Мир для двоих

Климентина Чугункина

Мир для двоих

1. Роковое знакомство. Венеция. Он и О

на нашли в лице друг друга равных и достойных спутников, но это произошло слишком поздно.

Барон Дерек фон Моргенштерн лениво растянулся в гондоле, которая везла его к палаццио дожа, где вот-вот должен был начаться знаменитый и грандиозный венецианский маскарад, продолжающийся целую неделю. Он полулежал, пока гондольер неторопливо грёб по узким каналам к месту назначения. С его позиции ему были виды верхние этажи и крыши домов, но при прохождении открытых мест весь его обзор занимали необъятные небеса. Солнце уже зашло, но на небе ещё оставались огненные полосы и малиновые разводы, хотя невысоко поднявшаяся луна уже привела с собой и бриллиантовые капли звёзд, и непроницаемую ночную тьму.

Маскарад дожа обещал стать великолепным и значимым событием в жизни каждого, кто собирался принять в нём участие. Последний подобный по своим масштабам праздник проводился в конце прошлого века, но это зрелище обещало затмить собой даже его. Некоторые начали готовиться к нему за несколько месяцев до начала, запасаясь такими масками и костюмами, которые должны были сразить человеческое воображение наповал. Дерек не сомневался, что почти каждый придёт сегодня облачённый в дорогие ткани пёстрых расцветок, а громоздкие украшения или маски будут поражать обилием драгоценных камней. В отличие от подобных разряженных на манер рождественских елей людей, его костюм представлял собой простое чёрное домино и под стать ему обыкновенную полумаску в тон. Он считал, что такой наряд позволит ему оставаться незамеченным в толпе, но в то же время он сам сможет открыто наблюдать за любыми интересующими его персонами, всюду проходя свободно и беспрепятственно влезая в гущу событий. Можно с головой погрузиться в любые удовольствия, но при этом их последствия его ни к чему не обяжут.

Венецианский гость лежал, подложив руки под голову, на спине и вспоминал свою жизнь, пока глаза его созерцали прекрасные городские пейзажи в свете всё выше поднимающейся луны. Не зря он решил приехать в Венецию именно в это время.

Барон Дерек фон Моргенштерн происходил из старинного германского рода. Ему было тридцать два года, но выглядел он значительно моложе и вдобавок был умопомрачительно красив. Его безупречная внешность сводила женщин с ума с тех самых пор, как он возмужал. Так как его родня принадлежала к крайне богатым и влиятельным семьям в стране, а он был единственным ребёнком своих родителей, то с детства не знал нужды или отказа в чём-либо. Все его прихоти сразу удовлетворялись, однако он не стал капризным или заносчивым. Его поощряли только к хорошему, а всё дурное как-то само собой отпадало. С возрастом его душа становилась всё возвышенней, и мало кто из его окружения обладал бы таким духовным потенциалом, хоть он и не получил никакого систематического образования. Он изучал, что хотел, и много путешествовал. Сперва со своим отцом, потом в небольшой компании весёлых и озорных приятелей, затем в одиночестве, что более всего подходило его свободолюбивой натуре.

В двадцать четыре года барон пришёл в мир кино. Это вышло случайно. Ему предложил главную роль в своём фильме мало кому пока известный режиссёр-самоучка. Скорее шутки ради фон Моргенштерн принял его предложение, ведь сюжет фильма не отличался чем-то уж таким особо оригинальным. На тот момент его просто заинтересовал кинематограф, и он решил, отчего бы не попробовать себя в нём. Вдобавок, жизнь путешественника-скитальца несколько ему прискучила. Он подумывал о том, чтобы занять себя какой-нибудь значимой работой, а тут как раз подвернулось это предложение.

Барон оказался способным актёром. Не сколько из-за потрясающей внешности, сколько благодаря крайне экспрессивной игре на грани человеческих чувств и возможностей фильм удостоился похвалы критиков, пристального внимания публики и сделал малоизвестного режиссёра и начинающего актёра личностями первой величины. К обоим мгновенно начали относиться как к звёздам.

Ещё дважды снявшись у этого режиссёра, Дерек затем перешёл в самую крупную кинокомпанию страны. У него не было отбоя от предложений как рабочего характера, так и связанного с женским вниманием. Он снимался до десяти фильмов в год, каждый из которых становился если не шедевром, то уж заслуживающим внимания точно. И не только из-за его характерной внешности древнеримского бога. С каждой картиной Дерек чувствовал себя всё увереннее, его манера вживания в роль потрясала и коренным образом отличалась от того, как себя вели многие другие перед камерой. В нём чувствовалась индивидуальность, и его бурная экспрессия всего-то служила выражением его гения. Вдобавок, он не был обделён и харизмой, что всегда заставляло людей тянуться к нему, в особенности, женщин. Он просто купался в их внимании, и одна вырывала его у другой на вечеринках, а он любил подшучивать, приговаривая, что бы девушки не ссорились из-за него.

Поначалу такой успех окрылял, а всеобщее внимание льстило. Ему нравилась жизнь, которую он начал вести. Барон считал, что нашёл себе применение в жизни, что его мятущаяся душа наконец успокоится. Но через семь лет даже такая жизнь кинозвезды ему прискучила. Пусть сейчас он был на пике своей популярности, но стал всё чаще задумываться, что о нём забудут, раз в кино наступила новая эра, что он не будет интересен следующим поколениям. Пусть он уже и оставил свой след, но в будущем не добьётся ничего подобного и не превзойдёт своих прошлых работ. Вот почему Дерек решил оставить мир кино, пока не стало слишком поздно. Он не желал принимать посредственные роли, понимая, что отныне ему такие и будут давать за редким исключением, потому что звук привнёс в кино новые возможности для актёров и иную манеру съёмки. Он не хотел выглядеть хуже, знать, что всё, что он делал прежде, больше не считается эталоном и вершиной, к которой другие должны стремиться. Лучше оставаться «на вершине» в памяти современников, чем участвовать в том, что перечеркнёт все предыдущие работы.

Но, даже когда он ушёл из кино, никому не объяснив истинной причины, это не избавило его от излишнего женского внимания к своей персоне. Его по-прежнему приглашали на вечеринки и разные сборища или какие-нибудь общества желали сделать его своим почётным членом. Но женское внимание больше не радовало барона и не льстило его самолюбию. Женщинам всегда хотелось от него одного и того же: их ненасытные утробы были сродни алчным собакам, которым всегда мало для удовлетворения своих потребностей. Ни одна из них не интересовалась им по-настоящему, в той мере, в которой ему хотелось. За всю его жизнь ни одна не полюбила Дерека за его душу, а ему хотелось этого больше всего на свете. Но, однако, женщины всегда были в его руках послушны как марионетки – стоило ему позвать, и любая мгновенно становилась его рабой. Он пользовался этим без зазрения совести, так как давно разочаровался в представительницах противоположного пола.

Он стал циником и перестал уважать женщин из-за этого. Относился к ним так же, как и они к нему: пользовался в своих интересах, а потом отбрасывал в сторону, как ненужный материал, но ведь и они всегда брали у него что-то, а взамен не давали ничего. Стоило ему проявить всё своё очарование, как любая была сражена им наповал, и он играл, только играл, а она верила всему, что он говорит. А некоторые не переставали боготворить его даже после того, как он бросал их.

Он устал от всего этого, его душе вновь захотелось свободы.

Поэтому барон покинул Германию и уже несколько месяцев путешествовал. Встреча своего тридцать второго дня рождения в одиночестве была для него как целительный бальзам. Так он оказался в Венеции, но, скучая по шумному обществу, решил принять участие в карнавале. На его родной земле подобных праздников не устраивали.

Тут он вспомнил свой вчерашний сон. Ему снилось, что он находится в прекрасном обществе, по преимуществу женском. Почему-то в салоне высшего общества присутствовала и молодая цыганка, хотя жемчугов на ней было немеренно, а шёлковое платье не уступало наряду какой-нибудь баронессы. Его окружали дамский шёпот, шушуканье и смешки. Он понимал: они хотят от него того же, что делали сами, а именно – подсесть к этой прекрасной незнакомке и получить от неё предсказание. Ему и самому не терпелось узнать немного о своём будущем, но ещё хотелось и подразнить несколько своё окружение, потому-то он и медлил, якобы колеблясь. Однако когда уговоры достигли своей предельной точки, он согласился. Женщина была очень красива, пусть и цыганской крови. Её обволакивала мощная аура загадочности, и Дерек почувствовал, что ему не хочется от неё уходить. И ещё он неким шестым чувством осознал, что она неравнодушна к нему, и большей частью её интересует его душа, как он всегда того и хотел. Когда она взяла его за ладонь, его словно пронзило электричеством, и внезапно цыганка заговорила тоном доброго друга, произнеся следующие слова:

– И будет наша жизнь омрачена

Из кубка глотками горького и кислого вина.

После этих слов Дерек проснулся, но они ещё какое-то время очень ясно раздавались в его ушах. Почти такими же словами однажды высказался один его хороший приятель экспромтом про одиночество, и барон прекрасно понял, что эти слова теперь пригрезились ему не случайно. Всю жизнь ему придётся страдать от одиночества, и с этим ничего не поделаешь. Такова его судьба. Или какой-то злой рок навис над ним.

Но вот, однако, и палаццио дожа. Его гондола остановилась сбоку от дворца. С этого краю почти никто не причаливал. Дерек грациозно поднялся на ноги и осмотрел свой костюм. Убедившись, что он так же идеален, каким и был, и поправив маску, он заплатил гондольеру и ступил ногами на относительно твёрдую поверхность.

– Приятных вам развлечений! – раздалось совсем рядом, причём в интонации чувствовалась некоторая доля насмешки.

Барон развернулся, намеренный узнать, кто позволил себе подобную дерзость, но поблизости никого не было, а гондольер уже отчалил. Конечно, это мог оказаться кто-то из других причаливших одновременно с ним гостей, но они, в основном, прибывали группами по нескольку человек. В конце концов, он убедил себя, что эти слова вовсе не предназначались ему, а могли быть сказаны кому угодно. Всё-таки маскарад, и люди, прячущиеся под масками, позволяют себе больше вольности, чем при обычных обстоятельствах.

Барон поспешил присоединиться ко входящим в палаццио. Он намеренно припозднился, чтобы прибыть не среди первых, а уже тогда, когда многие соберутся и начнётся празднество, и легко будет затеряться в толпе. Но, по-видимому, не он один так думал, потому что гостей всё прибывало и прибывало. И это не считая тех, кто какое-то время уже находился внутри.

Приглашений не требовалось. Вход на время вечерних мероприятий был свободным. Участие в маскараде мог принять любой желающий вне зависимости от своего положения, статуса, профессии или родины. На маскараде все маски были равны, поэтому во дворце дожа легче лёгкого было совершить задуманное: отомстить, признаться в любви, спустить всё состояние в карты и вновь отыграть его, заключить выгодную сделку, разоблачить кого-либо. Поэтому такая масса людей и стекалась сюда в этот час. Все надеялись благополучно разрешить свои дела. Крайне мало было таких, как барон фон Моргенштерн, который прибыл сюда единственно, чтобы развеять скуку.

Дож постарался на славу, зная, какое количество взыскательной публики к нему придёт. Одновременно играло несколько оркестров так, чтобы музыка постоянно была слышна вне зависимости от того, переходишь ли ты из зала в зал, ступил ли в патио или на один из многочисленных балконов или же решил прогуляться вдоль уединённых узких каналов, спрятанных в темноте, в приятной компании. Лакеи постоянно сновали туда-сюда в костюмах арапчат или слуг визиря в чалмах с перьями и крупным сверкающим фальшивым камнем: либо кроваво-алым рубином либо полным тайн ультрасиним сапфиром и разносили лёгкие закуски и деликатесы или напитки, которые будоражили душу и волновали ум. В больших залах, ярко освещённых до рези в глазах, гости могли предаться игровым развлечениям в компании; в уединённых кабинетах, где умеренное мягкое освещение создавало соответствующее настроение, можно было посекретничать либо открыть свои чувства; были и помещения с особыми световыми эффектами, где можно было предаваться необузданности своих желаний, не боясь бросить тень на свою репутацию.

Но всё же эти места были в первую очередь для тех, кто не желал отдаваться главному и основному занятию праздника – танцам. В основном же, чтобы показать себя и свой наряд и потанцевать вволю, сюда и прибывали. В первую очередь, конечно же, молоденькие хорошенькие женщины и юные щёголи. По большей части, это они занимали обширную бальную залу, одна стена которой представляла собой сплошную зеркальную поверхность, отполированную настолько, что нельзя было бы обнаружить ни единого дефекта, у противоположной стороны которой с потолка свешивались хрустальные нитки, которые отражало это самое зеркало и усиливало их блеск, отчего зала казалась шире и ярче, чем была на самом деле.

Но бальная зала являлась помещением для избранных. Прочие плясали в холле, размеры которого позволяли вместить всех желающих, так что уже при входе нужно было стараться не столкнуться с кружащимися в быстром темпе парами. Танцевали также и на первой площадке парадной лестницы. Вообще, пляшущих можно было встретить где угодно, потому что народ хотел веселиться, и энергия после выпитого и съеденного давала о себе знать. И, так как музыка была слышна отовсюду, танцевали там, где на данный момент им хотелось.

Барон аккуратно обходил танцующие пары. У него не было конкретной цели, и он просто хотел посмотреть, что представляет собой дворец дожа и чем заняты гости в разных местах. Пару раз он брался за напитки, предлагаемые арапчатами, но ничего не пил, а только пригубливал немного и возвращал бокал обратно на подносы для выпитого. Сейчас ему не хотелось затуманивать свой разум алкоголем. Он прибыл сюда, чтобы наблюдать. И он не мог назвать никакой другой побудительной причины, что заставила его отправиться на маскарад в этом простеньком костюме.

Он уже поднялся по парадной лестнице холла и теперь остановился на верхней ступеньке, облокотился на массивные мраморные перилла и смотрел вниз, на танцующие пары. Музыка незаметно сменилась. Зазвучала медленная мелодия, что давало ему возможность лучше рассмотреть разнообразие костюмов. Как уже было сказано, здесь находились люди попроще, так что, чтобы созерцать особо диковинные или роскошные наряды, требовалось отправиться в танцевальную залу с зеркальной стеной или в патио с небольшим фонтаном, куда элита выходила передохнуть и глотнуть свежей ночной прохлады.

Дереку нравилось изучать мельтешение человеческих тел. Маски скрывали личности. Это позволяло ни с кем не заговаривать и не отвечать, если не хотелось. Никто его не знал, да и сам он был никому не интересен, раз не желал включаться в общее веселье. И так приятно наблюдать за посторонними, а самому оставаться в тени! Сразу выплывает наружу вся человеческая дурость! Тут барон почувствовал некоторую долю стыда, потому что и в его жизни были такие моменты, когда он получал удовольствие, не задумываясь о последствиях, и причём тогда у него не было маски, за которой можно укрыться. Но его готовящиеся было зародиться невесёлые думы отвлёк новый приток входящих.

Чем сильнее люди опаздывали, тем вероятней это означало, что они принадлежат к высшим кругам, раз привыкли к тому, что их готовы ждать. Так что на вошедших одежда представляла собой некоторую экзотику: эскимос, привидение с головой на длинной шее, в основании которой находилось отверстие для настоящего лица, павлин, чьи драгоценности сверкали получше иного хрусталя. Надо же, в самой гуще этих разодетых кичливых аристократов находилось белое домино! Некто был одет точь-в-точь как барон. Отличался лишь цветом.

Дерек подумал, были ли у них схожие мотивы в выборе костюма, или какая-то иная причина заставила этого гостя так вырядиться. Что удивительного, но белая полумаска, казалось, почувствовала, что за ней пристально наблюдают, и вскинула голову, будто бы устремив свой взгляд прямо на барона фон Моргенштерна. От этого взгляда ему на долю секунды сделалось как-то нехорошо, снова вспомнилась та гадалка из его сна, и он решил, что стоит посмотреть, что происходит в других местах этого обширного палаццио. Тем более что новоприбывшие уже стали подходить к парадной лестнице, а ему не хотелось, чтобы белое домино прошло так близко от него.

Итак, он начал своё хождение по обширному дворцу, переходя из комнаты в комнату, из залы в залу. Нигде не принимал он участия в общем веселье, не закусывал и лишь позволял себе подержать бокалы с напитками, полюбоваться игрой света на стекле и благородным оттенком жидкости, вдохнуть аромат. Он смотрел по сторонам, наблюдал за людьми, но сам был от них далёк, как никогда прежде. Ему ничего не стоило завести новое знакомство, но он прекрасно понимал, что это ни к чему не приведёт. Из Венеции он скоро уедет, а если люди, и тем более женщины, узнают его, то всё потянется, как обычно. Им опять от него будет что-нибудь нужно, он распахнёт для них своё сердце, а затем они плюнут ему его добротой в лицо.

Несколько раз ему чудилось белое домино: то за танцующей парой, то в толпе на противоположном конце игорного зала, то в предыдущей комнате, которую он уже успел миновать – но барон убеждал себя, что это всё обман зрения. Ведь уже в следующее мгновение, когда он внимательно всматривался в то самое место, там никого не было, а простую белую ткань не так-то трудно упустить из виду среди всех этих вычурных красок. Он просто слишком близко воспринял тот факт, что кто-то надел тот же костюм, что и он. Всё это глупости – будто и другой мыслит в точности так, раз выбрал подобное, что и у него могут быть схожие неудачи в жизни и образ мыслей. Этот человек просто поленился принарядиться или ему было всё равно, в чём пойти, ведь шёл он не красоваться и плясать, а имел намного более важную задачу сделать что-то на маскараде, или он просто передумал в последний момент, когда все костюмы уже были разобраны, и решил-таки отправиться на праздник.

На какое-то время барон фон Моргенштерн выкинул всю эту идею с преследованием из головы. Всё-таки маскарад представлял собой то ещё зрелище со всей его пестротой, непрерывной музыкой и плясками до упаду. Здесь было, на что отвлечься, и в этом не было ничего плохого. Шумный праздник легко помогал отключиться от своих проблем.

Так что не было ничего удивительного в том, что Дерек совершенно неожиданно для себя вдруг столкнулся едва ли не нос к носу с белым домино, и опять ему показалось, что эта маска не сводит с него глаз и намеренно ищет сближения. Он не знал, что и думать. Мало кто знал, что сейчас он находится в Венеции, а о том, что он отправляется на маскарад, и вовсе знали только слуги в отеле, да ещё те, кто видел, как он выходил в костюме и садился в гондолу. Что ж, некоторые, по-видимому, не могут оставить его в покое даже здесь. Таким образом до сих пор продолжают сказываться результаты былой славы.

Он решил, что примет вызов и поговорит со своим преследователем, но где-нибудь в более уединённом месте. Он не хотел, чтобы кто-нибудь ещё признал в нём того, кем он когда-то был. Так что решительными шагами он направился к ближайшему выходу, ведущему в сад, уверенный, что и его преследователь следует тем же путём. Он остановился в затенённом участке под деревьями, где отголоски оркестра лишь усиливали притяжение парочки, расположившейся неподалёку, но они так были заняты друг другом, что барон не обеспокоился насчёт того, что может им помешать.

Он обернулся, придав своему телу расслабленную позу, но никого не увидел и тогда стал ожидать, но время шло, а к нему никто так и не подошёл. Белое домино не было видно вовсе. Либо оно удалилось слишком стремительно после такого неожиданного сближения с ним, и след Дерека стал для него теперь уже потерян, либо Дерек, подсознательно не желая мириться с тем, что здесь он никому не интересен, сам всё это себе напридумывал, а у белого домино и в мыслях не было преследовать его.

Ночь уже полноправно вступила в свои права. На темнейшем небе яркими рассыпанными блёстками мерцали созвездия, и зеленовато-бледный цвет ещё более поднявшейся по небосводу луны давал достаточно света, усиленного водами залива и каналов. Дерек вдохнул в себя аромат ночи, вздохнул и решил, что пора возвращаться под крышу. Он пробудет во дворце дожа ещё немного, после чего наймёт какого-нибудь гондольера и попросит покатать себя по городу. В такую чудную ночь невозможно отсиживаться в комнате. Он будет мечтать и вздыхать, вздыхать и мечтать…, а гондольер будет мерно грести, как лодочник Харон, везущий своих пассажиров по Стиксу.

Возвращаясь, фон Моргенштерн приметил чудный балкончик, откуда должен был, по его мнению, открываться великолепный вид на панораму сада. Он решил пойти туда и осмотреть окрестности сверху, но на это потребовалось время, а, когда он всё-таки добрался до желанного объекта посещения, там уже кто-то находился.

Барон, как зачарованный, остановился в нескольких шагах от балкона из-за видения, которое ему открылось. На балконе находилось то самое домино, что его преследовало. Он был уверен, что именно то, потому что больше не видел других подобных костюмов. Но… это оказалась женщина такой поразительной красоты, которая редко встречается в мире, и она, прислонившись к парапету, стояла полубоком к нему и играла своими вьющимися мягкими светлыми волосами, сняв полумаску. Свет луны придавал её белому облику фантастическое очертание, но она, казалось, была погружена в свои думы и ничего не замечала вокруг. Если бы Дерек самолично не познал множество раз горечь разбитого сердца, он воспылал бы к ней страстью – до того она была хороша, но он больше не надеялся, что когда-нибудь ему попадётся женщина, которой будет нужна только его душа и ничто иное. А ведь ему было всего тридцать два года.

Он задёрнул за собой лёгкие занавеси, чтобы никто другой не пожелал сюда войти, а если кто и направится в сторону балкончика, так сразу поймёт, что это место уединения уже занято. Как только он покончил с этим и снова повернулся к белому домино, красавица не стояла полубоком, а полностью развернулась к нему и не сводила с него глаз. Значит, с самого начала она притворялась и либо услышала его приближение, либо сразу заметила его ещё из самого сада и догадалась, что за этим последует. Вот только как она поняла, что он собирается сюда прийти? Если только он замешкался снаружи, разглядывая этот самый балкончик, но нужно достаточно хорошо разбираться в людях, чтобы разгадывать их мысли.

Обладательница же белого домино, несомненно, применяла сейчас всё своё женское очарование, чтобы заманить его в свои сети. Он усмехнулся, ведь она посчитала его наивным простачком, падким на изящных прелестниц. Но он тоже кое-что смыслит в любовных делах, поэтому собирался вскружить ей голову в отместку. Он был убеждён, что откуда-то она его хорошо знает, и в её голове зрел какой-то план в отношении него.

Так что барон фон Моргенштерн с вызовом в глазах и обворожительной улыбкой на лице подошёл к ней чуть ближе, чем полагалось между незнакомцами разных полов, и небрежно опёрся о балюстраду, как будто её красота его вовсе не трогала. Однако он отметил её глубокие синие глаза. Незнакомка оказалась из немногих, кто не тупит глазки, смотря из-под опущенных ресниц и изображая невинность.

– Зачем вы преследуете меня? – спросил он негромко, напуская на свой голос некую таинственность и склоняясь к ней ближе.

Барон свободно владел несколькими иностранными языками. Венецианский диалект не был исключением.

– С чего бы? Я вас даже не знаю, – с придыханием отозвалась она. Её голос оказался так же прекрасен, как личико и фигурка.

В молчании они буравили друг друга взглядом, применяя всё своё природное очарование. Они старались сразить друг друга, чтобы один из них обезумел от нахлынувших чувств. Но всё это было безрезультатно. Дерек знал, что остаётся непробиваем, и ему почему-то казалось, что незнакомка так же холодна внутри, как и он. Это её «приманивание» мужчин есть лишь внешнее проявление каких-то внутренних планов, которых он не мог распознать. Неужели вот так неожиданно он встретил кого-то, равного себе? Ведь впервые он не мог прочитать женщину как открытую книгу.

Тут Дерек перевёл взгляд на её наряд и отметил, что белая ткань расшита нежным растительным орнаментом серебристого цвета. На его домино был тот же мотив, но золотистого оттенка. Отметить все достоинства этой необычной ткани можно было только вблизи, о чём и поведали ему в лавке, когда он покупал свой костюм.

– У кого вы приобрели домино? – внезапно спросил он.

Слишком уж большое совпадение, если она не преследовала его и не брала такой костюм намеренно. А в совпадения барон не верил. Уже вышел из этого наивного возраста. Он был слишком небрежен, не замечая слежки, вот и позволил застать себя врасплох. Ни для кого не секрет, что женщины пойдут на что угодно ради того, что им нужно. А Венеция слишком хороша для того, что бы в этом чудном городе заниматься чем-то другим помимо отдыха.