Соль партизанской земли

К вечеру седьмого дня скитаний трое усталых, изголодавшихся мальчишек прибрели в лесной поселок Воронова Гута. Сидя на завалинке хаты, они ели хлеб, вынесенный сердобольной хозяйкой, и запивали его молоком из глиняного глечика. Вздыхали. В голову лезли грустные мысли: «Что же делать дальше? Сколько еще придется скитаться, пока найдешь партизан? Да и найдешь ли их?»

Андрей первым заметил трех верховых, которые шагом выехали из лесу. На шапках мелькнули знакомые красные лычки.

– Партизаны!

Это были разведчики нашего отряда…

Конечно, не всем так повезло, как Андрею Григорьеву и его товарищам. Одних на пути к партизанам перехватили каратели. Других выдали провокаторы, сеть которых гитлеровская служба безопасности СД усиленно раскидывала во всех селах, местечках и городах. Да и отрядов в те первые месяцы партизанской войны было еще негусто. Найти дорожку к партизанам удавалось далеко не всякому.

Но, что бы там ни было, Злынковский отряд рос, набирал силу. Теперь засады на лесных дорогах перестали быть редкостью. Не раз Марков водил своих партизан и в налеты на полицию и на немецких фуражиров, приехавших пограбить окрестные села.

Но Марков мечтал о большем. Его мысли занимали железные дороги, по которым гитлеровцы только что открыли движение, перешив линии на западноевропейскую колею.

Марков понимал: «железка» самое уязвимое место вражеского тыла. Перервать, пусть даже ненадолго, стальную жилу, по которой враг день и ночь гонит эшелоны с войсками и боевой техникой – все равно, что выиграть бой на фронте.

Но как подступиться к этой ахиллесовой пяте врага? Ни у злынковцев, ни в соседних отрядах – Климовском и Новозыбковском, с которыми Марков установил связь, не было ни мин, ни взрывчатки, ни опытных разведчиков-подрывников. А ведь каждый поход партизанской группы к железной дороге был долгим, сложным и опасным предприятием – с тех пор, как началось регулярное движение поездов, гитлеровцы усилили охрану. Грозные приказы, развешанные повсюду, сулили расстрел каждому, кто приблизится к железнодорожному полотну.

И все-таки разведка и подпольщики доносили командиру отряда: на железных дорогах нет-нет, да раздастся взрыв, под откос свалится вражеский эшелон. И делают это разведчики крупного партизанского отряда, что действует в соседней Черниговской области. Командует черниговцами первый секретарь обкома партии депутат Верховного Совета СССР, член Центрального Комитета партии Алексей Федорович Федоров…

У украинцев дело было поставлено, что называется, на широкую ногу. На северо-востоке Черниговщины, где располагался отряд, гремели непрерывные бои. Партизаны Федорова наносили врагу чувствительные удары. Чего стоил один только бой 2 декабря, в котором черниговцы уничтожили целый вражеский батальон, расположившийся в селе Погорельцы. Целый батальон регулярных войск, с приданной артиллерийской и минометной батареей, был истреблен до последнего человека! Эта весть бурей пронеслась по всей округе и, конечно, дошла до Маркова. А гитлеровское командование, взбешенное подобной дерзостью, бросило против Федорова все оказавшиеся под рукой силы, чем значительно облегчилось положение Злынковского отряда. «Вот с кем установить бы связь! – думал Марков. – С Федоровым!»

Случай связаться с Алексеем Федоровичем вскоре представился. В родном селе Маркова – Софиевке появилась разведка черниговцев, – молодые, рослые хлопцы, с ног до головы увешанные оружием.

Вместе с разведчиками Марков отправился к соседям, которые после долгих боев на Черниговщине вырвались из окружения и стояли сравнительно недалеко – в Елинских лесах, что раскинулись в том месте, где тогдашняя Орловская область граничила с Украиной.

Здесь и состоялась встреча Маркова с первым секретарем теперь уже подпольного Черниговского обкома. В небольшом, наспех сработанном из корья и веток шалаше, у раскаленной докрасна самодельной железной печки Марков увидел невысокого, кряжистого человека с крутым подбородком, густыми украинскими усами и высоким лбом, на котором выделялся похожий на запятую шрам.

– Ну, командир, присаживайся, – улыбнулся он, пожимая Маркову руку. – Устал? Давай-ка сначала поешь. Небось рестораны в пути не попадались? Эй, Василь! А ну, принеси-ка, что там есть!

Адъютант Федорова Цурканенко принес котелок супа (с едой у хозяев дело обстояло туго), застелил чистой тряпочкой заменявший стол ящик, нарезал хлеба и немного сала.

Федоров достал флягу, налил в кружки спирту.

– Ваш спирток, Софиевский, – снова улыбнулся он. – Ну, за встречу!

Марков выпил, закусил хлебом с тоненьким ломтиком сала и с удовольствием принялся хлебать горячий суп, чувствуя, как по телу, промороженному в долгом переходе, разливается благодатное тепло.

– Ешь, ешь, – подбадривал его Алексей Федорович, явно радуясь аппетиту гостя. – Не обессудь, чем богаты, тем и рады…

Марков с первых же слов почувствовал – вот тот человек, которого ему так не хватало до сих пор! От всей фигуры Федорова, от его слов и неторопливых жестов веяло спокойствием и уверенностью. Казалось, и здесь, в лесу, стиснутом со всех сторон вооруженными до зубов врагами, Федоров чувствовал себя так же, как некогда в начисто отрезанное войной мирное время. И эти его спокойствие и уверенность передались Маркову… Такому человеку хотелось высказать все. И Марков заговорил. Он говорил о трудностях, которые пережил его отряд, и о тех, что остались и поныне, о своих сомнениях и планах на ближайшее будущее. Федоров слушал его, не перебивая – понимал: надо дать Маркову возможность выложить все, что наболело. Лишь когда Петр Андреевич замолчал, задал несколько вопросов. Каковы леса, где расположились злынковцы? Есть ли в отряде люди, хорошо знающие местность? Что говорят в селах? Велики ли вражеские гарнизоны в Злынке и Новозыбкове? Поддерживается ли связь с подпольщиками на станциях и в городах?..

Многое из того, что спрашивал Федоров, он знал и сам – это Марков сразу понял по тем уточнениям, которые Алексей Федорович вносил в его ответы.

– Ну, что ж, – сказал в заключение Федоров. – В общем, действуешь ты правильно. Но бить врага надо еще крепче. Что для этого требуется? Силой немца не возьмешь – тут, в своем тылу, он сильнее нас, партизан, да и значительно лучше вооружен, располагает неограниченным резервом. Значит, надо брать его хитростью. Чтоб над каждым твоим шагом немецкие начальники головы ломали – как, мол, понимать партизанский маневр? А главное – будь поближе к людям, будь в курсе всего, что происходит в селах, помогай жителям, чем можно. Учти: на них, на народе, все партизанское движение стоит!.. Второе – нашим отрядам надо поддерживать постоянную связь. Не исключено, придется действовать вместе. А пока поможем тебе – дадим взрывчатки, мин, опытного подрывника. Пусть-ка поучит твоих хлопцев диверсионной премудрости!.. Позови-ка, Цурканенко, Сергея Кошеля!

Вскоре пришел Кошель – невысокий, по-армейски подтянутый рыжеватый паренек.

– По вашему приказанию прибыл, товарищ командир отряда!.. – доложил он, вытягиваясь в струнку.

«Ого! – отметил про себя Марков. – Дисциплина тут не хуже, чем в армии!»

– Вот что, товарищ Кошель, – проговорил Федоров. – Тебе поручается ответственное задание. Надо научить соседей вражеские поезда под откос пускать. Понял? Пойдешь с товарищем Марковым.

По тому, как вытянулось круглое, с ямочкой на подбородке лицо Кошеля, Марков догадался, что задание ему не по душе. Да он и сам понимал: кому охота уходить из родного отряда, от друзей? Но Кошель ни словом, ни жестом не показал своего недовольства.

– Есть пойти с товарищем Марковым! – четко повторил он. – Разрешите идти, собраться?

– Иди, – отпустил Федоров. И, подождав, пока Кошель вышел, продолжал: – Смотри, Марков, лучшего подрывника тебе отдаю. Береги его… Срок – месяц. Ровно через месяц вернешь обратно в целости и сохранности.

– Даю слово, Алексей Федорович!..

Свое командирское слово Марков сдержал в точности. Через месяц, обучив злынковцев подрывному делу и совершив с ними два удачных похода к «железке», Кошель вернулся назад, в родной отряд. А у нас, злынковцев, появилось новое грозное оружие – тол и мины.

Весной сорок второго выпало и мне отправиться на железную дорогу.

Я уже говорил: солдат по-настоящему рождается в первом бою. Точно так же первая диверсия определяет – быть тебе диверсантом или не быть. Мне повезло: та, для меня первая, диверсия принесла крупную удачу. А потому определила мою любовь к профессии подрывников-диверсантов и поставила целью – во что бы то ни стало самому стать подрывником.

Но расскажу все по порядку.

Весной отряд Алексея Федоровича Федорова после жесточайших боев с эсэсовскими карательными частями прорвал вражеское кольцо, добрался до Злынковских лесов и стал лагерем неподалеку от нашего расположения. Черниговцы устраивались со сноровкой, которая отличает бывалых людей, привыкших к перемене мест и всюду чувствующих себя как дома. Из корья и веток живо соорудили шалаши, а у кого были – раскинули самодельные палатки. Места импровизированных «кухонь», где на кострах готовилась пища, оградили аккуратными березовыми заборчиками. Сделали «столовые» – выкопали прямоугольником ровики, внешний край которых служил сиденьем, а внутренний заменял стол. Построили коновязи из жердей. Но как ни домовито устраивались черниговцы – отдыхать они не собирались. Помимо отряда Федорова и нашего в Злынковских лесах располагались еще два – Климовский и Новозыбковский. Командиры всех четырех отрядов по предложению Алексея Федоровича решили образовать лесной гарнизон, который действовал бы по общему плану и подчинялся единому командованию. Начальником гарнизона стал Федоров. А наш командир – Петр Андреевич Марков, был назначен одним из его заместителей. Теперь все операции отряды совершали совместно.

Я уже давно мечтал принять участие в диверсии и собственными глазами увидеть, как пойдет под откос вражеский эшелон. Не раз, когда с «железки» возвращалась диверсионная группа (это, конечно, было событием для всего нашего лесного гарнизона), я с жадностью слушал рассказы подрывников, расспрашивал подробности – как шли, вели разведку, как ставили мину… Все это мне знакомо; подрывное дело я изучал еще в воздушно-десантной бригаде, умел обращаться с толом, с взрывателями и капсюлями – детонаторами. Даже мины, хоть и не самодельные партизанские, а табельные армейские, приходилось ставить. Но все это было пустяком по сравнению с крушением на железной дороге, в котором гибнет целый воинский эшелон врага. Увы, рассказы подрывников были пока что единственным моим утешением: станковый пулемет слишком тяжел, чтобы брать его с собой к железной дороге, для такого дела требуется оружие полегче – винтовка, автомат, «дегтярь». А главное – мина.

Однажды я узнал, что группа наших партизан вместе с федоровцами готовится выступить к «железке».

– Что, если мне отпроситься с ними? – сказал я первому номеру пулеметного расчета Тимофею Лобановскому.

– А пулемет? Случись бой – с кем я стрелять буду? – возразил Лобановский. – Наша машинка – девушка с характером. Не всякий ей люб…

Лобановский, вообще-то добрый и покладистый парень, во всем, что касалось нашего станкача, был непреклонен.

– А я все-таки попрошусь! – настаивал я.

– Ну и просись, коль тебе так неймется! Только командир отряда все одно тебя не отпустит. Он-то понимает!.. Но Марков возражать не стал.

– А ведь верно, – сказал он, выслушав мою просьбу. – Надо отпустить. Вашему брату пулеметчику редко на задание ходить приходится… Все на заставу да на заставу. Ладно, пойдешь, включу тебя в группу.

Мы двинулись в поход в тот же день. Перед самым выходом из лагеря вся наша смешанная группа выстроилась перед штабной палаткой. На правом фланге с зашитым в мешковину зарядом тола стоял уже знакомый мне подрывник Сергей Кошель. Я обрадовался, что именно Сергей идет с нами, – у этого осечек не бывает. Командир группы – Григорий Васильевич Балицкий – крепкий, широкоплечий мужчина лет тридцати, в кубанке, трофейной овчинной безрукавке, какие у нас звались «мадьярками» и с легким французским карабином, висевшим на плече по-охотничьи дулом книзу, скомандовал: «Вольно!» – и скрылся в палатке. Через мгновение он вышел оттуда с невысоким человеком в ватнике, перехлестнутом крест-накрест ремнями. На боку – маузер в деревянной колодке, у пояса еще один пистолет – поменьше. Мы уже знали, что это Николай Никитич Попудренко, второй секретарь Черниговского подпольного обкома партии и первый заместитель командира областного отряда, ведавший диверсионной работой.

Попудренко поздоровался с нами, на что мы ответили дружным «Здрас-сс!», несколько минут молча походил вдоль строя, поглаживая рукой раздвоенный подбородок.

– Все знают, какое задание? – спросил он, медленно обводя нас взглядом. – Никто не передумал идти? У нас диверсия – дело добровольное…

Попудренко замолчал, ожидая ответа. Стало тихо. Где-то неподалеку, заканчивая рабочий день, простучал дятел. Грустно, призывно курлыкали журавли, отыскивая родные гнездовья. Шумел ветер в древесных вершинах. Плыли облака.

Стайка наших девчат-партизанок, что пришла провожать нас в поход, несмело жалась в стороне. И оттого что здесь были девчата, каждый из нас чувствовал себя героем…

– Ладно, – нарушил, наконец, эту торжественную тишину Попудренко. – Еще об одном хочу предупредить: толу у нас не так много, чтоб тратить его на всякую дрянь. Принесите не какой-нибудь порожняк, а эшелончик с подходящим грузом – с техникой, например, с горючим, с живой силой. Пусть враг знает: тут ему не Тюха, Матюха да Колупай с братом! Есть вопросы? Нет? Тогда – желаю успеха!

Николай Никитич широко улыбнулся, пожал руку Балицкому и отсалютовал нам рукой.

– Шагом марш!

Над головами девчат взлетел белый платок – прощальный привет, предназначенный кому-то одному.

Мы миновали лагерь, дошли до опушки, на которой стояла застава, Балицкий выслал вперед походное охранение, и наш проводник Трофим Панков повел группу к северо-востоку, где лежала одна из напряженнейших магистралей вражеского тыла – железная дорога Гомель – Брянск.

До войны Панков служил лесником, а потому знал всю округу не хуже собственной хаты, читал следы в любое время года и по снегу и по чернотропу, как книгу с крупным шрифтом, в кромешной тьме мог сориентироваться ощупью, погладив руками древесный ствол. Был он высок, костист и потому на первый взгляд казался немного угловатым. Но это первое впечатление испарялось сразу, как только увидишь неслышную, быструю походку Панкова, его ловкие, крупные руки, в которых спорилось любое дело и чувствовал себя на месте любой инструмент. Без его участия и советов в нашем отряде не обходилась, кажется, ни одна боевая операция. За все это мы уважали Панкова и не обижались на его вспыльчивый нрав. Случись кому-нибудь из нас содрать кольцо коры с ели на крышу для шалаша, развести костер над корнями дерева или попусту срубить дерево – тут Панков зверел. Ни слова не говоря, хватал он виновника за шиворот и, тяжело ступая, волок к месту происшествия:

– На что сосенку свалил? – грозно вопрошал он.

– Так я же думал таганок сделать!.. Ей-богу, таганок!

– А-а! Таганок? А что ж не сделал?

– Так, сами видите, Трофим Карпович! Толста!

– Толста? Вот я тебя, турка, по толстому-то месту!

И Панков отвешивал нарушителю увесистого леща.

– Ясно, за что воспринимаешь? – считая порок наказанным, уже спокойнее спрашивал Панков. – Из этой сосенки через пару лет можно бы добрую матицу для хаты вытесать. А ты ее зазря в бурелом перевел.

– Да ведь война, Трофим Карпович!

– По-твоему – что? После войны лес не понадобится? Или не знаешь, сколько немец порубил?.. Одним словом, гляди у меня! В следующий раз попадешься – махалки повыдергаю!

Панков вел нас скорым шагом. Километров через пять Балицкий приказал сделать первый привал. Мы расположились в невысоких кустиках, вынули «бортпаек», состоявший в основном из черствого хлеба, и принялись ужинать, запивая еду водой из фляг. Было уже почти совсем темно, небо затянуло облаками. В недалеком поселке лениво перебрехивались собаки, слабый ветерок доносил чуть слышный запах дымка.

– Эх, курева бы достать! – мечтательно протянул кто-то.

С куревом у нас обстояло плохо. Даже цурбалки – сухие табачные стебли железной прочности, тупившие любой, самый острый нож, когда их принимались крошить, ценились на вес золота, хоть в горле от них драло, что наждаком. Махорка и самосад – их в гомеопатических дозах изредка удавалось добывать – считались неслыханной роскошью. Большинство же пробавлялось древесным листом, который вызывал приступы кашля и бурное слюноотделение.

– Придется потерпеть! И не то еще придется, – нахмурился Балицкий. – Помните, что Попудренко говорил? Да нет, вы не бойтесь, говорите откровенно: если у кого душа трепыхается – на дорогу лучше не ходить! Кто хочет – может вернуться, не поздно еще. А раз уж пошел – терпи… – И, очень значительно помолчав, добавил: – Учтите, у линии за нытье, за трусость пощады не будет!

Мы шли всю ночь, обходя села и поселки. На рассвете остановились в каких-то кустиках, передневали до сумерек. И в темноте добрались до леса, примыкавшего к железной дороге. Углубившись в чащу, Балицкий приказал всем залечь, запретил разговаривать, ходить и вообще производить какой бы то ни было шум и, отозвав в сторону Панкова, некоторое время о чем-то совещался с ним. Тем временем я, вытянув гудящие ноги, задремал: партизан должен пользоваться каждой минутой, чтобы поспать «в запас», – неизвестно, что ждет впереди и когда удастся снова сомкнуть веки.

Но поспать не пришлось: через минуту Панков растолкал меня.

– Пойдем-ка, сходим в Камень, – спокойно, будто звал в гости, сказал он. – Надо поесть раздобыть, табачком разжиться, а заодно разузнать кое о чем. Тут недалеко…

Я знал, что Камень – родное село Панкова, лежит у самой «железки» и что в противоположном (от леса, где мы находились) конце села есть железнодорожный переезд, на котором круглые сутки немцы держат часовых. Знал, что в этом крупном селе довольно многочисленная полиция, навербованная гитлеровской службой безопасности не только из местных подонков, но и из разных пришлых предателей. Не исключено, что улицы патрулируются, а на окраинах на ночь выставляются караулы. Словом, Камень, как говорят военные, занят противником. Наши разведчики, разумеется, частенько заглядывали в села, где располагались вражеские гарнизоны, но мне еще не приходилось. Тем не менее расспрашивать Панкова о том, как нам удастся проникнуть в село и к кому именно мы идем, я не стал.

Молча прошагали мы с пяток километров, вышли на опушку и двинулись полем. Скоро впереди зачернели смутные очертания строений. Камень! У крайнего дома мелькнул огонек. Кто-то курил. Панков схватил меня за руку, молча потащил в сторону от торной дороги. Мы обошли село поскотиной и остановились у какого-то плетня.

– Давай сюда!

Вслед за лесником я перемахнул через плетень, стараясь неслышно ступать, прошагал скользкой тропкой меж грядками и остановился у какого-то сарая, к которому был прислонен березовый шест, едва заметно белевший в темноте.

– Условный знак это! – шепнул Панков. – Значит, можно заходить.

Мы обогнули сарай, и я увидел хату. Панков трижды постучал пальцем в темное окно, сделал паузу и стукнул еще два раза. В хате послышалась возня, топот босых ног. Без скрипа отворилась дверь. В черном проеме появилась чья-то фигура.

– Карпович, ты? – послышался сдавленный голос. – Давай сюда!

Мы ощупью миновали темные сенцы, вкусно пахнущие свежей мукой, и вошли в горницу, тускло освещенную фитильком. Хозяин – в одном исподнем белье, усадил нас за стол.

– Садитесь, садитесь, дорогие гостюшки! Зараз поесть сообразим! Жинка! А ну вставай!..

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.