ДАО ДЭ цзин ЛАО-цзы. Растолкования Великого Пекинеса. Сутра Сердца Праджняпарамиты

книжка третья

ДАО ДЭ цзин ЛАО-цзы. Растолкования Великого Пекинеса. Сутра Сердца Праджняпарамиты

老子

道德經

Л А О – Ц З Ы

ДАО ДЭ ЦЗИН

ВЕЛИКИЙ ПЕКИНЕС

Т О Л К О В А Н И Я

ДЛЯ

ДОМОХОЗЯЕК

Благие повизгивания антинаучного содержания

КНИЖКА ТРЕТЬЯ

(ГЛАВЫ 25 – 29, 33, 38 – 42)

Посвящается

Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы,

истинным друзьям и наставникам.

Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа

(16. 02. 2007 – ……… )

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Схимники-огородники:

ЯН ЧЖУ-цзы,

Великий Пекинес, живое воплощение льва Бодхисаттвы Манджушри. Древнекитайцы вывели эту бесстрашную собачку, скрестив маленькую обезьянку с могучим «царем зверей». Великий Будда, созерцая сей смелый эксперимент, несомненно, возрадовался его результату. Прикоснувшись ко лбу новорожденного «львенка», Победитель Смерти оставил на нем темное пятнышко (палец Будды), из века в век украшающее всех его мудропушистых потомков.

КОСТЯ,

вольнопасущийся мудрокот, хитрый, но белоснежный, Рыцарь сонного царства, Мастер Дхьяны.

ПИ-ПУ,

вислоухий кролик, мудронаивный, но беспредельно отважный, Рыцарь морковки и капустного листа, Мастер Дхьяны.

НЕРАЗУМНЫЙ,

слуга Великого Пекинеса, его послушный ученик и благоговейный почитатель.

Соседские КУРЫ,

террористически мыслящие птицы, дерзко и сквозь дырку в заборе совершающие набеги на суверенные грядки схимников-огородников.

Вальяжные УТКИ с другого конца деревни.

ДОМОХОЗЯЙКИ всех мастей, конфессий и кулинарных склонностей.

Место действия: огород схимников.

ЦЕЛИ и ЗАДАЧИ

Благороднейшей целью настоящего повествования Великий Пекинес полагает ее полное отсутствие. Наиглавнейшей же задачей Мудропушистый считает выражение глубочайшего уважения всем, кто стучался в Небесные Двери, а особенно тем, кому они с радостью приоткрылись.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Вдумчивым домохозяйкам уж точно известно, что фундаментальную Реальность нельзя зафиксировать ни мыслью, ни словом, ни печатью в паспорте. Знание о Дао в любом случае иллюзия. И хотя знание об этом есть иллюзия еще большая, потомкам Адама и Евы, в чьих сердцах пылает божественное пламя Истины, не остается ничего иного, как снова и опять идти в этом знании до его обманчивого предела. Вот и Лао-цзы, беззаботно нарушая собственную заповедь (Кто понимает это, не говорит об этом (гл.56)), оставляет хранителю пограничного перевала книгу в пять тысяч иероглифов про безымянное Дао. Вот и Будда Шакьямуни щедро одаривает человечество тремя корзинами текстов, посвященных недуальной Дхарме, которую никакое знание отразить, в принципе, не способно. Очевидно, вопрос всех вопросов не в том, что Дао нельзя «ухватить» условными представлениями, а в том, как близко можно «подобраться» к нему с их помощью. Ведь эго-мышление вполне в состоянии вплотную подойти к своим собственным границам, а при избытке в сердце-уме отваги и искренности, перешагнуть их, пустившись в плавание по бескрайнему океану Великой Пустоты. Обретя в этом странствии опыт отсутствия опыта, сие «отсутствие» всегда найдет способ собственного выражения, и тот, кто сподобился «претерпеть» в своем организме столь восхитительную трансформацию, имеет полное право оставить свои «пять тысяч иероглифов» на пограничном перевале между жизнью и смертью.

Философствовать о Дао – занятие благородное, но прямое Видение (с большой буквы) Дао-реальности в сравнении с любой философией, что свежая осетрина по отношению ко всем остальным ее несъедобным состояниям. Козьма Прутков, весело заявив, что «никто не обнимет необъятного», был совершенно прав – двойственному сознанию осмыслить Дао-тождество, что шоколадному зайцу вырастить на своей пушистой голове ветвистые оленьи рога (Сутра Помоста). Тем не менее, нерушимый принцип божественной Неопределенности никогда не затворяет Небесную Дверь в «райские кущи». Спонтанный фазовый переход сознания двуногих зверюшек от эгоистической обособленности к светоносному Дао-единству возможен в любую погоду. Будда Шакьямуни, Лао-цзы, Иисус Христос, Бодхидхарма и тысячи других неизвестных, но не менее самоотверженных искателей Истины на собственном примере убедительно продемонстрировали реализацию этой восхитительной возможности.

Впервые иероглиф «дао» встречается в «Шу цзин» – «Каноне документов», посвященном событиям третьего-второго тысячелетия до нашей эры, где с его помощью повествуется о направлении реки в нужное русло при строительстве канала. Также считается, что изначально этот иероглиф использовался древними астрономами и астрологами для описания движения звезд в небесных сферах. Однако звезды никуда не ходят. Их путь по просторам космоса – воображаемая траектория, существующая лишь в фантазиях замечтавшегося наблюдателя. Поэтому от греха подальше лучше оставить иероглиф «дао» без перевода. Пусть те, кто найдут в себе силы дочитать все до конца, наполнят его собственным пониманием, а самые отважные – поскорее это «понимание» утратят.

25.

(1) Вот Форма Бесформенного, окончательно совершенная.

(又 ю 状 чжуан 混 хунь 成 чэн)

(2) Прежде Земли и Неба [уж] бывшая.

(先 сянь 天 тянь 地 ди 生 шэн)

(3) [Такая] пустая и молчаливая,

(蕭 сяо 呵 хэ 寥 ляо 呵 хэ)

(4) Одиноко стоящая вне изменений.

(獨 ду 立 ли 不 бу 改 гай)

(5) Действует всюду, но не истощается.

(周 чжоу 行 син 而 эр 不 бу 殆 дай)

(6) Годится быть Матерью [всему, что] под Небесами.

(可 кэ 以 и 為 вэй 天 тянь 下 ся 母 му)

(7) Я никогда и не знал ее имени.

(吾 у 未 вэй 知 чжи 其 ци 名 мин)

(8) Вторым именем назову ее «Дао».

(字 цзы 之 чжи 曰 юэ 道 дао)

(9) Давая ей нехотя имя, скажу «Великая».

(強 цян 為 вэй 之 чжи 名 мин 曰 юэ 大 да)

(10) Великим зову проходящее.

(大 да 曰 юэ 逝 ши)

(11) Проходящим зову отдаляющееся.

(逝 ши 曰 юэ 遠 юань)

(12) Отдаляющимся зову отступающее.

(遠 юань 曰 юэ 反 фань)

(13) Поэтому Дао – Великое.

(故 гу 道 дао 大 да)

Небо – Великое. Земля – Великая.

(天 тянь 大 да 地 ди 大 да)

(14) Ван-государь также Великий.

(王 ван 亦 и 大 да)

(15) Внутри государства есть четыре Великих,

(域 юй 中 чжун 有 ю 四 сы 大 да),

И один из них ван-государь.

(而 эр 王 ван 居 чуй 其 ци 一 и 焉 янь)

(16) Человек следует [законам] Земли.

(人 жэнь 法 фа 地 ди)

(17) Земля – [законам] Неба.

(地 ди 法 фа 天 тянь)

(18) Небо – [законам] Дао

(天 тянь 法 фа 道 дао)

(19) Дао – закон самому себе.

(道 дао 法 фа 自 цзы 然 жань)

«Yet the Dharma’s true nature cannot be discerned, and no one can be conscious of it as an object»

«Diamond Sutra», Translated and explained by Edward Conze, Harper&Row Publishers New York, 1972

«Кто-то спросил:

Каково было намерение Патриарха, пришедшего с Запада?

Наставник ответил:

Будь у него намерение, он не спас бы и самого себя».

«Чжэньчжоу чаньши Линь-цзи юйлу» (80), Линь-цзи лу, перевод Гуревича И.С., Санкт-Петербург 2001

Fortissimo.

Вот Форма всех форм, про порядок не знающая,

Окончательная в своем Совершенстве.

Такая пустая и молчаливая, не способная изменяться,

Такая чистая и прозрачная, не способная загрязняться,

Мощная и глубокая, не способная истощаться.

Нечто, не порождаемое, пары себе не знающее,

Прежде Начала Начал стоящее, хаосу любому предшествующее,

Выворачивающееся наизнанку, Сущее при этом рождающее,

Тьму вещей, от Начала явленную, сшивающее пространством и временем,

Вселенную всю пронзающее, расширяющееся во все стороны,

Будто бы впрямь существующее, будто бы ощутимое –

Мимолетное, ускользающее, мыслью неуловимое.

Пернатые соседские куры, являясь едва ли не единственными поклонницами дерзновенного творчества схимников-огородников, накануне насмешливо прокудахтали, что лохматые морковководы главу 25 откровенно побаиваются. Вислоухий кролик Пи-Пу тут же сознался, что так оно и есть, но Великий Пекинес, распушив свою львиную гриву и хризантемоподобный хвостик, звонко взвизгнул, что собачки китайского императора не знакомы с низкочастотным страхом и малодушным трепетом. Неразумный, в любых обстоятельствах принимая сторону Великопушистого, тут же наобещал курам залатать дырку в заборе, а мудрокот Костя, резюмируя отношение схимников к этой непревзойденной главе, заявил, что «треугольник будет выпит, будь он хоть параллелепипед», после чего победоносно отправился в джунгли малины и смородины спать до вечерней сметаны.

Все главы «Дао Дэ цзин» роскошны и восхитительны. Однако на наш, с Мудропушистым, зорко инфантильный нюх, посреди этой роскоши есть главы особенные, истинные бриллианты, придающие сему памятнику несравненное очарование. Так глава 25 принадлежит именно высшей категории как сложности, так и мудрости. Конечно, учитанные в буддизме домохозяйки могут заявить, что ничего принципиально нового в ней не обнаружили, но дело в том, что Лао-цзы про буддизм и слыхом не слыхивал, а Будда Готама (Готама – пали, Гаутама – санскрит) так же, как Иисус Христос, Бодхидхарма и Шестой Патриарх, не оставил своим жаждущим высокодуховных ощущений потомкам никаких задушевных напутствий. Все три корзинки буддистского учения составлены его в разной степени проникновенными последователями, кои давным-давно в густой гуще влажных джунглей сподобились услышать наставления своего Великого Учителя. С Шестым Патриархом аналогичная история: «Сутра Помоста» записана по воспоминаниям невнятного бхикшу Фахая, да еще и присутствует под Небесами в четырех вариантах, заботливо отредактированных столь же непонятными монахами. Кто поручится, что эти добрые люди все запомнили, ничего не перепутали и не добавили от себя пару-тройку «глубоких мыслей» во славу Благодатного? Так в этой главе неблагодарное человечество и имеет «горячие пирожки» из первых рук (не считая нашу бесстрастную конвертацию этой главы в русскоязычную лирику), причем, без нудных нравоучений и приторной философской начинки.

(1). (2). На бамбуковых планках древнейшего варианта «Дао Дэ цзин», обнаруженного в окрестностях захолустной деревеньки Годян, что в провинции Хубэй, строка (1) записана как «又ю 状чжуан 混хунь 成чэн»; обе мавантуйские копии – «又ю 物у 昆кунь 成чэн», а варианты Фу И, Хэшан-гуна и Ван Би – «又ю 物у 混хунь 成чэн». Иероглиф «ю» – быть, иметь, существовать. Знаки «кунь» и «хунь» особо не разнятся – смешиваться, сливаться, хаотический, беспорядочный, беспечный. «Чэн» – закончить, довести до конца, успешно завершить, совершенный, завершенный. Основная смысловая разница заключена в иероглифах «物у» и «状чжуан», стоящих в строке на второй позиции. «У» – это нечто материальное, вещь, вещество, субстанция, а «чжуан» – форма, внешнее проявление, состояние. Поскольку Совершенномудрый в строке (8) признается, что речь тут идет о Дао-реальности, то иероглиф «у» откровенно диссонирует с непоколебимым постулатом главы 14, согласно которому Дао вещью не является (無у 物у). Дао – это Форма без формы, и Лао-цзы, декларируя это древнекитайское открытие, как раз иероглифы «чжуан» в главе 14 и использует: «無у 状чжуан 之чжи 状чжуан» (здесь «無у» – это «нет, не иметь», что выливается в «Не иметь; Форма; Его; Форма»). Далее располагаются иероглифы «混хунь» и «成чэн», которые в виде идиоматического бинома (хунь чэн) обозначают все сложно-запутанное, например, смешанную горную породу, извилистую электрическую цепь или любую неразбериху из множества непростых элементов. Фантазировать в упоительном режиме вокруг «хунь» и «чэн» можно долго, но в сухом остатке вырисовывается вполне безобидный пейзаж, на котором присутствует нечто смутно хаотическое и наобум беспорядочное, но при этом окончательно завершенное в своем абсолютном совершенстве. Так Дао и есть абсолютное Совершенство, высшая сермяжная инстанция, конечная остановка – поезд дальше не идет! Артур Уэйли слышит эти строки именно в таком диапазоне древнекитайской мудрости: «There was something formless yet complete, That existed before heaven and earth» (Было нечто бесформенное, но, тем не менее, завершенное, существовавшее прежде неба и земли). Нам ему вдогонку и взвизгнуть-то нечего. Ведь все мутно-хаотическое и бесструктурно-беспорядочное автоматически лишено фиксированной формы, что молниеносно возвращает нас на просторы главы 14.

Кроме прочего, иероглиф «хунь» может символизировать собой беззаботную беспечность, и глава 73 смело утверждает, что Дао, легкомысленно ни во что не вдаваясь, прекрасно все рассчитывает, без труда отфильтровывая через свои огромные сети двуногих негодяев в места отдаленно-неприветливые и скверно пахнущие, где их ждут раскаленные кастрюли и сковородки без антипригарного покрытия. В русскоязычных переводах «混хунь 成чэн» чаще всего олицетворяет собой что-то рожденное или завершенное в хаосе. Ян Хин-шун: «Вот вещь, в хаосе возникшая, прежде неба и земли родившаяся». Малявин В. В.: «Есть нечто, в хаосе завершенное, прежде Неба и Земли рожденное». Маслов А.А.: «Существует нечто, из Хаоса возникшее, рожденное прежде Неба и Земли». Внимая таким декларациям, у нас, с Мудропушистым, возникает всего один, но наивный вопрос: с какого перепуга что-то одиноко стоящее в строке (4) вне изменений, вдруг выныривает из кромешного хаоса в густонаселенных областях древнего Китая? Вот как ему рождаться и буйно трепыхаться, не подвергая себя переменам и трансформациям? Так в сочетании «хунь чэн» нет и намека на рождение чего бы либо откуда бы ни было. «Хунь» и «чэн» – это обычные прилагательные, которыми Совершенномудрый пытается живописать Великую Форму того, что не вещь. Что касается ее счастливого «завершения» в мутном беспорядке, то эта процедура хоть и утомительная, но все равно неправдоподобная, поскольку предполагает присутствие в этаком хаосе инородно-структурированного нечто, над которым он трудится, как говорят соседские куры, в поте своих перьев, тщетно пытаясь побыстрее завершить это космологическое безобразие. При таком раскладе событий и хаос перестает быть хаосом, и Дао-форма мутирует в самую обычную вещь. Ведь все, в муках порожденное и уж тем паче завершенное, принадлежит миру десяти тысяч вещей, заведомо обреченных на распыление в пространственно-временном континууме. Дао-форма не имеет себе противоположности, а любой уважающий себя хаос – антоним тому, что пребывает в правильном порядке по мнению законопослушных обывателей (гл.38). Окончательная Реальность на то и окончательна, что, не имея себе никакого источника, лишена всяческой возможности как рождаться, так и испаряться. Она сама есть неистощимый источник всех иллюзорных дхарм, над чем Лао-цзы и размышляет в следующих далее строчках. Конечно, профессорам виднее, но мы, с Великим Пекинесом, как говаривал, тоже, кстати, профессор, Преображенский его фамилия, мы не Айседора Дункан, чтобы допустить возникновение Дао-реальности из более изначальной по отношению к ней, пусть и хаотической чудо-субстанции.

В принципе, древнекитайская мифология дозволяет рождение феноменального Сущего из хаотически бурлящей водной стихии, кишащей скользкими и опасными чудовищами. Вот только в начале этого процесса было не появление на поверхности кромешного беспорядка формы бесформенного Дао, а образование «вселенского яйца», из которого всем на удивление вылупился густо волосатый человек с огромным и остро заточенным топором в руках по имени Пань-гу. Науке неизвестно, где и как этот богатырь успел наточить свой топор, но, тем не менее, он сразу принялся отделять Инь от Ян и Небо от Земли, периодически отталкивая задними лапами одно от другого. При всем том, что народные поверья древних китайцев крайне нестабильны (в одних сказках дело было так, а в других – этак, а в иных и вовсе наоборот), ни в сказках, ни в частушках с прибаутками, ни одному древнекитайскому сказочнику не пришло в пушистую голову заявить, что Дао уродилось откуда бы ни было. Совершенномудрый, вообще, не был народным баснописцем, поэтому проникновение в «Дао Дэ цзин» мифологических персонажей наукой не зафиксировано. Лао-цзы говорит про Дао одну лишь правду, и ничего кроме правды – то, что он Ясно Видит сквозь свое личное Око Дхармы. Сквозь Око Дхармы всем видно одно и то же. Интерпретировать это «одно и то же» можно по-разному, но, как ни трудись, возникновение Дао из Хаоса Оком Дхармы не просматривается, иначе Будда Шакьямуни с утра до ужина только об этом благородно и помалкивал. Зато сие праздничное «возникновение» легко узреть в сладких сновидениях иль высосать из грязной лапы в моменты философского возбуждения. Собственно, все «кандидаты в доктора» именно этим и занимаются из века в век, да с важным видом. Соответственно, резюмируя вышевзвизгнутое, мы поспешим объявить, что Дао, рожденное изнутри хаотического Хаоса – это чушь поросячья или эхо сказок древней Эллады, отраженное на ветхокитайский пленэр безотвественными переводчиками.

Строка (2) «先сянь 天тянь 地ди 生шэн» (Прежде; Небо; Земля; Рождаться, жить), на первый взгляд будто бы поощряет идею возникновения Дао прежде образования в Солнечной системе планеты Земля со всей ее флорой и зверюшками. Однако знак «шэн» означает как «рождаться-появляться», так и «быть, жить, существовать». Тогда вместо неуместного образования перманентной Реальности из древнегреческого хаоса, она просто жила себе припеваючи задолго до образования Земли и Неба. При этом Лао-цзы в строке (7) даже не пытается умолчать, что пребывает в упругом неведении относительно того, как эта экзотическая Форма называется. Так стал бы он в столь зыбких обстоятельствах твердым рыком заявлять, что сие нечто выпрыгнуло откуда бы ни было? Уй? Вероятно, но и не обязательно, что «сянь тянь ди шэн» являло собой общенациональную присказку, повествующую об чем угодно, бывшем давным-давно, в замшелую эпоху древнекитайских динозавров, о которой ни в сказке, ни пером. Рихард Вильгельм: «There is one thing that is invariably complete. Before Heaven and Earth were, it is already there» (Есть одна вещь, неизменно совершенная. Уже была она до появления Неба и Земли).

(3). В «蕭сяо 呵хэ 寥ляо 呵хэ» иероглиф «хэ» – это восклицательный знак, а «сяо» и «ляо» не то, чтобы синонимы, но вполне способны описывать одно и то же. «Сяо» – обычная полынь, (Artemisia absinthium, wormwood) заросли которой символизируют заброшенные, невозделанные и никому не нужные земли в местах унылых и пыльно-захолустных (desolate, dreary, miserable). «Ляо» – тоже нечто тоскливо-безлюдное плюс пустое и безмолвное как древнекитайское небо, еще не загаженное зеленоватыми промышленными отходами. В строке (5) главы 20 (荒хуан 兮си 其ци 未вэй 央ян 哉цзай) наблюдается столь же удручающий ландшафт (знак «荒хуан» – заброшенный пустырь, одинокий и пустой). Вот как эти невзрачные пустоши угодили в «Дао Дэ цзин»?

Дело в том, что мудрофилософ в те благословенные времена черпал вдохновение в ближайших к нему пейзажах и натюрмортах. Однако, разглядывая на своем огороде окончательную Реальность, он всегда упирался в одну и ту же проблему восприятия: в Дао, как и на пустынном пустыре, не на чем остановить свой мудрый взгляд. Глядишь внутрь Великой Формы (大да 象сян), а там ее, что кот наплакал – не хватает даже для того, чтобы сосредоточенно об нее сосредоточиться (гл.35). Что до неистребимой полыни, то, скорее всего, Лао-цзы с помощью иероглифа «蕭сяо» хотел донести до сонного человечества благую весть именно о том, что дикорастущий сорняк в вопросах жизнестойкости всегда превалирует над нежными цветочками и окультуренными овощами. Как-то вышел потру Совершенномудрый на свои огуречные плантации. Глядь, а сорняка на них снова пруд пруди. Призадумался он, стал думу великую думать: по какой такой неясной причине благородные овощи требуют постоянной заботы и внимания, а полынь цветет и пахнет без всякого его совершенномудрого участия? Да не просто пахнет, а еще и размножается без спросу и удержу. Вот и молчаливое Дао, презирая всякую культивацию, цветет и пахнет в дикорастущем режиме не хуже полыни у забора. Великой Пустоте и пост с молитвой нипочем, и нудная медитация, и коррекция поведения в «правильном» направлении. От нее не убежать в хитрые оффшоры и ее не испугать палкой-копалкой. Короче, как говорят мокрые матросы, спасайся, кто может!

К прискорбию, вставить полынь с восклицательным знаком в русскоязычный перевод заманчиво, но небезопасно. Этот философский сорняк обязательно потянет за собой необходимость долгих повизгиваний, разъясняющих его там присутствие. Отсебятина на страницах хранимого всеми богами «Дао Дэ цзин» кармически наказуема. Поэтому мы, с Великим Пекинесом, смело убоявшись, предпочтем ограничиться традиционной пустотой и ее молчаливым безмолвием. Причем, нам почему-то настойчиво мерещится, что древнекитайская «пустота» и древнебуддийская «шунья» – это не совсем близнецы-братья. Как говорит вислоухий кролик Пи-Пу, все рыжие морковки хоть и морковки, но двух одинаковых не сыскать и с китайским фонариком.

(4). (5). (6). (7). (8). (9). В первых строчках главы Дао кажется Совершенномудрому чем-то бесформенным и неухоженно-беспорядоченным, но при этом максимально совершенным и со всех сторон завершенным, к чему ничего нельзя добавить и никуда нельзя отнять. Так строка (4) обескуражила даже важно-вальяжных уток с другого конца деревни: «獨ду 立ли 不бу 改гай» (Одинокий; Стоять; Нет; Изменяться). Вот из каких глубин сознания Лао-цзы вытащил столь мощную импрессию? Ах-ах! И еще три раза «Ах»!

То, что не имеет себе пары, неизбежно обречено на тотальное одиночество. Ему просто некуда изменяться: оно стоит себе тихонько в сторонке, не желая быть ни лучше, ни хуже, ни, вообще, каким бы то ни было. Причем, кристаллизация божественного послевкусия не всегда у всех одинакова, и, на наш крестьянский нюх, у Лао-цзы она носит сугубо природоведческий характер, тогда как Будда взирает на Дао преимущественно с психодушевных позиций. (гл.14). Одно другого стоит, и обнюхать зараз все это мудрокосмическое хозяйство, воистину, соблазнительно.

Строка (5) «周чжоу 行син 而эр 不бу 殆дай» (Действует всюду и не истощается или ей нельзя причинить вред), завершающая собой обзор впечатлений Совершенномудрого от его погружения в спонтанный поток Дао-субстанции, есть только в текстах Ван Би, Фу И и Хэшан-гуна. В следующих далее строчках Лао-цзы осторожно ступает на зыбкую почву аналитического пережевывания этих впечатлений, что сразу меняет тон его повествования с максимально уверенного на откровенно озадаченный. Строка (6) «Подходит, чтобы быть Матерью всему, что под Небесами» записана по-разному. Тексты Ван Би, Хэшан-гуна и годянский бамбук говорят в ней про Маму всего, что под Небесами (天тянь 下ся 母му), а мавантуйские свитки и текст Фу И ведут речь о Маме Неба и Земли (天тянь 地ди 母му). Очевидно, что безжалостные домохозяйки истерзали Лао-цзы научно-паралитической проблемой происхождения десяти тысяч всевозможных вещей и предметов: «Дао – это их Мама или все-таки как? Что там видно скозь личное Око?» Честно взвизгнуть, божественное Видение не дает ответа на эту квазизадумчивость. Поэтому Лао-цзы и отвечает вежливо, но уклончиво: «Почему бы и нет? Дао, в принципе, очень даже… Но утверждать твердым рыком… Да ни в жиСТь!» Сансарические вопросы, кто кого и по какому поводу породил, не имеют к Дао никакого отношения: они, что блеяние заблудшей овцы на фоне безоблачного неба. Истинносущий Татхагата потому и Сущий в Реальности, что не участвует в жалобных процессах возникновения и исчезновения. Однако именно из Татхаты как на дрожжах произрастают все эфемерные скандхи, рано или поздно приводящие к дурацким вопросам (Сутра Помоста, гл.4).

Строка (7) «吾у 未вэй 知чжи 其ци 名мин» еще более трепетна, чем строка (6). В ней Лао-цзы сознается, что никаким заветным местом не ведает о том, как эта бесструктурная Форма всех форм именуется. Хочешь, зови ее Дао, а хочешь, «хрю-хрю» или «мяу». Без разницы! Все равно ни на одно из имен Дао не откликнется. Поэтому он и отнекивается от назойливых домохозяек: «Ну не знаю я, как эта СуперФорма называется. Пусть будет «Дао». Не нравится? Тогда сейчас напрягусь и открою вам страшную тайну: Дао – оно еще и Великое! Опять нахохлились? Теперь вам разжевать, почему Дао столь велико и огромно? Зачем я открыл свой рот? Ладно, в строчках (10), (11) и (12) расстараюсь преуспеть, но учтите, что с вас суп куриный и свежее сено для моего мудробуйвола». Мы в переводе строки следуем за мавантуйским свитком «А». В годянской версии нет первого иероглифа «吾у» (я, мой), а в стандартном тексте плюс у Хэшан-гуна и Фу И на второй позиции вместо знака «未вэй» (еще не, not yet) стоит обычное «不бу» (не, нет). Соответственно, «Я никогда и не знал ее (Дао-формы) имени» выливается в прозаическое «Я не знаю ее имени». Что касается самих китайских имен и прозвищ, то информация о них общедоступна, и, избегая траты лишних калорий, мы предпочтем краткие разъяснения Роберта Хенрикса: «… the distinction drawn in lines 6-8 (у нас 7-9) beetwen that of «name» (ming) and «style» (tzu) being the distinction made in ancient China beetwen a man’s name and his style. The «name» is given at birth, is very formal and rarely used in public address; the «style» is taken at «capping» age, when a young man becomes an adult, and is commonly used in public address with friends who are on familiar terms».