103 истории. Часть первая

На самом деле, в этой истории нет ничего удивительного. Налоксон, как ему и свойственно, подействовал, когда была достигнута адекватная дозировка. И, как я верю, Бог, призываемый самым надежным способом – по имени, возможно, дал чуваку шанс. Использовать его или нет – дальше зависело только от него.

Сутки

Скажу честно, я боялась, что не смогу. Внутренне утешала себя, что так будет не всегда, что это всего несколько смен в месяц и, конечно, что, если Бог ставит меня в такие условия, Он же и даст силы для преодоления. У каждого из нас есть индивидуальные физиологические особенности и привычки. И, соответственно, слабые места. Один не может жить без сладких пончиков, другой – без любимой компьютерной игры. Мне же необходим ночной сон. Я могу не есть неделю (проверено), жить без чая и кофе. От сигарет и алкоголя также (на данном этапе) считаю себя свободной. Но мне нужен сон. Крепкий и продолжительный. Ночной и неразорванный. Когда на душе настолько хреново, что не хочется обсуждать это даже с Богом, знаете, что я делаю? Правильно. Ложусь спать. И после перезагрузки чувствую себя совсем иначе. За пятнадцать лет военной службы[39] бывало всякое. И по трое суток подряд не спали. От воспоминаний об этом мне еще больше казалось, что весь ресурс, отпущенный на ночную работу, мною выработан.

Первого февраля пришел заблудший допуск к работе с наркотическими и психотропными средствами. Это означало, что теперь я могу быть первым номером и работать одна. При воспоминании предыдущего опыта надвигающаяся ответственность мне даже нравилась. Я была готова работать первой хоть каждую смену. Только не ночью. Но если в графике есть сутки, то ес́ть и двадцатичетырехчасовая ответственность по бригаде.

Ковидная эпопея была близка к завершению, но мы пока об этом не знали. В то время как поликлиники боролись с менее агрессивным омикроном, наша опасная и трудная служба побеждала остатки дельта-штамма, который часто вызывал пневмонии, тромбозы с инфарктами и инсультами и пресловутый цитокиновый шторм. Впрочем, рассуждения на счет штаммов весьма неоднозначны. По факту фельдшерская бригада 116, которая еще с начала пандемии считалась условно «ковидной», доставляла в АКТЦ[40] на амбулаторное КТ легких около десяти-пятнадцати больных. Деятельность инфекционного такси не заменяла повседневную, а дополняла ее. В общем, за сутки в среднем выходило по двадцать вызовов. Это, конечно, не рекорд (знаю человека, который делал тридцать шесть за двадцать четыре), но когда я, оторвавшись от карт, взглянула на часы и поняла, что прошла только половина смены, хотелось выть.

Я положила папку на торпеду[41] и закрыла глаза. Старый мерс лысеющей резиной глухо разбивал подмерзшую гололедицу. Бог все знал, и необходимости что-либо комментировать не было. Внутренне прислушавшись, я поняла, что и у Него нет сейчас слова для меня. Время просто быть вместе в тишине. Всего несколько минут. В полном безмолвии и отсутствии мыслей. Очень важно было выйти из этого состояния самостоятельно, не быть окликнутой, прозвоненной или вызванной. Я открыла глаза и поняла, что немного зарядилась силами.

– Кря-кря, – следующий наряд не заставил себя ждать. Еще один больной с пневмонией. Он оказался тяжелее остальных и был доставлен в стационар в обнимку с голубым баллоном. После заехали на базу для смены водителя и тут же снова укатили «в поле»[42] до двух часов ночи. Вернулись. Электропривод ворот на подстанции сломался, и приходилось каждый раз выходить на холод, чтобы открыть скрипучие вручную.

– 116-я бригада, обед, – прозвучало из динамика селектора. Это значит, можно полчаса полежать. Спать, скорее всего, не получится – слишком мало времени. Сменила белье и носки. Как же хорошо! Ложусь на одно из раскладных кресел в женской фельдшерской. «Кря-кря», – дребезжит навигатор. Блин, все-таки уснула. Словно опьянение похмельем, радость короткого забытья сменяется контузией вынужденного пробуждения. Далее все, как в тумане. Кто, чего хочет от нас в такое время? Смотрю на планшет: «69 лет, боль в груди прокалывающая».

– Дорсалгия, – Сеня поставил диагноз дистанционно и, покачиваясь, залез в автомобиль.

– Хорошо бы… – Сегодня дважды не повезло. Помимо суточной ответственности у меня не самый лучший напарник. Из ста с лишним человек у нас таких, к счастью, всего несколько. У Сени свое видение жизни и качества работы, в котором мы не сходимся на 99 процентов.

Снимаем ЭКГ. Сейчас, глядя на такую пленку, я бы без сомнения сказала, что это инфаркт с подъемом[43]. Тогда же зачем-то поставила нестабильную стенокардию[44]. Коллега голыми без перчаток руками уже всадил катетер, сильно намусорив упаковками и перепачкав в крови бабушкину простынь. «Нет, Господи… так работать нельзя». От негодования оживляюсь.

– Сейчас болит?

– Жжение между лопаток. – Мозг категорически отказывается работать, но внутри всплывает похожая клиническая картинка десятилетней давности. Задний инфаркт…

– Катетер есть? Давай морфин сделаем.

– Зачем? – Мне кажется, Сеня и слов-то других не знал.

– Эх, тяжки грехи мои, Господи, – бормочу себе под нос. Набираю морфин и бережно убираю ампулу. Мой первый наркотик на этой подстанции. С больной все хорошо. Доставлена в больницу. Коллега – спать, а я в диспетчерскую под тусклую настольную лампу писать карту. Все равно вернут на исправление. Напишу, как можно проще. Нет сил подняться. Роняю голову на руки.

– Кря-кря… – «О Боже… неужели опять? Пятьдесят четыре года, острая задержка мочи. Ну елы-палы, неужели нельзя до утра подождать?» Смотрю на часы, 4:50. Уже утро. Но такое раннее для еще не оттаявшего февраля.

Катетеризировать не вышло. Ни у Сени, ни у меня. Так же с порога выяснилось, что у больного ковид, что нас, конечно, не удивило. Дядька мучается, хочет облегчиться. Везем в 15-шку. Закрываемся. Прилетает еще два наряда на АКТЦ. А это значит, опять полное облачение. За сутки израсходованы все средства защиты. К 9:15 подгребаем на подстанцию. Двадцать минут на пересменку.

– Помоешь машину?

– Зачем? Все равно сейчас натопчут. – Не следовало быть столь наивной, задавая этот вопрос.

– Но ящик-то хоть заправишь?

– Да, – сквозь зубы процедил напарник. Тут любимое «зачем» уже не прокатывало.

Карета помыта, рыжий ап пополнен свежими лекарствами и огромным количеством тестов. Баллоны заменены. Тут Сене надо отдать должное. Домой? Если бы… дописывать карты. Нас таких несколько. Два линейных врача, педиатр и еще один фельдшер. У каждого дымится ароматный кофе. Теперь сверка карт. Когда я работала на шестой, у нас не было такой опции.

Отгоняя от себя наболевший вопрос «зачем», вместе с чек-апом бумаг провожу работу над ошибками. «Вот здесь хорошо все было – и помощь оказали, и поговорили. А здесь можно было быть посдержаннее. Ивановой забыла актив в поликлинику передать, придется сейчас позвонить. Ладно, не беда. Это лучше, чем плохо спать, думая, что из-за моей лени к бабушке не придет долгожданный терапевт. Семянникова. Тот самый ночной инфаркт. Ну тут вообще косяк на косяке». Делаю выводы. Молюсь за каждого больного и за горе-коллегу. Прошу прощения у Бога и, чувствуя Его тепло, прощаю себя. Что ж, сойдет для первого раза. Какое счастье, что следующие сутки только через две недели.

Пункт обогрева

Конец февраля выдался ни снежным, ни морозным. Но свойственные месяцу, предваряющему весну, верты были в 2022 году особенно промозглыми. Несколько дней назад на известной территории началась война. Для кого-то долгожданная, кому-то ненавистная. Перемещающиеся с места на место слои холодного воздуха взбалтывали коктейль человеческих эмоций. Последние пульсировали очень близко, и сдерживать их было невозможно. В каждом магазине, у подъездов домов, на остановках обсуждали ситуацию на Донбассе. Бабульки причитали, женщины суетились, мужчины посмеивались, некоторые делали скорбные лица.

Количество вызовов резко сократилось. И, что удивительно, будто бы исчез ковид. Люди переключили свое внимание на другие события и опасности. На подстанции, как и у ларьков, народ бурно муссировал тему СВО[45] и часто пытался втянуть меня в дискуссию. Я же находилась на стадии изучения обстановки. Не с точки зрения стрелочек на карте, которые с удовольствием демонстрировали в своих блогах аналитики разной направленности, а скорее, с моей любимой – духовной точки зрения. Мир постепенно делился на «Zа» и «против». Я уже знала, что по факту я ни с теми, ни с другими. Когда дали вызов, обрадовалась в надежде не слышать больше бесполезной злободневной болтовни уважаемых коллег. Вызывали на «Иловайку» – так скоропомощники именуют Центр социальной адаптации доктора Лизы, который находится у нас в Марьино.

– Вонь уже здесь ощущается, – водитель закашлялся.

– Да уж. В примечании написано «пункт обогрева». – Рядом со зданием центра красовалась быстровозводимая конструкция, похожая на большой квадратный модуль. Нечто подобное мы использовали на ЧС под госпиталь и размещение личного состава, когда я служила. Работали тепловые пушки. По вмерзло-подтаявшим поддонам мы подошли ко входу. Вонь усиливалась даже сквозь надетые респираторы.

Напарник открыл резиновую дверь. На мгновенье мне показалось, что я попала в ад. Запах тухлой плоти и суррогатов вытеснил из модуля остатки воздуха. Последний и рад был бы войти вместе с нами в резиновое помещение, но слишком уж велика была плотность зловонных молекул. На импровизированных лавочках сидели существа, едва похожие на людей. Беззубые, безногие, побитые. Одетые в тряпье и голые. С усталыми, обиженными на жизнь и себя самих лицами. Голов тридцать в центре и около двадцати по периметру. Пункт обогрева напоминал зал ожидания вокзала. Только убогие не ждали транспорт. Разве что троллейбус, который идет на восток, если уже не находились в нем. На бригаду обитатели пункта не обращали внимания.

– Товарищи, скорую вызывали? – я не нашла ничего лучше, как начать диалог с преисподней. В ответ тишина. – Герасимова, есть такая? – Тишина. Захотелось разрядить обстановку. – Герасимова, раз. Герасимова, два. – Тишина. Ни один из теряющих облик людей и бровью не повел. – Герасимова, три. – Я уже хотела сказать «продано» и радостно убежать, отзвонившись на регион о ненаходе, как сидящая с краю во втором ряду дама с подбитым глазом жестом подозвала нас к себе.

– Она – Герасимова, это я вызывала. Посмотрите ей ногу. – В свое время, до операции на голосовых связках, у меня была дисфония[46] третьей степени. Нарушение звучания голоса этой дамы в сравнении с тем моим состоянием можно было оценить как шестую, хотя о таковой фониатры[47] умалчивают. Сама Герасимова пригрелась и, кажется, не собиралась с нами общаться. В модуле было не просто тепло, а отвратительно жарко тем самым неустойчивым теплом, которое вмиг исчезает после отключения отопителей. Этой особенностью филиал ада походил на газельку Моссанавтотранса.

– Ленка, просыпайся, скорая к тебе.

– К-к-кая скорая? – Не надо было быть наркологом, чтобы понять, что Герасимова пьяна. На жаре от выпитого заблаговременно ее долгожданно развезло.

– Здравствуйте. Что у вас случилось? Рассказывайте, показывайте.

– Д-д-д, ниче особо… а че? – Елена пьяно улыбнулась. Что-то женское в ней еще теплилось.

– Так-то ничего, просто подруга ваша, – я указала жестом на безголосую, – вызвала экстренную службу, чтобы вас осмотрели на предмет жизнеугрожающего состояния.

– А, ну рр-з жизнеугожающего… – сложные слова давалась женщине с трудом. Крихтя и пьяно хихикая, она спустила нечто, что служило ей штанами.

– Вот.

Я недоуменно подняла брови.

– Нога: одна штука (всего две), – руками в перчатках крутила конечность и искала источник проблем, – не бледная, не красная, не синяя. На ощупь не горячая. Видимых повреждений нет, пульсация сохранена, – иронизируя, я не поленилась придавить двумя руками подколенную артерию.

– Пошевели-ка пальчиками. Ага, отлично. Все в порядке у тебя, Ленка.

– Да? Ну и хорошо. А в больницу не надо?

Я тяжело вздохнула. На лавочке слева по периметру лежал тощий молодой мужчина без ноги и безучастно смотрел в пол. Его пожилой сосед был пока с конечностью, но в его гнойной ране, как в доме Облонских, смешались потертая ткань, разлагающаяся мышца и желто-зеленый гной, которым с удовольствием питались опарыши. Мужчина также пребывал в анабиозе. Видимо, нашарахавшись по улицам и вокзалам, длительно употребляя алкоголь и не имея ни фактической, ни физиологической возможности поспать[48], бедолаги релаксировали. Каждый из них по отдельности не был чем-то особенным. Мы часто выезжаем к таким и давно мечтаем о создании больницы (не соццентра) для оных. Когда же на триста квадратных метров их полсотни, это действительно страшно.

– Не надо, – сказала я без тени лукавства. Деду с опарышами хирургия пригодилась бы гораздо больше. – Посмотрите вот на мужчину и благодарите Бога, что у вас пока не так.

– А че вы вообще сюда приехали? Мы знаем, что нас в больницу не возьмут. Даже если вы отвезете в 68-ую, тут же выкинут, никто не будет лечить, – гнойный открыл глаза и злобно посмотрел на бригаду. К сожалению, он был абсолютно прав.

– Ладно, Вась, не выебывайся! Ты сам виноват, как и мы все здесь. Там, в палатах, – мужчина указал на здание центра, – трезвых берут. И документы помогают восстановить, и относятся неплохо. А ты, сука, пьяный, как и мы. Вот и не нужен никому.

– Золотые слова, коллега, – я окинула взглядом оборванца лет сорока.

– Разрешите поцеловать вашу ручку, доктор, – местный философ обрадовался отзывчивости.

– Да нам никто уже не поможет, вы разве не понимаете? Зачем скорую вызвали? – не унимался хозяин опарышей и снова был во многом прав.

– Что ж, вылечить вас от алкоголизма и прочего я не могу. Пригласить к себе домой – тоже. Но могу подарить вам хорошее настроение. – Наша громкая дискуссия успела привлечь внимание некоторого количества релаксирующих. – Как вас зовут? – обратилась я к философу.

– Коляном, – опухшие губы в улыбке обнажили гнилые зубы.

– Николай, вы, кажется, хотели руку поцеловать? – Лыбящийся довольно закивал. Я подошла к стене и сняла перчатку.

– Юль, ты серьезно? Может, ты после этого хочешь с линии сняться и в инфекцию поехать? – напарник остолбенел.

– Абсолютно серьезно, – я не знала, как, зачем и для чего. Но шла уверенно по фарватеру. Грязная, в кровавых царапинах рука взяла мою. В модуле уже мало кто спал: зрелище входило во внимание вонючей толпы, как лопата в сырую землю. Колян улыбнулся шире прежнего и посмотрел мне в глаза. В этот миг на одну секунду обнажилась его душа. Все самое хорошее, что было в нем, и казалось, что этого немало. Мой коллега отвернулся и закрыл лицо руками. Отечные губы коснулись белой кожи и задержались на мгновение.

– Лучшая скорая, которую я видел, – просиял Колян.

– Лучший бомж, которого видела я.

– Браво! – убогие захлопали в ладоши. Это было весело. Меньше минуты. Но так радостно проведенное опустившимися, отчаявшимися людьми время, кажется, немного вернуло их к жизни. Многие от души улыбались и в общей массе уже не казались такими некрасивыми. Видимо, тот негатив, безнадежность и, конечно, грубые жизненные ошибки (православные называют это грехом), которые оставили оттиски на их лицах, сменившись искренней радостью, на миг наладили эстетику.

– До свидания, друзья. No pasarán!

– Важенина, ты реально сумасшедшая, – в машине коллега не унимался.

– Хорошо, что я не мужик, а то ты, наверное, со мной за руку здороваться бы перестал. – Мобильный пункт обогрева на базе автомобиля «Газель» покачивался на ветру, возвращаясь на подстанцию.

Мы не в силах всех спасти. Иногда по ряду очень сложных внутренних и внешних причин мы не можем оказать даже минимальную медицинскую помощь. Но оставить за собой обстановку, которая стала чуть лучше, чем до нашего прибытия, наверное, и есть наше назначение.

Отек легких

– Что там? – спросила Настя через пресловутое окошко, разделяющее кабину и салон. У скоропомощников есть опасная привычка просовывать в технологическое отверстие голову. Чудом до сего дня все кубышки целы. Случись в этот момент ДТП, любопытным грозит как минимум перелом шейного отдела, а то и просто – оторванная башка.

– Повышение АД, одышка.

– Не отек ли легких?

– Таких поводов к вызову через один. Но будем в готовности выполнять любые задачи.

Подруга оказалась права. С порога слышался клокочущий живой чайник. Пожилой мужчина сидел в кухне, на мини-диване, и потихоньку «закипал». Действовать надо было быстро.

– В груди давит?

– Да… хлюп… – каждое слово бедолаги сопровождалось характерным звуком.

– Нитраты или что-то принимали до нас? – сегодня спикером была Настя. Мое самолюбие это коробило. Как известно, лучшее средство от гордыни – смирение. Поэтому я приняла решение не мешать напарнице. Знала, что опытный и ответственный фельдшер справится.

– Принял… хлюп… таблетку капотена. Хлюп. – Легкие неминуемо отекали.

– Давление 220/140. Сатурация 90. Аллергии на лекарства нет? Нитраты переносите? – Настя крутила в руках баллончик с нитроспреем.

– Не знаю. Хлюп…

– Открывайте рот. – Два сублингвальных[49] пшика в такой ситуации спасают жизнь.

– Легче? – Я уже набрала лазикс[50]. Настя уколола. Теперь ЭКГ. Лучше было бы сделать сначала, но еще минута, и он бы «уронил» сатурацию. Скорее всего, «чайник закипел» на фоне повышения давления, но как причину нельзя было исключать и инфаркт. Ноги, вроде, не отечны. Значит, как таковой декомпенсации ХСН[51] у больного нет. «Господи, хоть бы на фоне криза». Такой отек лечится так же быстро, как возникает, и имеет хороший прогноз. На ЭКГ чисто. «Богу слава!»

– Легче? – переспросила я.

– Да… немного.

– Сатурация 94.

– Это чудесно. Давай, наверное, кислород дадим все равно. Я схожу. – Не люблю, будучи первым номером, покидать больного, но по-прежнему держала позицию смирения как бы второго номера. Не простая, но в некоторых ситуациях незаменимая линия поведения.

– Давайте я принесу, – откуда ни возьмись выскочила пожилая женщина. Чудесная жена. Дала о себе знать, только когда действительно понадобилась. Я вздохнула. Мне никогда такой не стать. Вечно буду лезть во все, что нужно и не нужно.

Затянули на больном маску. Раньше оксигенотерапию при отеке легких проводили через пеногаситель – колбочку со спиртом. Но это вызывало огромный резонанс среди коллег и сложность списания драгоценного. Поэтому в качестве лайфхака в оборот пошли спиртовые салфетки. Разворачиваешь и стелишь в маску, не стесняясь. Ну или даже просто кладешь. Толк присутствует.

– Спирт любите?

– А как же? – к счастью, наш больной «не закипел» окончательно и положительно реагировал на юмор.

– Сейчас для вас это важное лекарство. При таком состоянии раньше внутривенно вводили.

Дышал Валерий десять минут. На кислороде сатурация 99. Давление 150/100. Коллега закрыла вентиль, я сняла с мужчины маску. Без кислорода 97. Замечательно.

– Как боль в груди, есть?

– Отпустило, вроде. Лихо вы, девчонки, все сделали.

– Тем не менее в больницу лучше бы поехать.

– Ни в коем случае. Лучше я умру.

– Я вас понимаю. Но дело в том, что вы и правда десять минут назад могли умереть. И мы не можем гарантировать, что приступ не повториться.

– Не поеду, даже не уговаривайте.

– Не волнуйся, Валера. Опять ведь давление поднимется.

– И все же мудрая женщина – ваша жена. Это большое счастье. Какое для вас рабочее давление? – Настя была рада купированному отеку и вернула мне пальму первенства в общении.

– 140–150/90.

– Во-о-от. А у вас нижнее 140 было. Впервые такое?

– Давление за 200 бывало раньше, но чтоб так тяжело дышалось, никогда не было. Будто воды туда налили, понимаете?

– Конечно, понимаем. Можно? – Я взяла ручку и пододвинула к себе лежащий на кухонном столе раскрытый блокнот. Видимо, практичная супруга собиралась писать список продуктов. – Вот это – сердце, – я нарисовала овал и крестообразно разделила его на четыре части, – правое и левое предсердия. Правый и левый желудочек. – От каждой из четырех камер схематично отвела трубы сосудов. И изобразила круги кровообращения. Сверху малый (легочный), снизу большой. – Вот смотрите. В легких, как вы знаете, происходит газообмен. К каждой альвеоле подходят капилярчики, которые берут из вдыхаемого воздуха кислород и отдают углекислоту, – этот процесс я изобразила отдельно на том же листочке снизу, – отработку, так сказать. Вот теперь эта кровь обогатилась кислородом и стала артериальной, – стрелки по ходу движения самой важной физиологической жидкости появлялись на белом листе, – и ее нужно под давлением запустить в органы и ткани. Через легочный ствол она попадает в левое предсердие, далее в левый желудочек. Эта камера имеет самую мощную мышцу – миокард. Последний и закачивает кровь в организм. К каждой клеточке подходит крошечный сосудик, и там снова происходит обмен. Клетка отдает отработку и забирает кислород. Тем и живет. Такая кровь, с углекислотой, как мы знаем, темная. Вишневая. Венозная, в общем. – Аудитория с интересом кивала, а Настя смеялась:

– Сейчас тебе шеф покажет венозную кровь. Мы уже сорок минут на вызове.

– Отек лечим, – пожала плечами я и продолжила, – так вот, венозная кровь собирается в верхнюю и нижнюю полые вены и по ним в правое предсердие. Дальше через правый желудочек поток возвращается обратно в легкие. Двойной, похожий на знак бесконечности, круг замкнулся. И все бы хорошо. Но когда по какой-то причине вот здесь, – слабо надавливая на ручку, я обвела в кружок малый круг, – повышается давление, жидкая часть крови, то есть плазма, начинает пропотевать в альвеолы.

– А, теперь понятно. Вот откуда у меня вода в груди. Теперь ясно.

– Ну а для нас важнее всего докопаться до причины. Если это просто гипертонический криз, как в вашем случае, когда давление априори повышено, – это одна история. Если процесс развился на фоне инфаркта, аритмии или ХСН – это уже гораздо худшая история. Понимаете чуть-чуть?

– Очень даже. Спасибо большое.

– Как самочувствие?

– В космос готов, если стопочку нальете.

– Без фанатизма, хорошо? Немного в лечебных целях. Семьдесят грамм, не больше, – я подмигнула.

– Девочки, спасибо вам. Полечили, пошутили, лекцию прочитали.

– Помните, как у Розенбаума? Лечить так лечить, гулять так гулять. А к вам, кстати, в связи с отказом через два часа неотложка приедет. Проведать.

– Спасибо, девочки. Вы просто ангелы.

Мы с Настей переглянулись и от души рассмеялись. Ибо знали, насколько мы на самом деле не ангелы.

КИНЭ

У нас на станции работают в основном фельдшера. Мало врачей и медсестер. Часто обладателей этих редких для СМП-специальностей, иногда бородатых и накачанных[52], ставят работать вместе. Но сегодня Надюха была моей. Медсестра, согласно не столько написанному в удостоверении, сколько по жизни. Даже если бы она не была одета в пресловутую форму василькового цвета, а просто шла по улице в гражданке, у меня бы не было сомнений, кем она работает. Крепкие, но аккуратные руки, которые найдут вену там, где ее нет. Понимание без лишних команд и уточнений. Полное отсутствие суеты, но достойная скорость ювелирно выполненных манипуляций. И, конечно, моя любимая добрая улыбка.

Настоящая мартовская весна стучалась в дверь с обратной стороны небосклона теплеющим солнцем. Вызовов становилось немного меньше. Иногда между ними мы даже заезжали на подстанцию. Апельсин уже закатился за горизонт, оставляя нежно-оранжевые исчезающие следы на облаках, когда мы поднялись на десятый этаж в 373 квартиру.

– Девочки, я селедки наелась. – Женщина шестидесяти лет лежала на кровати в позе эмбриона. Совершенно зеленый цвет лица дополняли заостренные черты. – Как вспомню про нее, опять тошнит.

– Сколько раз рвота была и сколько раз жидкий стул?

– Стул – три раза, вода прям. А рвота – раз восемь, не меньше, тоже водой уже. Но после нее легче становится. Еще температура поднялась. Девочки, милые, я так не хочу в больницу. Помогите мне дома, пожалуйста, – женщина чуть не плакала.

– Когда стало плохо?

– Вчера вечером съела эту гадость, а ночью полоскать начало. То есть меньше суток.

– Температура 37,3, давление 120/70, сатурация 98, пульс 95. Живот мягкий, безболезненный, перистальтика усилена. Тургор кожи не снижен. – Пока я выясняла анамнез, сидя в углу, Надюха осматривала больную. Она так же старалась собрать как можно больше информации, которую я, сложив в единую картину, обращала в диагноз.

– Неплохие показатели. Что ж, похоже на банальное КИНЭ. То есть кишечная инфекция неясной этиологии. Не пугайтесь этих слов. На самом деле они означают обычное пищевое отравление.