Ход до цугцванга

«С такими познаниями в алгебре можно и Всероссийскую олимпиаду выиграть…» – говорил он, но я не слушал. Меня интересовали шахматы, а не дурацкие бездушные примеры.

Фигуры, в отличие от них, были живыми. Они двигались по доске, направляемые моей рукой, участвовали в настоящих битвах, а я в свои четырнадцать чувствовал себя полководцем, прямо как Александр Македонский. Мне подчинялись пешки, слоны, кони, ладьи. Иногда я сравнивал себя с фигурами и думал, что точно был бы ладьей: она ходит исключительно по прямой, как я. Никаких диагоналей и прыжков. Только прямо.

Машина остановилась у крыльца нашего особняка. Возвращаться в родной дом не хотелось. Я бы с радостью провел еще недельку-другую в санатории, но выбора не было. Скинув фигуры с доски, я поспешно сунул ее в карман.

К завтрашнему старту турнира я был готов.

– Удачи, Рудольф! – искренне произнес водитель. – Все у тебя получится. Главное, в себе не сомневайся.

Я улыбнулся. Такие слова тепло отозвались внутри: меня редко кто-то поддерживал. А здесь совсем не близкий человек желал удачи. Теперь надо было не подвести еще и его.

– Вы правда в меня верите?

– Давно я за тобой наблюдаю, поэтому да, верю. Порви завтра всех. Обещаешь?

– Обещаю! – радостно воскликнул я и выпрыгнул из машины.

Предстоящая неделя должна стать решающей – или я окончательно проиграю, или пешка превратится в ферзя, дойдя до края шахматной доски.

* * *

Турнир давался мне на удивление легко. Он проходил в несколько этапов, и первых противников я будто даже и не заметил – они оказались слабее и младше. Но цель оправдывала средства – главным было выиграть, поэтому меня не волновали ни возраст, ни шахматные способности оппонента. Я пожимал руки, благодарил за партии, а потом расставлял любимые фигуры на доске ровно до миллиметра, чтобы ни одна пешечка не выступала за свою клетку.

Если я не был в школе, то без устали сидел за шахматной доской. Финал предстояло сыграть с сильным противником, и второе место в этой партии меня бы не устроило.

Как всегда, меня провожала Ира. Она внушала мне чувство непередаваемого спокойствия: своими вкусными сырниками по утрам, теплыми объятиями напоследок, подсунутой в карман шоколадкой «на всякий случай». Отец собирался лично сопроводить меня на турнир, и это стало не самой хорошей новостью – я не хотел, чтобы он смотрел.

Играть на его глазах значило взвалить на свои плечи еще большую ответственность, а я не был уверен, что вывезу даже имеющуюся.

Ира обнимала меня в дверях.

– Я верю, что ты вернешься чемпионом города и кандидатом в мастера спорта, – с улыбкой произнесла она.

Я доверчиво уткнулся ей в плечо, а она ласково потрепала меня по волосам.

– Спасибо, – прошептал я. – Надеюсь, так и будет.

Я хотел сказать, что люблю ее, но дверь распахнулась, и на пороге возник отец. Он обещал ждать меня в машине, но, видимо, устал там сидеть.

– Развели тут нежности, – протянул он, но звучало это совсем беззлобно.

Папа на удивление находился в дивно хорошем расположении духа. Когда я юркнул между ним и Ирой в открытую дверь, он придержал меня за запястье и слабо приобнял. Безжизненно постояв несколько секунд, я аккуратно выпутался и попытался вымученно улыбнуться – больше получилась взволнованная гримаса.

Я мечтал играть белыми, потому розыгрыш королевского гамбита по-прежнему манил: мне так и не удалось его реализовать. С черными фигурами было бы сложнее – я не питал уверенности, что смогу навязать противнику свою игру. Но на жеребьевку никто не мог повлиять, поэтому, разложив магнитную шахматную доску на заднем сиденье автомобиля, я двигал фигуры.

Пешка с е2 на е4, черные отвечают пешкой с е7 на е5. Дальше – белая пешка с f2 на f4, и все опять зависит от черных фигур: принимают они королевский гамбит или нет. Если принимают, то я бы разыграл Гамбит слона[9], как в бессмертной партии играли Андерсен и Кизерицкий… [10]

Склонившись над шахматами, я не заметил, как практически сполз на пол. Мои пальцы сами тянулись к фигурам, а те из-за своего маленького размера постоянно выскальзывали, нарушая динамику игры. Но меня это не сбивало: я знал ходы наизусть и даже смог бы разыграть партию вслух.

Только бы жеребьевка позволила мне сыграть белыми!

– Рудольф, приехали! – рявкнул отец. – Третий раз зову!

Я не услышал первых двух окриков. Спешно сложив все фигурки внутрь доски, я засунул ее в карман, словно талисман. Мне не хотелось играть без них.

Отец шел чуть впереди по прямому коридору шахматного клуба. Я – за ним, чуть отставая, задумчиво разглядывая светлые стены, увешанные фотографиями с турниров. Меня тревожила жеребьевка, но раньше времени отчаиваться не хотелось. Я боялся упустить удачу, которая сопутствовала мне на протяжении всего турнира. Ладони вспотели, и я незаметно вытер их о брюки.

Пальцы похолодели, стоило мне зайти в зал. Почти сразу ослепила вспышка фотокамеры – работал журналист из местной спортивной газеты. Я удивился их желанию осветить незначительный юношеский чемпионат города по шахматам.

Отца не пустили, и я облегченно выдохнул. Он остался с недовольным лицом за дверью просторного турнирного зала, а меня пригласили пройти внутрь. Мой соперник на вид был моего возраста, только выше и шире в плечах. Комитет, проверив все необходимые документы, провел компьютерную жеребьевку.

– Белыми играет Рудольф Грозовский.

По моей спине прокатилась волна дрожи. Я улыбнулся одним уголком губ, стараясь не показывать излишнего самодовольства.

Мы сели за стол. Судья включил часы, и я, ни минуты не колеблясь, двинул пешку на е4.

К моему удивлению, противник принял гамбит. Он нервно ерзал в кресле, забрав мою жертву в виде пешки на е5. Я тоже был взволнован: партия завязалась серьезная и грозила вот-вот перерасти в ожесточенную. Поскольку я играл белыми, то пытался навязать свою игру: в продолжение королевского гамбита я пошел в наступление слоном, сместив его на с4.

Через несколько ходов, освободив себе линию f, я сделал рокировку. Моя ладья – любимая фигура – сразу начала атаку. Противник действовал грамотно, но на девятом ходу я поставил ему первый шах. Он быстро увел короля на g7, и дальнейшая битва разворачивалась на половине черных. Мы разменивались фигурами: я уже отдал обоих слонов и одного коня, противник же лишился коня и трех пешек.

По спине бежал холодный пот от ужаса и предвкушения, внутри все кипело от предстоящей победы: я чувствовал, как мой оппонент начинал сдавать позиции. Я поставил очередной шах, но он продолжал бегать. Сам противник еще ни разу не попытался атаковать моего короля.

Вокруг меня словно никого не было: судья, часы, оппонент – все осталось за кадром. Сейчас в моем мире находились только фигуры. Живые. Я видел, как бил копытом конь, готовый вот-вот выйти в атаку на а3, как точил свое оружие ферзь, намеревавшийся поставить грандиозный мат. Ладья красовалась на f1, величественно возвышаясь над остальными фигурами.

Оппонент неудачно пошел конем, и я почти ликовал: такая глупая ошибка позволила мне взять фигуру без малейших потерь. Он разменял еще одну пешку, и буквально через четыре хода я поставил ему сокрушительный мат.

Мы пожали друг другу руки – моя ледяная ладонь стиснула его горячую. Несмотря на проигрыш, противник ослепительно улыбался и без малейшей обиды поздравлял меня с заслуженной победой.

– Отличная партия! – воскликнул он.

– Спасибо за игру, – искренне поблагодарил я, поднимаясь из-за стола.

Судьи готовились к вручению наград, а я стоял посреди просторного шахматного зала, и мне так легко дышалось. Как в тумане прошла церемония награждения: меня объявили чемпионом, обещали присвоить звание. На шее красовалась медаль. Не первая, но самая значимая.

Дорога домой была легкой – я уселся на переднее сиденье, сверкая наградой, а отец расположился рядом. Он еще на крыльце стиснул меня в объятиях, горделиво улыбнувшись, и одобрительно похлопал по плечу.

– Ну, шахматы так шахматы, – подвел он итог нашего уговора. – Заслужил. Надеюсь, и дальше так пойдет. Тренер сказал, что ты достигнешь больших высот.

Он вроде радовался за меня, но в голосе так и читалось: не дай бог тебе, Рудольф, их не достичь.

Глава 3

Я допоздна читал «Гарри Поттера» и с каждой страничкой все больше мечтал перенестись в Хогвартс. Волшебный мир меня так захватил, что я и не уследил, когда стрелки часов перевалили за полночь. Выигранный турнир оставил приятное послевкусие – такое, которое хотелось смаковать на языке, а сам я то и дело поглядывал на новенькую медальку, висевшую рядом с остальными.

Перевернув пятисотую страницу «Кубка огня», я услышал, как скрипнула дверь. Пришлось оторвать взгляд от книжки. В дверях стоял отец, и я дернулся было к ночнику, но уже все равно не успел бы сделать вид, что сплю. Папа, в пижаме выглядевший особенно уютно и безопасно, привалился плечом к косяку.

– Моя любимая часть – «Принц-полукровка», – поделился он, проходя внутрь.

Он не собирался отчитывать меня за то, что не сплю, и я приободрился, сев на кровати поудобнее.

– Не знал, что тебе такое интересно.

– «Гарри Поттер» попался мне случайно в дороге, – пожал он плечами. – За долгие часы перелета и не такое начнешь читать.

Книжки, которые я читал, и правда не были новыми. В «Узнике Азкабана» были порваны несколько страниц, а на первом листе «Кубка огня» расплывалось уродливое неровное пятно то ли от чая, то ли от кофе.

– Мне она только предстоит, – с улыбкой сказал я. – Думаю, завтра эту часть уже дочитаю.

Отец взглянул на обложку, потом на меня и замолчал. Я тоже не произносил ни слова. Он редко заглядывал ко мне перед сном, а теперь даже присел на край кровати, поправляя одеяло.

– Ты сегодня играл блистательно.

– Ты же не видел партии, – возразил я, – так что не можешь знать.

Папа покачал головой.

– Я звонил Александру Иванычу. Он мне рассказал. Говорит, у твоего противника не было шансов. Тем более ты играл белыми.

Я смутился, мне показалось, что у меня заалели уши. Отец хвалил меня так же редко, как и приходил пожелать спокойной ночи. Два этих события за один сегодняшний вечер заставляли нервничать. Робко кивнув, я все-таки отложил книгу и мимолетно посмотрел на часы. Половина второго ночи. Совсем поздно.

Завтра выходной, но ранний подъем никто не отменял: обычно Ира будила меня около восьми даже в воскресенье, но теперь большинства секций у меня не было.

– Поедем завтра в одно место, – наконец, прервав долгое молчание, произнес отец.

И почему-то при взгляде на него мне показалось, что эта фраза далась папе с трудом. Будто бы он совсем не хотел ехать в то место, куда собирался отвезти меня.

– Куда? – полюбопытствовал я.

– Увидишь. Как проснешься, спускайся в гостиную. Доброй ночи, Рудольф.

Спорить было бессмысленно.

– Хороших снов, папа.

Стоило отцу выйти, как я тут же положил книжку на тумбочку, завернув уголок на пятисотой странице, и погасил ночную лампу. Комната погрузилась во мрак, из-за плотно задернутых штор почти не пробивался лунный свет. Мысли в голове роились быстро, хаотично метались и перебивали друг друга.

И тогда я начал перемножать четырехзначные числа. Прямо в уме. Все лишние раздумья и волнения отсеялись, и через десять минут я крепко спал, зажав между коленками одеяло и скинув подушку на пол.

* * *

На удивление, меня никто не разбудил ни в семь, ни в восемь, ни в девять. Солнце сквозь тюлевые занавески слепило глаза: видимо, поутру портьеры кто-то открыл. Я отвернулся к стенке, желая спрятаться от назойливых, ласкающих мои щеки лучей. Откинув теплое одеяло, я перевернулся на чуть влажную от пота простынь и потянулся. Косточки хрустнули, а я сощурился: докучливые солнечные лучи так и лезли мне в глаза, играя причудливыми зайчиками по стенам.

Босыми ногами я шлепал по теплому полу, выходя из своей комнаты, а когда посмотрел на часы, то оказалось, что почти одиннадцать утра. Сердце заколотилось быстрее: в столовой уже никого не было, Ира давно убрала завтрак со стола.

«Я все пропустил, – промелькнула в голове мысль, пока я тонкими пальцами теребил рукава темно-зеленой вискозной пижамы. – Отец меня убьет».

– Доброе утро, – услышал я из кресла в углу.

Папа читал газету, закинув ногу на ногу. Он, как всегда, в чистой рубашке, в идеально выглаженных брюках с ровными стрелками. На рукаве сверкнула запонка, а галстук удавкой висел на жилистой шее.

– Привет, – растерянно отозвался я.

– Ира накроет тебе на кухне. – Он махнул рукой. – Ешь быстро и одевайся. Ты и так сегодня нарушил весь режим.

С облегчением выдохнув, я, ни секунды не медля, ринулся к кухне, что располагалась прямо напротив гостиной. Сквозь горизонтальные жалюзи на окнах и здесь скользило по мебели солнце. Его лучи добирались до Ириных рук, пока она накрывала на стол и раскладывала тканевые салфетки мне под посуду.

Запах свежеиспеченных сырников разливался по всей кухне, рядом с большой тарелкой стояли пиалы, наполненные сгущенкой и вишневым вареньем, которое Ира варила сама.

– Сырники? – удивленно спросил я, присаживаясь к столу.

Ира нежно поцеловала меня в макушку.

– Папа разрешил сегодня обойтись без каши, – тихо сказала она, а потом и вовсе перешла на шепот, – он очень гордится твоей вчерашней победой.

Я стащил с тарелки сырник.

– Если даже без каши, то точно гордится, – прыснул я и заметил, что Ира тоже весело улыбнулась.

Съев больше половины лакомства с общей тарелки, я почувствовал, что живот забурлил от сытости и удовольствия. Ноги стали тяжелыми, и меня разморило. Кровать так и манила обратно к себе, хотелось снова забраться под одеяло и взять не дочитанный в ночи «Кубок огня». Но готовый ехать отец уже стоял в дверях.

– Рудольф, поторопись, – процедил он, барабаня кончиками пальцев по металлическому косяку входной двери.

Взмахнув полами своего пальто, отец удалился, а я ринулся собираться. Он терпеливо ждал меня в машине, и только его пальцы отстукивали незамысловатый ритм по кожаной оплетке руля, выдавая легкую нервозность. Я плюхнулся рядом с ним на переднее сиденье, сразу же сделал радио тише и пристегнул ремень безопасности. Отец окинул меня довольным взглядом.

– Быстро ты, – похвалил он. – Молодец.

Поджав губы, я сдержанно кивнул и только сейчас вспомнил, что случайно натянул футболку задом наперед.

Отец выехал со двора, кивнув бдительной охране на посту. Ворота за нами закрылись, и папа взял курс на город. Машина двигалась неспешно, папа плавно объезжал все ямы, не создавал аварийных ситуаций, а от отсутствия музыки и полной тишины меня снова начало клонить в сон.

– Тренер говорит, что тебе можно попробовать выйти на международный уровень, – внезапно сказал отец. – Хочешь?

Я резко распахнул глаза.

– Я о таком и мечтать не мог! – восторженно выпалил я. – Это же… Да это… невероятно! Конечно!

– В Будапеште скоро будет чемпионат. Дам команду Александру Иванычу тебя записать.

Сон мгновенно прошел. Первый международный турнир для любого шахматиста значил много: это принципиально другой уровень, новые звания, новые победы и рейтинги.

– А если у меня не получится? – вырвалось у меня случайно. – Вдруг я проиграю?

– Будешь так думать – точно проиграешь, – раздраженно бросил отец. – Соберись и выложись на полную.

«Ладно, – решил я про себя. – Раз Александр Иваныч сказал, что я готов, значит, готов».

За всеми сомнениями и раздумьями я не заметил, как отец припарковался у большого частного дома. Место было мне незнакомым, раньше мы сюда никогда не приезжали. Отец достал из кармана телефон.

«Мы подъехали», – сказал он коротко и нажал на отбой.

Калитка была глухой, забор – высоченный, из коричневого профлиста. Вокруг стояла тишина и раздавался только лай собак, долетавший до ушей даже с плотно закрытыми окнами в машине. Собак я не то чтобы боялся, но всегда, идя мимо бездомной своры, я испытывал мандраж, а по спине пробегал холодок.

– Выползай, – велел отец.

И я нехотя вышел из машины. Солнце спряталось за тучи, и на поселок сразу же опустилась прохлада.

– Куда мы приехали?

Отец не успел ответить: калитку нам открыла женщина. Ее лицо было моложавым, но испещрено тонкими морщинками возле уголков губ и глаз. Есть люди, которые злятся всю свою жизнь, и эта злость отпечатывается у них на лице. Эта женщина точно была из таких, я за пару метров почувствовал ее колкий взгляд. Она, чуть сгорбившись, поманила нас внутрь. Я замешкался, и отец подтолкнул меня в спину.

К калитке выпрыгнул огромный доберман. Испугавшись, я сделал шаг назад, но там стоял отец, и он не дал мне отступить. Хозяйка громко прикрикнула на пса, и он просто обнюхал мои ладони.

– Ты же хотел собаку, – с гордой улыбкой сказал отец. – Вчерашней победой заслужил. Пойдем.

Я удивленно уставился на отца. Казалось, что с доберманом я не слажу, потому что хотелось мне маленького пуделя, который спал бы у меня в ногах. Мне всего четырнадцать, и доберманы меня сильно пугали. На улице я обходил больших собак за несколько метров – а вдруг кинется? Их клыки были по два сантиметра – вполне достаточно, чтобы перегрызть мне шею.

– В помете три суки и четыре кобеля, – проскрипела хозяйка, открывая щеколду у небольшого крытого загона. – Все документы готовы, можете забирать сегодня, цену знаете.

Внутри пахло мокрой псиной, но было достаточно чистенько. Я поморщился, проходя внутрь, и зацепился курткой о неудачно торчавший из доски, не до конца забитый гвоздь. Одежда порвалась – я услышал треск, но у меня дома висело еще четыре куртки. Поэтому, не заботясь, я рванул дальше внутрь.

В загоне сидели семь щенков. Для них оборудовали специальные лежанки, на которых они могли спать, стояли миски с чистой водой и кормом. Они тут же облепили нас обоих: и меня, и папу. Двое, радостно тявкая, скакали вокруг него, скребя маленькими лапками прямо по брюкам с идеально выглаженными стрелками.

– Выбирай любого, – приказал отец, присев на корточки и брезгливо погладив по шерстке одного из малышей кончиками пальцев.

Задача оказалась непростой. Их было семеро, и все они скулили от радости и жажды внимания. Я погладил каждого, чтобы никого не обидеть: мне казалось, что у собак эмоциональная сфера развита едва ли не лучше, чем у людей. Но приглянулся мне щенок, которого от меня старательно отпихивали лапами два его собрата.

Протянув руку, я ловко поднял малыша на руки. Он казался совсем дохлым по сравнению с остальными и поскуливал так жалостливо, что я сразу прижал его к себе.

– Этот.

Хозяйка нахмурилась.

– Для выставок не пойдет, – выпалил она. – Бракованный малеха, в весе не добирает. На пять тысяч дешевле.

Цена для отца не имела значения, поэтому он нахмурился.

– Выбери нормального, – приказал он.

– Этот нормальный! – запротестовал я, сильнее вцепившись в поскуливающего щенка. – Ты сам сказал выбирать любого. Я выбрал.

– Любого нормального!

– Этого не было в условиях! – огрызнулся я и сделал шаг назад вместе со щенком.

Рука отца сжалась в кулак, я видел, как на его скулах заиграли желваки, а шея с плотно застегнутым на ней воротом рубашки напряглась. Но я не отступал. Женщина глядела то на меня, то на папу, и в итоге раздраженно фыркнула:

– Покупаете?

– Покупаем, – бросил отец.

Я первым выскочил из загона со щенком на руках, пока они разбирались с документами и оплатой. Щенок спокойно сидел, и я запихнул его под свою наполовину расстегнутую куртку, боясь, что на улице после теплого загона малышу станет холодно. Он был мельче своих собратьев, но его шелковистая короткая шерсть все равно лоснилась, а черные глазки-бусины смотрели на меня заинтересованно. Я не сомневался, что не ошибся в выборе щенка.

Отца еще не было, и я двинулся к машине. Большой доберман, выскочивший на меня при входе, сидел запертым в клетке, поэтому я, спокойно открыв дверь калитки, вышел на безлюдную улицу. Папин «мерседес» стоял закрытым, поэтому я прислонился к капоту и снова уставился на мордашку щенка, торчащую из куртки.

«Лапочка, – подумалось мне. – Вот бы тебя так назвать. Но отец точно будет против».

Папа вышел через десять минут. Он не сказал ни слова, пока мы не отъехали от дома заводчиков. Я зажмурился, стоило отцу ко мне повернуться и поднять руку. Но он только погладил щенка по макушке и спросил:

– Как назовем? Ты даже пол не узнал. Заводчица сказала, что кобель.

«Лапочка!» – чуть не брякнул я, но вовремя сдержался.

– Мне нравится Рэй.

– Красивое имя, – согласился отец. – Звучит благородно. Ему уже полтора месяца, почти все прививки стоят. Можешь заниматься с ним, только смотри, чтобы он не грыз мою мебель, слышишь?

Я интенсивно закивал.

– Хочешь, прогуляемся с ним по парку?

– Поводка нет, – напомнил я.

Отец отрешенно пожал плечами и свернул к крупному зоомагазину, попавшемуся нам по дороге.

– Ерунду не бери, – велел он, глядя, как я разглядываю дешевые алюминиевые миски. – Нормальные, керамические, подороже. И поводок нормальный возьми, а не эту дурацкую рулетку. Ничего выбрать не можешь, Рудольф!

Приуныв, я вернул на прилавок миски, пока щенок вошкался под моей курткой. Взял, как велел отец, керамические, темно-синие, с нарисованными на них белыми косточками. Поводок я тоже взял крепкий, плотного плетения, вернув на место не приглянувшуюся отцу рулетку.

– Все выбрал?

Отец подошел неслышно, и я вздрогнул от его неожиданного появления за моей спиной. Мы купили поводок, корм премиум-класса, миски и витамины, а еще книгу по дрессировке доберманов. Щенок уснул, пока я бродил между рядами, и теперь тревожить его прогулкой не хотелось ни мне, ни отцу.

Страх не справиться с собакой был велик, но отец пообещал нанять хорошего кинолога, который будет по выходным приезжать прямо к нам. Размер нашего участка позволял хоть целую площадку для Рэя оборудовать.

– Тебе пора учиться брать ответственность, Рудольф, – пожал он плечами, заезжая в ворота дома. – Пес – отличный тренажер для этого.

«Собака – живое существо, а не тренажер», – хотел возразить я, но, как всегда, не решился.

Глава 4

– Грозовский, сколько можно витать в облаках?! – окрикнула меня Инесса Сергеевна, учительница русского языка и литературы. – Ты вообще не здесь, у тебя двойка выходит в четверти!

Я оторвал голову от парты и посмотрел на преподавательницу без интереса. Ее родинка над верхней губой и бородавка на правой щеке приковывали все внимание, отвлекали его от ярких зеленых глаз и искривленного в недовольстве рта.

– Я пропустил пару уроков, – брякнул я невпопад. – Я выучу Пушкина, сдам…

– Мы уже Лермонтова изучаем, – пожурила меня учительница. – Ты же понимаешь, что скоро конец четверти?

Я потупил взгляд. Конечно, я понимал, что в табеле за четверть у меня будет красоваться в лучшем случае тройка. Учительница литературы вечно называла меня неучем, но я привык: все-таки зубрить стихотворения было не так интересно, как запоминать сотни шахматных комбинаций и проглатывать за одну ночь «Учебник эндшпиля» Марка Дворецкого.

– Мы почти добрались до Фонвизина… – продолжала, забывшись, Инесса Сергеевна.

– Ага, до «Недоросля», – хихикнул мой сосед по парте Агафонов. – Прям про Грозовского.

– Заткнись, – прошипел я еле слышно, даже не повернувшись к нему.

– А ты знаешь, – с иронией продолжил одноклассник, – что Митрофанушка в «Недоросле» тоже был грубым и неотесанным? А еще необразованным…

Мое терпение вмиг испарялось, когда я смотрел в поросячьи глазки соседа по парте, пялившиеся на меня с насмешкой. Нас посадили вместе не случайно: у того в текущих оценках красовались одни пятерки, он читал книжку за книжкой и не уклонялся от школьной программы. Меня дома ждал недочитанный «Гарри Поттер», а вот запомнить строки великих поэтов мне никак не удавалось.

– Я сейчас тебе врежу, – предупредил я.

Агафонов издевательски хмыкнул.

– Тогда тебя вызовут к директору, а потом твой папа.

Не выдержав, я занес кулак и изо всех сил ударил его прямо в губы, не дав закончить фразу. Одноклассник повалился на пол, а я прыгнул на него сверху, поднимая руку для новых ударов. Инесса Сергеевна закричала и отшатнулась к доске.

– Прекратите! Я позову директора!

Ее голос я слышал отдаленно, сосредоточившись на драке. Агафонов вцепился мне в волосы, но я только запрокинул голову и впился пальцами прямо ему в лицо, ногтями вонзаясь в тонкую кожу щеки, словно желая ее разодрать. Он закричал, а я стиснул пальцы сильнее.

– Отпусти его! – взвизгнула Инесса Сергеевна. – Грозовский, немедленно отпусти!

Агафонов ослабил хватку на моих волосах, и я тоже начал медленно разжимать пальцы. На его щеках остались полумесяцы от моих чуть отросших ногтей. На крики Инессы Сергеевны прибежал завуч, кабинет которого находился через одну дверь по коридору справа.