Журнал «Парус» №93, 2025 г.

Ирина Калус, Николай Смирнов, Татьяна Ливанова, Алексей Котов, Вячеслав Александров, Георгий Кулишкин, Иван Марковский, Надежда Кускова, Александр Савельев, Теране Оруджева, Евгений Чеканов, Михаил Назаров, Евгений Разумов, Андрей Строков, Михаил Попов, Игорь Елисеев, Владислав Бударин, Николай Родионов, Д. Красный, Ольга Александрова, Григорий Гачкевич, Максим Эрштейн, Ольга Коврова, Елена Кешокова, Наталья Жиромская, Дарья Самарская, Даниил Боксёров, Юрий Селиванов

Журнал «Парус» №93, 2025 г.

Цитата

А. А. БЛОК. Жизнь медленная шла, как старая гадалка…

Жизнь медленная шла, как старая гадалка,

Таинственно шепча забытые слова.

Вздыхал о чем-то я, чего-то было жалко,

Какою-то мечтой горела голова.

Остановясь на перекрестке, в поле,

Я наблюдал зубчатые леса.

Но даже здесь, под игом чуждой воли,

Казалось, тяжки были небеса.

И вспомнил я сокрытые причины

Плененья дум, плененья юных сил.

А там, вдали – зубчатые вершины

День отходящий томно золотил…

Весна, весна! Скажи, чего мне жалко?

Какой мечтой пылает голова?

Таинственно, как старая гадалка,

Мне шепчет жизнь забытые слова.

 1902

Слово редактора

Дорогие авторы, читатели и друзья журнала «Парус»!

Приглашаем вас на авторские посиделки в наших Кают-компаниях

«Писателю-современнику»,

«Моя акватория» и

«Не продаётся вдохновенье?».

В Кают-компании «Писателю-современнику» Вы сможете оставить свои пожелания или «вредные советы» современным авторам; написать письмо человеку, который берется за перо; пофилософствовать-порассуждать на темы «Зачем писать?», «О чём писать?» и «Что такое “писать хорошо”?».

Последнее – не «из Маяковского», а «из Достоевского», который, определяя, что такое художественность (подчеркнём, что это качество, отличающее художественную литературу от массовой) замечал: «…Художественность, например, хоть бы в романисте, есть способность до того ясно выразить в лицах и образах романа свою мысль, что читатель, прочтя роман, совершенно так же понимает мысль писателя, как сам писатель понимал ее, создавая свое произведение. Следственно, попросту: художественность в писателе есть способность писать хорошо. Следственно, те, которые ни во что не ставят художественность, допускают, что позволительно писать нехорошо. А уж если согласятся, что позволительно, то ведь отсюда недалеко и до того, когда просто скажут: что надо» (Ф. М. Достоевский. Г-н —бов и вопрос об искусстве», 1861).

Думается, вопросы не праздные, а кому-то из наших современников (впрочем, и для нас самих) необходимые для осмысления;

Кают-компания «Моя акватория» обращена к тому поддерживающему любимому пространству, «родной гавани», которое подпитывает наше творчество и придаёт нам силы. А вдруг оно и сформировало вас и теперь – нуждается, чтобы вы это почувствовали, осознали и, в свою очередь, посвятили ему несколько слов?

Это может быть малая родина или другое место – где вы живёте сейчас или жили когда-то, или – где вы хотели бы жить и только выстраиваете контуры такой локации в своём воображении. Предлагаем вместе порассуждать о незримой связи между «словом» и «местом», между писательским сознанием и пространством, между внешним и внутренним нашим мировосприятием.

Можем вспомнить периоды из жизни А. С. Пушкина, названные исключительно по географическим привязкам: Царскосельский, Петербургский, период Южной ссылки, Михайловский, Московский, Болдинская осень… Кавказ и Восток в творчестве других русских классиков, Замоскворечье в судьбе Ивана Шмелёва, Арбат в жизни Юрия Казакова – продолжать можно бесконечно. Насколько тесно связана траектория писательского пути с реальной биографической траекторией его жизни? Так существует ли наверняка и в чём проявляется эта метафизическая привязка к «составу почвы» или «морской воды», где возрастает свойственный только этому месту (тогда уж и времени) гений – воплощающийся в даре художественного слова? Приглашаем рассказать о «своей акватории» и поделиться своими мыслями на этот счёт. Давайте вместе создадим огромное географическое полотнище нашего общего литературного «паруса».

Кают-компания «Не продаётся вдохновенье?..» поднимает вопрос о монетизации литературного труда. Памятуя о мягко говоря нестабильной финансовой стороне жизни классиков в разные времена, спросим себя: можно ли сегодня прожить, зарабатывая писательством? Каков статус писателя в современном мире? Является ли он властителем дум, задающим векторы развития общества? Всякому ли писателю полагаются государственные субсидии? Возможно ли свободно творить, живя «при дворе»?

Как будет выглядеть инструкция по выживанию, если Вы – уже писатель?

Эти и другие сопутствующие темы предлагаем поднять, собравшись в Кают-компании «Паруса».

Присылайте свои размышления через форму отправки рукописей на сайте журнала «Парус». Объём реплик – от одного абзаца до авторского листа. Сроки – до 21 апреля 2025 г. (публикации в выпуске № 93).

В поисках жемчужины

Евгений РАЗУМОВ. Прислушайся…

* * *

Прислушайся – всего лишь стрекоза.

Нет – мак растет. Нет – пенится крыжовник.

Июнь – вовсю. Нет, нет – во все глаза.

Глядит на нас, как будто я – садовник,

а ты… Нимфея этих рек и гор?..

Ессентуки?.. Нет – Греция скорее.

«Эллада», – уточняет Пифагор,

рисуя что-то на песке аллеи.

А виноград?.. Имеет место быть.

А мраморные головы зевесов?..

Устала?.. Окуни девичью прыть

в речушку эту, лилию мне срезав.

На память. Нет – на два десятка лет

(хотя бы). Нет – мне двух десятков мало.

Пусть даже нас на этом свете нет —

прислушайся: душа прокуковала.

26.03.2025

Григорий ГАЧКЕВИЧ. Подлодка

Хочу подлодкой лечь на дно,

Цепляя облака,

Быть с синим небом заодно

И думать, как река.

Владислав БУДАРИН. Тропинка

Я медленно иду, и дождь идёт,

Задумчивый и тихий, чуть с грустинкой.

То лугом, то кустарником ведёт

Забытая прохожими тропинка.

Я знаю, как тоскливо ей одной,

Под шорох капель, с думою тягучей.

Мне некуда спешить, мне всё равно,

А ей со мной, быть может, станет лучше.

И я иду неведомо куда,

Тропа в траве услужливо змеится.

Как хорошо бывает иногда

Что никуда не надо торопиться.

Николай РОДИОНОВ. Всего одна лишь

Вот и вечер, вот и солнце наклоняется к земле.

День прошёл, и остаётся согласиться с этим мне.

Соглашаюсь, дни – как дети, беспокойны и шустры.

В цель с поправкою на ветер целился и глаз прикрыл,

Но – промазал, так уж вышло. Видно, цель не для меня

Установлена Всевышним, как всегда, в начале дня.

Цель простая – золотая, яркая – ну как мечта.

Утром, в спальню залетая, ходит-бродит вдоль луча.

Правда, ждёт совсем недолго, не успеешь – улетит.

И останется тревога – как тяжёлый монолит.

Не успеешь – не узнаешь и не сможешь в цель попасть.

Для тебя – всего одна лишь, пусть и всей вселенной, часть.

Попадёшь и станешь с частью этой ты непобедим,

А не дашь свободу счастью, так и будешь жить один.

08.03.2025

Алексей КОТОВ. Мы – русские восставшие из ада

***

Мы – русские восставшие из ада

Назло чертям и гендерным богам,

Мы – лезвие из бронебойной стали,

Гранит из пены и пыльца семян.

Мы – невозможное.

Мы в той войне проклятой,

Под Ржевом шли в атаку на Берлин,

Мы те, кто с непристойным матом,

За Пушкина вставали как один.

Мы – все!..

… И ничего.

Мы – одичалость,

Мы падая пробьем любое дно,

Но как бы смерть напрасно не старалась,

Мы – невозможное,

Мы – жизнь

И мы – добро.

Мы – не рабы,

Мы – не были рабами,

По каплям мы не научились течь,

Когда в сердцах надежда исчезала,

Сердца переставали мы беречь.

… Наш брод – ночной,

Дорога – только в небо,

Наш крик всегда о смысле бытия

И только за немыслимым пределом

Мы открываем собственное «я».

Юрий СЕЛИВАНОВ. Глубина

Есть в океане глубина —

И этим он хорош,

И на мякине, как меня,

Его не проведешь.

Я в океанской глубине

Купался голубой,

Плыл по волнам на корабле

И был самим собой.

Был равнодушен к пустоте,

Хотел достичь вершин,

Не растворялся в суете

И избегал равнин.

Заложник чуждых нам идей,

Доживши до седин,

Я в отношениях людей

Искал больших глубин.

И врач с дипломом рыбака

Сказал мне: «Гражданин!

Вы не валяйте дурака,

В нас нет таких глубин».

Игорь ЕЛИСЕЕВ. Солдат

Четвертован в субботу шестого,

Обезглавлен в двенадцать вчера,

На распятье попал я восьмого,

А расстрелян, кажись, был с утра.

Заморожен, задушен, уморен.

Улыбнулся на КРИК палача:

Я – солдат, я собою доволен,

Пусть по каждому плачет свеча.

Ох, собрать бы всю боль воедино,

В миллиметре, в песчинку, в слезу.

Никакая на свете плотина

Не сдержала бы эту грозу.

Из чего же ТАКОЕ родится?

Сердца́-призраки ныне царят.

Не пора ли потопу явиться?!

Лишь «короны» под солнцем горят.

12.05.2025 г.

Кают-компания «Писателю-современнику»

Александр САВЕЛЬЕВ. Сколько людей, столько и мнений

Принимая приглашение порассуждать в Кают-компаниях уважаемого «Паруса», могу повторить общеизвестную пословицу: «Сколько людей, столько и мнений». Одним нравятся трагедийно-драматические, мрачноватые сюжеты, другие предпочитают весёлые и жизнерадостные, третьи – с глубокими философскими рассуждениями, четвёртые – романтические, с любовной лирикой, пятые – приключенческие, детективные и фантастические, а кто-то сочетает всё вместе в самых разных пропорциях… Ну, а кому-то ближе мемуарное повествование – небольшие, простые рассказы о жизни. Многое зависит от человека – его внутреннего мира, образа мышления, настроения… и возраста!.. Всему своё время… Я, например, с удовольствием перечитываю Паустовского («Мещерская сторона», «Повесть о жизни»), жизненные рассказы других писателей с аналогичными темами путешествий с описанием природы, интересных встреч, современных и былых событий…

Также следует обратить внимание на то, что при написании автор использует различные литературные приемы и, думается, в гармоничном художественном произведении, всё должно быть в меру… (впрочем, как и везде в природе и в мире).

Лет пять назад, в Первоапрельском выпуске газеты «Волоколамский край» был опубликован мой шутливый рассказ, затрагивающий вопросы, обсуждаемые сегодня Кают-компаниями «Паруса». Возможно, его версия, представленная ниже, вызовет интерес также у читателей «Паруса» и окажется уместной к публикации?

СОВРЕМЕННАЯ ГАРМОНИЯ

(гротескное брюзжание)

Я мысленно вхожу в ваш кабинет:

Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,

Но чья для нас не умерла химера;

И бьётся сердце, взятое в их плен…

Максимилиан Волошин

Р.М. Хин

В комнату заглянуло блёклое солнышко, чьи визиты в последние годы стали уже весьма редкими для хмурой осенней Москвы. Молодой писатель сидел у окна за широким письменным столом и, поклёвывая носом, заканчивал правку рукописи своего рассказа.

Он провёл за работой бессонную ночь. Следуя рекомендациям уважаемого редактора, а также в соответствии с согласованной незатейливой сюжетной линией, писатель старался от души насытить небольшое произведение всевозможными фольклорно-вычурными синонимами. Напичкав их повсюду взамен естественных общепринятых слов, он полагал, что это неизбежно придаст материалу неотразимую художественность.

Кроме этого творческий мыслитель сократил сюжетную канву, ставшую как-то неуместно угнетать общую картину творения, и щедро добавил целый ворох фантастических описаний природы с погодой, а также неожиданные витиеватые отступления-экскурсы в другие временные отрезки и события; разбросал ещё «стайки» строк с необычайно смелым разбирательством деталей окружающих предметов, внешности героев, их одежды… и, пробежавшись по тексту ещё раз, зевнул и – удовлетворённый – поставил точку.

В редакции, после стука в дверь и раздавшегося в ответ возгласа: «Войдите!», писатель вступил в роскошный кабинет руководителя.

– А-а, Отчебушин, проходи, проходи, дорогой… ждал, ждал тебя. Чем порадуешь нас? Давай… давай посмотрим твои правки, – принимая рукопись, приветственно и радостно бормотал редактор; при этом нажал кнопку вызова секретарши и вкрадчиво произнёс. – Андромеда Митрофановна, принесите нам, пожалуйста, кофе.

– Та-ак, – через несколько минут протянул он, читая принесённый материал. – Здорово ты их… облака… я даже сперва не понял, про что это… А небо… вообще не догадаешься… Оригинально… Уловил, уловил ты, шельмец, изюмину… Ведь в современном художестве – как?.. Чем непонятнее и замысловатее, тем лучше! – Загадочно поведал литератор, взглянув на писателя с хитрым прищуром. Затем продолжил читать далее.

В этот момент в кабинет вошла секретарша, в присутствии которой Отчебушин неизбежно терялся, лицом до неприличия похожая на Орнеллу Мути (в молодости), а фигурой – на Анну Семенович (в том же возрасте). Одетая в изящное короткое платье с невероятным декольте спереди, она не менее изящно несла в руках маленький, похожий на серебряный, поднос, украшенный причудливой сканью. На подносе, под стать ему – в ажурных подстаканничках – две ярко-белые фарфоровые чашечки с ароматным дымящимся кофе.

Грациозно «процоков» каблучками по паркету, фея кофейного подноса остановилась у стола, где разместились коллеги – как раз напротив оторопевшего писателя. Медленно наклоняясь и ставя прибор на столешницу, она невольно приблизила вырез своего изумительного платья к его побледневшему лицу. Отчебушин, не выдержав столь ошеломляющего зрелища, открывшегося вдруг его глазам в такой недопустимой близости, испуганно зажмурился, одновременно подумав, что надо бы непременно использовать описание данного фрагмента применительно к героине его рассказа.

– Спасибо, лапушка, – ласково поблагодарил помощницу редактор.

Когда писатель вновь открыл глаза, переводя дух и нервно ослабляя узел парадного галстука, «лапушка» уже неторопливо гарцевала к двери, демонстрируя, «как мимолётное виденье», потрясённому художнику прелести своего неотразимого образа уже с анфасной стороны.

Увлечённый чтением рассказа редактор, спустя некоторое время, промолвил:

– Главный герой тоже хорош, красочно ты его «подработал»… Он у тебя по сюжету куда шёл-то?.. и что хотел совершить?.. Впрочем, это уже не столь важно… кому это интересно?.. Правильно, что убавил сюжетную линию, а то она слишком заслоняла художественные изыскания. И ещё, должен тебя предостеречь, как художник художника: с юмором будь поаккуратнее, впрочем, ты к нему и так имеешь правильный отрицательный подход. Все эти хиханьки (по моему мнению) напрочь убивают настоящую драматургию, привнося в произведение какую-то неуместную лёгкость, расслабленность и несерьёзность, ещё более отдаляя написания того или иного автора от истинных творческих идеалов, присущих настоящим гениям, таким, к примеру, как наш недосягаемый Фёдор Михайлович… При последних словах он невольно кинул взгляд на ряд книг с томами незабвенного классика, размещённых на одной из полок большущего, помпезно возвышающегося рядом со столом шкафа.

Дочитав рассказ до конца, редактор поощрительно улыбнулся автору и резюмировал:

– Молодец! Вот можешь же, когда захочешь. Только, мне кажется, необходимо ещё какой-то потусторонности, инопланетности – что ли – добавить… чертовщинки этакой… туману напустить…

– А не чересчур будет, не перебор ли? Я и так уже порядком «нафилософствовал», – выразил сомнение писатель. – И каким, спрашивается, образом я этот инопланетный чертовской туман в текст внедрю?

– Перебора, Отчебушин, в художестве не бывает! – Уверенно провозгласил редактор. – А внедришь как? Учись у литературных корифеев: хотя бы, как альтист – пластинку браслета герой сдвинет… или ещё каким-то аналогичным образом… И шуруй себе на здоровье всё, что ни пожелаешь… Что мне тебя учить, что ли? Придумаешь… А герои твои, кстати, – кто?.. что-то я не уследил второпях.

– Он – главный менеджер по продажам биткоинов, а в прошлом – коллектор по взиманию долгов микрофинансовых организаций; она – звезда шоу бизнеса… пр… простите, программы «Дом-2», раскрученная блогерша, — поперхнувшись, робко ответил писатель.

– Хм, – хмыкнул редактор. – Актуально… Вполне под стать современности и… как это сейчас… э-э… называется?.. Э-э… креативно – во! Одобряю… Ну, давай, действуй… главное, чтобы была художественная гармония! Понимаешь?!

– Понимаю, – ответил Отчебушин («А другие почему-то – не очень…», – с досадой подумал литератор, в свою очередь).

Когда за писателем закрылась дверь, редактор вытащил из книжного шкафа пару томов – с затёртым верхом корешков – упомянутого Достоевского и извлёк из пространства за ними красивую вычурную бутылку с какой-то маслянистой жидкостью, переливающейся всевозможными оттенками тёмно-янтарного цвета. Отвинтив крышечку, он плеснул чуточку этого таинственного напитка на дно пузатого бокала, стоявшего тут же, при ёмкости (под надёжным прикрытием любимого классика), немного подержал бокал в ладони, затем неторопливо сглотнул умиротворяющую влагу и причмокнул; после чего аккуратно вернул всё на свои места, удобно развалился в кресле и с удовлетворением подумал: «Ничего без меня не могут…».

Февраль 2020 г.

Николай РОДИОНОВ. Свет строки

Устал. Стихия одолела

Меня, слепившая меня

Из крохотных души и тела,

Чтоб на свою судьбу пенял

И полагал, что занят делом.

А коль не делом, чем же занят?

Кому стихи мои нужны?

Нужны как гимн или как знамя,

Важны как атрибуты лжи?

Пишу, в чём смысл стихов не зная.

Кого-то чувством разволнуют,

Кого-то в чувство приведут?

Нет, цель преследовал иную,

Дыханье не считал за труд,

Духовным полня плоть земную.

Кто наделил меня таким,

Как люди говорят, искусством,

Чтоб не впустую дни текли

И, даже если было грустно,

Сиял призывно свет строки?

Но – что поделаешь! – устал

Всецело исчерпавший душу.

Волшебный потускнел кристалл,

И свет померк, и звуки глуше

Вокруг голгофы и креста.

11.03.25

Судовой журнал

Николай СМИРНОВ. Судовой журнал «Паруса». Запись 28.

Пустодом

Вместо того, чтобы ехать на автобусе в Рыбинск, а оттуда в село Большое, я загулялся до вечера, напился допьяна. А завтра надо быть на работе. Осталось – с утра на первом перевале парома переехать Волгу и напрямую пехом дуть по проселочным дорогам. Может, хоть к концу рабочего дня и успею…

Утро заревое, еще прохладное, в шесть часиков я уже шел по мосту через Юхоть с рюкзаком за плечами, а впереди еще двадцать километров по жаре, с похмелья. Но как я бодрился! Повторял себе: когда-нибудь лет через десять я буду вспоминать эту тяжелую дорогу со смехом, всё пройдет, что теперь кажется тяжелым, а останется лишь – каким я был счастливым – ведь мне было семнадцать лет! Как будет сиять тогда из прошлого и эта даль солнечная, сентябрьская, отдающая уже осенней ясностью…

Теперь там давно асфальт, а тогда автобусы не ходили, попутки были редкостью, лишь версты на три-четыре меня подбросил до деревни мужичок на телеге…

Я шел, чтобы не сбиться на путаных отвертках лесных дорог, по речке Юхоти, скоро превратившейся в ручей, и бежала она всё быстрее, словно поддразнивала меня, сверкая струйками по камешкам на перекатах. Вышел на ясное, солнечное место – на фоне диких зарослей выглянула заброшенная изба, вся в пожаре иван-чая, крыша драночная покоростела мхом, проломилась, и особенно удивил меня светло-синий цветок, не больше пиджачной пуговицы, выросший вверху наличника из оземленелой, сгнившей деревянной резьбы.

Я постоял с набеглым чувством внезапного смятения, будто что-то предрекали мне эти развалины своим одиноким, загадочно глядевшим ярко-синим глазком…

Солнце пекло рыжие травы, высокая, в седой паутине крапива косо клонилась к срубу, к таинственному мраку черневших оконных проемов, иван-чай тянул к ним свои массивные, багровые копья. Я необъяснимо почувствовал, что я здесь не один, как эта изба – не одна, а со своей глубокой тенью прошлого.

На минуту, будто потерял я чувство реальности, попав душой в холодок ее памяти, побывав, словно в не своей, отрешенной жизни, и тотчас же отступил, вернувшись в солнечные кусты осинника, птичий пересвист, стрекот насекомых…

Черные провалы окон втягивали солнечную ясь – и там она словно исчезала… В облике избы, особенно в крыше, испроломанной, как от удара, и в этих черных провалах застыла предсмертная судорога… Передо мной дом-мертвец, не похороненный, а брошенный при дороге… И еще долго я задумчиво шел с этим чувством, вцепившись в лямки рюкзака, подпрыгивающего на спине. И уже устало глядел, как лепеча своё, переламывались на мели струйки речонки по камешнику.

Вышел из лесу в побуревшее, травянистое ополье, к стогам перед селом. Вид его отрадный и простой, словно глазурью, облит синеньким зноем. Издалека смиренно высится церковь, встречает. Но это только издалека… Вблизи церковь тоже в развалинах, с заросшим, косматым кладбищем. Отсюда уже ходят автобусы…

Цветок, выросший там, где не растут цветы. Братец в синей шапочке тем березкам и рябинкам, что забираются на своды заброшенных церквей…

Почему эта изба среди ясного полдня, стрекота кузнечиков, перелета шмелей: всего того звона живого, превращающегося в чувство, которым полнится мир, так поразила меня? И то похмельное утро, и тревога из-за опоздания на работу – все забылось, как я и мечтал. Но лишь синий цветок-глазок глядит по-прежнему из прошлого. И я сейчас вспоминаю ту дорогу, как будто с большой высоты падаю и падаю в бездну памяти к тому дню, к той усталой крапиве и притихшему иван-чаю перед черными провалами окон заброшенной избы, лечу – и не могу долететь… Прошел я дорогу жизни, понимаю, о чем молчала изба, что мне сказала её темная отрешенная тень, о чем, переламывались по камешкам, беззлобно поддразнивали струйки речушки… Я уходил, а теперь снова медленно возвращаюсь к ним… Зачем? Кто мне объяснит?..

Синий, почти бирюзовый цветок – глазок заброшенной одинокой судьбы, нависшей над крапивой и пустодомом, как у нас в деревнях называли иван-чай. Почему так поразил, запомнился? Я падаю, лечу в бездну вечности, и она всё им видит, глядит на меня… А что, если этот маленький цветок-глазок и есть сама вечность? И она втягивала мир таинственным мраком оконных провалов, и вокруг стояла её тишина, что громче всякого пророческого глагола: Бездна дала голос свой, высоко подняла руки свои… Сыны Аммона будут, как Гоморра, достоянием крапивы.

Синий цветок пробился сквозь развалины и пустырь, сквозь мертвую деревню… И всё сказал о ней… И я прошел жизнь, и вспоминаю её, но все уже сказал за меня тот цветок развалин. И мой телесный дом скоро опустеет, уже клонится к нему, заглядывая в душу, кладбищенская крапива и крестастый, сытый иван-чай. И всё, что от моей дороги, может, и останется – это мой синий цветок слова, странный, несуразный, забравшийся чуть ли не под застреху на оземленевшую причелину. Одинокий, неведомо как пробившийся, расцветший не на своём месте, на высоте, где никогда не растут цветы. Он пророс сквозь сгнивший русский сруб – сквозь всю мою жизнь и плоть, как сквозь землю.