Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы)

В отличие от Солженицына большинство националистических интеллектуалов не говорили о совести в перспективе подрыва коммунистической системы. В прессе, которая легально печаталась в СССР, их моральная критика скорее консервативна: она выражала сдержанную ностальгию по утраченным ценностям крестьянства и была направлена на сохранение этого наследия. Поскольку они не ставили под сомнение установленный порядок, Партия побуждала националистических интеллектуалов к участию в общественной жизни перестройки. Их влияние было особенно серьезным в 1985 и 1986 годах, до того как либеральная интеллигенция заняла доминирующее положение, которое она сохранит до начала 1990‑х годов. Однако националистические интеллектуалы не образуют однородный блок и не имеют единого мнения по поводу перестройки.

Консервативные националисты и либеральные националисты

С середины 1960‑х годов писатели-деревенщики разделились на два лагеря, которые мы, следуя терминологии политолога Ицхака Брудного, называем «консервативными националистами» и «либеральными националистами»78. Первые более критичны по отношению к модерности. Они осуждают не только жестокость коллективизации, но также городскую жизнь и эмансипированных женщин, либеральных интеллектуалов, евреев и масонов, которых они обвиняют в том, что те пренебрегают традиционными крестьянскими ценностями. В 1970‑х годах консервативные писатели-националисты активно поддерживались партией, которая обеспечивала их произведениям очень большие тиражи и присуждала престижные премии. Хотя их мировоззрение не соответствовало марксистско-ленинской доктрине, преимуществом консервативных националистов было то, что они укрепляли патриотическую легитимность, которую партия пыталась приписать себе. Она была основана на сохранении традиционного неприятия разлагающего влияния упадочного Запада79. Сохраняя приобретенную в 1970‑х годах популярность, консервативные националисты все еще имели большой вес в начале перестройки. Писатели Виктор Астафьев, Александр Астраханцев, Василий Белов, Юрий Бондарев, Петр Проскурин, Валентин Распутин и Владимир Солоухин выдвигают на первый план свои излюбленные темы: моральное разложение советского общества и защита окружающей среды от излишней технологичности.

В свою очередь, либеральные националисты не являются принципиальными врагами модерности и Запада, но сожалеют о деградации природной среды и традиционных ценностей. Некоторые из них – писатели-деревенщики, такие как Федор Абрамов, Сергей Залыгин и Борис Можаев, или журналисты, которые разделяли озабоченность бедственным положением деревни, такие как Василий Селюнин и Юрий Черниченко. Однако самый известный либеральный националист – выходец из другой среды. Это академик Дмитрий Лихачев, специалист по русской средневековой литературе. Зарекомендовавший себя как один из самых уважаемых и высоконравственных деятелей эпохи перестройки, он пользуется явной поддержкой Горбачева. По мнению Лихачева, Россия должна сохранить свою культуру для того, чтобы лучше вписаться в «хор» европейских стран. Однако он не был сторонником универсалистского и модернизационного подхода к будущему России, которого придерживались либеральные интеллектуалы (о нем речь пойдет ниже), потому что видел в нем нотки презрения к русскому народу80.

Лихачев придает большое значение нравственности, которую он рассматривает как привилегированное средство достижения естественной гармонии человека со своими собратьями и c природой. Для него нравственность является основой культуры, которую он понимает в широком смысле как духовное и эстетическое богатство народа. Другими словами, это «великая культура» в противовес потребительской и поверхностной массовой культуре капиталистических стран, которую он называет «антикультурой»81. В отличие от материалистической нравственной доктрины марксизма-ленинизма, которая видит в морали прежде всего отражение производственных отношений, Лихачев считает, что «мораль свойственна человеческой природе. Ее нормы незыблемы и вечны»82. Мораль и культура образуют духовную вселенную, которая делает возможными гармоничные отношения между людьми, а также отношения с природой. Лихачев сравнивает эту духовную вселенную с экосистемой83 и предлагает называть ее термином «гомосфера», включающим в себя универсальную и природную совокупность, в которую вписывается творческая духовность человека84. Гласность и демократия, за которые выступал Горбачев, являются в его глазах условиями для осуществления этого типично романтического идеала. Демократия для Лихачева – это не просто институциональное устройство или формальная процедура; это «норма жизни, естественное и постоянное состояние общества, его дыхание»85.

Чтобы бороться с моральной деградацией общества и способствовать созданию духовной атмосферы, свойственной демократии, Лихачев выступает прежде всего за пробуждение совести. Это главный аргумент статьи, опубликованной им в 1987 году под названием «Тревоги совести»86, которая широко обсуждалась в то время. В ней академик описывает совесть, которая «всегда исходит из глубины души», как основное направление нравственного «очищения». Совесть, утверждает он, никогда не бывает ложной, и именно поэтому она может помочь советским людям преодолеть их «нравственный дальтонизм», который разучил их «различать цвета, точнее, отличать черное от белого»87. «Тревоги совести, – утверждает он, – подсказывают, учат, помогают не нарушать этических норм, сохранять достоинство – достоинство нравственно живущего человека»88. В свете совести нечестные поступки не имеют оправдания: кража есть кража, ложь есть ложь. Повторяя манифест Солженицына, но не цитируя его, Лихачев осуждает повсеместное распространение лжи и призывает сограждан поступать нравственно независимо от обстоятельств: «Что человеку важно? Как прожить жизнь? Прежде всего – не совершить никаких поступков, которые бы роняли его достоинство. Можно не очень много сделать в жизни, но если ты не делаешь ничего, даже мелкого, против своей совести, то уже этим самым ты приносишь колоссальную пользу»89. Конечно, признает он, следование своей совести может привести к тяжелым последствиям в морально деградировавшем обществе, но он утверждает, что «человек должен уметь жертвовать собой»90. В целом нравственная программа Лихачева состоит в очищении общества путем пробуждения совести каждого человека, содержащей моральные нормы. Программа, суть которой может быть сведена к очень популярному в то время лозунгу: «Начни с себя!»91

Националистическая интеллигенция и перестройка

Ставя во главу угла совесть, большинство националистических интеллектуалов были склонны возлагать ответственность за «негативные явления» советского общества на субъективные нравственные ошибки, не подвергая сомнению социальную и политическую систему, в которую они встроены. Реформаторам партии эта критика представлялась конструктивной, поскольку она расшатывала положение консервативных аппаратчиков, сопротивляющихся реформам. В 1985 и 1986 годах кампании по мобилизации нескольких националистически настроенных интеллектуалов на защиту окружающей среды и архитектурного наследия получили мощную поддержку властей. Самая важная из этих кампаний, которая объединила консервативных и либеральных националистов, была начата в 1985 году в националистическом журнале «Наш современник». Она была направлена против проекта по повороту сибирских рек для орошения сельскохозяйственных районов Средней Азии. Хотя изначально проект был инициирован маловлиятельным министерством, приказ о его отмене в августе 1986 года исходил от высших чинов партии, что послужило четким сигналом: руководители страны поддерживают мобилизованных писателей. За победой последовало назначение писателя Сергея Залыгина на должность главного редактора журнала «Новый мир» и присуждение престижной премии писателю Валентину Распутину. Еще одной боевой лошадкой националистической интеллигенции были защита и продвижение культуры. При непосредственном покровительстве Горбачева и его супруги в ноябре 1987 года был создан Советский фонд культуры, а его руководство было поручено Дмитрию Лихачеву. Как заявил директор Фонда в июле 1987 года, миссия последнего не ограничивается охраной культурного наследия и включает также моральное оздоровление страны:

Цель Фонда нам представляется как борьба за оздоровление нравственности и повышение роли духовности в делах и помыслах народа, в его запросах и интересах. Это возвышение тех ценностей внутреннего мира человека, которым в последнее время уделялось недостаточное внимание, т. е. понятиям добра, справедливости, порядочности, чести, деятельной любви к природе, гордости за Отечество. Духовность – вот стержень работы, на который должны опираться все идеи и планы Фонда. Дела в Фонде надо повести так, чтобы привлечь к ним как можно больше людей, чтобы это приобщение стало для тысяч и миллионов школой гражданственности92.

По мнению Лихачева, Фонд культуры перехватил в определенном смысле факел нравственного воспитания из рук партии. Но вместо того, чтобы пытаться привить гражданам моральные нормы, заложенные в политической доктрине, нравственное воспитание направлено на то, чтобы пробудить вечные и естественные нормы, которые дремлют в каждом человеке, не прибегая к усилению контроля. Однако для многих консервативных националистов во главе с Бондаревым и Распутиным исправление нравов, напротив, требует усиления бдительности по отношению к девиантному поведению. С их точки зрения, недостаточно пропагандировать традиционные ценности, их необходимо также защищать от развращающего иностранного влияния. Используя впечатляющий образ, Бондарев сравнивает положение СССР на фоне западной культуры в 1987 году с положением Красной армии в июле 1941 года, когда страна, казалось, была на грани краха под натиском варварских сил, и предупреждает, что «если это наступление не будет остановлено, не наступит Сталинград, то национальные ценности, ставшие гордостью народа, будут опрокинуты в пропасть»93.

Расхождение между консервативными и либеральными националистами по поводу отношений с Западом создавало растущее напряжение, которое привело к тому, что с конца 1986 года их политические пути разошлись. Первые сблизились с радикальными славянофилами94 и заняли более критическую позицию по отношению к перестройке, в то время как вторые прекратили сотрудничество с «Нашим современником» и отказались от участия в собраниях Союза писателей России, где главенствовали консервативные националисты. Либеральные националисты приблизились к либеральной интеллигенции, которая зарождалась в то время как наиболее влиятельная ветвь интеллигенции. Либеральные интеллектуалы предлагают свое собственное понимание причин морального упадка и способов его преодоления, в соответствии с новым синтезом модернистских и романтических идеалов, заложенных в советской модерности.

Глава 2

Либеральный морализм перестройки

Другая сторона эпохи <…> – нравственная деградация общества. <…> Развращающая ложь, умолчание и лицемерие должны уйти навсегда и бесповоротно из нашей жизни. Только внутренне свободный человек может быть инициативным, как это необходимо обществу.

Андрей Сахаров, 1988 год95

Медийная популярность советской либеральной интеллигенции в общественной жизни эпохи перестройки стала возможной благодаря поддержке влиятельных фигур из ближайшего окружения Горбачева96. С 1986 года эти реформаторы начали назначать либералов на должность руководителей важных СМИ. Несколько раз они даже высказывались против решений цензора, что позволило публиковать эссе, проникнутые новыми идеями, и литературные произведения, которые долгое время были под запретом. Начиная с 1987 года либеральная пресса – как художественная, так и публицистическая – вызывает огромный интерес у советской общественности. С 1985 по 1989 год тираж еженедельника «Огонек» вырос с 1 500 000 до 3 350 000 экземпляров, а тираж ежемесячных журналов «Знамя» и «Новый мир» – с 1 750 000 до 1 980 000 и с 425 000 до 1 573 003 экземпляров соответственно. Столь впечатляющий рост тиражей не может даже удовлетворить спрос читателей, готовых стоять в очередях у газетных киосков, чтобы заполучить последний номер этих периодических изданий. Очень быстро либеральные интеллектуалы оказались в числе самых популярных политических мыслителей в стране97. В последующие годы они задавали тон в основных дебатах в советской общественной жизни, которые касались борьбы со сталинским наследием и возвращения к «мировой цивилизации» (то есть к западным стандартам): демократизации, введению рынка и т. д.

Наследники гуманистического социализма

Мораль занимает важное место в политическом дискурсе либеральной интеллигенции. Как и многим интеллектуалам, выступавшим на публике в это время, им не претила роль моралистов, они стремились убедить своих современников в необходимости жить, не поступаясь принципами, и называли нравственное исправление условием и одновременно конечной целью политических и экономических реформ. Однако они не выступали ни за мобилизацию коммунистической морали, ни за возвращение к русским традициям. Они отстаивали скорее «общечеловеческие ценности», которые ассоциируются у них с либеральными идеями, такими как парламентская демократия, права человека, конституционализм, правовое государство и т. д. Они отвергают марксистско-ленинскую доктрину, но не сам социализм. На самом деле большинство советских либералов причисляли себя к сторонникам социализма по крайней мере до 1990 года98. Учитывая самоцензуру, к которой они часто прибегали, трудно бывает иногда оценить степень их приверженности социализму, но многие из идеалов и аргументов, на которые они ссылаются, напрямую связаны с гуманистическим социализмом, за который они выступали в 1950‑х и 1960‑х годах, в период десталинизации: модернистская вера в прогресс человечества благодаря разуму и науке, а также романтический идеал гармоничной самореализации человека и естественного развития общества. Эта точка зрения не была чисто советской: социологи Гил Эяль, Иван Селеньи и Элеонора Р. Таунсли отмечали, что идеология, культивируемая в то время восточноевропейскими диссидентами, стремилась к обществу, которое «примиряло бы фундаментальные антиномии модерности», сочетая рациональность с обещанием преодолеть расколдовывание мира99. Более того, как и их восточноевропейские коллеги, советские либералы критиковали сталинизм, используя те же самые термины, к которым когда-то прибегал сталинизм, обвиняя западное капиталистическое общество и ссылаясь, например, на отчуждение индивида в руках искусственной бюрократической системы или на структурное обобщение лицемерия и цинизма.

Идея «общечеловеческих ценностей» как таковая не нова. Принцип универсальности моральных норм был заявлен уже в марксизме-ленинизме. Большая советская энциклопедия утверждает, что «социалистическая и коммунистическая нравственность концентрируют в себе в наиболее полном выражении и все нормы общечеловеческой морали»100. Однако советские либералы придерживались точки зрения, которую марксизм-ленинизм отвергал как абстрактный и буржуазный гуманизм, поскольку она предполагала существование неких «общечеловеческих ценностей», общих для всего человечества независимо от производственных отношений, в которых они заложены. В соответствии с этим абстрактным универсализмом бинарное противостояние между коммунизмом и капитализмом во время холодной войны теряет свое значение в глазах советских либералов, уступив место всемирному сближению вокруг общих ценностей, таких как честность, искренность, социальная справедливость, а также определенных форм социальной организации, а именно парламентской демократии и рыночной экономики. Эта защита «общечеловеческих ценностей» порождает особый вариант ощущения морального упадка, который – как часто бывало в то время – также содержит важный романтический аспект. В данном случае речь идет об освобождении общества от искусственного ига сталинской системы управления с целью возвращения в русло естественного прогресса.

Тоска по прогрессу

Конечно, либеральные интеллектуалы – модернисты. Они считают, что перестройка должна вывести СССР на путь прогресса, ликвидировав отставание от «цивилизованного мира», то есть от западных стран. Так, историк Юрий Афанасьев призывает прекратить «демонизацию капитализма» и использовать его потенциал, физик Андрей Сахаров говорит о «конвергенции» социализма и капитализма в будущем путем адаптации первого ко второму, а историк Леонид Баткин хочет, чтобы советское общество «стало Европой»101. Каждый из них хочет продолжить модернизацию, которую не смогла довести до конца советская модель и чей путь, по их мнению, проложили разум и наука. Переход к демократии и рынку, по их мнению, отвечает объективным требованиям современного, рационального и эффективного общества. В то же время эти интеллектуалы выказывают сильную романтическую меланхолию по поводу естественного развития общества, которое было прервано в СССР искусственным и бездушным социальным экспериментированием. Яркой иллюстрацией этого является постоянное использование ими природных метафор. Например, Юрий Афанасьев сравнивает потерю исторического сознания советского общества с экологической катастрофой:

С этой точки зрения можно и должно констатировать, что для значительной части советского общества историческая, социально-психологическая экология на сегодня существенно деформирована, и по этому поводу надо бить тревогу столь же сильно, как и в случае с поворотом северных рек. С той, однако, разницей, что здесь реки уже едва ли не повернуты и, следовательно, на этом поприще во многом требуются не только профилактика, предостережение, но уже и восстановление жизненной среды102.

Леонид Баткин также отстаивает видение прогресса, противопоставляющее искусственное строительство естественному росту. В августе 1989 года он завершил следующими словами статью, направленную против монополии Коммунистической партии: «Теперь не будем жить по „предначертаниям“, а просто – жить: работать, думать, сталкиваться в парламенте, бороться на выборах. Будет общество не строиться, а расти и созревать, как растет лес и созревает плод по отчасти таинственным законам»103.

С этой точки зрения прогресс разума и триумф научной истины направлены не на создание нового мира, а на возвращение к естественному ходу исторического развития общества, следуя присущим ему моральным установкам, примером которых, как кажется либералам, являются западные страны. Как показывает обширное исследование общественного дискурса перестройки, проведенное историком Тимуром Атнашевым, они далеко не единственные, кто мыслит подобным образом104. Почти все интеллектуалы, независимо от их идеологической ориентации, разделяли в то время телеологический постулат о благотворном характере исторического процесса. Большинство участников дебатов по поводу истории страны, которые бушевали в то время, пытались определить тот роковой исторический момент, начиная с которого общество якобы отклонилось от своего естественного пути развития. Либералы, националисты и, конечно, консервативные коммунисты расходятся во мнениях относительно этого момента – во времена сталинского террора, отмены новой экономической политики (НЭП), Октябрьской революции или даже раньше, – но сходятся во мнении, что общество не может добиться прогресса, если сначала не вернется в то состояние, в котором находилось накануне развилки. С этой точки зрения прогресс направлен не на отрыв человека от природы, как в рационалистической и механистической логике эпохи Просвещения, которой придерживается марксизм-ленинизм, а на романтическое примирение с ходом «естественно-исторического развития», как выражались в то время105. Правда, в отличие от консервативных националистов либеральные интеллектуалы не впадают в меланхолию по поводу прошлого, застывшего на своих традициях. Они хотят вернуться на путь прогресса, рассматривая его как естественный процесс, ведущий к гармоничной и цивилизованной жизни, основанной на общечеловеческих ценностях, которая была прервана искусственным проектом. В среде либеральных интеллектуалов эта связь между верой в прогресс и романтическим идеалом естественного развития понимается по-разному, в зависимости от конкретного интеллектуального багажа. В качестве примера мы кратко представим литературоведов Юрия Буртина и Юрия Карякина, журналиста Лена Карпинского и писателя Алеся Адамовича.

Реификация социалистических идеалов

У Буртина и Карпинского меланхолия по поводу естественного прогресса на пути к гармоничному обществу была вызвана народнической идеей106, которая разделяет революционный и эгалитарный этос марксизма-ленинизма, но переносит свой идеал социальной гармонии на естественное начало, которое якобы предшествовало вмешательству государства: это было общество, основанное на горизонтальном сотрудничестве независимых собственников и самоуправляемых кооперативов. Характерной особенностью народнического подхода является противопоставление самостоятельной деятельности народа искусственному господству бюрократии. В постсталинском СССР эта концепция получила известное воплощение в «теории номенклатуры», разработанной югославским политическим деятелем Милованом Джиласом и советским историком Михаилом Восленским, которая утверждает, что социалистические общества управляются новым эксплуататорским классом, а именно номенклатурой Партии-государства. Эта теория обвиняет социалистическое общество в том, в чем сторонники социализма обычно обвиняют капитализм: классовое разделение, эксплуатация, отчуждение и господство бюрократии. Возможно, именно это и делает эту теорию столь привлекательной для социалистов-гуманистов, разочаровавшихся в марксизме-ленинизме, но заинтересовавшихся осуждением «мелкобуржуазных» пороков, вездесущих в современном им обществе, презирать которые их научило сталинское воспитание, подпитанное классиками русской литературы.

Юрий Буртин, по его собственному признанию, в молодости был ярым сталинистом107. Внук образованного крестьянина, выросший в деревне, он живо интересовался трагической судьбой русского крестьянства. Эта увлеченность выражается в его литературных вкусах и взглядах, публичное выражение которых привело к тому, что в университете к Буртину были применены дисциплинарные меры, а репутация испортилась настолько, что его шансы на вступление в партию свелись к нулю. После ряда разочарований, которые подорвали его веру в марксизм-ленинизм, Буртин окончательно отверг социализм в начале 1960‑х годов под влиянием Солженицына, чью бескомпромиссную критику советской власти он подхватывает. Однако Буртин не разделял осуждение Солженицыным западной цивилизации. Перенося на западный капитализм идеалы народников, Буртин видит в нем воплощение идеала естественной общины без классового расслоения, в то время как социализм представляется ему режимом абсолютно беззаконного господства привилегированного меньшинства, как это утверждает «теория номенклатуры», которая ходила в то время в самиздате. Романтический характер буртинского бунта против искусственности советской системы ясно прослеживается в основной теоретической статье, над которой он втайне работал с 1975 года и которая в конечном итоге была опубликована в 1989 году108. В ней Буртин осуждает главную, по его мнению, ошибку Маркса: он полагает, что Маркс не увидел, что в капитализме содержатся универсальные элементы, а именно рынок и демократия, которые позволяют ему развиваться естественным образом. Социалистическая революция, по мнению Буртина, «не столько устранила то, что устарело <…> а скорее резала по живому, разрушала и вытаптывала все, что было живого и жизнеспособного в исторической перспективе. Это было насильственное прерывание естественной и исторической эволюции капиталистического общества, устранившее всю социальную структуру, которая развивалась в нем»109. Буртин настаивает на искусственном характере этого действия, порвавшего с естественными динамическими силами капиталистического общества. В отличие от буржуазной революции, которая, по его словам, «произвела на свет» целостное существо – капитализм «с головкой, ручками, ножками и всем остальным, что ему нужно для жизни», социалистическая революция явилась «актом создания общественного строя, которого до тех пор вовсе не существовало в природе»110. Перестройка, по его мнению, должна вернуться к общечеловеческим ценностям, то есть к демократии и рынку, которые соответствуют естественному развитию общества и были отвергнуты коммунистической системой.

Журналист Лен Карпинский считает, как и Буртин, что советское общество характеризуется классовым разделением на народ и привилегированное меньшинство, которое основывает свое господство на силе бюрократического государства. Карпинский критикует власть номенклатуры, руководствуясь собственным опытом, поскольку сам был выходцем из элитарной среды. Его отец, Вячеслав Карпинский, был одним из первых большевиков и личным секретарем Ленина во время ссылки в Швейцарию. Лен Карпинский, названный в честь Ленина, воспитывался в знаменитом Доме на набережной, грандиозном московском здании, в котором проживала советская элита. Готовясь к работе на самых высоких постах в партии, он сделал блестящую карьеру в комсомоле в студенческие годы, но преследование его еврейского друга и знакомство с трудной жизнью в деревне, куда он был направлен в качестве пропагандиста, заставили его впервые усомниться в марксизме-ленинизме. Он становится сторонником гуманистического социализма в кругах московской интеллигенции, где часто встречается с Карякиным и Буртиным. Но в отличие от Буртина, Карпинский остался верен социализму, который, под воздействием народнических идеалов, он представлял себе как общество свободных собственников, где демократическим путем установлено самоуправление, а производство регулируется путем горизонтальных связей в соответствии с законами рынка. Для Карпинского рынок – это «универсальное достижение человеческой цивилизации», которое было «открыто» задолго до капитализма, и поэтому он считает вполне естественным, что лучше всего рынок может функционировать при социализме111. В отличие от капитализма, который, по его мнению, характеризуется концентрацией собственности в руках немногих граждан, Карпинский рассматривает социализм как тип социальной формации, который позволяет каждому человеку «развернуть свои силы и возможности, испытать себя во всех духовных измерениях». Для него романтический идеал самореализации не требует вмешательства государства, поскольку соответствует естественному состоянию общества. Социализм, по его словам, «тождествен вполне человечной, нормальной жизни; жизни с другими, но не за счет других»112, Карпинский, как и Буртин, считает, что в целом романтические идеалы самореализации и социальная органичность могут быть достигнуты не с помощью Партии-государства, как утверждает марксистско-ленинская доктрина, а вопреки ему. Прогресс общества для них – это, прежде всего, возрождение общечеловеческих ценностей, гарантирующих естественное развитие общества, начиная с демократии и рынка, которые были отвергнуты коммунистической системой.