особым состоянием психики, не выдержавшей эмоциональных перегрузок, вызванных долговременной смертельной опасностью. Хотя на самом деле психика не выдерживает обратного перехода – из войны в мирное время.

В первую чеченскую он давался тяжелее сразу по многим причинам. Воюя в Афганистане, люди верили, что выполняют интернациональный долг, «афганцев» в СССР уважали, и это как-то оправдывало перенесённые тяготы. Чеченская кампания проходила на совершенно другом, крайне негативном для российских солдат информационном фоне. Кроме этого, Афганистан для советских людей был где-то там, в недосягаемой заграничной дали, а Кавказ – вот он, свой, родной, совсем под боком. Родители ещё вчера выбивали туда профсоюзные путёвки, киношники снимали «Кавказскую пленницу», уроженцы Кавказа – соседи по лестничной клетке.

Сейчас в этих живописных, гостеприимных когда-то местах озверело режутся представители «братских советских народов», а здесь, в Москве, все живут так, как будто ничего этого не существует. И в тесном вагоне метро никакого намёка на войну. Люди едут по своим мирным делам, читают газеты, обсуждают последние новости, просто сплетничают.

Слева шушукались ровесники Распутина.

– Представляешь, в два ночи звонок. Я, несколько уставший, вялый и сонный, говорю: «Алё». Слышу в трубке: «А куда я попала?» Отвечаю по инерции: «Ко мне…» Она: «Господи!» Я, ещё не проснувшись: «Вы мне льстите…» Так и познакомились.

Справа увлечённо беседовала московская интеллигенция.

– Это совершенно точно. Рак теперь излечим, причём без всяких лекарств. Моя подруга работает на кафедре биофизики, показывала мне плакаты с конференции, где на графиках опытов с крысами чётко видно, как при голодании кривая развития раковой опухоли падает и потом вообще превращается в прямую.

– Ага, значит, голодание замедляет развитие рака?

– Не только замедляет, но и фактически прекращает.

– Значит, эта прямая означает, что крыса выздоровела?

– Умерла.

– От рака?

– Нет, от голода…

Сзади, со спины, разговаривали о вкусной и здоровой пище.

– Представляешь, проходил мимо угла Кузнецкого и Неглинной – и что я вижу? Там, где был один из самых знаменитых московских сортиров, ныне ресторан «СИРАНО».

– Историческая преемственность, стало быть, сохраняется?

Гражданка. Какая она всё-таки стала чужая… Нет необходимости экономить слова, как на войне, где лишние звуки – это секунды. Их может не хватить, чтобы выжить самому или помочь выжить другим. На гражданке слово – пустой звук: вылетело, и не жалко. На войне не так. Очень часто цена неосторожному слову – жизнь, поэтому невольно учишься фильтровать.

Выйдя из метро, Распутин решил не искать ходячую справочную, а попытался самостоятельно сориентироваться в мешанине многоэтажек, описывая расширяющиеся концентрические круги возле метро, разглядывая попутно частную жизнь горожан и пытаясь понять невидимые, но существенные изменения, произошедшие в Москве за последние годы. Стихийно образующиеся блошиные рынки у каждой станции метро и даже у каждой остановки. Крикливая аляповатая реклама. Иномарки.

Но главное – грязь. Это отличительная черта всех девяностых. На улицах, на машинах, в кафе, в магазинах, в подъездах, в школах, в госучреждениях – грязь везде. Грязь и испанский стыд за свинарники, в которые превратились все без исключения города бывшего СССР. Стоило включить телевизор, увидеть и сравнить: в то время как в Германии или Японии граждане стараются блюсти чистоту, в странах бедных граждане мусорят прямо на тротуарах.

Казалось бы, никакого парадокса тут нет. Бедному человеку не до наведения порядка, ему лишь бы выжить. Однако теория разбитых окон говорит нам, что всё не так уж очевидно. Если человек идёт по чистой, ухоженной улице с аккуратными скамейками и красивыми домами, ему будет неловко кидать на асфальт скомканную пачку сигарет. Если тот же человек пойдёт по улице грязной, с выбитыми окнами домов и многочисленными похабными надписями на стенах, он уже не постесняется при необходимости даже нагадить на газон, что на ухоженной улице было бы для него совершенно немыслимо.

Мэр Нью-Йорка в своё время провёл натурные испытания этой теории. Он заставил городские службы максимально жёстко пресекать все мелкие правонарушения, которые создавали в городе атмосферу беззакония. Ловить безбилетников, моментально стирать граффити с вагонов метро, поддерживать центр города чистым. Прошло совсем немного времени, и уровень преступности в Нью-Йорке резко упал. Выяснилось, что в чистом, аккуратном городе люди менее охотно совершают правонарушения. Вот такие парадоксы и неожиданное влияние чистоты на уровень преступности. Мы не так уж далеко ушли от обезьян, и окружение влияет на наши поступки самым непосредственным образом.

Распутин, рассуждая про себя на эту тему, некоторое время брёл за каким-то мужиком, старательно повторяя его манёвры по перешагиванию луж и огибанию особо опасных участков подтопления. Вот он докуривает сигарету и нацеливается на рядом расположенный магазинчик. Возле магазинчика урна, но до мужика далековато. «Ну вот, сейчас докурит и швырнёт на тротуар или в лужу», – неприязненно подумал Григорий, как в то же мгновение ускоренный щелчком пальцев бычок описал эффектную дугу и упал в урну, даже не задев боковых стенок.

– Трёхочковый! – радостно вздёрнул руки мужик и начал шарить глазами по сторонам в поисках зрителей. Заметив бесстрастное лицо Григория, посмурнел.

Распутин ускорил шаг, выставляя вперёд кулак с поднятым вверх большим пальцем.

– Я всё видел! Круто было!

– Ты точно видел? Хух! А то я уже расстроился: думал, никто и не заметил такого красивого трёхочкового, – засмеялся мужичок.

– Я заметил, конечно! Супер!

Мужик на радостях пожал Григорию руку, и по его лицу поползла довольная улыбка.

– Тоже сюда? – кивнул он на торговую точку.

– Нет, я не местный, адрес вот ищу, совсем заплутал…

– Ого! – присвистнул мужик, взглянув на клочок бумаги с адресом. – Не то слово. Тебе ровно в противоположную сторону не меньше получаса асфальт топтать… Хотя тут недалеко троллейбус.

– Нет-нет, я лучше на своих двоих, – улыбнулся Распутин.

– Ну, бывай, спасибо за внимание.

Мужик ещё раз пожал Григорию руку и весело, чуть ли не вприпрыжку, рванул по своим делам.

«Умейте радоваться мелочам», – прочёл Распутин на рекламной вывеске того самого маленького магазинчика. «И то правда», – усмехнулся он про себя. Настроение окончательно выправилось.

Обнаружить нужную двенадцатиэтажку среди плотной крупногабаритной застройки удалось после долгого изучения окрестностей. Поднявшись на седьмой этаж и обратив внимание на новую железную дверь, перекрывающую коридор непосредственно перед входом в квартиры, Григорий остановился и задумался. Что делать? Где звонить? Куда стучать?

Пока он обследовал стены в поисках какого-нибудь сигнального устройства, за железной дверью послышались щёлканье шлейперного замка, приглушённые голоса, непонятная возня. Кто-то взвизгнул в ультразвуковом диапазоне, и тотчас раздался крик откуда-то из глубины дома:

– Нет, не убивай его! Только не здесь!..

Распутин автоматически отпрыгнул от двери, прижался спиной к стене у лестничного пролёта, сжимая в руке единственное оружие – перцовый баллончик.

Тяжело лязгнул входной замок, чуть приоткрылась бронированная дверь. Доктор, приготовившийся к броску, с удивлением обнаружил субтильную дамочку средних лет в домашнем халате, газетой подталкивающую к лестничной клетке паука приличных размеров. Из-за спины выглядывала мордашка девчонки-подростка, заворожённо наблюдавшей за операцией по выдворению членистоногого.

Гамма чувств на Гришиной физиономии была настолько искренней, что женщина, отправив паука последним взмахом газеты в свободный полёт, улыбнулась, плотнее запахнула халатик и смущённо спросила:

– Мы вас напугали своими криками, да?

– Есть немного, – выдавил из себя улыбку Распутин, отклеившись от стены.

– А вы к кому?

– Да вот приехал в гости к Михаилу Потаповичу и не могу прорваться через вашу «линию Мажино», – кивнул Григорий на железную дверь.

– Так вы тоже на юбилей?

– На какой… – начал было Распутин и осёкся.

«Ах, чёрт! – молнией сверкнуло в мозгу. – Конечно, как я забыл?! Именно в этот день в Афгане Полкан объявлял всеобщую амнистию, и счёт залётам начинался с чистого листа…»

– Если вы имеете в виду юбилей Михаила Потаповича, – улыбнулся он насторожившейся женщине, – то честно признаюсь, хозяюшка: нет! К сожалению, только по делам, хотя Михаил Потапович, как командир моего полка, заслуживает большего внимания.

Произнося эти слова, Григорий достал из спортивной сумки полевой планшет Ежова и повесил себе на плечо. То ли повлиял сам вид армейского аксессуара, то ли Гришино спокойное обращение, но тревожный огонёк в глазах женщины потух. Она распрямилась, поправила растрепавшуюся в битве с пауком причёску, приветливо улыбнулась и раскрыла дверь нараспашку.

– Что же мы тут в дверях стоим? Михаила Потаповича нет, но он скоро будет. Проходите, не стесняйтесь, у нас пока посидите. Мы вас чаем напоим, а вы нас от пауков охранять будете, договорились?

Вскоре весь Pickwick гостеприимной соседки был выпит, русские баранки-бублики съедены, а анекдоты, прошедшие внутреннюю цензуру Григория, рассказаны.

Раздался железный грохот замка. В это время хозяйки, хохоча в голос, слушали театрализованное представление одного актёра «Про Федота-стрельца, удалого молодца» в исполнении Григория.

– Дядя Миша! – выскочила из-за стола дочка соседки.

– А откуда она знает, что это Потапыч? – удивился Распутин.

– Так в этом закутке только две жилые квартиры – наша и его, – пожала та плечами. – Остальные ещё не заселились, дом-то новый. Балует он её… А с другой стороны, кому ещё? Безотцовщина…

Григорий с хозяйкой выглянули в коридор, когда полковник передал девочке пакет с какой-то снедью, вполголоса переговариваясь с ней и оглядываясь назад, на лестницу.

– О, сосед! А я как раз к тебе… – послышался голос снаружи, и на лестничной площадке материализовался классический персонаж в майке-алкоголичке, растянутых трениках и шлёпанцах на босу ногу. Его лицо отражало последнюю фазу борьбы с зелёным змием. Фауна побеждала по очкам, и это сильно беспокоило хозяина лица.

Переведя дух, он зачастил:

– Слышь, сосед, Христом Богом прошу: дай сотку до завтра.

– Ну это ты зря… – покачал головой полковник.

– Как зря? – недоумевающе вздёрнул брови товарищ алкоголик.

– Да меня ж дома нет.

Сосед вдумывался в эти слова так напряжённо, что окружающим показалось, будто они слышат скрежет шестерёнок в его голове.

Пятисекундная пауза родила наивный вопрос:

– А почему?

– Так не пришёл ещё! – искренне вздохнул Потапыч, расплываясь в своей рязанской улыбке.

– А-а-а…

Сосед-алкаш кивнул головой, развернулся и потопал к себе вниз, что-то бурча под нос, а все остальные, еле сдерживая смех, закрыли железную воротину и только тогда дали волю эмоциям, расхохотавшись.

– Ну, здравствуй, рядовой Распутин! – обнял полковник Григория. – Или уже не рядовой? Пригодилось наше направление?

– Так точно, товарищ полковник, – вытянулся по стойке смирно Григорий. – Военврач. Лейтенант. Прибыл со специальным поручением от капитана Ежова. Только, – Распутин скосил глаза на соседок, – разрешите приватно…

Полковник возился с документами Ежова долго. Перекладывал, читал, считал, сверял что-то с записями в своём блокноте, качал головой, делал одному ему понятные пометки, пару раз подходил к секретеру, вытаскивал и просматривал какие-то папки, справочники. Наконец отложил бумаги, потёр ладонями уставшие глаза, почесал переносицу и уставился на Распутина своим знаменитым немигающим взглядом.

– Это бомба, лейтенант, – проговорил он медленно. – Давай сделаем так. Сегодня всё равно воскресенье, хрен кого найдёшь, а завтра я с утра со всем этим хозяйством пройдусь по своим «охотничьим угодьям». Заодно тебя легализую. Предполагаю, что в некоторых штабах и кабинетах может случиться рукотворный тайфун и стихийный звездопад. Это хорошо, что ты мне довёз его письмо, а то я оконфузился бы с твоей новой фамилией. Но это всё завтра. А сегодня ты приглашён на дружеские посиделки по случаю официального наступления моей старости. Отказы и соболезнования не принимаются, – предупреждающе поднял полковник руку.

– А если не случатся, Михаил Потапыч?

– Посиделки?

– Звездопад и тайфун…

– Тогда за наши жизни, Гриша, я не дам и ломаного гроша…

Глава 12

Исход

До прихода гостей Распутин успел узнать, что соседки полковника, две Танюши – дочка и мама, давно взяли над ним шефство, и дело стремительно идёт к свадьбе, ибо единственное чадо соседки в Потапыче души не чает. Он – бобыль, воин-интернационалист, соседка – вдова «афганца». Он привлекателен, она чертовски привлекательна, так что зря время терять?

Григорий успел рассказать полковнику, как выбирался из Владикавказа, куда доставил раненых. Как переправил Лёху по линии МЧС в Волгоград, оформив гражданским пациентом, случайно пострадавшим при обстреле. Как самому пришлось «уходить бабушкой» гораздо быстрее, чем планировал, потому что Заварова, оформленного в госпитале вместо Ежова, не довезли даже до хирургов. Крыс настиг его, придушил на сортировке в приёмном отделении. И никто не заметил…

Успели выпить по стопке коньяка за здоровье и спасение разведчика. Потом начали собираться гости. Насколько Распутин понял, пришли самые близкие и любимые. Однополчане и ученики. Удивительно, но среди этих грубых, пропахших казармой мужиков он вдруг ощутил домашнее спокойствие и комфорт, хотя ещё утром чувствовал себя загнанным зверем, вздрагивал от каждого внимательного взгляда и при виде милицейского поста. Грея рукой настоящий французский коньяк, подаренный полковнику и тут же разлитый по гранёным стаканам, с успехом заменяющим пузатые бокалы, он вытянул ноги, расслабился и сквозь накатившую дремоту с удовольствием слушал армейские байки и шуточки.

– …И вот очередная комиссия повезла нас на стрельбы. В программе метание гранат. Диспозиция такая: позади стоят кучей солдаты, перед ними – всё начальство. Наблюдает. Очередной молодец замахивается, кидает – и… бежит следом за гранатой! Его непосредственный командир бледнеет, а бравый вояка догоняет гранату, поднимает её, потому что та падает и не взрывается. Такое бывает и означает, что «бум» состоится в любую секунду. Парень с гранатой несётся в сторону всех этих майоров и полковников. Они от неожиданности даже разбежаться не успели. За три шага, как и положено, переходит на строевой, перекладывает гранату из правой руки в левую, правую руку бросает под козырёк и хорошо поставленным голосом докладывает: «Товарищ командир, докладывает рядовой Иванов! Разрешите бросить повторно, я кольцо забыл вытащить».

Громовой хохот раскалывает вечернюю воскресную тишину в московской новостройке. А новый рассказчик уже пристраивается в очередь.

– А у нас тоже случай на полигоне… Самый козырной инструктор, наш прапор, каждому лично объясняет: это граната, это запал, вот так вставляешь, осторожно закручиваешь, вынимаешь кольцо и швыряешь подальше, потом рапортуешь наблюдающему командованию, какой ты молодец. Проводит он инструктаж по метанию наступательных гранат. Говорит: «Бросаешь, прикрываешь прикладом „калаша“ яйца и бежишь на взрыв…» Спрашиваю: «Почему яйца? А голова?» Он, не задумываясь: «Да хрен с ней, с головой…»

Снова хохот, задевают посуду, что-то падает на пол, звон, взвизг Танюшек, и весь старший офицерский состав бросается наводить порядок, отбирая у прекрасных дам щётку, ведро и тряпку.

– А помнишь, Потапыч, – аккуратно собирая салат с ковра, хитро смотрит на полковника пехотный майор, – как ты нас в учебке учил Землю спасать от инопланетной угрозы?

– Как? – вздёргивает брови младшенькая Танюшка.

– Строил роту и говорил: «На землю летит метеорит, и только мы можем спасти планету, поэтому принимаем упор лёжа и максимально активно начинаем толкать её подальше от оси». И, к слову, мы ни разу не подвели человечество…

Танюша расхохоталась, и эстафету развлечения дам сразу принял следующий рассказчик, водружая на стол вазу с фруктами.

– Когда мы с Потапычем служили на границе с Монголией, недалеко от нашей части, в степи, располагался языческий алтарь. Местные жители, так же, как я сейчас, приносили туда в дар степным духам разные вещи, в основном еду.

– И местные жители думали, что духи будут её есть? – недоверчиво смотрит Танюшка.

– Так «духи»[14] и ели…

Офицерская братия веселилась, наблюдая бездну непонимания в глазах девчонки.

– Дима, – язвительно интересуется юбиляр, – а почему ты трёшь тряпкой не там, где упал салат, а у себя под стулом?

– А у него это условный рефлекс, – расплывается в широченной улыбке сосед Димы, его сослуживец. – С топливом у нас сейчас совсем худо. И вот на утреннем разводе комбат доводит информацию: «Товарищи офицеры и прапорщики! От нас два дня назад сбежал солдат. Значит, он уже далеко. Но так как горючего в части нет, ищем сбежавшего здесь!» Удобно. Просто. Недорого. Вот Дима и привык…

– Да, попортили мы тебе ковёр, – с сожалением смотрел на разводы солидный монументальный «подпол». – Одна надежда, что кто-то из соседей сверху тебя зальёт и можно будет на него списать.

– Там все, кто мог нас залить, уже выполнили свою норму, закончили ремонт и жутко этому рады, – подала голос старшая Танюша. – По идее, можно жить спокойно.

Разговор моментально свернул в вечную сторону ремонтов и новоселий. Кому-кому, а служивым, планово меняющим место жительства раз в пять лет, всегда есть о чём рассказать.

– Оцените картину маслом, – делает страшные глаза пойманный на халтурной работе майор ВДВ Дима. – Жду лифта. Лифт проносится мимо меня с нелифтовой скоростью, из него слышен мужественный вопль «А-А-А-А-А!!!», несколько искажённый эффектом Доплера. Через секунды – оглушительный скрежет и тишина. Когда лифт вскрыли, там обнаружился перепуганный мужичок с тонной кирпича. Хорошо, что лифт новый, с улавливателем падающей кабины. А то бы уже и не смешно было.

– Это что, – поддержала разговор старшая Танюша. – Вот в соседнем подъезде на четвёртом этаже унитаз вообразил себя гейзером и загадил всю квартиру. Это потому, что на третьем ставили угловое джакузи с переносом стояка метра на три. Сам стояк на время того переноса просто заткнули большой резиновой затычкой. А над затычкой девять этажей…

– А меня чуть заикой не сделали, – прижимая Танюшу к себе, улыбается Потапыч. – Стук в окно. «Извините, это девятый этаж? Мне отсюда не видно!» – «Нет, седьмой». – «Спасибо!» И это всё в семь утра! Альпинист долбаный, кондиционеры вешать умеет, а этажи путает…

Потом Потапыча заставили разворачивать подарок! Как понял Григорий, сбрасывались на него не только всей наличной командой, но и всеми подразделениями, представленными присутствующими. Охотничий карабин Blaser R93 с регулируемым гребнем приклада и оптикой Zeiss 2-12-50 в аскетичной квартире полковника выглядел «Роллс-Ройсом», случайно заехавшим в сельский гараж. Изделие больше часа гуляло по рукам, пока Потапыч не изъял его.

Потом командир вытащил Распутина из кают-компании и прошептал приказ-поручение:

– Ну вот что, товарищ военврач, приказываю отправляться домой и выспаться, ибо тут гульбарий будет до утра, а на тебе уже лица нет. По дороге зайди к Танюшам, отдай подарок им на хранение. А то как бы мои гвардейцы, дойдя до кондиции, не начали его прямо тут пристреливать.

* * *

До собственного, родительского дома Распутин добрался только к полуночи и сразу попал в отцовские объятия и мамины охи-ахи. Домашние посиделки на кухне закончились, когда небо над Москвой уже заметно светлело. Поэтому Гриша, не спавший толком больше недели, уставший и перенервничавший, почувствовав родительский кров, даже не заснул, а просто выключился, как двигатель, полностью выработавший топливо.

Проснулся в три часа пополудни. Родители ещё не пришли из своего НИИ, одного из немногих, оставшихся на плаву, но на кухонном столе заботливо лежала подробная опись холодильника от мамы и ключи от семейной реликвии – десятилетнего ВАЗ-2105 – от папы.