Те, кто питаются тенью

Мой нюх был не просто хорошим – он был пугающе точным. Я чувствовал каждый запах до мельчайших оттенков. Сладкий – густой, липкий, с нотками карамели или цветов. Горький – терпкий, колючий, обволакивающий язык, даже если я не пробовал саму еду. Резкий запах разложения, даже если труп был далеко. Железистая нота свежей крови, смешанная с потом и страхом. Запахи не просто окружали меня – они определяли, что для меня безопасно, а что нет.

И всё же это были мелочи по сравнению с тем, что делало меня не просто странным, а чужим. У нас с мамой был секрет. Тайна, о которой знали только мы двое.

Я помню, как однажды она посмотрела на меня – серьёзно, напряжённо, с тяжестью в глазах, которой раньше не было, – и сказала:

– Лучше умереть, чем кому-то рассказать об этом.

Я молчал. Мне не нужно было объяснять, о чём она говорит. Я знал. Я всегда знал.

Мы не торговали наркотиками. Мы не были убийцами или агентами разведки. Мы не были вампирами, не превращались в зверей при полной луне, не обладали магией. Всё было куда хуже. Гораздо хуже. Мы были каннибалами.

Это определяло всё. Наша жизнь не была просто жизнью – это было выживание. Это было бегство. Это был страх быть раскрытыми.

Мы не выбрали эту судьбу. Мы такими родились. Злая насмешка природы или её извращённая прихоть – что-то сыграло с нами жестокую шутку. Наши тела не могли переваривать обычную пищу. Хлеб, овощи, фрукты, мясо животных – всё это для нас было не просто несъедобным, а ядовитым. Любая попытка съесть что-то «нормальное» заканчивалась мучительной болью, рвотой, слабостью. Наш организм требовал другого, и сопротивляться было невозможно.

Мы питались людьми.

Каждый прохожий, каждый человек, случайно встретившийся взглядом, казался нам таким близким, похожим… и в то же время совершенно чужим. Они даже не догадывались, что их запах – тёплый, живой, полный металла и соли – тянулся к нам, как манящий призыв. Они ничего не знали о нас. Не знали, что в мире есть те, для кого человеческое тело – не просто оболочка, а необходимость, потребность, основа выживания.

Но мы не были вампирами. Мы не пили кровь, не ели сырое мясо. Мы не были зверьми, не теряли разум от голода, не нападали бездумно. Всё должно было быть приготовлено. Термическая обработка делала пищу для нас безопасной. Пламя снимало с неё проклятие первобытности, превращая её в нечто, что мы могли съесть без отвращения.

И нам не нужно было много. Одна небольшая порция в неделю – этого хватало, чтобы оставаться сильными, здоровыми, незаметными среди людей. Одного человека нам с мамой хватало надолго. Но это не облегчало нашу жизнь.

Мы жили в постоянной тени, с осознанием, что любая ошибка может разрушить всё. Малейшая оплошность, странный взгляд, неверное слово – и мы пропали. Мы не могли рисковать. Мы не могли привязываться. Из-за этого мы часто переезжали. Снова и снова.

Новая школа для меня. Новая работа для мамы. Новые люди, новые улицы, новые стены, за которыми нужно прятать нашу тайну.

Мама была моей защитой. Моим наставником. Моим единственным союзником. Она учила меня, как скрываться, как не выделяться, как оставаться незаметным среди людей, которые могли бы стать нашей пищей.

Её красота была её проклятием. Она привлекала взгляды – слишком много, слишком часто. Высокая, с идеальной осанкой, сияющей кожей, глазами, в которых отражался хищный свет, она выделялась даже в толпе. Мужчины тянулись к ней, заворожённые. Они пытались заговорить, ухаживали, искали повод подойти ближе.

Но мама умела держать их на расстоянии. Потому что знала: слишком близко – значит опасно.

Мы не боялись темноты. Темнота должна была бояться нас.

Ночь была тёплой, мне было тогда лет тринадцать, и переулок у кабака казался безлюдным. Мы решили срезать путь. Из тени вышли четверо. Они двигались неторопливо, как охотники, которые уже предвкушают добычу.

– Если не будешь кричать, – сказал один, явно главный маме, – мы не тронем твоего мальчишку.

Моя рука уже была в чужом кулаке, горячем и липком. Я не думал. Просто сделал. Костяшки пальцев хрустнули у меня в ладони. Мужик взревел, как раненый бык, и упал, держась за покалеченную руку. Второй двинулся к маме, но она уже была в движении – один точный удар, и он осел, корчась от боли. Остальные даже не попытались помочь. Они поняли. Развернулись и убежали.

Мама посмотрела на двоих, оставшихся у наших ног, и тихо сказала:

– Если ещё раз тронете женщину, я вас найду. И убью.

Они встали, спотыкаясь, и скрылись за углом.

Мама обернулась ко мне. В её взгляде не было упрёка – только усталость.

– Никогда не делай этого без крайней необходимости, – сказала она.

Я знал. Но что делать, если угрожают единственному человеку, который для тебя важен?

Мама всегда повторяла: мы не чудовища. Сила – это инструмент. Мы ели только тех, кто заслуживал смерти: насильников, убийц. Её способ примириться с нашей природой. Когда-то она видела, как её школьная подруга покончила с собой после изнасилования. С тех пор мама не верила в правосудие. Она творила своё.

Но даже эта справедливость была опасной. Люди исчезали. Их искали. И каждый раз нам приходилось уходить, начинать заново.

В каждом новом городе я становился новым человеком. Новая школа, новые лица, новый образ жизни, где главное – не выделяться. Учителя хвалили меня. Девочки заглядывались. Одноклассники предлагали дружбу. Но я не мог позволить себе привязанности. Кто узнает – умрёт.

– Всё в порядке? – спрашивала мама. – Никто не привязался слишком сильно?

Она беспокоилась. Я тоже. Я научился жить в стороне. Дни рождения, вечеринки, прогулки после школы – не для меня. Одиночество было ценой безопасности.

Иногда я ловил маму на грусти.

– Ты хотела бы быть нормальной? – спросил я однажды.

Она долго молчала.

– Хотела, – сказала наконец. – Но это ничего бы не изменило. Обычность – не синоним добра. Мы делаем, что можем. Мы убираем тех, кто разрушает мир. Это наш путь.

Она говорила, а я слушал. Я думал о смерти. О том, чтобы остановиться. Закончить это. Но я не мог причинить маме такую боль.

***

Когда я понял, кто я на самом деле?

Мне было одиннадцать, и мы жили в Канаде – вернулись туда спустя десять лет после моего рождения. До этого я привык воспринимать всё на веру, не ставить под сомнение то, что говорила мама, и делать, как она просит, не задавая лишних вопросов. Но к тому времени их накопилось слишком много.

Я давно начал замечать, что мы не такие, как все. Что наш образ жизни… ненормален. Другие семьи ужинали за одним столом, обсуждая прошедший день, ели горячие блюда, пекли пироги, открывали банки с соленьями и вареньем. В их домах всегда витал аромат еды, смешиваясь с запахами кофе, духов и чистящих средств.

У нас было иначе. Мы редко готовили, холодильник почти всегда пустовал. Я заметил это ещё несколько лет назад, но тогда мне было всё равно. Я был ребёнком, и мне было достаточно того, что давала мама.

Но однажды за ужином что-то щёлкнуло у меня в голове.

– Мама, почему люди постоянно что-то едят? – спросил я, глядя на свою тарелку. Тонкий кусок мяса лежал передо мной, источая едва уловимый, странный запах. Я никогда не придавал этому значения, но сегодня… он показался мне неправильным.

– Они жуют без остановки, по несколько раз в день, – продолжил я, поднимая на неё взгляд. – А мы едим только раз в неделю. Что с нами не так?

Мама подняла голову. В её глазах мелькнуло напряжение.

– Я же говорила, дорогой, мы едим мясо. Нам этого достаточно.

Этот ответ я слышал сотни раз. В детстве он казался мне логичным. Но сейчас – нет.

– Я понимаю, но они же тоже едят мясо! – не унимался я. – И всё равно питаются три раза в день! А ещё они едят животных, мама. Настоящих животных! Ты можешь представить, чтобы мы съели нашу курочку Розу? Или её яйца?

Она молчала. Я вздохнул, но не отступил.

– Ещё… – я задумался, подбирая слова, – они очень быстро стареют. У большинства мам моих друзей морщины, уставшие глаза, осунувшиеся лица. А ты… Ты не изменилась с тех пор, как я тебя помню. Почему?

Она продолжала молчать. И тут меня пронзило догадкой. Я замер.

– Что мы едим? Или кого? – прошептал я.

Я чувствовал, как похолодели руки, как сердце сжалось, а грудь сдавило так, будто вокруг не было воздуха.

– Я вижу, как наша морозилка всегда забита мясом, – голос дрожал, но я не мог остановиться. – Откуда ты его берёшь? И почему… почему оно пахнет, как люди?

Мама напряглась. Я почувствовал, как по телу пробежал холодный, липкий страх. Ты знаешь ответ.

Я вскочил из-за стола, стул с грохотом упал на пол.

– Джимми, сынок, давай поговорим! – закричала мама, но я её не слушал.

Я выбежал из дома и бросился в лес.

Ночь окутала меня, поглощая в свою ледяную тишину. Лес жил своей жизнью. Ветки потрескивали, шорохи скользили в темноте. Я слышал дыхание ночных зверей, их осторожные шаги. И никто не трогал меня. Они чуяли, что я свой. Почему? Потому что я был таким же монстром, как они.

Мама догнала меня у старого дуба. Её дыхание было сбивчивым, на лице – смесь тревоги и усталости.

– Джимми… – она осторожно положила руки мне на плечи.

Я не смотрел на неё. Я не мог. Я смотрел на свои руки. Пальцы. Кожу. Я был человеком. Я должен был быть человеком. Но я не чувствовал себя им.

– Я знала, что этот день рано или поздно наступит, – её голос был мягким, но в нём слышалась боль. – Ты должен понять… Ты другой. Мы другие.

– Что это значит? – мой голос дрогнул. – Мы… чудовища, так? Мы… едим людей?

Она отвела взгляд. И я понял, что был прав.

– Да, – сказала она наконец. – Мы не такие, как остальные. Наша природа другая.

Тишина между нами пульсировала, живая, давящая, пропитанная ужасом.

– Это не природа! Это… это кошмар! – я резко шагнул назад, чувствуя, как внутри всё переворачивается. – Почему ты не сказала мне раньше?! Почему ты лгала?!

– Чтобы защитить тебя! – её голос был одновременно резким и умоляющим. – Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я хотела, чтобы ты узнал так?!

Я судорожно втянул воздух.

– Это из-за нас, правда? – спросил я тихо. – Мы никогда не остаёмся в одном месте надолго. К нам никогда никто не приходит в гости. Мы переезжаем, когда люди начинают что-то подозревать.

Она кивнула.

– Мы не можем быть частью их мира, Джимми. Но это не значит, что ты монстр.

– Тогда кто я?

Она не ответила.

Просто притянула меня к себе, обняла, крепко, отчаянно, будто пыталась удержать меня от падения в бездну. Но я уже падал.

На следующий день в школе всё было как обычно. Но я уже не был прежним. Я смотрел на людей. На их улыбки, разговоры, беспечные жесты. И чувствовал, что мне здесь нет места.

Я начал отдаляться. Замыкаться в себе. Стал тише, осторожнее. Я старался, чтобы люди не замечали меня. Сейчас таких людей называют интровертами. Но тогда это было еще не модно и для всех я был просто странным. Они не знали, кем я был на самом деле. Но я знал. Каждый человек, что проходил мимо… Он мог стать моей следующей жертвой.

Я ненавидел себя за эту мысль. Но знал, что рано или поздно мне снова придётся есть.

Этот город с тысячами людей – это ад. Я слышу их голоса. Чувствую их запахи. И знаю, что однажды один из них исчезнет. Чтобы я мог жить дальше.

Глава 3. Каменный лес

Как только мы въехали в город, я почувствовал, как меня охватывает клаустрофобия. Густой воздух давил на меня, сдавливал грудь, проникая всё глубже в лёгкие. Запахи переплетались в невыносимый коктейль – вонь жареного мяса с уличных лотков, сладкие ароматы парфюма прохожих, выхлопные газы машин. Настоящий хаос, от которого не было спасения.

Слюна наполнила рот от одного запаха, а другой сразу вызывал спазм тошноты. Как же я привыкну к этому? Я всегда избегал центр города, появлялся там только в случае крайней необходимости, потому что смешение запахов в центре – это всегда как клоака. Но здесь так будет везде. Вздохнуть спокойно можно будет только за городом. Почему мама сняла квартиру прямо здесь? Нужно будет у неё спросить. Что она думала, когда выбрала место так близко к центру? Это же похоже на самоубийство, только очень медленное и изощрённое.

На этот раз мама настояла на переезд в мегаполис. Я был против, я долго спорил с ней, пытаясь отговорить от этой затеи, но она была непреклонна. Я впервые видел её такой – жёсткой, не терпящей возражений. Обычно она умела меня переубедить мягко, почти незаметно, но в этот раз я упёрся. Переезд казался мне ошибкой, слишком рискованной игрой, где на кону стояла наша жизнь.

Сиэтл в тот вечер был окутан серыми облаками, которые тяжело нависали над городом, словно пытаясь придавить его к земле. Дождь лил, как из ведра, стекая по окнам машины и размывая огни вывесок. Казалось, даже небо хочет спрятать то, что происходит на этих улицах – скрыть грязь, тайны и что-то более зловещее, что прячется в тенях. Я заранее посмотрел прогноз и знал, что придётся привыкать к дождю и туману – по крайней мере до лета. Да, это не Техас.

Город казался живым существом: над заливом клубился туман, а вдали, за горизонтом, едва угадывались очертания заснеженных гор. Они словно следили за каждым движением города – хищные, равнодушные, вечно молчаливые. Картина издали была завораживающей и тревожной. Я захотел запечатлеть её, чтобы потом нарисовать. В этих холодных оттенках серого и синего было что-то близкое моему настроению – тяжёлое, меланхоличное и депрессивное.

Небоскрёбы в центре тянулись к небу, их стеклянные фасады отражали редкие проблески света, пробивавшегося сквозь облака. В их тенях извивались улицы – узкие, скользкие, непредсказуемые. Они то взбирались на холмы, то резко падали вниз, словно сам город пытался сохранить равновесие и не развалиться на части. Он был как гигантский механизм, работающий без остановки, – равнодушный и бездушный. Я чувствовал, как он уже начинает подстраивать меня под себя. Город не спрашивает, чего ты хочешь. Он либо принимает тебя, либо выплёвывает обратно. И я не был уверен, куда нас с мамой зашвырнёт в этот раз.

Я наблюдал за людьми на улице. Их шаги были быстрыми, взгляды – пустыми. Они проскальзывали мимо, словно боялись задержаться на секунду дольше. Будто знали, что если замедлятся, город их сожрёт. Их лица были как маски – без эмоций, без цвета. Они уже стали частью этого города, впитали в себя его бетон и сталь. Мама всегда говорила, что такие места делают людей равнодушными. Я начинал верить в это. Здесь всё казалось чужим и холодным, как туман, который цеплялся за улицы и не давал разглядеть, что скрывается за фасадами.

В машине было тепло, но меня знобило. Я чувствовал, как город медленно обволакивает нас, проникает в кожу, в мысли. Он не казался гостеприимным. Он напоминал капкан, который медленно захлопывается, стоит сделать неверный шаг.

Мама свернула на узкую улицу и, не отрывая взгляда от дороги, сказала: – Здесь мы останемся надолго, Джимми.

В её голосе было что-то новое. Что-то, чего я не понимал – или не хотел понимать. Я не ответил. Просто смотрел на серое небо, слушал, как дождь барабанит по крыше, и знал, что этот город не даст нам уйти так просто.

Мама бросила на меня короткий взгляд, пока мы ехали к нашему новому дому. Наверное, я побледнел или даже позеленел – в общем, мне было очень плохо.

– Да, это будет непросто, – сказала она с едва заметной ноткой усталости.

– Ещё как, – ответил я, глядя в окно, пытаясь справиться с тошнотой. И пусть она потом не говорит, что я её не предупреждал. Так и будет. Наша жизнь в этом ужасном городе будет невыносимой.

Я видел, что и ей всё это не по душе, но отступать она явно не собиралась. Она всегда была такой: решительной, не позволяющей себе показывать слабость, даже если внутри её что-то разрывало. Я крайне редко видел её плачущей или проявляющей яркие эмоции. Она была всегда сдержанна и рассудительна. Видимо, темпераментом я пошёл в отца, потому что мне долго приходилось учиться подавлять в себе эмоции, особенно гнев и раздражение. Сколько я разбил посуды, переломал мебели и сколько деревьев пострадало – трудно даже описать. Мама смотрела на мои вспышки гнева с лёгкой иронией. Она говорила, что за столько лет начала понимать, какие вещи в жизни не стоят того, чтобы так на них реагировать, а в молодости была такой же, как и я.

Мы подъехали к квартирному комплексу. Судя по виду, квартиры здесь были не из дешёвых. На нашем счёте сейчас была приличная сумма денег – экономия на еде приносила огромную выгоду. Нам не нужно было покупать продукты, лекарства или страховки: мы не болели, по крайней мере, как обычные люди. Единственные расходы – переезды, новое жильё и фальшивые документы.

Нас уже ждала риэлтор – женщина лет пятидесяти с улыбкой, слишком широкой, чтобы быть искренней. Мама подошла к ней, обменялась несколькими словами, кивнула и взяла ключи.

Мы вошли в подъезд и на лифте поднялись на пятый этаж. Лифт не вонял – уже хороший знак. Но всё равно я буду пользоваться лестницей. Мне нужна физическая активность, я не могу без неё. Я как зверь, которому нужно быть в движении. Не представляю, как люди могут сидеть часами на одном месте. Работа в офисе явно не для меня. Нужно будет найти место для пробежек – подальше от людей и городских запахов.

Квартира оказалась вполне комфортной и просторной, в ней было много света: гостиная, кухня, две спальни, ванная и отдельный душ. Иногда нам приходилось жить в куда худших местах, хотя мама всегда старалась найти что-то приличное, несмотря на то, что надолго мы нигде не задерживались.

– Сойдёт, – произнёс я, проходя по комнатам.

– Лучше, чем прошлое место, – отозвалась мама. По ней было видно, что она не в настроении.

Мы спустились за вещами к нашей новой машине – теперь это был семейный седан. К машинам не было смысла привязываться, мы меняли их ещё чаще, чем жильё. За пару заходов перенесли всё наверх. Самое ценное мама потащила сразу – сумку-холодильник. Она поставила её на кухонный стол и начала перекладывать мясо в морозилку. Сохранить еду при переезде всегда было самым сложным.

Я пошёл в свою комнату: большая кровать, голубые обои, письменный стол, шкаф и компьютер. Довольно неплохой, на нём даже можно будет играть.

Я начал раскладывать вещи из чемодана, осматривая пространство. В комнате недавно сделали ремонт, мебель была новой. Она не пахла старыми жильцами, их запахи не впитались в стены и обивку. Хоть такая мелочь сегодня меня радовала.

Через какое-то время я вышел на кухню. Мама развесила травы по стенам и шкафам, как она всегда делала. Их запах немного перебивал другие, более тяжёлые ароматы.

– Это поможет, когда станет совсем трудно, – сказала она, даже не оборачиваясь.

Я наблюдал, как мама снова тщательно расставляет специи в шкафу, словно она хочет сделать свою жизнь здесь немного уютнее. Это был её способ противостоять хаосу, хотя она и знала, что рано или поздно придётся снова всё менять.

Я кивнул. Травы действительно помогали. Хоть немного, но они напоминали о природе. О том, что мы потеряли.

– Джим, я схожу в магазин за продуктами, – сказала мама, стоя в дверях кухни.

Я кивнул, хотя понимал, что продукты нам на самом деле не нужны. Они были необходимы лишь для обычной "маскировки". Кофе, чай, крупы, консервы – всё, что долго хранится и не пахнет слишком сильно. Всё должно быть на виду, чтобы, если кто-то нагрянет, кухня не выглядела пустой. Пара ложек кофе в банке, крупа в открытой упаковке, несколько сковородок на плите – кухня должна казаться жилой, как будто мы пользуемся ею по несколько раз в день. Сейчас она была слишком идеальной, иначе могли возникнуть подозрения. Наверное, нам время от времени придётся ходить в магазин, чтобы соседи заметили.

Когда мама ушла, я вернулся в свою комнату и сел за стол. Достал блокнот и начал рисовать. Рисование я полюбил ещё в детстве – оно помогало отвлечься от всего. Когда карандаш касался бумаги, мир вокруг словно затихал, и я оставался один с этим миром линий, которые я создавал. Несколько лет назад я начал продавать свои рисунки через интернет. Это приносило небольшие деньги, но для меня было важно иметь свои средства. Свои. Это была хоть какая-то компенсация за всё, что мама уже сделала для меня.

Я скользнул взглядом по комнате. Чистая, новая, почти безличная – она не казалась мне домом. Домом давно было лишь то, что мы несли с собой: сумка-холодильник, травы на кухне и блокнот с моими рисунками. Всё остальное было временным. Возможно, поэтому я так цеплялся за рисование – это было единственное, что не могло у меня отнять ни одно переселение.

Я провёл карандашом по бумаге, вырисовывая очертания города за окном – туман, небоскрёбы, мокрый асфальт. Здесь было иначе, чем в других местах. Холодно. Чуждо. И я не знал, сможем ли мы задержаться здесь надолго или вскоре снова соберём вещи и исчезнем, как делали это всегда.

Мне пришло сообщение на телефон. Это была Мария – она спрашивала, где я теперь. Я не ответил. Она была милой девушкой, но наш мир не позволял мне привязываться к кому-либо. Любое сближение – риск, а я не мог себе этого позволить. Скоро мама сделает нам новые документы, а я пока создам новые аккаунты. Это уже стало привычным ритуалом: новая личность, новый старт. Хотя, честно говоря, я ими особо и не пользуюсь. Но в школе не поймут, если не буду вести привычный образ жизни. Как всегда, буду постить фото природы и свои рисунки – ничего личного, ничего настоящего. Как и в реальном мире, в цифровом тоже нужно следить поменьше.

Я бросил взгляд на компьютер. Может, поиграть? Я включил монитор, но почти сразу задумался. Когда-то игры приносили мне удовольствие, но теперь… Теперь всё казалось однообразным и предсказуемым. Моей реакции было слишком много для них. Даже самые сложные уровни не представляли никакого вызова. Онлайн-баталии быстро наскучили – очередное "избиение младенцев". Победы не радовали, поражений не было, а азарт давно исчез.

Я выключил экран и вернулся к блокноту. Рисунок почти был готов, когда через пару часов я услышал, как мама вернулась. Скрипнули двери, на кухне загремели пакеты. Я представил, как она методично раскладывает всё по своим местам: коробки, банки, крупы. Каждое её движение – часть её вечной стратегии выживания. Я не стал мешать. Ей тоже нужно было время, чтобы прийти в себя после переезда. Эта жизнь выжимала нас до последней капли, но мама всегда держалась, всегда сохраняла контроль.

Я пошёл в душ. Тёплая вода смыла пыль с дороги, и, натянув пижаму, я рухнул в постель. Завтра будет новый день. Новый город, новая школа, новые лица. Но суть всегда оставалась прежней – мы здесь ненадолго.

***

На следующее утро я проснулся позже, чем обычно – уже десять часов. Давно я так долго не спал. Сквозь сон я слышал приглушённые голоса из гостиной. Как и следовало ожидать, кто-то уже нагрянул, чтобы познакомиться с новыми соседями. Неизбежность, от которой меня не спасло даже желание отлежаться в кровати подольше. Я никогда не любил эти утренние встречи. Странно, как люди всегда стремятся к этим пустым знакомствам, будто можно сразу войти в чью-то жизнь, не зная, какая она на самом деле.

Я сел, перекинул ноги через край кровати и потянулся. Не хотелось выходить, но я знал, что знакомства не избежать. Быстро оделся, пригладил волосы и, нацепив привычную дежурную улыбку, вышел в гостиную.

– Доброе утро, Джеймс! Познакомься, это наша соседка, мисс Олдсон, – сказала мама, повернувшись ко мне с чашкой кофе в руках.

Передо мной стояла женщина лет шестидесяти. Крепкая и ухоженная, она явно следила за собой: элегантный костюм, аккуратная прическа, лёгкий макияж. В её осанке и движениях читалась уверенность и даже некая напористость. Женщина улыбалась – слишком широко и приветливо. Мне всегда было трудно понять, что скрывается за такими улыбками. Может, это просто вежливость, а может, что-то большее. Я, наверное, всегда искал скрытые мотивы, даже когда их не было.

Но вдруг меня кольнуло лёгкое чувство беспокойства. Её запах. В нём было что-то не так. Едва уловимый, но явственный – запах болезни. Сердце. Оно сдавало позиции. Возможно, уже совсем скоро. Я заставил себя не подать виду. Мама, вероятно, уже всё поняла. Она всегда понимала такие вещи быстрее меня.

– Доброе утро, Сара. Доброе утро, мисс Олдсон, – поздоровался я.

– Зови меня просто Тамара, – ответила она с улыбкой, показывая ровные, хоть и слегка пожелтевшие зубы.

– Джеймс, мисс Олдсон принесла яблочный пирог, твой любимый, – добавила мама, явно стараясь создать атмосферу гостеприимства.

Значит, прогулки с пирогом сегодня не избежать. Я так надеялся, что смогу остаться дома.

– Такому спортсмену нужно много еды, – засмеялась Тамара. – Ваша сестра уже много о вас рассказала.