Этюды о кулюторных людях и нелюдях

Не выпуская мужа из объятий, Афродита заглядывает из-за плеча Гефеста в его страдальчески искажённое лицо.

– По сути это называется «воровством», дорогой. Афина тебя попросту обокрала, дурачок, а всю вину свалила на Прометея. Недобитый титан позарился на огонь, колченогий кузнец его прошляпил, а сама она как будто не при чём. Но ты и дальше можешь идеализировать разлюбезную Афину. Давай, расстилайся перед её семейкой. Считай Палладу эталоном, полной моей противоположностью, более удачной, более качественной, и не вспоминай, к примеру, о несчастной Арахне. В чём была вина трудолюбивой девушки? Только в том, что руки у неё росли из правильного места. Арахна в честном соревновании победила рукожопую Афину, не жульничала и не мухлевала, как любят делать святые Олимпийцы. И что же она получила в награду за мастерство и трудолюбие? Вместо того, чтобы честно признать поражение и перестать уже корчить из себя совершенство, твоя ненаглядная Промахос превратила Арахну в паука. Ай да богиня справедливости! Вот, что значит справедливость по-олимпийски, Гефест!

Богиня любви выпускает мужа из объятий и встаёт рядом с ним, подбоченясь и не обращая внимания на жар, идущий от горна.

– Ты прав, я всё делаю поперёк, наперекор, вопреки – это моя форма протеста против такой «справедливости» и такого «порядка», против постоянных оскорблений и унижений. А у тебя какая? Никакой? Ты мужик вообще, Гефест? Ну же, брось эти доспехи, Ахилл всё равно обречён. Кентавр Хирон предвидел его гибель давным-давно. Вот увидишь, Аполлон обязательно найдёт способ погубить дерзкого фессалийца. Пойдём со мной, муженёк, утонем в пучине любви и страсти… – Афродита теребит и тормошит застывшего как статуя Гефеста. – Прильни ко мне, давай, покажи, что твоё тело сильно не только выше пояса, но и ниже. Не с этими же медными куклами ты развлекаешься?

От бушующей внутренней борьбы в голове у бога-кузнеца шумит, от манящей наготы супруги темнеет в глазах. Дыхание перехватывает от соблазна и от исходящего от богини возбуждающего аромата.

– Гефест, Гефест, – не отстаёт от него Афродита, – давай вместе бросим вызов всему и всем, хотя бы разочек, один-единственный раз! Пускай ахейцы проиграют эту войну!

– Нет, уходи! – почти стонет Гефест и, собравшись с силами, отталкивает супругу. Он не может перестать быть тем, кто он есть – покорным слугой семьи. Он с лёгкостью меняет свойства металлов, но его самого не могут изменить даже запредельные чары богини любви.

Лик Афродиты темнеет.

– Берегись, Гефест! – грозит она. – Ты и представить себе не можешь, как страшно я мщу тем, кто меня отвергает! Кто, думаешь, распустил все эти слухи про Афину и Эрихтония? О-о, я ещё не на такое способна! Будьте вы все прокляты! Однажды я заставлю вас пожалеть обо всём! Если греки в этой войне победят, я сделаю так, что потомки моего Энея сожрут Элладу с потрохами и отправят на свалку истории!

Афродита бросает на мужа последний гневный взгляд, смешанный с жалостью и разочарованием, презрительно поджимает губы, резко разворачивается и быстрым шагом покидает пещеру. Гигантские львы вприпрыжку скачут за ней. Вскоре шум и гам упряжки и свиты затихают вдали… Медные слуги безучастно таращат свои безжизненные глаза, им ни до чего нет дела.

Отдышавшись и постепенно совладав с эмоциями, Гефест возвращается к работе и вскоре доделывает ахиллесовы доспехи. Больше его ничто не отвлекает от работы.

Однако недолгое присутствие Афродиты и сказанные ею слова делают своё дело – на что она и рассчитывала. Гефест допускает ошибку, не замечает одного-единственного изъяна на доспехах. Слишком часто его разум уносится мыслями то к идеальной Афине, которая оказывается не такой уж идеальной, то к порочной Афродите, которая не так уж и порочна…

Как и говорила богиня любви, все истории Фетиды про неуязвимость пелеева сына оказываются ложью. Несчастливая в браке, Фетида отдавала все силы любимому сыну, ревностно насаждала и поддерживала культ «великого героя» Ахилла, всячески продвигала и при надобности преувеличивала его реальные и мнимые заслуги. На самом деле Ахилл, конечно же, не неуязвим.

Афродита внушила своему любимчику Парису мысль, будто в стрельбе из лука он добьётся больших успехов, нежели в позорном поединке с Менелаем. Стрелы Париса взялся направлять сам Аполлон. Дефект в доспехах Ахилла не укрылся от божественного взора. Первой стрелой Аполлон поразил пятку, как и мечтал, а второй – единственное уязвимое место на доспехах. Будем честны: если бы Гефест сработал заказ безупречно, добросовестно и без изъяна, ни Парис, ни сам Аполлон не смогли бы сразить Ахилла.

К сожалению, те, кто пал, и кто выжил в той войне, так никогда и не узнали, по чьей милости душа Ахилла отлетела к Аиду. Никто не узнал о роли Афродиты – о том, что это она коварно отвлекла внимание Гефеста и смутила его разум своими чарами, отчего бог-кузнец первый и единственный раз в жизни допустил производственный брак.

А затем, оправившись от ранения, нанесённого ей Диомедом, богиня любви занялась судьбой Энея, но это уже другая история, которую поэт [очевидно, имеется в виду Вергилий – прим. Т.И.Слепанды] поведал лучше нас. О Троянской войне Афродита больше не вспоминала и в пещеру Гефеста больше не наведывалась…

Зараза

Посвящается Александру Быкову.

В бытность свою молодым и начинающим литератором, я иногда пересекался с такими же неизвестными, но подающими большие надежды представителями столичной и провинциальной богемы. Мы интересно и весело проводили время в шумных компаниях, делились мечтами и замыслами, хвалились достижениями и жаловались на неудачи, выражали чувства, генерировали творческие идеи, решали свои и чужие проблемы и без устали обсуждали всё и всех. Разумеется, наши встречи не обходилось без обязательных застолий, где алкоголь лился рекой, развязывая нам языки и подстёгивая воображение.

Как-то раз я застрял в аэропорту, ожидая свой самолёт. За окнами бушевала непогода, все рейсы отменили, я опаздывал на встречу с любимой женщиной и потому настроение было ни к чёрту. Случайно по соседству нарисовалась группа малоизвестных начинающих актёров и актрис и предложила мне присоединиться к ним в баре. Всех их объединяло то, что я не видел их ни в одном фильме, спектакле или сериале.

Предупредительный бармен выставил перед нами три пузыря «Зубровки» и мы приступили к знакомству. Дамами оказались: Карина Красная, Клара Чесночко и Людмила Огурченко-Помидорченко. Их спутников звали: Валерий Серебрухин, Александр Кондратов-Жёлтый и Пахтакор Гришулин. Все шестеро оказались горазды глушить «Зубровку», так что мне за ними было не угнаться.

В итоге тремя пузырями дело не ограничилось. В себя я пришёл, когда мой самолёт заходил на посадку в пункте прибытия и стюардессы расталкивали спящих пассажиров. Ума не приложу, как я попал на борт. Голова раскалывалась от похмелья, ужасно мучил сушняк, а за пазухой что-то торчало и мешалось. Я пошарил рукой и выудил на свет охапку исписанных салфеток.

Остаток дня я потратил на то, чтобы поправить здоровье и не скоро вспомнил, как в баре у нас с собутыльниками зашёл разговор о современном кино. Мои новые друзья признались в любви к угарному, извратному и кровавому трэшаку. Каждый давно лелеял мечту снять что-нибудь этакое и сыграть главную роль.

Дело оставалось за малым – придумать годный сюжет и написать сценарий. Когда я скромно упомянул о своём ремесле, актёрская братия так воодушевилась, словно наша встреча была ниспослана свыше.

Слово за слово, рюмка за рюмку, и мы всемером накропали аж целых два сценария – дамы свой, а кавалеры – свой. Дамам мужской сюжет не понравился. По их словам, ему недоставало романтической любовной линии. А мужчины в ответ заявили, что таким и должен быть трэшак – жёстким и угарным, без всяких там соплей.

Они начали спорить, каждая сторона придерживалась своего мнения. Тогда я вмешался и предложил оставить оба сценария и снять в дальнейшем два разных фильма. Мне и сейчас кажется, что два угарных фильма гораздо лучше одного. Спорщики согласились, накатили ещё по одной и окончательно помирились.

Что было дальше – не помню. Понятия не имею, как оба сценария очутились у меня и почему я не отдал их соавторам… Но раз за прошедшие годы они меня не нашли и не потребовали вернуть писанину, я имею полное право оставить её у себя и опубликовать под своим именем. А начать хочу с «Заразы» – сюжета, разработанного вместе с мужской частью коллектива. Как и прежде, я обязан предупредить, что не являюсь профессиональным сценаристом и посему пишу, как могу, т.е. как пишут обычную прозу – с прямой речью и т.д. – хотя знаю, что это неправильно. Пардон, но по-другому не умею.

Снимать обязательно нужно в жанре «мокьюментари», т.е. в стиле любительского псевдодокументального кино. Типичным и самым известным представителем которого является фильм «Ведьма из Блэр».

Действие может происходить в любой стране мира, однако, по вполне очевидным причинам, лучше, чтобы сюжет разворачивался в России, в соответствующих географических и техногенных реалиях. Съёмку имеет смысл вести так, как позволяет бюджет картины.

Идут начальные титры. Музыкальный фон отсутствует. Включается любительская цифровая камера, вроде тех, на которые блогеры снимают ролики для Ютьюба. Объектив дрожит, картинка фокусируется не сразу. Зрителю дана возможность понять, что съёмку ведёт неопытный человек. Слышно, как он чертыхается сквозь зубы.

В кадре появляются ноги, обутые в светлые кроссовки. Раздаётся встревоженный голос молодого интеллигентного человека:

– Нет, правда, послушайте, мне это совсем не нравится. Затея кажется неудачной. Может я просто дам вам денег и мы разойдёмся?

– Нет! – звучит в ответ хриплый и пропитой голос немолодого законченного алкаша. – Просто сними меня на свою сраную камеру и выложи видео в интернет! Я что, сука, многого прошу? Пускай меня увидят и услышат тысячи и миллионы грёбаных людей по всей стране! Пусть все знают, ЧТО я хочу сделать и ПОЧЕМУ! Только ты, случайный прохожий, инфантильный задрот с камерой, сумеешь беспристрастно донести до сраного общества мои мысли, чувства и намерения! Так что захлопни нахрен вафельник и снимай, сука, просто снимай! Пойми ты, мудила, не нужны мне никакие деньги, УЖЕ не нужны…

Объектив наконец перестаёт дрожать. Молодой интеллигентный человек наводит камеру на собеседника и в кадре появляется отвратительный бомж, одетый в непотребные задрипаные лохмотья (детали на усмотрение костюмера). Он весь покрыт нарывами, чирьями, ссадинами и выглядит откровенно нездоровым. У него подбит глаз, во рту чернеют гнилые зубы – те, что ещё сохранились, – веки подёргиваются тиком, седые волосы нечёсаны и растрёпаны, шевелюра в целом подошла бы средневековому юродивому, не хватает только вериг. Подбородок бомжа зарос жёсткой щетиной, спина вздыблена горбом, ноги кривы и вдобавок косолапы. Бомж вообще весь скособочен и перекрючен. Распухший сизый нос забит гнойно-сифилитическими соплями, которые свисают из ноздрей, отчего бомжу приходится то и дело утирать их рукавом, уже покрытым желто-зелёной засохшей коркой. На впалых щеках и на тощей шее чернеют незаживающие язвы, трясущиеся конечности то и дело сводит судорогой. Бомж покачивается и дрожит на полусогнутых ногах, словно вот-вот присядет и обосрётся. Штаны на промежности темнеют большим влажным пятном – зрителям предлагается самим додумать, откуда это пятно взялось. Мыски летних замшевых туфель порваны и оттуда торчат уродливые большие пальцы, искривлённые подагрой, с длинными грязными ногтями. Сквозь прорехи на локтях и коленях видно, что суставы отекли и распухли. Спереди на шее топорщится базедов зоб, а сбоку, под ухом, торчит ярко-алый желвак размером с мандарин.

Словом, у бомжа предельно отталкивающий вид. Тяжёлое дыхание интеллигентного молодого человека даёт понять, до чего зверски бомж воняет и как невыносимо рядом с ним находиться.

Бомж смотрит прямо в объектив, его взгляд по-настоящему безумен.

– Я, сука, бомж, – произносит он, тщательно выговаривая каждое слово. – Грязный, опустившийся скот! Бомжевать я начал сознательно, с раннего детства, и тогда же позволил растлить себя группе наркоманов-педофилов с целым букетом венерических заболеваний. С тех пор я только и делал, что вступал в беспорядочные половые связи с самыми отвратными подзаборными шалавами и пидормотами, разносчиками СПИДа и сифилиса, гонореи и триппера. Долгие годы я ошивался в самых злачных притонах, пил технический спирт, денатурат, одеколон и палёную водку, нюхал клей, ацетон и дихлофос, ширялся любой дурью, причём использовал только чужие, заразные шприцы. Питался я принципиально несвежей, просроченной, канцерогенной пищей с червями и плесенью, иногда употреблял человечину, пил воду из луж и из сточных коллекторов, трахал бешеных собак, шелудивых кошек и помойных голубей. Никогда и нигде я не работал, жил паразитом, ночевал в подвалах, на чердаках и под мостами. Множество раз бывал бит, но не ходил ко врачам и нихрена себе не лечил, ни от чего не прививался, наоборот, я год за годом копил болезни, подобно тому, как вы, сраные обыватели, всю жизнь копите вещи и деньги. Давным-давно я должен был сдохнуть, однако ж не сдох! Видать сам дьявол приберёг меня для особой миссии, и я знаю, сука, что это за миссия! Моё заразное тело сплошь покрыто чирьями, бородавками, экземой, фурункулами, грибками и опухолями. Изнутри – рак большинства органов, СПИД, лейкемия, Эбола, проказа, сифак, трипак, гонорея, гепатит… Также в наличии коровье бешенство, стригущий лишай, сыпной тиф, бубонная чума, сибирская язва, корь, свинка, скарлатина, холера, столбняк, туберкулёз, ветряная оспа, дифтерия, полиомиелит, атипичная пневмония, желтуха, краснуха, коклюш, газовая гангрена, сонная лихорадка, болезнь Хантингтона, болезнь Паркинсона и амёбная дизентерия. До кучи – цирроз печени, почечная недостаточность, простатит, камни в желчном пузыре и поджелудочной, язва желудка и двенадцатиперстной кишки, геморрой, дисбактериоз, гельминтоз, метеоризм, лимфома, воспаление мочевого пузыря, ишемия, эмфизема лёгких, полипы в придаточных пазухах носа, гланды, аденоиды, вши, блохи, саркома Юинга, саркома Капоши, диарея, недержание мочи, ревматизм, радикулит, подагра, глаукома, болезнь Меньера, синдром Туретта, катаракта, астигматизм, воспаление среднего уха, менингит, ларингит, синусит и прионная болезнь. А ещё серповидно-клеточная анемия, болезнь Лу Герига, лихорадка Денге, энцефалит, болезнь Лайма, лихорадка Марбург, геморрагическая лихорадка… И это далеко не весь список!

На протяжении всего монолога оператор то шёпотом, то чуть громче с ужасом и отвращением восклицает: «О господи!», «Какой кошмар!», «Не может быть!» и т.д.

Поперхнувшись на полуслове, бомж заходится кашлем, харкает себе под ноги кровью, утирается сопливым рукавом и как ни в чём не бывало продолжает:

– Всё это дерьмо я цеплял специально, чтобы стать ходячим разносчиком заразы, настоящим бедствием! Понимаешь, сука? Я старался нарочно, чтобы во мне скопилось как можно больше всякой дряни, по-максимуму, чтоб ещё чуть-чуть и сдохнуть. И я сдохну, сука, сдохну в самое ближайшее время, жопой чую. Однако сперва я пойду в городской центр переливания крови и разбавлю все чистые и проверенные запасы донорской крови своей грязной и заразной кровищей!

Бомж широко разевает щербатый рот и безумно хохочет.

– Ха-ха-ха! Все запасы крови! Понял, задротина? Всё дерьмо, что сейчас во мне, передастся с донорской кровью огромному числу людей, которые заразятся, заболеют и сдохнут! А перед тем разнесут заразу по всему миру и тогда подохнут вообще все! Слышышь? Все люди сдохнут! Вот чего я хочу больше всего на свете – чтобы вы все подохли! Не быстро и безболезненно, а медленно и тяжело, в невыносимых муках! В том числе и ты тоже, грёбаный сраный задрот!

Шагнув вперёд, бомж почти упирается лицом в объектив. От невыносимого смрада оператор пошатывается и едва не теряет сознание.

– Я ненавижу грёбаных людишек! – хрипло каркает бомж. – Ненавижу за всё и одновременно ни за что. За то, что вы не такие, как я, а я не такой, как вы. Ненавижу вашу копошащуюся массу и вашу сраную цивилизацию, сраные законы и сраную культуру. Ненавижу государство, которое нихрена не делает для того, чтобы на свете не было таких, как я, и чтобы никому не довелось прожить так, как довелось мне. Ненавижу! Ненавижу!!! Понял, сука? Записываешь? Вот и записывай! Потому-то я и хочу, чтобы вы подохли! И вы подохнете, понял? Так всем и передай: вы скоро сдохнете, суки! И ты, задрот несчастный, тоже сдохнешь! Даже твою сраную камеру некому будет положить тебе в могилу…

Бомж нацеливает в объектив грязный скрюченный палец и вновь разражается безумным хохотом.

Оператора охватывает дрожь, вместе с ним дрожит и камера.

– Я-то с какой стати попал в это безумие? – шепчет он, не скрывая того, что услышанное ему не безразлично. – Но чёрта с два я позволю тебе сделать это. Как я буду людям в глаза смотреть, зная, что мог предотвратить беду, но не предотвратил?

Пробудившаяся в молодом человеке совесть, порядочность и осознание гражданского долга вступают в короткий конфликт с вялым обывательским равнодушием и трусливо-изнеженным нежеланием встревать в неприятности.

– А может не надо, может, ну его нафиг? – колеблется он. – Нет, если я ничего не предприму, если уйду по своим делам и постараюсь обо всём забыть, это чудовище осуществит свой замысел и пострадают невинные. А ведь среди них обязательно окажутся дети… И мне с этим придётся жить – хоть и недолго. Тогда чем я буду лучше этого бомжа? Надо срочно звонить в полицию! Нет, я не успею… Вернее полиция не успеет, и бомж осуществит задуманное. Решено! Я должен покончить со всем здесь и сейчас!

Решившийся мододой человек, не выключая камеры, кладёт её на землю, объективом в сторону. Бомж пропадает из кадра.

– Эй, бомж! Ты был прав, когда сказал, что скоро умрёшь. Вот только «скоро» наступит прямо сейчас! Понял? Я не дам тебе осуществить дьявольский план и навредить людям! Помешаю тебе, сорву твои замыслы, остановлю тебя! Слышь, чё пялишься? На вот, получай!

Слышатся звуки борьбы, удары, пыхтение, кряхтение, возня, охи-вздохи. Всё происходит за кадром, перед объективом лишь поросший сорняками пустырь где-то на окраине некоего города. Бомж болезненно мычит, молодой интеллигентный человек издаёт отрывистые возгласы. У обоих вырываются бессвязные и приглушённые ругательства. Очевидно, дерущиеся сцепились не на шутку. Сорняки в кадре окропляются брызгами крови. Несколько капель, как сейчас модно, попадает на объектив.

Наконец кто-то из дерущихся издаёт долгий агонизирующий стон. Слышатся шаги. Камера поднимается вверх и разворачивается объективом к тому, кто её держит. Рука вытирает объектив носовым платком. Это молодой интеллигентный человек (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Сергея Панина). Он бледен, испачкан и часто-часто дышит.

– Сожалею, но я был вынужден это сделать, вынужден был его убить, – печально произносит он и поворачивает камеру так, чтобы запечатлеть распростёртого бомжа в луже крови. Лохматая черепушка размозжена, рядом валяется окровавленый булыжник. (Памятка режиссёру и ответственным за спецэффекты: кровь на протяжении всего фильма должна выглядеть яркой и откровенно бутафорской, как в старых дешёвых боевиках. Пусть зритель видит, что всё не по-настоящему. Кровавые сцены должны не ужасать и не шокировать, а наоборот, веселить зрителя своей ненатуральностью.)

– Мне пришлось запачкать руки кровью, – продолжает молодой человек, – чтобы не допустить худшего. Останься я безучастным наблюдаталем, и ублюдок непременно осуществил бы свой план. А так мы схватились, я повалил бомжа на землю и несколько раз огрел по кумполу, а он был так плох, так нездоров, что ему этого хватило… – Молодой человек сгибает пальцы, показывая, как держит камень и бьёт им бомжа: – Хренакс, хренакс! И мозги с кровищей – фр-р-р, фр-р-р!

– Я не то, чтобы предубеждён против бомжей, – продолжает он. – Я их просто ненавижу. Помню, в детстве, до того, как в подъезде установили кодовый замок с домофоном и железную дверь, там устраивали настоящую ночлежку. Утром идёшь в детский сад или в школу, а в подъезде шагу нельзя ступить, чтоб не наткнуться на спящего бомжа. И вонища от них такая, что хоть ноздри затыкай. Причём засыпали, сволочи, обычно под утро, а всю ночь бухали, горланили, дрались, спьяну ломились в двери к жильцам, пугали детей… Ну и спросонья перед уходом обязательно обоссывались и обсерались. Хотя их просили по-человечески: ребята, ладно, спите, бухайте, горланьте, но хоть не ссыте и не срите, ведь нам же потом за вами убирать. И они такие: не-е, мы что, свиньи? А утром – хренакс! – обязательно нассут и насерут. С тех пор я их ненавижу. Самые настоящие твари, подлые, грязные, вонючие, наглые твари! Так бы всех и поубивал! Вот и этот – что, каким-то другим был? Такая же тварюга, даже хуже. В кои-то веки хоть с одним бомжом расправился, но без накладки не обошлось. Знаю, случайно вышло… – Сжав кулаки и трепеща от переполнявших его эмоций, молодой человек внимательно прислушивается к ощущениям и тревожно себя ощупывает. – Во время драки бомж тяжело дышал открытым ртом, его слюни летели во все стороны, а когда я забил его булыжником, к слюням добавилась кровища и частички мозгов. Капельки того, другого и третьего случайно попали мне в рот, ведь я тоже глубоко дышал. Я попробовал отплеваться, но не помогло – когда что-то попадает мне в рот, я непроизвольно сглатываю и назад уже отхаркать не могу. Значит у меня, считай, стопудово СПИД, рак, чумка, сифак, проказа, лимфома, синдром Кройцфельдта-Якоба, лихорадка Денге, амёбная дизентерия и прочая хрень. Я прямо чувствую, как во мне прорастают метастазы всевозможных болезней. Так что я не жилец и, вдобавок, теперь я опасен для общества. Ни одно лекарство меня не спасёт, я обречён…

От пережитого потрясения у молодого интеллигентного человека подкашиваются ноги и он плюхается на землю, не выпуская из рук камеру. На его глаза наворачиваются слёзы.

– Грёбаное дерьмо! Как же обидно умирать молодым… Столько всего впереди могло быть, столько всего в жизни мог бы сделать…

Запнувшись, интеллигентный молодой человек замолкает и его глаза широко раскрываются.

– Нет-нет, что я несу! Я ведь только что спас жизнь тысячам и миллионам людей, избавил их от медленной и мучительной смерти. Я должен гордиться собой, ведь получается, что я – настоящий герой!

Он внимательно смотрит в объектив:

– Кто бы ни нашёл эту запись после моей смерти, прошу вас сообщить моим родным и близким о моём подвиге. Пусть общество знает, что я погиб не напрасно. А для меня всё кончено, я – ходячая заразная бомба, как этот бомж. И коли уж я спас мир от него, значит сумею спасти и от себя самого. Я обязан покончить с собой прежде, чем кому-то наврежу.

Молодой человек вскакивает на ноги.

– Дельная мысль! Пока не иссякла решимость, пойду и брошусь под поезд – пусть размажет меня по рельсам! А что? Быстрая и надёжная смерть, не успею ничего почувствовать…

Он выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре крупным планом мокрый сопливый нос и потрескавшиеся губы – очевидно владелец поднёс камеру к самому лицу.

– Чуть не забыл, – заговорщицки шепчет интеллигентный молодой человек. – Нельзя просто так оставлять трупешник бомжа, нужно что-то с ним сделать, иначе он начнёт разлагаться и зараза всё равно распространится. Я только что погуглил и, кажется, нашёл решение…

Держа камеру одной рукой, молодой человек опускает и поворачивает её. В кадре опять дохлый бомж. Другой рукой молодой человек держит бумажный мешок, из которого сыплет какой-то белый порошок и равномерно засыпает весь труп.

– Негашёная известь, – поясняет он. – В интернете пишут, что она бесследно растворяет тело вместе со всей заразой, а это как раз то, что мне нужно…

Он опять выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается. В кадре железнодорожная насыпь. В траве, рядом с кустами ежевики, виднеются истлевшие собачьи останки с рыжеватыми клочками шерсти и обрывком ошейника. Очевидно поезд когда-то сбил собаку, а хозяин либо не нашёл её, либо побрезговал похоронить. (Бывают и такие хозяева.)

Издалека доносится звук приближающегося поезда. Камера вздрагивает, шуршит и постукивает, когда владелец пытается пристроить её на чём-то – возможно на толстой нижней развилке какого-нибудь дерева. В кадр попадает телеграфный столб.

Более-менее установив камеру, молодой интеллигентный человек заглядывает в объектив и издаёт громкий трагический вздох обречённого на смерть человека, после чего решительно уходит в сторону насыпи, взбирается по её крутому склону, то и дело оскальзываясь на щебёнке, и пропадает за кадром.