Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917

Вкусив маминого борща так, что появился риск не влезть в прокрустово ложе тольяттинского автопрома, мурлыкая под нос слова песни «Городок» Анжелики Варум, Григорий выкатился из родительского гаража и не спеша порулил к Потапычу, старательно привыкая к изменившейся интенсивности городского движения.

За пяток километров до адреса напевать, да и слушать песни почему-то расхотелось, а когда оставалось сделать последние два поворота, в животе появилось такое же тянущее чувство, какое он ощутил, подходя к госпиталю в злосчастное утро своего ареста, когда убили генерала Миронова.

Резко свернув, он припарковался за квартал до дома полковника и дальше пошёл пешком, привычно держась зелёнки. Когда вдали наконец показался знакомый подъезд и стоящий рядом с ним чёрный, как ворон, диковинный в то время для Москвы Mercedes-Benz G-класса, прозванный в народе «гелендвагеном», сердце уже отбивало набат и ладони неожиданно вспотели.

«Если хотите выжить в наше беспокойное время, Григорий, запомните: всё новое, непривычное должно вызывать у вас тревогу и подозрения. Новые люди, новые вещи…» – вспомнил он ненавязчивое наставление генерала Миронова. «Гелендваген» в этом дворе выглядел действительно чужеродно, и Распутин решил не торопиться, а понаблюдать издали, что это за транспортное средство и кому оно может принадлежать.

Ждать пришлось недолго. Через пару минут после того, как Распутин занял удобное место наблюдения на скамейке у песочницы, из подъезда вывалились трое стандартного вида «братков». Григорий чуть не вскрикнул. Среди них шариком перекатывался Бамбук – при полном параде и с элегантным коричневым дипломатом в руках. Вся гоп-компания не спеша погрузилась в машину, и «мерседес» неторопливо прошелестел из двора на выезд мимо отвернувшегося наблюдателя.

Распутину вдруг стало неимоверно страшно и тоскливо. Преодолевая кричащий об опасности инстинкт самосохранения, он встал и деревянной походкой сломанного робота отправился к конечной цели своей поездки…

Стальная дверь «линии Мажино» была приоткрыта. За ней медицинская помощь уже никому не требовалась. У самого порога лежал сосед, решивший ещё раз зайти наудачу попросить в долг. Ему чем-то крепким треснули в лоб, затащили за ноги в коридор и от души добавили лежачему, сломав кадык. В полуоткрытых соседских дверях виднелись босые ноги старшей Танюши. Наверно, открыла дверь на шум и получила пулю в лицо. Младшая испугалась, бросилась в спальню, ей выстрелили в спину и потом контрольный в голову.

Потапыч сидел, привязанный к своему любимому креслу, запрокинув голову и глядя на потолок безучастным потухшим взглядом. Дикий бардак, в который превратилась его аккуратная квартирка, не оставлял ни единого сомнения в цели визита «группы заинтересованных граждан». Шум-гам-тарарам соседи наверняка списали на очередной ремонт и монтаж мебели. Вот и сейчас хорошо слышны работающие где-то дрель и шлифовальное оборудование.

Беспомощно осмотревшись по сторонам, Распутин, надеясь увидеть знакомую полевую сумку, поворошил разбросанные бумаги, заглянул в шифоньер, за шкаф, под диван, на кухню, в ванную, а когда выглянул на балкон, сквозь решётку заметил остановившийся милицейский «бобик» и наряд, неторопливо направляющийся к подъезду.

Дальше для Григория всё происходило как в замедленном кино – ревизия запасных выходов, понимание, что спускаться с балкона Потапыча можно только на крышу милицейской автомашины, перемещение в квартиру соседки, осмотр газонов под её окнами. Вроде пусто…

Он уже закинул ногу на ограждение, как взгляд упал на подарок Потапыча, приткнувшийся среди банок домашних солений. «Нельзя оставлять врагу оружие!» – резануло мозг. Григорий метнулся обратно в прихожую, схватил свою оставленную вчера на хранение сумку, упаковал и тщательно принайтовал пенал с карабином, ящерицей спустился на землю, мысленно благодаря Ежова за тяжёлые уроки скалолазания.

К собственному дому Распутин крался с максимальной осторожностью. И не зря. Увиденное подтверждало его худшие опасения. Около подъезда стояли сразу три милицейских машины, а через некоторое время в одну из них посадили отца Григория и увезли.

Но не это было самым тревожным. Чуть в стороне от суеты, примяв кормой заросли сирени, демонстрировал свой квадратный тевтонский нос знакомый Распутину «гелендваген». А это значило сразу многое. Его инкогнито, как и цель прибытия, раскрыты. Предполагаемый тайфун и звездопад не состоится. Крысы останутся на своих местах и продолжат безмятежно торговать Отечеством в штабах и кабинетах. Но самое обидное – грош цена смертям Потапыча и ребят из группы Ежова. Да и его собственная жизнь вместе с Лёшкиной сейчас не стоит и полушки.

«Гелендваген» аккуратно тронулся с места, не спеша покатил в противоположную от милиционеров сторону.

«Уходят, сволочи».

В несколько прыжков преодолев расстояние до отцовской «пятёрки», Григорий с трудом завёл почему-то закапризничавший жигулёнок, но успел пристроиться за «мерседесом», стараясь исключить подозрение в слежке.

Ехали недолго и недалеко. Свернув в один из стандартных двориков, автомашина остановилась у ворот бывшего детского садика. Их в девяностые массово закрывали и переделывали в офисы ВИП-класса – с огороженной территорией и своим зелёным уголком на месте песочниц детворы.

Сдав назад, Распутин припарковал машину около другой «стройки века». Какой-то НИИ, павший в борьбе с коммерческой целесообразностью, выметался из заманчивого здания в центре Москвы, и оное срочно переделывалось в бизнес-центр. Одни машины спешно загружались выносимым из здания барахлом «Сделано в СССР». Рядом разгружались другие, со стройматериалами и сантехникой. Из окон по протянутым на улицу рукавам с весёлым уханьем летели обломки стен и отделки, противно визжали болгарки, грохотал отбойный молоток… Здесь царил весёлый строительный бардак, когда никому ни до кого нет дела, но зато все дико заняты, озабочены и сосредоточены на решении задач, ведомых только самим исполнителям.

Распутин подобрал с асфальта одну из многочисленных, беспорядочно сваленных прямо на землю солидных папок в жёстком переплёте с проектными «синьками», развернул её и, задумчиво глядя то на чертежи, то на стены, зашёл внутрь, проследовал через фойе, поднялся по лестнице в поисках какого-нибудь спокойного этажа, пока не дотопал до самого последнего, очевидно, не такого востребованного, как нижние. Побродив между архивными эверестами, подёргал ручки кабинетов и обнаружил нужное ему помещёние – хоть и плотно заставленное стеллажами, но тихое и безлюдное, выходящее окнами на интересующий его объект.

Там, наоборот, всё было чинно и спокойно. «Гелендваген» пристроился в один ряд со своими собратьями, рядом с ними суетился какой-то расторопный малый в ярко-оранжевом комбинезоне с аксессуарами для мойки машин.

Не отрывая глаз от окон бывшего детского садика, Распутин на ощупь раскрыл пенал, достал прицел и приник к нему, изучая личности постояльцев. Так продолжалось минут пять. Потом он быстро отстранился, протёр глаза, покрутил настройки оптики и опять приник к окуляру. Резко поднявшись и едва не свалив стоящий позади стеллаж, раскрыл пенал и начал лихорадочно собирать карабин, снаряжать магазин, бубня про себя:

– Хоть этого достану… По-хорошему, оружие надо бы пристрелять, но ничего. Тут максимум метров двести пятьдесят – триста, с такого расстояния и из рогатки не промахнусь…

* * *

Капитан милиции обычно спокойного, богом забытого РОВД встречал у крыльца дежурную группу, вымотанную так, будто она только что участвовала в марафонском забеге до Афин и обратно.

– Ну и что за война разразилась в нашем сонном царстве? – спросил он, протягивая пачку сигарет старшему оперу, выдернутому из долгожданного отгула.

– Да дурдом! – зло сплюнул тот, охотно закуривая, откидывая голову и щурясь на солнышко. – Какой-то сумасшедший вояка, прибыв вчера из Чечни, успел устроить бойню в квартире отставного полковника, а потом грохнул генерала Бугая, тяжело ранил его адъютанта и ещё двух работничков частной фирмы.

– С катушек слетел?

– Записочку очень интересную оставил на месте своей огневой позиции, – скрипнул зубами опер, не ответив на вопрос.

– Какую?

– Привет от генерала Миронова.

– А кто это?

– Не знаю, но чувствую, что начались крутые разборки внутри министерства обороны, а мы, сцуко, оказались между молотом и наковальней… Ты знаешь, что мы обнаружили в генеральском офисе? Больше двадцати миллионов наличными! Прямо в коробках от ксерокса…

– Рублей?

– В том-то и дело, что долларов…

– Так дело должны были сразу наверх забрать или к военным…

– Должны, но никто не торопится. Перекидывают, как горячую картофелину, друг другу, ну а пока вот дали нам подержать… Суки…

– А в чём проблемы?

– В чём? – Старший опер сделал последнюю затяжку. – Главная задача любого расследования – в ходе оперативно-разыскных мероприятий случайно не выйти на себя! Поэтому и военные прокуроры, и наши главнюки судорожно ищут, нет ли в этом деле чьих-то родимых пятен и любимых мозолей. Нам пока поручено работать и ждать решений… А эти решения могут быть неожиданными, потому что сидят там ребята очень непростые и дела делают крайне интересные… Это тебе не гопников по притонам гонять. Посчитают собранную нами информацию для себя опасной – исполнят весь наш отдел, а ты у себя в аквариуме даже не заметишь. Всё, увольняюсь на хрен. Жизнь дороже…

* * *

– Я думал, что ты уже забыл меня, Гриша!

– Я тоже так думал, муалим Файзулох. Но когда решил, что уже всё, хана, твой номер телефона, что ты дал мне в Джелалабаде, мгновенно всплыл в памяти.

– Ты правильно сделал, что позвонил, Гриша. Должником плохо жить, а ещё хуже умирать. Однако Аллах всемилостив и дал возможность отплатить тебе за спасение моей дочки.

– Это случайность, Файзулох…

– Зря так думаешь, Гриша! Случайность – непознанная закономерность. То, что ты сидишь здесь, передо мной, тому доказательство. Твои начальники всегда были плохими людьми. Там, в Афганистане, когда с базы «Баграм» только поднимался в небо ваш самолёт, моджахеды уже знали, какой приказ получил лётчик, куда он полетит и кого собирается бомбить. Твой конфликт с армейской мафией был предрешён. И я рад, что ты остался в живых. Буду молиться, чтобы Аллах не оставил тебя без своей милости и в будущем. Ты достоин этого больше, чем некоторые мои ученики, аккуратно совершающие намаз и наизусть цитирующие Коран. Твой караван уходит сегодня ночью. Границу в Европу будете переходить с помощью прикормленных пограничников из Латвии – их начальники ещё подлее и беспринципнее, чем твои. Что ты улыбаешься, Григорий?

– Никогда не думал, что буду бежать от одной мафии, пользуясь услугами другой…

– Ты просто ещё слишком молод и не понимаешь, что такое добро и зло. Это только в сказках первое побеждает второе. На самом деле гораздо чаще зло побеждает другое зло, обращаясь при этом добром…

Глава 13

Блиц

2019-й. Рейс Ереван – Москва

На рейс до Москвы полковник, убаюканный отменным сервисом бизнес-зала, пришёл в прекрасном настроении, мурлыкая какое-то дикое попурри из Леди Гага и бит-квартета «Секрет». На самом входе к россыпи магазинов дьюти-фри прикупил для внука яркий оранжевый рюкзак, в котором можно было запросто переносить его самого, нацепил на себя спереди и неторопливо наполнял, гуляя по аэропорту и собирая всякую мелочовку на гостинцы. Так и дошёл до своего места в самолёте.

На переднем кресле к его приходу уже разместился и отчаянно ёрзал какой-то толстячок. У него бегало всё: маленькие глазки на пухлом лице, ощупывающие каждого проходящего с головы до пят, руки, непрерывно теребящие то сиденье, то кожаную папку, лежащую на коленях, и даже галстук, постоянно съезжающий куда-то вбок от усиленного вращения шеей.

– Это что у вас? – ткнул он пухлым пальцем в оранжевое сокровище полковника.

– Парашют, – пошутил Григорий. – А вам что, не выдали? Всем, кто летит в бизнес-классе, обязательно выдают…

Стоящая рядом с толстяком стюардесса только успела расширить глаза и открыть рот, как сосед полковника, словно жеребец на скачках, взмахнул редеющей гривой, отпихнул девушку и с низкого старта ломанулся на выход, сметая входящих на борт пассажиров.

– Ну зачем вы так, товарищ полковник? – укоризненно произнесла стюардесса.

– Не поверите, сам не ожидал, – провожая глазами спринтера, покачал головой шутник. – А ведь солидно выглядит. Мне показалось – умный человек, с чувством юмора.

– Мало ли как он выглядит… – сдвинула брови стюардесса. – А мне что теперь делать?

– Грустить, – печально вздохнул Григорий, тут же улыбнувшись. – Нам будет очень его не хватать!..

Грустить пришлось недолго. Буквально через минуту стоящий сбоку ряд кресел оказался оккупирован беременной, качественно ухоженной мамочкой лет тридцати и маленьким монстром лет семи, судя по экстерьеру – будущим джигитом. Монстр сел в кресло, огляделся и завыл. Что-то среднее между визгом свиньи, ведомой на убой, и воплями дьявола из тела девочки в фильме «Экзорцист». Надежда на то, что орущий недоджигит скоро устанет и успокоится, умерла на третьей минуте, когда вопящее существо начало бегать по салону самолёта. Его усталая беременная мамаша пыталась бегать за ним и хоть как-то утихомиривать, но быстро сдалась.

Стюардессы и пассажиры морщились, но старались не замечать этот перемещающийся генератор белого шума, пока одна женщина не выдержала, выкрикнув мамаше хулигана:

– Да сделайте же что-нибудь!

Мамочка вышла на середину прохода, обернулась ко всем пассажирам, обвела их уставшим, затравленным взглядом.

– А что делать-то? Если бы я могла его отшлёпать… Но его отец строго-настрого запретил трогать сына, чтобы он рос настоящим воином и мужчиной…

– Ах, это у нас, оказывается, воин!

Полковник встал, освободился от своего «парашюта», перехватил за талию пролетающую мимо лужёную глотку с ножками, поставил перед собой и рявкнул так, что притихли пассажиры в хвосте салона:

– Nachname?! Rang?! Militäreinheit?![15]

Фонтан придурочного рёва иссяк, и дикие вытаращенные глаза уставились на офицера. А тот даже не думал предоставлять время, чтобы опомниться.

– Pourquoi tu te tais?! Réponds-moi! Vite![16]

Все слова вопрошавший сопровождал настолько энергичным встряхиванием объекта воспитания, что голова у того болталась с риском оторваться от туловища.

– Он не понимает по-французски, – испуганно пискнула мама.

– Да? – удивился полковник. – По-русски и по-немецки тоже. А как с ним разговаривать? Soldier! Don’t be silent! Answer the senior in rank![17] – обратился он к мальчишке, делая страшные глаза.

На виду у всего самолёта началась стремительная трансформация монстра в хомячка. У мамаши и чада случился разрыв шаблона. Оба смотрели на полковника с ужасом. Ребёнок уже не выл, а скулил и рвался к родительнице.

– Стоять, солдат! – скомандовал полковник, дублируя на немецком (Halt!) и английском (Stand up!). – За неповиновение в армии воину полагается расстрел! Но на первый раз ограничусь тем, что отрежу тебе язык: всё равно он не нужен, раз ты разговаривать не умеешь…

– Умею… – мышкой запищал пацан и закрыл рот обеими руками.

– Руки по швам!

Лёгкий шлепок по ладошкам и такой же лёгкий, но болезненный подзатыльник окончательно привели недавнего монстра в желеобразное состояние. Он уже поверил, что неминуемо лишится языка, и под ним расплылась нехорошая лужица.

– Та-а-ак, – озадачился полковник столь неожиданным результатом воспитательного процесса, но прекращать его тем не менее не стал. – Кру-угом, солдат! К маме шагом марш! Поцеловать её в щёчку, привести себя в порядок, вернуться и доложить об исполнении приказа. Как понял?

– Ы-ы-ы-ы-ы…

– Что? Сам себе уже язык откусил?

– Я больше не бу-у-ду-у-у…

– Это ты скажешь маме, а старшему по званию положено говорить «Есть!» или, если американские боевики нравятся, «Йес, сэр!». Ну, воин, не слышу!

– Есть… сэр…

– Вот так уже лучше. About face![18] Double time, march![19]

Мать усадила «воина» в кресло, ловко, профессионально переодела, села сама. Полковник заметил, что пассажиры рассаживаются в полной, оглушительной тишине.

Перекладывая вещи, мамочка приподнялась в кресле, обернулась к полковнику и одними губами сказала: «Спасибо». То же самое, но громко и внятно произнесла стюардесса, просмотревшая всё представление от начала до конца и взирающая на полковника глазами преданной фанатки.

Распутин перевёл взгляд на хозяйку салона, пожал плечами и улыбнулся виноватой улыбкой: мол, сам не понимаю, как оно так вышло…

– А хотите кофе? – выпалила стюардесса первое, что пришло на ум, и смутилась окончательно…

– А с чем он у вас? – будто не замечая её пунцовых щёк, строго спросил полковник.

– С… с сахаром…

– А ещё с чем?..

– С ложкой! – растерялась бортпроводница, начиная злиться на себя за собственное замешательство.

– Тогда мне борщ с пампушкой и котлету по-киевски! – вздохнул полковник и достал из кармашка рекламный журнал.

Стюардесса посмотрела на пассажира, на широко улыбающихся соседей, сняла тележку с напитками с тормоза и со словами «пошла готовить» удалилась за занавеску.

Последним в салон вернулся толстяк, слегка утомлённый борьбой за парашют с администрацией аэропорта и представителями авиалиний. Зло зыркнул на полковника, плюхнулся в своё кресло и недовольно засопел, бубня себе под нос:

– Пускают тут в бизнес-класс всяких клоунов…

Минуту послушав скрипение этого граммофона, полковник покопался в кошельке, вытащил тысячную купюру и осторожно дотронулся ею до плеча возмущённого.

– Простите, пожалуйста… Извините, что беспокою, но не могли бы вы передать за проезд…

Не переставая бубнить: «Наберут тут по объявлению…», толстяк выхватил купюру и исчез с ней за ширмой прохода, ведущего к экипажу. Вернулся быстро, сел в своё кресло, бросив через плечо:

– Стюардесса передаст, просила подождать…

– Спасибо, уважаемый, – вздохнул полковник, давясь от смеха, и закрыл лицо рекламным журналом. – Боже мой, какой кристально чистый экземпляр, – зашелестело из-под страниц еле слышно. – Надо чаще летать бизнес-классом. Такой зоопарк…

Тем временем двери уже законопатили, и лайнер усиленно прогревал движки. Из-за ширмы вынырнула пришедшая в себя стюардесса.

– Обещанный кофе, – учтиво склонилась она перед полковником. – А это, – она глазами показала на купюру, – командир сказал, что нет сдачи, просил передавать только ровные…

Навострившего уши толстяка морально затмили две крупнокалиберные «мадам Грицацуевы» – мама лет сорока и дочь лет пятнадцати, появившиеся из-за занавески переполненного эконом-класса.

– Девушка, я смотрю, у вас тут совсем пусто; может, вы меня с ребёнком посадите, а то у нас там духота. С одной стороны дети орут, с другой – китайцы кричат. Не повернуться, ноги некуда девать. Просто пытка на четыре часа. А? Пожалуйста. Ну что вам стоит?

Стюардесса сделала понимающее лицо.

– Ну что же, пожалуйста, раз такое дело. Можете сесть в этот ряд, но должна сразу предупредить: поскольку вы не являетесь пассажирами бизнес-класса, я не смогу вас обслуживать по этому уровню.

– Ой, да понятно всё. Мы и не претендуем на ваши ананасы в шампанском. Как говорится, нам так не жить, мы уж как-нибудь. Кресла пошире, и на том спасибо.

– Извините, я не договорила. К сожалению, вас не станут обслуживать и стюардессы эконом-класса, ведь вы выйдете из-под их опеки. Так что придётся вам лететь без обеда и даже без чая. Если согласны, то присаживайтесь, пожалуйста, и пристегните ремни, сейчас будем взлетать.

«Грицацуевы» переглянулись, поморщились и, ничего не ответив хозяйке салона, нырнули обратно за занавеску.

– А если бы они согласились на ваши условия и остались, неужели вы им даже воды бы не налили? – недоуменно спросил полковник, превратившийся в зрителя.

– Ой, да, конечно, налила бы и даже накормила, – улыбнулась стюардесса. – Жалко, что ли? Просто люди хотят и рыбку под грибным соусом съесть, и в широких креслицах поваляться. За все годы моей работы ко мне сотни раз приставали с подобными разговорами, но никто из них ни разу не согласился четыре часа попоститься. Я вам больше скажу: когда в экономе закончится обед, эта парочка опять сюда прибежит и скажет: «Теперь мы согласны у вас тут немного поголодать».

– А у вас рыбка приличная?

– А как же! – Стюардесса хотела продемонстрировать, что с чувством юмора у неё всё хорошо. – Касалетку открываете – она здоровается.

– Век живи – век учись, – присвистнул полковник. – Даже не задумывался над возможностью такого серьёзного воспитания обитателей морских глубин… Признаться, красавица, вы вдребезги расколотили моё представление о работе бортпроводницы.

– Признаюсь, встречно, – не осталась в долгу стюардесса. – Вы разбили мои шаблоны о военных, продемонстрировав владение сразу тремя языками. В СССР не было кадетских корпусов, да и вообще с иностранными языками дело обстояло печально. Откуда?

– Из жизни, хозяюшка… Из долгой невесёлой жизни. Хотя вру. Чего-чего, а веселья в ней было предостаточно…

1998-й. Страсбург

Уютный этнографический ресторанчик Le Baeckoffe d’Alsace расположился в старинном здании № 14 на одной из самых живописных улочек Страсбурга в районе Маленькая Франция – rue des Moulins Proche du Pont Saint Martin et Canaux de L’ill. Его легко можно узнать по фасаду, нижняя часть которого расписана красивым растительным орнаментом. Излюбленное место гурманов, желающих приобщиться к франко-немецкой кухонной эклектике.

В этот ненастный предновогодний день здесь было тихо и безлюдно. Эльзасцы отходили от рождественских гуляний, дождливая и ветреная погода не благоволила туристам, поэтому занято было всего два столика.

У окна, пережидая дождь, расположилась молодёжная компания, заказавшая по скромной тарелочке фуа-гра с бокалом гевюрца. Собственно, они были единственным источником шума.

В глубине большого зала с аутентичным интерьером, за большим шестиместным столом, уютно разместились вдвоём военные из Иностранного легиона. Им было не до разговоров. Они яростно уничтожали фирменное эльзасское блюдо бикофф из трёх видов мяса – свинины, говядины и баранины, – маринованного в белом вине, с гарниром из печёного картофеля, поданного в очень красивых и больших керамических бадейках. Один из легионеров – богатырского роста, с капральскими лычками, – шефствовал над своим молодым коллегой, заботливо подкладывая куски побольше и регулярно подливая из кувшина красное домашнее вино.

Вдруг за соседним столиком самая заводная девчушка сперва побелела, потом покраснела и с хрипом свалилась со стула. Молодёжь запаниковала, начала бегать, поднялся шум-гам, стали звать доктора. Выбежал официант, вслед за ним повар во всём белом, затем какой-то малый в кожанке. Посмотрели, охнули и стремительно скрылись в служебных помещениях.

– Похоже на анафилактический шок, – меланхолично заметил по-русски капрал. – Фуа-гра – это вкусная, но опасная и непредсказуемая хрень, особенно для аллергиков…

– И что дальше? – тревожно спросил рядовой, не прекращая жевать.

– Да сейчас скорая приедет, вколет ей адреналинчику с антигистамином, и всё будет окей – если успеет, конечно. Хотя у аллергиков должен быть шприц с адреналиновой микстурой на такой вот случай. Сейчас спрошу…

Капрал подошёл к суетящейся компании, поймал за рукав одного из кавалеров, перекинулся парой фраз, сдёрнул висящую на спинке стула женскую сумочку, вытряхнул её содержимое на стол, покачал головой, сказал что-то резкое завывающей от страха публике. Скорая пока не появилась, а девушка уже начала хрипеть. Её друзья принялись буквально осаждать капрала, поняв, что он тут единственный, кто имеет хоть какое-то отношение к медицине.

Легионер ещё стоял в нерешительности, но, когда у больной начались судороги, присел рядом с ней, пощупал пульс и по-разбойничьи свистнул, привлекая внимание сослуживца.

– Васёк! Пулей в бар – водку или что покрепче, быстро!

Опрокинув стул, тот метнулся в сторону стоящего столбом бармена, перекинулся с ним парой слов и уже оттуда завопил:

– Жорж, одного шота достаточно?

– Давай три – для верности!

– Он спрашивает, что предпочитаешь: ром или…

– Васька, б***, я убью тебя, лодочник! Быстро неси сюда дезинфицирующий раствор, осёл!

Вырвав у бармена из рук всю бутылку, рядовой в два прыжка преодолел расстояние до своего товарища.

– Куда лить?

– На руки! Хорош! Теперь сюда, в бокал! Достаточно! Давай вон ту кнопку, которой бумажка приколота! Бросай в ром. Держи, сейчас будет брыкаться!

Капрал вытащил из бокала канцелярскую кнопку, повернул лежащую девушку на бок и с воплем «Слава советской медицине!» с силой воткнул её в то место девицы, куда обычно делают уколы. Молодёжь замерла в шоке, девица взвыла, резко ожила и полезла с кулаками на военного. Тот ловко увернулся и, буркнув: «Жить будет», направился на своё место.