ДАО ДЭ цзин ЛАО-цзы. Растолкования Великого Пекинеса. Сутра Сердца Праджняпарамиты

(15) Великий Сосуд делается последним.

(大 да 器 ци 晚 вань 成 чэн)

(16) Великий Тон беззвучен.

(大 да 音 инь 希 си 聲 шэн)

(17) У Великого Образа нет очертаний.

(大 да 象 сян 無 у 形 син)

(18) Дао сокрыто в отсутствии имени.

(道 дао 隱 инь 無 у 名 мин)

(19) Человек только в Дао

[все] хорошо начинает, да еще и хорошо завершает.

(夫 фу 唯 вэй 道 дао 善 шань 始 ши 且 це 善 шань 成 чэн)

«Students of the Way with higher wisdom are very rare, hardly one or two in ten thousand; Middling and lesser people are countless»

Liu I-ming, «Awakening to the Tao», translated by Thomas Cleary, Shambala Classics, 2006

«Настоящий человек древности не знал ни любви к жизни, ни ненависти к смерти; не радовался своему появлению [на свет] и не противился уходу [из жизни]; безразлично покидал [этот мир] и безразлично приходил в него, и это все»

«Чжуан-цзы», Древнекитайская философия, том 1, изд. «Мысль», Москва 1972.

Очень строго.

Если вам кто-то скажет, что он по Дао-пути идущий,

Или на нем стоящий, иль Дао в медитации пьющий,

Верить тому не спешите…

На Дао-пути не бывает шатающихся от безделья

И восторженных фантазеров не пропустят Небесные Двери.

Даже добро творящим, и тем, не отведать Дао.

Это дело великой отваги и как у осла упорства,

Тонкого нюха как у собаки и мудрой неспешности черепахи.

(1). Мы, с Великим Пекинесом, уже докладовали (гл.15), что иероглиф «士ши» способен обозначать разные подвиды желтокитайских граждан: храбрые офицеры и сержанты, коррумпированные и изредка честные чиновники, бродяги-философы, а также школьники и вечные студенты, изучавшие что угодно, в том числе и науку о Дао – все могли безбоязненно величать себя гордым именем «ши». Знак «上шан» – лучший, высший и самый главный. Соответственно, «上шан 士ши» – это авангард древнекитайского мудросообщества, его ароматный цвет и жирные сливки. В первом мавантуйском свитке от главы осталось всего два иероглифа, а во второй копии в строке нет второго и третьего знаков. Остальные тексты (годянский, Ван Пи, Хэшан-гуна и Фу И) дружно сообщают, что при благоприятном стечении кармически обусловленных обстоятельств сему авангарду и выпадает редкое счастье прослышать о бессмертном источнике Сущего или, выражаясь без затей, фундаментальной Дао-реальности. Возрадовшись и возвеселившись, «шан ши» стремительно принимаются за дело. В стандартном тексте они изо всех сил стараются и идут по Дао-пути (上шан 士ши 聞вэнь 道дао 勤цинь 而эр 行сян 之чжи). Во второй мавантуйской и годянской версиях вместо знака «勤цинь» (стараться-напрягаться) стоит «僅цзинь», буквально означающий «едва, всего лишь и почти». Учитывая, что в те славные времена эти иероглифы были взаимозаменяемы, получается, что «трудолюбивое усердие» присуще всем вариантам текста. Итак, на мавантуйском шелке (上шан … … 道дао 僅цзинь 能нэн 行сян 之чжи) лучшие из мудрейших, прослышав о Дао, могли туда ходить, шагать и путешествовать (能нэн 行сян), а на годянском бамбуке, услышав все то же самое, обретали редкую способность проникать внутрь, середину и даже центр фундаментальной Реальности («上шан 士ши 聞вэнь 道дао 僅цзинь 能нэн 行сян 於юй 其ци 中чжун», где иероглиф «中чжун» – это центр; середина; то, что внутри). Любознательным домохозяйкам первая строка наверняка знакома по переводам стандартного текста в исполнении Ян Хин-шуна (Человек высшей учености, узнав о дао, стремится к его осуществлению), Малявина В.В. (Высшие люди, узнав о Пути, являют усердие и претворяют его) или Маслова А.А. (Когда муж высоких способностей слышит о Дао, он усердно следует ему).

(2). (3). (4). Строка (2) о посредственных учениках (中чжун 士ши), обычно, заканчивается «若жо 存цунь 若жо 亡ван» – «то хранит, то теряет (пренебрегает, забывает)». Но на годянском бамбуке такой студент «若жо 聞вэнь 若жо 忘ван» – «то внимает (слушает, понимает, чует носом), то забывает (пренебрегает, утрачивает)».

Теоретически, когда в государстве на руководящих позициях образуются мощно-гениальные особи (шан ши), оно получает редкую возможность эволюционировать во что-нибудь сильно благоухающее и нестерпимо приятное для жизни. Члены населения средних достоинств (чжун ши), составляющие основу всякого мало-мальски устойчивого скопления двуногих зверюшек, хороши во многих отношениях: они бурно размножаются, вкалывают до седьмого пота «во глубине сибирских руд», вечно хранят гордое терпение и высокие стремления, безропотно отдавая свои бесценные жизни за интересы хитрожадных вождей, жужжащих из телевизора про мифические планы вероломных соседей отнять у них и так не принадлежащие им свободу и богатства. Ожидать от них высокодуховных свершений вряд ли стоит, но на скоропортящиеся трудовые и патриотические подвиги они горазды. Впрочем, домохозяйки из них получаются очень даже хозяйственные. Этого не отнять.

В строке (3) на авансцену шустрой рысью выбегает толпа недалеких, нагловатых и бестолково активных субъектов (下ся 士ши), громко хохочущих над всем, что превышает возможности их скудного понимания. С развитием этого варианта событий можно безбоязненно ознакомиться, обнюхав бессмертное творение Михаила Афанасьевича Булгакова под скромным названием «Собачье сердце».

Великий Пекинес, сочтя излишними долгие повизгивания вокруг этой строки, все-таки сострадательно фыркнул, что в силу беспощадного закона кармического равновесия представители громко хихикающей фауны обречены рано или поздно жалобно скулить, причем, значительно громче, чем хихикали. Вслед за оглашением этой мудрокосмической формулы Пушистомудрейший, победоносно задрав хвостик, с важным видом проследовал в заросли сочных одуванчиков в надежде подкараулить там соседских кур-сепаратисток, накануне участивших свои дерзкие набеги на наши суверенные грядки. Неразумному ничего не оставалось, как самому взяться за толкование сих пронзительных строк. Отложив любимую палку-копалку, сыгравшую на заре времен ключевую роль в головокружительной трансформации обезьянки в человека, он взял, да и начертал на заборе развеселые частушки:

Maestoso

Лао-цзы всех живых зверюшек обожал как собственных деток,

Но, взирая на них с «замутненным» сердцем (гл. 49),

Едва ли испытывал эйфорию при виде тех, кто громко хохочет.

Мудрокитайцу чужда человечность и все, кто хохочут, рычат или плачут,

Ему, что «соломенные собаки» (гл.5).

Собственно, граждане, что ж вы хотели?

Восхождение к Дао – это же жесткая дисциплина.

Когда пробужденное Сердце вселенную озаряет своим сиянием,

Великие Будды и иже с ними оставляют все свои мантры.

Все угодники и святые забывают облобызать иконы.

Все оборачиваются поглядеть на Великое Чудо,

Ведь все Великое – ведь оно же в малом (гл.64).

Волшебную книгу оставил нам Совершенномудрый.

Ну посудите сами: ведь тот, кто громко хохочет,

Прочитать ее сможет быстро, скажем, минут за сорок,

Если, конечно, в принципе, она ему в руки попасть захочет.

Тот же, кто ищет всего Сердцевину, будет читать всю жизнь.

И Великое Счастье, коль в этой жизни он утолить свою жажду сможет.

(5). Строка прописана как «是ши 以и 建цзянь 言янь 有ю 之чжи», что читается следующим тривиальным образом: «Поэтому в «цзянь янь» имеется это». «建Цзянь 言янь» – незыблемая мудромаксима, очевидно, заимствованная из пухлого цитатника народно-философских пословиц и поговорк, с детства знакомых всем древнекитайским домохозяйкам. For example, Малявин В.В. бесцеремонно заявляет, что «автор «Дао-Дэ цзина» имитирует (или частично заимствует) форму поговорок, тем самым придавая своим сентенциям весомость традиции…» Ах, полноте! Великий Лао-цзы уж точно не был профессором «кислых щей», и едва ли имитировал народное творчество в низкочастотном устремлении придать своим сентенциям больше важности. Да и традициям он никаким не следовал, поскольку Дао-ум следует исключительно самому себе, а все традиции начинаются вслед за его огорчительной утратой.

Для частушек с поговорками следующие далее строки (6-13) чересчур уж специфичны и более всего странно то, что весь этот набор красочных сравнений заканчивается «Великим Квадратом». Дело в том, что «Великий Квадрат» – это конфирмация абсолютного характера. Тот, кто был способен высказать столь «весомую сентенцию» задолго до появления Бодхидхармы на просторах Поднебесной, никогда бы не живописал Дао с помощью зыбких аналогий а-ля вот тут что-то кажется, а там еще и мерещится. Сознанию, сподобившемуся на прикосновение к освежающему потоку фундаментальной Реальности, ничего больше не кажется. Именно поэтому в Чань-буддизме требуется безжалостно и бескомпромиссно проявить Дао-истину строго здесь и сразу сейчас, а не галлюцинировать на вольную тему, какой она представляется двойственному сознанию. Абсолютная Реальность – это Великий Квадрат, Великий Круг, Великий Баран или Великий Кенгуру! Однако, если кто-то возомнит, что Татхата – это квадрат похожий на круг или баран похожий на кенгуру, мы, с Великим Пекинесом, никогда не рискнем вкушать с ним сухой корм из одной миски.

При всем своем мудрокитайском очаровании, главы 24, 28, 29, 33, 38 и 41 (из того, что мы успели обнюхать) способны породить в сердцах чутких домохозяек обширные, но вполне обоснованные сомнения в их принадлежности кисти одного живописца. Вот и следующая глава 42 с ее чересчур усложненным процессом порождения десяти тысяч вещей никак не вяжется с отсутствием углов и очертаний у всего истинно Великого.

«Больно ты строг, Неразумный», – заметил Мудропушистый. – «Вот чем болтать в изобилии, взял бы лучше метлу. Осень уж на дворе. Пора опавшие листья в пространстве перемещать».

(6). (7). (8). Каждая из этих строк состоит из четырех иероглифов, причем, на второй позиции везде стоит знак «道дао», а на третьей – «若жо» (быть подобным и похожим). Легко догадаться, что содержание первых двух иероглифов уподобляется тому, что олицетворяет собой иероглиф заключительный. В этом уравнении первые и последние знаки могут быть либо прилагательными, либо глаголами. Причем, вариант с прилагательными на фоне иероглифа «дао» – это не более чем фантазии сомнительного содержания. Почему? Ах, уж поверьте на слово. Нет? Тогда всех неверующих домохозяек ждет лекция-колыбельная на тему «Как выглядит Дао из глубины китайской кухни».

Для пущего вдохновения мы поспешим направить наш сентиментальный взор на нетленные творения представителей ортодоксального глубокомыслия, отдающих предпочтение прилагательным. Lau Din-cheuk: «The way that is bright seems dull; The way that is forward seems to lead backward; The way that is even seems rough» (Яркий Путь кажется тусклым. Путь, который ведет вперед, кажется, что ведет назад. Ровный Путь кажется неровным). Wing-tsit Chan: «The Tao which is bright appears to be dark. The Tao which goes forward appears to fall backward. The Tao which is level appears uneven» Рихард Вильгельм: «The clear DAO appears to be dark. The DAO of progress appears as retreat. The smooth DAO appears to be rough». Отечественный производитель следует тем же фарватером: «Пресветлое Дао кажется тёмным. Дао, ведущее вперёд, кажется влекущим назад. Обыденное Дао кажется исключительным» (Маслов А.А.); «Пресветлый Путь кажется мраком. Путь, ведущий вперед, кажется отступлением. Ровный Путь самый труднопроходимый» (Малявин В.В.). И на десерт «труднопроходимая» поэзия Виногродского Б.Б.: «Просветление Пути отражается в тьме. Продвижение по Пути отражается в отступлении. Равномерность Пути отражается в изъянах».

Что можно взвизгнуть в направлении всей этой философской турбулентности? Да очень многое. Во-первых, в те нафталиновые времена при отсутствии литературы о буддизме и привычных ныне способов коммуникации, дабы насочинять сравнительные обороты про Дао, следовало растратить большую часть своего свободного времени на «fine-tuning» себя, любимого, к высокочастотным божественным вибрациям. Не факт, что всякому мудрогерою удавалось преуспеть в этом экзотическом мероприятии. «Ярко-пресветлое» и «вперед наступающее» Дао – это как раз сновидения такого неудачника, усвоившего из науки о Дао лишь то механическое правило, что любая глупость, будучи «винегретом» из противоположностей, автоматически должна превращаться в непререкаемую мудрость. Пребывая в наивной убежденности, что Лао-цзы не страдал философским глубокомыслием, а Видел (с большой буквы) Дао непосредственно и без прикрас, все, что он мог честно наблюдать, так это категорическое отсутствие у Дао каких-либо выпуклых форм, свойств и качеств. Дао, что «черная дыра», не выпускающая из своих недр никакой информации, в лучшем случае «черной дырой» и кажется. Вдохновляющей «ярко сверкающей пресветлости» от «black hole» не поступает, отчего интеллектуально развитым гражданам остается только гадать на панцире священной черепахи, что представляет собой ее сокрушительная сингулярность. Поэтому Совершенномудрый без малейшего понятия о «черных дырах» тут же и признается, что Дао – это Форма Бесформенного (гл.14), что глубже глубокого, да чернее черного («сюань чжи ю сюань» (гл.1)). У нее нет никаких ощутимых очертаний и раскрашивать ее цветными прилагательными в высшей степени неуместно. Собственно, единственное украшение к существительному «дао», которое Лао-цзы сподобился напряженно извлечь из своего просветленного организма, это иероглиф «да» – «великий, великое» (強цян 為вэй 之чжи 名мин 曰юэ 大да) (гл.25). Что касается Дао-пути, «ведущего вперед» к героическим свершениям и трудовым победам, то Дао никуда никого не ведет. Спонтанная Таковость недуальной Реальности не знакома с присущей эго-сознанию направленностью существования. Поэтому Татхагата, не спрашивая ни одобрения, ни совета друзей, приходит из тотального ниоткуда, а исчезает, как легко догадаться, в не менее тотальное никуда (Алмазная Сутра).

Напротив, в том богоугодном случае, когда первый и последний иероглифы изъявляют себя в качестве трудолюбивых глаголов, заявления этих строк преображаются из безутешной раскраски Дао-субстанции в изложение мудрокитайцем личных переживаний от ее протекания по его мудрокитайским жилам. Например, строка (6) «明мин 道дао 若жо 昧мэй» – прозреть Дао, что отупеть. Почему вдруг отупеть? Потому, что Дао-ум, как мы не раз рапортовали, растеряв все свои точки опоры и привязанности, будто бы останавливается. Заторможенное сознание отупевшего по любым причинам гражданина тоже стоит на месте, не успевая реагировать на активную жизненную позицию находчивых членов населения. Хотя на этом сходство благополучно заканчивается, в главе 20 можно насладиться совершенно изумительным акварельным пейзажем, выписанным кистью Лао-цзы по мотивам аналогичных впечатлений. Вот слева неприветливый младенец, еще не выучившийся улыбаться. Справа – обессилевший и неумытый странник, позабывший, откуда пришел и что ему надо. А в центре никуда не направленное Сердце Глупца, еще не успевшее расколоться на сансарические «щепки» нескончаемых мыслей, чувств, желаний et cetera. Сюнрю Судзуки называл чудо-сознание такого «глупца» «the beginner's mind» (ум начинающего): «For Zen students the most important thing is not to be dualistic… If your mind is empty, it is always ready for anything; it is open to everything. In the beginner's mind there are many possibilities; in the expert's mind there are few» (Shunryu Suzu ki, «Zen Mind, Beginner’s Mind», 1970). Мы, с Великим Пекинесом, не в восторге от «ума начинающего» с его «many possibilities» и «readiness for anything». В Сердце Глупца нечему начинаться, впрочем, как и заканчиваться. Оно пребывает вне обычного восприятия в виде пяти иллюзорных скандх, непременно оставляющих за собой липкую пыль на Ясном Зеркале (Алмазная Сутра и Сутра Помоста, гл.1). Поэтому Лао-цзы и говорит, что Сердце Глупца поддерживается не подпорками из условных представлений, а божественным «молоком» Великой Мамы (гл.20). Ох-ох… Брат Сюнрю был слишком добр к своим ученикам, что в итоге так и не пошло им на пользу.

При том, что Дао-ум будто бы останавливается, взвизгнуть, что он проживает в статической неподвижности, мы не осмелимся. Лишенный всех точек отсчета, по отношению к которым он мог бы участвовать в относительных ментально-эмоциональных вибрациях, Дао-ум пребывает в «состоянии», отличном от всего того, что называется «движение» и «покой». Великий Пекинес как-то обмолвился, что недвойственная Дхарма, пробуждаясь в сознании двуногой зверюшки, переносит ее в иное измерение, в Супер Живую Татхату, где пространства-времени, привычных для обывателя, нет и в помине. По своим сверхъестественным параметрам это «удовольствие» подобно свободному падению сквозь океан квантовой пены, бурлящей вне круговорота причинно-следственной взаимозависимости. Ведь спонтанная Реальность спонтанна именно потому, что не обременяет себя никакими причинами для проявления своей беззаботной спонтанности. В пределах же четырехмерного социально-пищевого континуума причина есть на все.

«Это же, чОрт побЪери, махровый идиотизм, возведенный непромытыми китайцами в высшую степень их бездуховного прогресса!» – слышим мы воинствующих во православии домохозяек. – «Вот где, спрашивается, молитвенная размягченность обедненного витаминами мозга, покаяния в азиатских грехах и истязания непокорной желтой плоти? Ай?» Неразумный, заслышав гневные речи, тут же ощутил внутреннюю потребность явиться куда-нибудь с повинной, но Великий Пекинес и примкнувший к нему вислоухий кролик вдруг дерзко ощетинились, сострадательно объявив, что будут кусаться и царапаться до самого ужина, но не дадут в обиду измученного странника с неулыбчивым младенцем. Хитрокот Костя, отбывающий епитимью за несанкционированный доступ к миске Великопушистого, предпочел ограничиться благородным молчанием в обиженных тонах.

Обнюхиваемые строчки не везде одинаковы. В мавантуйском тексте «В» строка (6) – «明мин 道дао 若жо 費фэй», где «фэй» – «расточать, расходовать, не жалеть и не щадить». Роберт Хенрикс замечает на этот счет следующее: «Also, in line 6, where the standart text has «mei» for dark, text B has «fei» (extravagant or wasteful), but I follow Hsu K’ang-sheng in reading this as the «fei» which means «poor eyesight», and in this way arrive at «things being in the dark»» (В строке 6, где стандартный текст имеет «мэй» – «темный», текст «В» имеет «фэй» (экстравагантный или расточительный). Я следую за Сюй Кан-шэном, читающим этот «фэй» как «плохое зрение». Таким образом, я получаю «нечто, находящееся в темноте»). Ситуация неуклюжая, поскольку знак «фэй», дабы означать «poor eyesight» или нечто утомительное для зрения, обязан сопровождаться дополнением (например, «費фэй 目му 力ли» – напрягать зрение, рассматривая что-нибудь слабо различимое). Здесь же дополнения нет, и «фэй», исполняя свои «прямые обязанности», выливается в «прозреть Дао, будто бы тратить без меры», что само по себе звучит сочно и привлекательно. В годянской версии строки (7) и (8) меняются местами, а строка (6) записана как «мин дао жо бо», на что Роберт Хенрикс реагирует так: «I would suggest reading «fei» (scattered, dispersed or diffused) as the intended word, for which «bo» was a phonetic loan». Как говорили в таких случаях древние англосаксы, «why not?»