Ход до цугцванга

«Хочу, чтобы папа меня не бил».

На глаза навернулись слезы, и я быстро задул свечи.

– Поздравляю! – воскликнула Ира и поставила тарелку на тумбочку. В кармане белого рабочего фартука у нее лежал маленький острый нож, захваченный с кухни, и она ловко разрезала торт.

– А ложки…

– Ой… Забыла! Сейчас, мой хороший, – опомнилась она и выскользнула из комнаты.

С восторгом посмотрев на торт, я откинулся обратно на кровать и громко зевнул. В коридоре горела люстра, и из приоткрытой двери в щель пробивался свет. Там же отразилась тень, только она была не похожа на Ирину.

В двери стоял папа. Я тут же подобрался и сел, поджав под себя ноги и натянув одеяло на острые коленки.

– Пап? – позвал я.

– Не спишь уже? – с напускным удивлением спросил он. Наверняка ведь стоял там долго и знал, что не сплю. – С праздником, Рудольф.

Он не позволял себе лишних движений и в комнату мою прошел всего на пару шагов. Руки папа спрятал за спину.

– Ира испекла мне торт, – улыбнулся я. – Хочешь позавтракать тут, с нами?

Папа медленно приблизился к тумбочке.

– С удовольствием. У меня есть для тебя подарок.

Он протянул небольшую черную коробочку из дорогого пластика с зеркальными металлическими вставками. По размеру она напоминала упаковку для ювелирных украшений, но не была бархатной, какими я их обычно видел, поэтому удивился, но осторожно взял подарок из рук отца.

– Что это? – полюбопытствовал я и сразу открыл коробку.

Внутри на бархатной подушечке лежала подвеска в форме ладьи – то ли из белого золота, то ли из платины. От нее тянулась тонкая изящная цепочка. Ладья. Моя любимая фигура.

– Вау.

– Помню, в детстве ты всегда говорил, что хочешь быть ладьей. Пусть она принесет тебе удачу на турнире. – Папа легко поцеловал меня в макушку. – Собирайся в аэропорт, нам выезжать через час.

Я тут же нацепил подвеску на шею, безмолвно поклявшись никогда не снимать.

Глава 6

Рейс в Будапешт был неудобен, нам приходилось лететь с двумя пересадками: первая в Сочи, вторая в Тель-Авиве. Я устало тащил чемодан по аэропорту Пулково, пока отец искал на табло вылетов наш рейс и нужные стойки регистрации. Глаза закрывались на ходу.

– Пойдем, с двадцать третьей по двадцать восьмую, – махнул он рукой. – Рудольф, проснись! В самолете отдохнешь, давай. Александр Иваныч заждался, пока ты копался со сборами и ел торт!

Я быстро засеменил за отцом, путаясь в ногах и спотыкаясь. Огромный чемодан то и дело бил меня по лодыжкам, и я из-за этого постоянно тормозил.

– Дай сюда, – сквозь зубы выдохнул отец и забрал у меня вещи.

С рюкзаком на спине, без чемодана, бежать было легче. У стойки регистрации мы столкнулись с Александром Иванычем, и вместе с ним я зарегистрировался на рейс. Мы вылетали в одиннадцать утра четырнадцатого ноября, и только в десять вечера пятнадцатого прилетали в Венгрию. Перед посадкой меня колбасило: подташнивало так, будто я наелся жирных сосисок, а живот скручивало до рези. Радовало одно: в бизнес-классе сиденья раскладывались так, что можно было поспать. Даже давали пледы и металлические приборы для еды.

– Желаю победы, – скупо приобнял меня отец на прощание. – Александр Иваныч будет держать меня в курсе.

В животе опять неприятно засвербело, а в носу защипало от волнения.

* * *

Жеребьевка определила, что я играю черными, и преимущество первого хода я потерял. Моим соперником в первом туре стал венгр Лайош Бетлен. На первый взгляд он был старше меня на несколько лет, у него зияла большая щербинка между передними зубами, а глаза были навыкате, из-за чего он напоминал рыбу. Рейтинг Лайоша немного опережал мой собственный, но я без волнения сидел за шахматным столом, поправляя фигуры.

Его разнузданность перед игрой раздражала. Он крутился на стуле, постоянно оттягивал воротник рубашки, и на мгновение мне показалось, что он жевал жвачку. Куда она делась потом – то ли он незаметно прилепил ее под стол, то ли проглотил, – я не знал. Мысленно я просил его уняться, ерзанья выводили меня из себя. Я стучал пяткой по ножке своего стула, пытаясь успокоиться.

Я нажал на его шахматные часы, и Бетлен уверенно выдвинул королевскую пешку на е4. Подавив улыбку, я сделал ход пешкой на с6. Защита Каро – Канн не должна была меня подвести. Я ослабил галстук, больше напоминавший удавку, и уставился на шахматное поле.

Опять фигуры оживали. Мне казалось, что они могут двигаться просто так, без моей руки, по велению одного лишь взгляда. Посторонние звуки больше не волновали – я слышал только тихие удары своей пятки по ножке стула, и этот методичный стук, напоминавший звук метронома, погружал меня в состояние сродни гипнотическому. Я отстраненно следил за тем, как Лайош передвинул пешку на d4, и, не задумываясь, я ответил ему пешкой-приманкой на d5.

«Бери, бери, бери», – скандировал я про себя, не поднимая головы от доски.

Но Бетлен не взял. Он вывел своего коня, а я опять пошел пешкой, открывая диагонали и возможности для вывода чернопольного слона. Лайош постоянно облизывал нижнюю губу и кусал изнутри щеку. Я дышал через раз. За соседними столами играли другие шахматисты, и изредка я оборачивался: постепенно доски пустели. Наша партия затянулась, потому что на восьмом ходу Лайош ошибся и теперь пытался добиться преимущества путем отвлечения моего ферзя от защиты клетки с7.

Бетлен увлеченно охотился за моей ладьей и старался создать матовую угрозу ферзем. Я без эмоций отдал ему ладью, потому что знал: через три хода венгра ждет мат. Он победно перехватил фигуру и щелкнул по часам. А вот когда я передвинул ферзя на поле Ь4, тем самым объявив шах королю, улыбка с лица венгра сползла. На следующем ходу Лайош потерял ферзя. Еще через два – сдался, и мне не пришлось объявлять мат.

– Great game[16], – с улыбкой произнес Бетлен, протянув мне руку.

Я пожал холодной потной ладошкой его теплую руку.

– Thanks [17].

Поднявшись из-за стола, я аккуратно составил шахматные фигуры обратно на доску в исходное положение. Лайош продолжал крутиться рядом, и я посмотрел на него, вопросительно подняв бровь.

– Я немного знать русский, – с улыбкой сказал он, и кончики его ушей покраснели. – Моя бабушка… из России. Хочешь, показать тебе Будапешт?

Он забавно путался в глаголах, но я сдержал смешок. Лайош со своими глазами навыкате выглядел вечно удивленным, но совсем безобидным. Я никогда не был в Венгрии раньше, а Александр Иваныч вряд ли собирался прохлаждаться на экскурсиях. Ему нужно, чтобы я выиграл турнир, и мне здесь предстояли разве что нескончаемые тренировки.

Лайошу вот терять нечего: он уже вылетел.

– Мне надо спросить у тренера, – честно сказал я. – Он за меня отвечает.

– Окей. Встретимся. Как это. in the lobby[18].

В один момент я даже отчаялся найти Александра Иваныча: коридоров в Будапештском доме шахмат было столько, что я потерялся. Мы столкнулись у турнирного зала с шахматными досками, и оказалось, что тренер тоже меня повсюду искал.

– Поехали, надо готовиться к завтрашним партиям. Все будет куда серьезнее.

– Я хочу прогуляться.

– Времени нет! Тебе нужно плотно поработать над берлинской защитой за черных, если опять придется играть ими.

– Я устал! – воскликнул я. – Мы летели сутки, потом сразу партия, я недолго!

Мой голос почти срывался на крик, хотя я пытался задавить его еще в грудной клетке, чтобы не портить отношения с Александром Иванычем. Он сделал резкий шаг вперед, и я отшатнулся в сторону, закрыв лицо руками.

– Ты чего? – растерянно спросил он.

Я удивленно хлопнул глазами и опустил руки.

– Н-ничего… Я думал, вы хотите меня ударить.

– С ума сошел? – Александр Иваныч отошел. – Ладно, сходи проветрись. Включи звук у телефона и в гостиницу вернись не позже шести.

В холле меня ждал Лайош. Он шагал туда-сюда, от стенки до стенки, измеряя шагами большое пространство. Завидев меня, он тут же широко улыбнулся и махнул рукой. Я перешел на бег и через несколько секунд стоял перед ним.

– Меня отпустили до шести.

– Класс! – кивнул он. – Успеть показать тебе центр.

И я усмехнулся – все-таки смешно Лайош путался в словах и их окончаниях.

Мы вышли из здания и двинулись по проспекту вниз. Бетлен шел быстро, шаги его, по сравнению с моими, казались огромными – мне приходилось чуть ли не бежать. Но, заметив, что я отстаю, Лайош сразу замедлил свой темп. Архитектура отдаленно напоминала центр Петербурга, но все равно город был другим, выстроенным на европейский манер: с невысокими домами, арочными окнами, а на некоторых зданиях виднелись высокие шпили. Узкие, вымощенные камнем улочки напоминали остроугольный серпантин – многие повороты уводили прочь с главной дороги, и мы с Лайошем несколько раз повернули направо, а потом я и вовсе перестал понимать наш маршрут. Народу становилось больше – мы явно приближались к центру.

Наконец Лайош остановился у массивного мраморного памятника, выточенного в виде людских фигур, – одна из них сидела на явном возвышении, а остальные толпились у подножия его постамента.

– Площадь Вёрёшмарти[19], – пояснил Лайош. – Этот памятник поэта Михая Вёрёшмарти… [20] Его окружать народ.

– Красиво, – отметил я, осматриваясь вокруг.

Ничего необычного. Площадь окружали шаблонные европейские домики, как и в остальном центре Будапешта, рядом росли деревья, уже сбросившие листву и приготовившиеся зимовать. Я поежился. От реки дул холодный ветер, пробиравшийся мне под утепленное пальто.

– Пройдемся по Vaci Street? Как это сказать по-русски? – с улыбкой поинтересовался Лайош.

– Улица Ваци? – предположил я, тоже не сдержав улыбки. – Но я туда не хочу. Там много людей.

Толпы туристов двигались по этой пешеходной улочке. Даже с площади, где мы стояли, было видно, что их притягивают маленькие ресторанчики, сувенирные магазины и возможность сфотографироваться у достопримечательностей. Есть я не хотел, сувениры покупать не планировал, а фотографироваться не любил, поэтому решительно развернулся прочь от не приглянувшейся мне улицы Ваци.

Лайош повел меня в противоположную сторону. Теперь мы от центра отдалялись – проспекты становились шире, машины проезжали куда свободнее. Вдалеке я увидел мост, в дневном свете поражавший своими масштабами. У меня аж дыхание перехватило. Захотелось поближе к воде.

– Туда, – ткнул я пальцем на мост.

– Ветер, – поморщился Лайош. – Bitterly cold! [21]

Я скорчил жалостливую мордашку. Бетлен махнул на меня рукой и двинулся к мосту.

– Дунай, – указал Лайош на водоем. – Красивый река.

Согласно кивнув, я восторженно озирался по сторонам. Со стороны реки и правда дул ледяной ветер, и мне пришлось натянуть шарф почти до глаз. Щеки сразу опалило холодом, и чувствительную кожу начало неприятно покалывать. Я таращился на огромные постаменты с лежащими на них каменными львами, на высоченные арки и своды, выложенные из светлого кирпича. Масштабы моста впечатляли. По сравнению с ним я чувствовал себя совсем маленьким, незначительным.

– Красиво, – с трудом выдавил я из себя, замерев посреди моста.

Лайош запихнул руки в карманы, переминаясь с ноги на ногу. Еще раз оглядев окружившие меня каменные своды, я махнул ему рукой и кивком головы предложил пойти дальше. Бетлен облегченно выдохнул. Почти бегом мы направились к противоположному берегу.

Зубы Лайоша клацали от холода, и я это слышал даже через слабые порывы ветра уже на спуске с Цепного моста. Я и сам продрог: от восхищения сначала этого не заметил, а вот сейчас холод подступал с новой силой и, казалось, пробирал меня до самых внутренних органов. По рукам и спине бежали неприятные мурашки.

– Замерз? – поинтересовался Лайош. – Хочешь пива?

Я удивленно поднял брови.

– Мне пятнадцать.

– Мне девятнадцать, я могу купить.

– Мне только пятнадцать, – нахмурившись, повторил я. – Мне нельзя пиво.

Лайош смотрел на меня как на дурака. И я действительно чувствовал себя недалеким.

Пора было возвращаться в гостиницу.

– Ничего не будет, – усмехнулся Бетлен. – Ты согреться, и я довести тебя до гостиницы.

Я опять сдавленно хихикнул. Стоило давно начать поправлять Лайоша, но он так забавно ошибался, что я все оттягивал этот момент. Видимо, Бетлен воспринял мой смешок как молчаливое согласие выпить.

Сомнения насчет алкоголя загрызли меня сразу же, как только в руке оказалась бутылка теплого светлого напитка. Лайош держал точно такую же, крепко обхватив пальцами влажное от конденсата стекло. Я никогда не пробовал алкоголь раньше, даже газировку и соки я пил настолько редко, что не привык к вкусу сладости на языке.

Почему-то мне казалось раньше, что пиво должно быть сладковатым, но запах перебродившего хлеба сразу ударил в нос, стоило только поднести бутылку ближе к лицу.

Я на пробу сделал глоток и чуть не подавился. Пиво вязало, как недозревшая хурма. Захотелось выплюнуть, но я сделал над собой усилие и проглотил. Потом глотнул еще раз, и напиток показался уже не таким омерзительным.

– Окей? – уточнил Лайош.

– Окей, – пробормотал я, едва не выронив бутылку.

Мы побрели по набережной вдоль Дуная. Ветер задувал мне под шарф, под пальто, казалось, под самую кожу, но пиво согревало. На этикетке все было на венгерском, и только доля спирта цифрами – четыре с половиной процента. Для моего слабого подросткового организма хватило и этого.

Я запнулся о собственную ногу, когда прикончил половину бутылки. И, если бы Лайош вовремя не схватил меня за рукав, точно бы шмякнулся носом вперед.

– Не окей… – вздохнул Лайош. – Где отель?

– В центре, – пробубнил я. – «Рэдиссон».

Бетлен присвистнул. На улице стемнело, пока мы добрались до отеля. После бутылки пива у меня заболела голова, и захотелось приложить ко лбу холодный компресс. Мозг перестал работать: в голове был белый шум, и мысли хаотично носились друг за другом, но ни на чем не задерживались. Тело расслабилось. Движения перестали быть, как прежде, скованными и дергаными.

Уже стоя у парадных дверей отеля, мы обменялись номерами телефонов. Бетлен стряс с меня обещание написать по возвращении в Петербург, но я был не уверен, что его сдержу.

– Спасибо за прогулку и экскурсию, – кивнул я, а потом, подумав, прибавил: – И пиво.

– Пока, – попрощался Лайош. – Good luck! [22]

В номере, сродни торнадо, на меня налетел Александр Иваныч. Он вздернул меня за воротник пальто и легонько встряхнул, отчего голова заболела с новой силой. Я чувствовал себя тряпичной куклой: сил сопротивляться не было, вырываться из захвата тренера – тоже, а перечить тем более. Его губы так смешно искривились в злобной гримасе, что я невольно хихикнул.

– Восемь вечера, я уже хотел в полицию обращаться! – рявкнул он. – А тебе весело! Ты развлекаешься!

Я шумно выдохнул. Александр Иваныч принюхался. Кончик его носа забавно дернулся, и я опять не сдержал смешка.

– Ты пьяный? – ахнул он, разжав руку и выпустив мой воротник.

Бережно разгладив ткань, я расстегнул крупные пуговицы и стянул с себя шарф, а потом отрицательно помотал головой. Медленно, из стороны в сторону.

– Не пил, – отказался сознаваться я. – Согревался.

Тренер выругался. Шахматная доска с расставленными фигурами стояла в центре номера на журнальном столике, и я, неосторожно проходя мимо, случайно ее задел. Дорогие фигуры посыпались на пол.

– Я головой за тебя отвечаю, – вздохнул Александр Иваныч. – Не подставляй меня, Рудольф. Всеволод Андреевич…

– Ждет только победу! – продолжил я.

– Сарказм неуместен. Постарайся занять хотя бы призовое место. Ты же хочешь получить международное звание?

– Хочу. Очень хочу.

– Тогда надо работать, Рудя, работать. Играть надо. Жить шахматами надо, а не по Будапешту шляться. Твой завтрашний соперник настолько силен, что сведи партию хотя бы вничью. В твоей победе я сильно сомневаюсь, ты все еще вязнешь в миттельшпиле.

– Не сомневайтесь, – осклабившись, отмахнулся я. – Специально для вас сыграю славянскую защиту.

* * *

В зале стояла духота, и толпа вокруг словно перекрывала остаточный кислород. Мне хотелось судорожно вдохнуть свежий воздух. Я опять играл черными, и с опозданием мне показалось, что это становится привычным. Вчерашнее пиво выветрилось из головы к ночи, и остались опять только комбинации. Я обещал играть славянскую защиту – с нее и начал: в игре за черных с ее помощью можно было развить контригру и вынудить белые фигуры проиграть битву за центр.

Мой соперник оказался французом, мало что понимал по-английски и постоянно вытирал пот со лба белым засаленным платком. На вид ему было около тридцати пяти, но глазомер у меня неточный. Лайош казался старше двадцати, а выяснилось, что ему всего девятнадцать. Чем дальше двигалась наша партия, тем чаще он вытирал лицо. Пальцы с обкусанными ногтями, сцепленные в замок, чуть подергивались.

Тренер стоял у меня за спиной, наблюдая за игрой. Я выбрал стратегически опасную версию славянской защиты – меранскую систему, и Александр Иваныч, как только понял это, негромко выругался. Я не сдержал усмешки.

Мне хотелось побыстрее захватить ферзевый фланг, чтобы оставить центральные позиции белых и не дать им возможность получить преимущество в начале. Самым главным было сохранять равные шансы: все-таки первый ход был за белыми, и иногда это позволяло им оставаться впереди.

Соперник проворонил момент, когда я занял конем стратегически важное поле с3, напав одновременно и на ладью, и на короля. Теперь он точно терял тяжелую фигуру, а я получал завидное преимущество.

Француз выругался себе под нос. Я сидел без эмоций – только растерянным взглядом скользил по доске. Съев его ладью, я заметил опасность слишком поздно.

Он объявил мне шах. Разыгрывая меранский вариант, я понимал, что рискую и даю простор для сложных, острых ситуаций в центре. Но как я мог так бездарно прошляпить своего коня и позволить противнику напасть на короля?

На его губах растянулась издевательская усмешка. Он практически загнал меня в ловушку. Мы не понимали друг друга, говоря на разных языках, но француз выглядел так, словно уже победил. И меня это взбесило. Я пялился на шахматную доску, пытаясь отыскать хоть одну лазейку, но положение мое было незавидным. Мне пришлось увести короля в сторону.

– Do you agree to a draw? [23]

Мне стоило согласиться, потому что моя позиция была несколько хуже. Я не понимал, почему он предлагает ничью. То ли не видит своего преимущества, то ли жалеет меня. Последний вариант казался самым противным.

Я медленно помотал головой из стороны в сторону.

– No[24], – тихо брякнул я.

Мельком обернувшись, я заметил, как Александр Иваныч ахнул.

– Ты свихнулся…

Но противник уже включил мои часы, и теперь мне предстояло сделать следующий ход. Я зажмурился на мгновение и потер глаза, в которые будто песка насыпали. Хотелось пить, и дрожащей рукой я налил себе в стакан воды из стоящего рядом графина. Второй раз ничью мне не предложат. Я понял, как ошибся.

Терять мне было нечего, поэтому я решительно передвинул ладью на открытую диагональ и с силой шлепнул ладонью по часам. Если сейчас француз возьмет пешку, то я разменяю слона и смогу сделать форсированный маневр ферзем. Жертвовать слона мне не хотелось, но противник выбора не оставил.

«Последний шанс», – понял я, решительно переставляя чернопольного слона на с5. И он взял его. Я побил его слона ферзем. Фигур на доске оставалось предостаточно, а вот время подводило: что у меня, что у француза на шахматных часах оставалось не так много минут в запасе.

Я выдвинул ладью, объявляя шах и перехватывая инициативу. Француз обтер потное лицо платком, и щеки его зарумянились, а шея пошла красными пятнами. Он защитился ферзем и при следующем ходе потерял его.

Александр Иваныч шумно дышал за моей спиной. Я чувствовал, как он измаялся, наблюдая и ожидая. Я впервые играл настолько интуитивно и непродуманно, потеряв контроль над партией даже не дойдя до миттельшпиля. Но мы двигались к завершению. Я не хотел ничью, моя рука тянулась к ладье, чтобы поставить мат.

Я задержал дыхание, и фетровое основание ладьи громко ударило по деревянной шахматной доске. Все стоящие вокруг нас замерли. Не раздавалось ни звука, а я слышал, как сердце гнало кровь по венам, колотясь в горле. Мышцы ноги от напряжения свело судорогой, но я не изменился в лице.

По зрителям пронесся громкий ропот.

– Stalemate, – объявил подошедший к нам судья.

«Пат»[25], – ошарашенно понял я.

– Ничья, – прошептал Александр Иваныч за моей спиной.

Я откинулся на спинку неудобного пластикового стула и закрыл глаза. Кровь бежала по жилам все быстрее. В глазах потемнело, затем покраснело, по вискам струился пот от перенапряжения. Судорога все еще не отпустила ногу.

Приоткрыв глаза, я увидел перед собой довольное лицо француза, протянувшего мне руку. Пожав ее скорее машинально, я первым сорвался из-за стола, едва не опрокинув фигуры. Оттолкнув на ходу Александра Иваныча, я рванул в туалет. К горлу подкатила тошнота, и меня вырвало.

С ничьей мне было не видать позиции выше третьего места.

Глава 7

Лето 2018 года

Солнце жарило совсем не по-питерски – я открыл все окна в комнате на проветривание, но даже легкий ветерок не спасал меня от удушающего тошнотворного зноя. Я больше любил зиму – за ее холод, пробросы снега ранним утром и причудливые рисунки инея на окнах. Стоя у подоконника, сквозь стекло я видел, как садовник косил газон, обливаясь потом, и все время поправлял кепку на покрасневшей лысине. Гудящий шум косилки начинал раздражать.

Рэй лежал на коврике у кровати, свернувшись и прикрыв свои глаза-бусинки. Пес почти всегда обитал у меня в комнате, редко носился по дому, в основном когда отец уезжал по делам. Он мастерски приструнивал собаку, а я Рэя жалел. У нас с ним получился превосходный тандем: он был моим лучшим другом, а я – его.

Правда, уезжая на турниры, мне было жаль оставлять пса одного. Но за ним следила Ира, выгуливавшая его три раза, приходил кинолог и иногда к прогулкам подключался садовник. Изредка с ним играл отец. Ира звонила мне по видеосвязи, переключая камеру на Рэя, а он так вилял хвостом, слыша мой голос, что у меня замирало сердце. Когда я был в отъездах, Ира практически каждый день присылала мне фотографии с прогулок или дрессировок, и только тогда я успокаивался, зная, что с Рэем все хорошо.

– Рудольф, тебе письмо! – Ира замерла в дверях моей комнаты, размахивая большим конвертом. – Отгадай, от кого.

– Представить не могу. – Я закатил глаза. – Ну, не томи!

Она прошла в спальню и положила письмо на подоконник. Я скосил взгляд на конверт и увидел, кто отправитель.

– Не может быть…

Схватив конверт, я одним рывком отодрал приклеенный край и вытащил содержимое: несколько скрепленных между собой тонких листов и один плотный из картона. Мои пальцы дрожали от предвкушения, и даже садовник с гудящей газонокосилкой перестал мне надоедать.

– Не может быть! – воскликнул я, задыхаясь. – Звание! Мне присвоили звание! Международного мастера!

Ира стиснула меня в крепких объятиях. Я не мог ей ответить – мои руки безвольно повисли вдоль туловища, и я онемел: все вокруг показалось посеревшим, неинтересным пейзажем. Даже Ира. Я сосредоточился только на письме – перечитывал его уже в третий раз, бегая глазами по одним и тем же строчкам. Тонкий лист я случайно смял, потому что вцепился в него так, будто боялся – вдруг исчезнет, и все окажется враньем.

Объятия разжались, и я важно продемонстрировал ей письмо. Ира прочитала его с улыбкой, а потом бережно положила на стол, как реликвию.

– Я горжусь тобой, – прошептала она. – Горжусь.

Внутри меня все сжалось. И от таких приятных, трепетных слов к глазам подступили непрошеные слезы.

– Надо рассказать папе.

– Он занят, – покачала головой Ира. – Там.

– Что там? – нахмурился я.

Она не ответила, а только поджала губы. Снова схватив письмо от федерации шахмат со стола, я метнулся к выходу из комнаты.

– Папа должен это знать. Сейчас.

Ира не стала меня останавливать. Я стремглав вылетел из комнаты, распахнув дверь так, что ручка ее ударилась о выкрашенную декоративной штукатуркой стену. Виновато скорчившись, я быстро обернулся, но разглядывать повреждения не стал – если что, ремонтник подкрасит. Выскочив на лестницу, я уселся на перила, свесив ноги с одной стороны, и поехал вниз.

Во дворе стояла чужая машина, которую я увидел из эркерного окна. Она была из дорогого сегмента – я неплохо разбирался в марках и на восемнадцатилетие уже присмотрел себе одну. Задние стекла у стоящего во дворе автомобиля были тонированы вглухую, за рулем никто не сидел. Из гостиной доносились голоса. Я слышал, как чашки постукивали о блюдца, а вот тихую речь, переходящую почти в шепот, я никак не мог понять.