Грим

– Как я могу к вам обращаться?

– К-кк-к… – Хрип обретал неприятную форму. – К-к-ккк-к… К-Карл.

– Карл. Вас зовут Карл. Очень хорошо, замечательно. Вам нужно говорить, Карл. С каждым разом будет проще. Вам что-нибудь нужно? Может быть, воды?

Карл энергично закивал. Теодора махнула Верингу, чтобы передал воды. Она повернулась и, не вставая, потянулась за стаканом, чтобы полицейский не подходил слишком близко. Проводник осушил стакан залпом, и Теодора попросила еще.

– Я прошу прощения, что вам пришлось провести здесь так много времени. Но даю слово, что как только мы с вами пообщаемся, вас… доставят в безопасное место.

Мужчина весь съежился, а Теодора мысленно отчитала себя за неосторожность. Она пыталась подобрать слова, но вышло все равно невпопад.

– Карл, если вам угрожает опасность, даю слово, что вас сумеют защитить. Никто не причинит вам вреда, хорошо?

Он снова кивнул, нерешительно, нервно. Внешне спокойная Теодора и сама начинала нервничать из-за односторонней беседы. Если он не заговорит…

– Черный. Большой и ч-ч-черный, – прохрипел Карл, заставив Теодору напрячься.

– О чем вы говорите, Карл?

Глупый вопрос. Она знала, прекрасно знала, о чем говорит Карл.

Теодора не заметила, как в хижине появился еще один человек, почти растворившийся в густых тенях, до которых не дотягивались ни слабоватые лампы, ни пасмурный свет с улицы. Суровый вид Стига Баглера заставил Веринга посторониться. Он бросил многозначительный взгляд на начальника, в который вложил все свое замешательство и неспособность принять собственное решение. Баглер даже не посмотрел на него, сосредоточившись на Теодоре. Он хотел прервать ее сразу же, как вошел. После того, что они обнаружили на месте преступления, в этом разговоре больше не было необходимости. Он мчался к хижине, оскальзываясь и почти прямым текстом послав к черту проводницу, потому что боялся за Теодору, но женщина, которая сидела на полу хижины с прямой спиной, собранная, непреклонная, сопереживающая, в помощи не нуждалась. Внешне она выглядела так. Это сопереживание, которое перекрывало в ней все другие чувства, привело Баглера в недоумение и состояние, близкое к слепой злости. Он сжал губы и, сунув руки в карманы, смотрел, как Теодора ведет беседу, выискивая слабые места, червоточины, но вовсе не для того, чтобы нанести по ним удар, чего этот выродок однозначно заслуживал, а чтобы облегчить боль. Вот что приводило Баглера в немое, злое исступление.

– Ч-черный. Там. Д-д-дда святится имя Твое, да придет Царствие т-т-Твое… Он там, там. – Все это подозреваемый проговорил, не меняя интонации, глядя на Теодору своими бессмысленными темными глазами.

– Карл, пожалуйста, соберитесь. Вы в безопасности здесь. Карл, о ком вы хотите рассказать? Не молчите, мы обязательно справимся со всем вместе, только не держите это в себе. Что вы пытаетесь сказать, Карл? – тихо проговорила Теодора.

Она чувствовала исходивший от него запах крови и пота, кислый запах страха и отвлекала себя, чтобы сохранять лицо бесстрастным. Карл поднял голову чуть выше, и она подумала, что он вернулся. Теперь он заговорит. Но тот посмотрел на нее как будто впервые. Вокруг темно-коричневых, казавшихся черными в плохом свете, радужек змеились лопнувшие, побагровевшие сосуды. Он искусал губы до крови, она запеклась, и рот его теперь выглядел рябым, бело-бурым.

– Это я сделал, – проговорил он, больше не заикаясь. Теодора отшатнулась, и как раз вовремя, потому что в следующую секунду Карл вскочил, выбросив вперед скованные наручниками руки, и заорал: – Это я сделал!

Оба мужчины у стены среагировали молниеносно. Не прошло и секунды, как Веринг прижимал подозреваемого лицом к кровати, придавив коленом поясницу, а Баглер склонился над Теодорой и поднял ее на ноги.

– Черный, черный! И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим! [4] – орал Карл, наполовину заглушаемый матрасом. Он отчаянно пытался вырваться, но от тщетных усилий только снова начал хрипеть. – …И грехи! Их всех, всех убил! Ибо есть Царствие твое! И сила! И я есть сила, ибо я убил!

Баглер поднял с пола диктофон и остановил запись. Формально в ней уже не было необходимости, но лишней не будет. Он жестом отдал Верингу указания вывести преступника: на улице его уже ждали полицейские. Баглер обернулся к Теодоре и ненадолго замер в замешательстве: в комнате ее не оказалось, только сумка и блокнот валялись на полу. Он подобрал ее вещи и вышел, оглядываясь по сторонам. Теодора шла по льду таким быстрым шагом, словно ступала по взлетной полосе, хотя даже не надела кошек. Они так и валялись в снегу у хижины, где она бросила их, когда вошла. Баглер подобрал и их, надел свои и ринулся догонять Теодору. На таком ненадежном покрове, как лед, передвигаться ему было непросто. Нога все время ныла сильнее обычного.

На выручку Баглеру пришла сама земля: впереди ледник обрывался и резко уходил прямо в пропасть. Теодора стояла у края и, часто дыша, смотрела вниз.

– Как хорошо, что летать ты пока не умеешь.

Она обернулась на голос, но, когда Баглер преодолел последнее расстояние до обрыва, снова отвернулась, не желая встречаться с ним взглядом.

– Нужно было дождаться меня. – Он не стал отчитывать ее так, как собирался. – Мы нашли орудие убийства в ущелье, рядом с местом преступления. Результаты еще обрабатываются, но это формальность. Оно принадлежит ему.

Баглер вздохнул, переваривая все произошедшее.

– Мне вообще не нужно было тащить тебя сюда. Если бы серп нашли раньше… Но он был невменяем, и мы не могли…

– И сейчас не можете! – перебила Теодора. – Он и есть невменяемый. Он не убивал эту девушку, Стиг, это сделал волк. Он сказал так, потому что напуган до смерти.

– Что ты говоришь, Теодора? Он признал вину, орудие убийства найдено. Проводница подтвердила, что это его вещь. Мы обязаны арестовать его, и спорить тут не о чем.

– Если бы ты не сомневался, то не потащил бы меня сюда. Но что-то не складывалось, ты ведь и сам чувствовал! Эти увечья нанес не человек. Он признался бы в чем угодно в таком состоянии, потому что нестабилен и напуган. Он не знает ничего, кроме безотчетного страха. Разве так обычно выглядят люди, совершившие особо тяжкое?

– Да, если он и до этого был психом.

– Но он не был!

– Отойди от края, сейчас же, – приказал Баглер, но таким же тоном он мог бы сказать секретарше унести кофе, потому что он кислит из-за испорченного молока.

Теодоре захотелось наброситься на него с кулаками, потому что даже при всей суровости он сохранял беспристрастность и холодность. Ей было бы проще, если бы Баглер накричал на нее, проявил злость, как это делают все нормальные люди, как она сама делает. Теодора сделала несколько шагов назад и обернулась. Глаза Баглера замерли на ее подбородке, где наливалась кровью ссадина: подозреваемый все же сумел задеть ее наручниками.

– Знаешь что, этот человек – мой пациент, ведь ты пригласил меня не только как специального консультанта, но и врача. И как врач я заявляю, что он нуждается в срочной медицинской помощи. Ты не можешь арестовать его, пока не получишь результаты экспертизы.

– Ты сошла с ума? Ты открыто защищаешь убийцу.

– Я открыто защищаю подозреваемого, чья вина не доказана.

Вина. Подозреваемый. Она потянулась к поясу, но не нащупала сумки на месте. Взглянув на Баглера повнимательнее, заметила ее у него в руках и требовательно протянула ладонь.

– Дай мои вещи.

Она не стала ему ничего объяснять. Отыскав телефон, тут же набрала номер и, когда слегка удивленный знакомый голос поприветствовал ее, без предисловий затараторила, повернувшись к Баглеру спиной:

– Я нахожусь на месте преступления, мне очень нужна консультация. Ситуация такая: подозреваемый по делу об убийстве находится в состоянии шока, диагностирована астазия как следствие манифестации истерии и неспособность к принятию рациональных решений, а также нарушение артикуляционной моторики. Имеет ли полиция право арестовывать этого человека или, согласно закону, ему обязаны предоставить право на госпитализацию?

– Есть прямые доказательства вины подозреваемого?

Теодора замялась:

– Есть орудие убийства, принадлежащее ему, но результаты экспертизы еще не пришли.

– А сам он что говорит? Или он не говорит?

– Смысла в его словах мало, но… он как будто признал вину, но звучало это как бред сумасшедшего. Я точно знаю, что это был не он, Роман. Этому человеку нужна помощь. Неужели нет никакой лазейки?

– В такой ситуации… Боюсь, что нет, Теодора. Он безусловно имеет право на медицинскую помощь любого характера, но его обязаны поместить под стражу.

– Ясно, – выдохнула она в трубку.

– Где ты сейчас? У тебя там как-то шумно.

К вечеру серость начала растворяться в мягких лучах предзакатного солнца. Они уже не были яркими, но кое-где, отражаясь от ледяных скал, слепили, вынуждая прищуриваться. Ветер усилился. Он ревностно трепал одежду и волосы, как будто злился, что кто-то нарушает покой его острога, шумел в трубке, нарочно создавая помехи.

– Боюсь, мне пора. Спасибо за консультацию. Еще поговорим об этом позже.

– Конечно. Будь осторожна.

Он первым повесил трубку, а Теодора удивленно взглянула на потемневший экран. С чего бы Роман вдруг стал беспокоиться о ее благополучии? Она не успела дать мысли вырасти и подавила ее в зародыше, услышав, как неловко шагает по льду Стиг. Он победил. А ей захотелось сбежать. Оказаться как можно дальше отсюда. Не видеть, не слышать…

– Он убийца, Теодора, – вздохнул Баглер со спокойным равнодушием человека, который заранее знал, что победит. – Поехали домой. Ребята разберутся с телом и привезут тех, кто может выступить свидетелями, в город.

– Он потерпевший. Я знаю, о чем говорю. Ты же строишь гипотезы.

– И что же, хочешь сказать, это волк украл у него серп и зарезал жертву, так, что ли?

– Не смей шутить о таком!

Баглер вгляделся в ее белое лицо.

– Где ты видела это прежде?

– Что?..

– Ты сказала, что уже видела такие раны. Где? У кого?

Она застыла. Но на вопрос все же не ответила, хотя Баглер был первым, кто открыто спросил ее об этом за столько лет.

– Поступай, как велит тебе твой закон, Стиг. Но помяни мое слово, сломанная жизнь этого человека будет на твоей совести.

Теодора приблизилась к Баглеру, выхватила кошки у него из рук и двинулась обратно к хижине.

* * *

– Нет, мама, я не могу приехать… Не на работе. Но не приеду… Нет, ты услышала правильно. Позвони отцу. Если что-то срочное, говори сейчас… Мы оба знаем: случись что-то страшное – ты была бы уже здесь… Нет… Мы не будем говорить об этом снова, ты просто сходишь с ума… Нет, с чего бы ей быть здесь? Ее зовут Теодора, мама, и не смей говорить о ней в таком ключе, вы даже не знакомы… Нет. Это все, о чем ты можешь думать? Что-то еще? Я должен идти… Нет, я не приеду… Нет. До свидания, мама.

Роман сбросил звонок, убрал телефон в карман, вздохнул и выглянул в окно. Ему вдруг пришла нелепая мысль, что помощь психолога сейчас бы не помешала. На сосредоточенном лице мелькнула тень улыбки.

– Эй… сынок, – раздался откуда-то сбоку простуженный тихий голос, на который Роман не обратил никакого внимания, пока он не повторился, а в плечо ему не ткнулся чей-то кулак, совсем слабо, как щенок тыкается мордой в руку хозяина, прося еды или ласки. – Эй, сынок! Ты тоже в долину едешь?

– Нет. – Роман вполоборота взглянул на подсевшего к нему пожилого бродягу в такой истертой куртке, что огрубевшая ткань лопалась в местах заломов и по швам. От мужчины доносился характерный неприятный запах. Роман сохранил бесстрастное выражение лица, как если бы рядом опустился любой другой пассажир автобуса.

– Еду к дочке. Никогда ее не видел… А тут вдруг отыскала меня. Говорит, приезжай. Ну я и…

Мужчина вдруг спохватился, что Роман, вероятно, не желает слушать его откровения, и с опаской поглядел на него. Но не встретив хорошо знакомых недовольства, отвращения и гнева, успокоился. Роман изредка поглядывал на случайного соседа со спокойным интересом.

– Почему вы никогда не виделись? – спросил Роман.

Мужчина неловко потер шею обветренной ладонью без перчатки, потупился и ответил:

– Вот оно как получилось-то. Мать ейновая от меня ушла, когда зачала, и замуж сразу же вышла. У нее тогда уже на примете этот чиновнишка был. Ну она, ясно дело, ему соврала, мол, его это дите. Несколько лет назад померла она… моя Тильда… Девчонке-то оставила завещание. И письмо еще. Покаялась пред смертью. Все выложила, как есть. Что отец ее жизнь мне сломал. Сидел из-за него, ни за что сидел. Что ушла от меня, его послушавшись, и что я папка настоящий, девчушки-то. Ха, девчушке-то уже, поди, лет тридцать!

Роман внимательно изучал старика, мутноватые глаза которого смотрели строго вперед и вдруг увлажнились.

– Я чего спрашивал-то тебя, если в долину едешь… Я за городом никогда и не был. Дочка вон… – Он немного помолчал, как будто стараясь подольше задержать это новое для него слово. – Билет мне купила, говорит: «Папа, приезжай, все хорошо теперь с тобой будет…»

Его голос надорвался на середине фразы. Старик закрыл лицо рукой, сжал двумя пальцами переносицу, сильно зажмурился. Его обветренная кожа с крупными порами пошла морщинами. Нагнувшись, Роман достал из сумки новую бутылку воды и протянул мужчине рядом.

– Спасибо, сынок, – прошептал он и распечатал бутылку неожиданно сильной рукой.

– Вы не потеряетесь, – успокоил его Роман. – Вам нужно сойти на конечной, дальше автобус не поедет. Она должна вас встретить? Ваша дочь.

– Нет, какой там! Не сможет она. Если бы могла, приехала бы за мной в город. Но детки у нее заболели, а мужа нету дома-то. Да я сам как-нибудь разберусь-то.

– Адрес вы знаете?

– Д-да, – неуверенно проговорил мужчина и полез в карман. – Где-то тут записан, чтоб не забыть. А, вот где!

Он достал смятую квитанцию за электричество – на лицевой стороне Роман успел разглядеть счет, который старику было не оплатить, даже живя впроголодь не один месяц.

– Не потеряйте. Как только выйдете на конечной остановке, садитесь в такси и скажите водителю адрес.

– Но… – Старик вскинул голову и странно посмотрел на Романа, как будто тот слепой.

– Вот, возьмите. – Роман протянул ему несколько банкнот, не дослушав. – Этого вам хватит, чтобы добраться до дочери и купить обед, когда сойдете с автобуса.

– Но… Сынок, что же ты…

Старик испуганно спрятал руки в карманы и повнимательнее вгляделся в Романа, который изучал его спокойным взглядом без тени надменности или иронии. Отсутствовала в этом взгляде и жалось, но, в отличие от других таких, которые старик видел везде и всегда, в нем не было и презрения. Мужчина в изношенной куртке смотрел на Романа как на чудо, которое можно было лишь воображать, но не надеяться встретить в реальном мире.

– Возьмите. Я не приму отказа не потому, что мне не позволяет гордость, но потому, что вам эти деньги принесут куда больше пользы, чем мне. Это благородные деньги, заработанные честным трудом, и цель у них тоже должна быть благая. Это не жертва – она для меня неприемлема. Таково мое решение, мое вложение в ваше с дочерью будущее. Берите. И когда приедете, скажите ей, что она хороший человек.

Мужчина долго молчал. А когда наконец решился на ответ, в тихом голосе звучали неприкрытое удивление и благодарность.

– Не за этим я подошел, сынок… Но ты сделал мне самый ценный подарок за всю жизнь.

– Уверен, впереди вас ждут подарки куда значительнее, чем триста крон.

– Не о них речь, сынок.

– О чем же?

– Зло бессильно. В конце концов, оно всегда остается не у дел.

Роман молча посмотрел на старика и ногой ощутил в сумке рукоятку ножа. Телефон в кармане снова завибрировал. Роман не сразу полез за ним, а когда достал, чтобы отключить его совсем, вдруг замер, увидев на экране имя не матери, а Теодоры.

– Привет, – ровно сказал Роман в трубку.

– Я нахожусь на месте преступления, мне очень нужна консультация. Ситуация такая…

Ее голос звучал непривычно: резче, даже злее. Роману это понравилось.

– В такой ситуации, боюсь, что нет, Теодора. Он безусловно имеет право на медицинскую помощь любого характера, но его обязаны поместить под стражу, – сказал он, глядя в окно, где темнела зеленая даже зимой трава, набегала на дорогу неуемными изумрудными волнами.

– Ясно.

– Где ты сейчас? У тебя там как-то шумно.

Роман взглянул на свое слабое отражение в стекле с некоторым удивлением: ему не хотелось прекращать разговор так скоро, хоть его остановка была уже совсем близко.

– Боюсь, мне пора, – бросила Теодора куда-то мимо трубки. – Спасибо за консультацию. Еще поговорим об этом позже.

– Конечно. Будь осторожна.

Он нажал на отбой прежде, чем сказал бы что-нибудь еще, и вдруг задумался. Роман представил ее одну, уязвимую и покинутую. По его собственным законам, личные чувства должны были подчиняться строгой рациональности и порядку. И никто из его окружения не соответствовал этому больше, чем Теодора. Он взглянул на кнопку повторного вызова. Автобус начал тормозить. Опустив телефон в карман, Роман подхватил сумку и поднялся, оглянувшись на своего случайного соседа.

– Удачи! Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

Пока автобус не двинулся дальше, уползая в темнеющий день, старик провожал Романа влажными глазами. В одном кулаке в кармане он сжимал потертую квитанцию с адресом на обратной стороне, в другом – новые банкноты, только сегодня вышедшие из банкомата.

Роман не стал дожидаться полной темноты. Последний автобус в город уходил в одиннадцать, ему нужно было успеть. В доме горел свет, но лишь в одной комнате на втором этаже. Роман бесшумно поднялся по ступеням до середины каменной лестницы, когда что-то заставило его остановиться. Он обернулся.

На другой стороне дороги, выделяясь на мертвенно-бледном полотне тумана как клякса разлитых на бумаге чернил, стоял огромный черный пес, расставив все четыре мощные лапы так, будто испытывал небывалую гордость или жгучий интерес. Такая поза соответствовала бы титулованному гордецу, но не собаке. Пес смотрел прямо в лицо Роману, не двигаясь и не моргая, и взгляд поразил его еще сильнее, чем весь облик животного и стойка. Смутно знакомое чувство зашевелилось, нехотя, будто спросонья. Роман очень скоро опознал его. Это был иррациональный страх. Точнее, мотив, может, и был, но он не мог его разглядеть, словно за плотной пеленой дыма, и потому страх только усиливался, пользуясь временной слепотой жертвы. То же самое он почувствовал тогда, во сне, таком странном и жутком.

Роман спустился со ступеней. Пес не пошевелился, но продолжал прямо смотреть на него. Роман опустился на корточки и протянул руку в перчатке. Их разделяла полоса дороги, но Роману казалось, что пес прямо здесь, у кончиков обтянутых тканью пальцев. Время шло, он должен был торопиться. Судя по всему, пес не собирался двигаться с места. Роман поднялся и у самой двери еще раз обернулся: тот никуда не делся и все так же смотрел на него, прямо в глаза, как будто вел с ним осмысленный диалог, который Роман пока просто не мог понять, ибо язык этот был ему еще не знаком.

Роман проник в дом, бесшумно вскрыв замок, прокрался по лестнице, без особого интереса оглядываясь вокруг на то, что мог разглядеть. Это был обычный богатый, бездушный дом. Если жилище может отражать характер его обитателей, то это полностью соответствовало своему владельцу. Свет из спальни наверху попадал в коридор, на темный паркет и толстую ковровую дорожку. У двери Роман замер, поколебавшись. Стоит ли вначале образумить его, объяснить, преподать последний урок? Обычно Роман так и поступал. Но Тронто Левис был третьим после родителей, с кем Роман предпочел бы не говорить вовсе, любой ценой. Ему пришлось уговаривать себя даже теперь.

– Добрый вечер, учитель! Знаю, помешал. Уж простите. Учителя не слишком заботились о присвоении мне хороших манер. Их как-то больше интересовали мои туповатые одноклассники.

В комнате горела люстра, которая бросала резкий свет на бледное лицо Левиса. От испуга он подпрыгнул и схватился за грудь.

– Кто вы такой? – вскричал он. Голос его подвел и прозвучал куда выше обычного. – Что?.. Какого черта вам здесь нужно? Я немедленно вызываю полицию!

– Ну-ну, учитель. Мы ведь с вами не чужие люди.

Левис вгляделся в человека в дверном проеме, все так же хватаясь за грудь. Его черты вдруг как будто пошли волнами то ли от гнева, то ли от удивления.

– Ареклетт? – задохнулся он, растянув первую букву чуть ли не нараспев.

– Польщен, что вы меня помните.

Роман склонил голову, затем выпрямился и шагнул в комнату.

– Что вы… Почему… – Левис не мог сформулировать ни одного вопроса.

– Почему их интересовали туповатые? – подсказал Роман, наслаждаясь его страхом, со спокойным упоением наблюдая, как белое лицо учителя дрожит и покрывается потом. – Ну знаете, такие дети редко спорят, ведь не могут доказать правоту по незнанию. А еще при них так приятно демонстрировать свой авторитет. Не правда ли?

– Не знаю, что вам нужно, но немедленно убирайтесь из моего дома! – взревел Левис, махнув рукой. – Сейчас же! Что это за фокусы?!

– У вас очень ненадежный замок. На Гудини я, знаете, не тяну.

– Что вам нужно от меня?

– О, совершенно ничего. – Роман смотрел на него, вскинув подбородок, заложив руки в карманы брюк и расставив ноги. На долю секунды ему вспомнился пес, но Левис, который пытался казаться грозным оскорбленным хозяином и который за все эти годы ни капли не изменился в лучшую сторону, быстро вернул к себе все его внимание. – Вы никогда не были способны дать мне что-то. Кроме сомнений и неуверенности в себе, если это считается. Но я их не принял.

Роман сдвинулся с места и подошел чуть ближе, на что Левис тут же среагировал и отшатнулся, ухватившись за изголовье кровати.

– Кстати, поздравляю с победой в суде. Рорк – хороший адвокат.

– Вон оно что?! Я этого не делал! Повторяю, не делал, и суд это подтвердил!

– Верю, учитель.

– Тогда какого… – снова начал было Левис. Роману это надоело. Собеседника скучнее было не придумать.

– Вы этого не делали, потому что при всей своей омерзительности пистолета в руках никогда не держали. Но вы правы, отчасти ваша победа в суде привела меня сюда. Лишь отчасти, потому что не будь разбирательства, этого все равно было бы не избежать.

– Чего – этого?

– Правосудия, – спокойно ответил Роман, глядя на Левиса своими светлыми глазами. Он вздохнул, не замечая ни тени понимания в лице напротив. – Скажите, учитель, вы действительно получали удовлетворение, окружая себя идиотами и издеваясь над хорошими, умными людьми, которых так боялись, что отчаянно втаптывали их в грязь, пока многие просто не захлебывались, а другие вовсе не предпочли притвориться мертвыми? Вам это нравилось?

– Не понимаю, чего вы хотите от меня. Денег? Сейф в шкафу за вашей спиной! Забирайте! Все забирайте, если вам от этого легче!

– Мне это не нужно.

– Мои акции? Они тоже там. Забирайте, несчастный проходимец! Горите в аду со своими заумными речами! Забирайте, пусть сгорят вместе с вами!

Левис распалялся все сильнее, брызжа слюной. Лицо, руки, толстый живот – все ходило ходуном. И чем яростнее он становился, тем сильнее становилось спокойствие внутри Романа. Человек напротив него не заслуживал ни понимания, ни жалости, ни милосердия. Все его ценности состояли из забитого сейфа и дырявой морали, которую он имел глупость и наглость внушать другим, идеализируя, превознося как непреложную истину. Он и теперь не слышал. Не понимал. Просто не мог. Нет, каплю жалости Роман все же почувствовал. Но жалости презренной, которую можно испытать лишь к ничтожеству, которому не осталось ничего, кроме такой же ничтожной и жестокой смерти.

Роман захлопнул за собой дверь. Не отводя взгляд от Левиса, он нащупал в сумке нож. Оказавшись взаперти, учитель начал потеть еще сильнее, если это вообще было возможно.

– О, вы ведь хороший человек, Ареклетт! Вы всегда были достойным юношей, черт вас дери! Самым умным в классе, я бы сказал. Так неужели вы можете опуститься до всего этого?

– И вам понадобилось двадцать лет, чтобы все это понять? Бросьте, учитель. Не вредите себе еще больше.

– Скажите же, что вам от меня нужно?! – взвыл Левис.

– Ничего. От вас – ничего. От мира – стать чище. От лжи и лицемерия – сгинуть. От глупости, душащей правду, знание и талант, – умереть.

Роман оказался рядом со стариком так внезапно, словно в нем вдруг пробудились сверхъестественные способности. Именно так и показалось Левису, который только и успел, что выкатить глаза и раскрыть рот в крике, который так и не прозвучал. Одним точным и сильным движением Роман вогнал нож в живот учителю и протянул его вниз, до самого паха. Он удерживал старика за плечо, пока тот не перестал хрипеть и булькать и не затих насовсем. Роман вынул нож и разжал пальцы, наблюдая, как тело рухнуло на пол с глухим стуком.