ДАО ДЭ цзин ЛАО-цзы. Растолкования Великого Пекинеса. Сутра Сердца Праджняпарамиты

Если сознаться, то все три поэтических этюда настоящей главы говорят на разные лады об одном и том же. Белое и черное (чистое и грязное), мужские и женские суперкачества (сила и слабость), позор и слава – все это относительные противоположности из мира сансарической печали, никаким боком не совместимые с божественным Дэ-совершенством (гл.38). Дэ – это не христианское добротоделание с его культивацией пассивного благоутробия. Дэ – это функция Дао-субстанции (OmniPotent De of the OmniPresent Dao) или манифестация недуального Дао в неисчислимом множестве изменчивых феноменов. Конечно, смелые попытки упаковать все эго-крайности в одном мудрокитайском организме заслуживают всяческого уважения, удивления и почти восторга, но не стоит путать куриный вздор с самой яйценесущей пеструшкой. Взять, for example, вольные практики в стиле «знать одно, хранить другое», выступающие во всех трех куплетах в качестве катализатора роста «постоянного Дэ» в сердце-уме мудрокитайца. При всей медицинской неопределенности этих процедур, строка (4) гарантирует, что ежедневное их исполнение обеспечивает созревание Дэ-совершенства до той героической стадии, когда внешние обстоятельства уже не разлучают его со своим мудроносителем (不бу 离ли). Те же упражнения в строке (10) помогают постоянному Дэ достичь уровня заветной достаточной (足цзу), а в строке (16) стать безошибочно-неуязвимым (不бу 貸дай). Что можно взвизгнуть, глядя на всю эту многообещающую «физиотерапию»? Только то, что буйные фантазии древнекитайских домохозяек не знали себе удержу. Причем, мы, с Великопушистым, и рады бы воспеть хвалу, да вот Заратустра не дозволяет. Даже соседским курам, мыслящим в террористическом режиме под патриотические лозунги, прекрасно известно, что все постоянное постоянно именно потому, что постоянно. Соответственно, ни при какой погоде «постоянное Дэ» (в мавантуйских текстах «恆хэн 德дэ», в стандартном – «常чан 德дэ») не подвержено переменам и не предполагает разнообразных уровней своей ароматной насыщенности (гл.38). Внимая же сим народным гимнам, придется признать, что до момента перетекания в окончательную безошибочность, достаточность и полноту «постоянное Дэ» было вяло-сомнительным и с признаками коварного недолива. Ох-ох. Пробуждение любой честной домохозяйки к Дао или недвойственной Дхарме автоматически привносит в ее поведение и пищеварение… ой, sorry, мироощущение всю полноту божественной безошибочности. С ее сознанием случается нечто подобное фазовому переходу: Бодхи обрушивается на нее как гром с ясного неба, мгновенно и стремглав, без каких-либо промежуточных стадий. К сожалению, древнекитайцы были не в курсе, что такое «фазовая трансформация», поэтому, например, в период расцвета Чань-буддизма истерзали себя дурацким вопросом о внезапном или постепенном характере пробуждения к истинной Дхарме. Шестой Патриарх, Великий Хуэй-нэн, видел эту ситуацию насквозь, и для него не было секретом, что иллюзорно-двойственное мировосприятие ни в каком рафинированном виде не способно медленно и целеустремленно переползти в прямое Видение недуальной Реальности (Сутра Помоста, гл.4).

Аналогичная картина просматривается и в отношении различных ступеней древнекитайской святости: новорожденный младенец, безупречная цельность необработанного древа (пу) и на закуску возвращение к ощущению собственной беспредельности. Ох-ох. Дэ-совершенство не ощущает самого себя, любимого, так же, как и любой уважающий себя младенец или представитель древесной флоры. Из главы 38 можно без напряжения уяснить, что высшее Дэ потому и высшее, что безжалостно расстается со всем своим ощущаемым совершенством. Позабыв саму себя безбоязненно и безоглядно (гл.22), дерзновенная домохозяйка оставляет медитативное самошлифование и взращивание безупречной чистоты своей моральной нравственности. «Я, Хой, преуспел! Сидел, и забыл самого себя», – ошарашил никому не известный Янь Хой всем известного господина Конфуция, погрязшего в условных представлениях о человечности, справедливости и интенсивности чувства долга (Чжуан-цзы, Гл.6). Поэтому стать как новорожденный младенец, быть как дерево-недотрога и раствориться в беспредельности Дао-ума – что звонко в лоб, что тихо по лбу. «Здесь, о Шарипутра, все дхармы отмечены пустотой. Они не возникают и не прекращаются, ни загрязнены и ни чисты, ни совершенны, ни несовершенны. Потому, о Шарипутра, в пустоте нет форм, нет чувств, нет восприятия, нет умственных конструкций и нет сознания; нет глаза, уха, носа, языка, тела, ума; нет форм, звуков, запахов, вкусов, осязаемого и нет дхарм (объектов ума); нет осознания зримого, и так далее до осознания мыслимого», – элементарно проясняет создавшуюся ситуацию Сутра Сердца Праджняпарамиты.

(19). (20). (21). Эти загадочные строки выглядят совершенно самостоятельными, и нам невдомек, на каком основании они были склеены вместе со сладкозвучной балладой про перманентное Дэ. Тем не менее, согласно сообщению строки (19) измельчение «цельного древа» Дао-единства (樸пу 散сань) неминуемо ведет к тому, что под Небесами как на дрожжах образуются всевозможные «сосуды» (器ци) или узкопрофильные специалисты, вполне пригодные для «малых дел», но не способные на что-либо грандиозное. Для «великих дел», как-то управление королевством во имя его максимальной гармонии с агрессивной средой обитания, если исключить коррупционные составляющие этой забавы, уже следовало привлекать граждан с более широким кругозором. Вот строка (20) и намекает, что совершенномудрый субъект как раз и подходит для того, чтобы эффективно возглавлять «сосуды» помельче. Он не похож на дохлую рыбу, подверженную гниению и развращающую вокруг себя все, что дышит и шевелится; он не ворует, не интригует лукаво и беспрерывно, не берет взятки (в том числе борзыми щенками), принципиально не врет и не испускает мыльную пургу в глаза окружающим. Его пребывание на вершине властной пирамиды максимально способствует расцвету и благоуханию любого гособразования, озабоченного не паразитированием на собственных членах населения, а бурным их процветанием во благо любимой отчизны (гл.3).

На этом этапе наших расследований мы просто обязаны взвизгнуть, что первая половинка строки (20) в мавантуйском исполнении читается как «聖шэн 人жэнь 用юн», а в стандартном варианте плюс у Хэшан-гуна и Фу И – «聖шэн 人жэнь 用юн 之чжи», где «之чжи» означает «этот и такой». То есть, вместо «мудрый человек использует (используется)» мы имеем «мудрый человек использует это». Wing-tsit Chan: «When the uncarved wood is broken up, it is turned into concrete things. But when the sage uses it, he becomes the leading official» (Когда необработанная древесина расколота, она превращается в конкретные вещи. Но, когда мудрец использует это, он становится главным чиновником). Lau Din-cheuk: «When the uncarved block shatters it becomes vessels. The sage makes use of these and becomes the lord over the officials» (Когда необработанный ствол раскалывается, он становится сосудами. Мудрец использует их и становится господином над чиновниками). Мы, с Великим Пекинесом, этот «чжи» откровенно недолюбливаем. Сама мысль о том, что мудрокитаец что-то использовал ради того, чтобы кем-то стать, вызывает у нас лишь брезгливые пофыркивания. Чжуан-цзы ведь не захотел воспользоваться заманчивым предложением президента царства Чу, предпочтя усиленному кормлению у кормила власти беззаботное, но нищенское существование на грязных грядках. Вот и легендарный Яо передал бразды правления не менее легендарному Шуню отнюдь не по причине того, что внезапно разглядел в нем замечательную способность всех лицемерных карьеристов использовать любые средства, чтобы стать главным начальником. Лучезарный Шунь, как сообщает Конфуций, руководил мирным населением исключительно в волшебном стиле «У-вэй» (Луньюй. Гл.2,3). «У-вэй» – это поведение мудрорыцаря, чье сознание непоколебимо пребывает в Колее Дао. «Использовать, чтобы стать» – это повадки «голодных духов», чье сознание увязло в болоте ненасытного эгоизма. Роберт Хенрикс: «One small grammatical change in line 20 makes clear the parallel structure of lines 19 and 20 and clarifies what those lines mean. In most other editions of Lao-tzu, in line 20 we are told – «When the sage uses it» (yung-chih); here it says when he «is used» (yung)» (Маленькое грамматическое отличие в строке 20 проясняет параллелизм строк 19 и 20, делая их более понятными. В большинстве других вариантов «Лао-цзы» в строке 20 сказано «Когда мудрец использует это» (юн чжи); здесь же говорится о том, когда он «используется» (юн)).

Неизвестно, откуда взялся сей подозрительный «чжи», но легко догадаться, что свою руку добрый писарь приложил и здесь. Обычно, китайцы выражают страдательный залог с помощью служебного глагола, предлога или изменения порядка слов в предложении. Но иногда пассивный залог вытекает из самого смысла повествования. В принципе, «шэн жэнь юн» можно читать и так и сяк: «мудрый использует» или «мудрый используется». Но толкование этой фразы в пассивном залоге требует осознания того, о чем идет речь. Древний писец был обычным обывателем, привыкшим использовать в личных целях все, что попадалось ему на глаза. Поэтому после сытного обеда, столкнувшись с «шэн жэнь юн», он и прочитал это сочетание иероглифов в привычном для него активном виде: «мудрец использует». Разумеется, его сонное сознание посетило вялое любопытство: что же мудрец тут использует? Ясно дело, «сосуды», что скопились в предыдущей строке. Вот из лучших побуждений он и добавляет к «шэн жэнь юн» иероглиф «чжи», при этом неприлично ругая предыдущего переписчика за то, что тот пропустил очень важный по его меркам иероглиф. Собственно, вторая половинка строки «則цзэ 為вэй 官гуань 長чжан» однозначно извещает, что «ТОГДА становится главным чиновником». То есть, мудрокитаец, только при «использовании» его на госслужбе (шэн жэнь юн), становится командиром разнокалиберных бюрократов. Допустить куриный вздор, что мудрец использовал «сосуды» (шэн жэнь юн чжи), прежде чем стать их руководителем, мы, с Великим Пекинесом, смиренно отказываемся.

Кроме прочего, иероглиф «器ци» может означать как «сосуд», так и «инструмент», «вещь» или «способность». Артур Уэйли: «Now when a block is sawed up it is made into implements; But when the Sage uses it, it becomes Chief of all Ministers». Но, если задумчиво вдуматься, то применение неопределенных инструментов ради того, чтобы стать во главе всех министров, также не развеивает вздорную облачность вокруг иероглифа «чжи». Поэтому, смело прочитав «шэнь жэнь юн» в страдательном залоге, мы имеем отчетливое заявление о том, что, когда дело доходит до использования мудрофилософа, он или волочит свой хвост по грязным грядкам, или становится главным дирижером хорового коллектива разношерстных «сосудов». К слову, Лао-цзы в исполнении Сыма Цяня сообщает Конфуцию почти то же самое: когда на то воля Небес, мудромудрец выезжает на деревню в колеснице под праздничный звон бубенцов и колокольчиков. В противном же случае он словно несется по ветру над грешной и замусоренной поверхностью планеты, а все сто родов ему, что «соломенные собаки» (гл.5). Короче, применение мудрого – во главе всех чинов!

В последней строке «夫фу 大да 制чжи 无у 割гэ» знак «чжи» пишется иначе, чем в строке (20), означая «порядок и закон, управлять, резать и рубить». Знак «割гэ» – резать, разделять и отторгать. Иероглиф «大да» – великий, «无у» – отрицание. Знак «夫фу» (муж, мужчина) выступает здесь как служебное слово в начале предложения – итак, ведь, если. В стандартном тексте вместо «фу» стоит «故гу» (поэтому, по причине), а вместо отрицания «у» – отрицание «不бу». Иероглифы «фу» и «гу» однозначно намекают на то, что строка (21) является логическим продолжением предыдущих размышлений, объявляя всем домохозяйкам, что великий Закон или великое Управление (да чжи) никогда ничего не обрезает. Дело в том, что любой закон отсекает тех, кто ему следует от тех, кто его нарушает. Поэтому «чем больше примут законов, тем больше станет разбойников, да воров» (гл.57). Править Великим Царством, что варить уху из мелко-склизкой рыбешки (гл.60). Регулирование этого процесса с помощью «законотворческих обрезаний», во все века заканчивается отвратительной кашеобразной бурдой.

Толкования этой строки настолько разнообразны, что мы не рискуем на закате дня углубляться в них со всей тщательностью. Отметим лишь перевод Рихарда Вильгельма, слегка вдохновивший нас на исследование этой главы: «Therefore: Great Design has no need for pruning».

29.

(1) [Кто] возжелает взять в жены [все, что] под Небесами

и на это воздействовать,

(將 цзян 欲 юй 取 цюй 天 тянь下 ся 而 эр 為 вэй 之 чжи)

(2) Вижу я, не преуспеет.

(吾 у 見 цзянь 其 ци 不 бу 得 дэ 已 и)

(3) [Все, что] под Небесами – сосуд божественного Духа.

(天 тянь 下 ся 神 шэнь 器 ци 也 е)

(4) На него никто не может воздействовать.

(非 фэй 可 кэ 為 вэй 者 чжэ 也 е)

(5) Кто на него воздействует, разрушит его.

(為 вэй 之 чжи 者 чжэ 敗 бай 之 чжи)

(6) Кто удерживает его, утратит его.

(執 чжи 之 чжи 者 чжэ 失 ши 之 чжи)

(7) Вещи либо вперед идут, либо следуют,

(物 у 或 хо 行 син 或 хо 隨 суй)

(8) Или сопят, или дуют,

(或 хо 歔 сюй 或 хо 吹 чуй)

(9) Одни сильны, а другие слабые,

(或 хо 強 цян 或 хо 羸 лэй)

(10) Одни разрушают, другие [же] разрушаются.

(或 хо 挫 цо 或 хо 隳 hui)

(11) Поэтому Мудрый оставляет [все] лишнее,

избегает крайностей [и всего] великого.

(是 ши 以и 聖 шэн 人 жэнь 去 цюй 甚 шэнь 去 цюй 奢 шэ 去 цюй 泰 тай)

«Я скажу тебе с последней прямотой:

Всё лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой»

Мандельштам Осип Эмильевич

«If you don’t live on the edge, you are taking up too much space»

Древняя англосаксонская прибаутка

(1) – (6). В мавантуйском тексте «В» от первой строки осталось лишь три иероглифа. На годянском бамбуке главы нет, а в стандартном, мавантуйском «А», копиях Хэшан-гуна и Фу И она записана почти одинаково: «將цзян 欲юй 取цюй 天тянь 下ся 而эр 為вэй 之чжи», где «將цзян 欲юй» – это «собираться желать» или без лишнего косноязычия просто «собираться» или просто «желать»; «取цюй 天тянь 下ся» – владеть, управлять и даже жениться на всем, что под Небесами. Замыкает все это удовольствие «而эр 為вэй 之чжи» – и действовать на это.

Иероглиф «為вэй» олицетворяет собой умышленно-целенаправленные действия активного эго-субъекта в направлении окружающих его вялопассивных объектов. Поскольку в первой строке объектом является «天тянь 下ся», то возникает вопрос, что под этим выражением тут понимать. Обычно, «тянь ся» – это «весь белый свет» или «все, что под Небесами». Рихард Вильгельм: «Conquering and handling the world: I have experienced that this fails» (Завоевать и управлять миром: я испытал, что это не удастся). Роберт Хенрикс: «For those who would like to take control of the world and act on it – I see that with this they simply will not succeed» (Те, кто желали бы взять под контроль весь мир и воздействовать на него – я вижу, что в этом они просто не преуспеют). Также «тянь ся» может означать любое поднебесное царство, например, империю Цинь во всем ее беспощадном великолепии. Lau Din-cheuk: «Whoever takes the empire and wishes to do anything to it» (Кто бы ни взял империю и желал что-нибудь с нею сделать). Ян Хин-шун: «Если кто-нибудь силой пытается овладеть страной, то, вижу я, он не достигнет своей цели». Известно, что первая китайская империя сформировалась к 221 году до н. э. вокруг царства Цинь. Мавантуйский свиток «А» датируется тем же периодом, а годянская находка старше его лет на сто. Соответственно, корни «пяти тысяч иероглифов» уходят глубоко глубже даты возникновения в Китае «имперских амбиций», и мы, с Великим Пекинесом, вынуждены сознаться, что «тянь ся» во всех вышеперечисленных качествах вызывает у нас лишь сострадательные пофыркивания.

Лао-цзы не был кухонным обывателем, и для него не являлся военным секретом тот незатейливый факт, что любая держава управляется преднамеренными вэй-действиями, какую бы утонченную философию ее президент при этом ни исповедовал. Поэтому в отличие от Конфуция, он и не спешил возложить на себя «бремя государственных дел» за ради внедрения прямого Видения Дао-реальности в лицемерные недра бюрократической машины (гл.28). Глава 3 строго и доходчиво определяет общие принципы управления слоями и массами непослушных членов населения. Во-первых, дабы у гордых граждан не закипал их разум возмущенный, желательно кормить их пожирней и погуще не папуасским пальмовым маслом, сдобренным ароматизированными химикалиями, а продуктами натуральными и дружественными их нежному пищеварению. В режиме усиленного экобиопитания бурлящая кровь неминуемо отхлынет от их пламенных сердец к переполненным желудкам, а мятежные устремления к братской свободе и поголовному равенству утихнут самостоятельно. Во-вторых, чем царство меньше, тем меньше нужды на что-либо воздействовать. Поэтому Дао-республике во имя сохранения полноты изначального счастья в сердцах ее честных граждан, предписывалось быть небольшой и малонаселенной (гл.80). Редким же ее обитателям надлежало безвылазно сидеть дома (гл.47), восторженно внимая невооруженным ухом пению задиристых петухов и веселому визгу мудропушистых собачек, доносящимся из сопредельных миницарств (гл.80). Что до особой роли личности внутри таких исторических процессов, то мы уж докладывали вслед за Сыма Цянем, что во времена, благоприятные великим свершениям, мудрокитаец выезжал на деревню в колеснице под звон серебряных бубенчиков и аплодисменты восторженных домохозяек. Если же холодный ветер дул ему прямо в лицо, то мудрец седлал и его, без печали и сожалений уносясь вдаль от многолюдных мест вместе со своим любимым, но очень черным буйволом. К чему мы все это? Да к тому, что вопреки прогнозам строк (3), (4), (5) и (6), незаметно, чтобы древнекитайские султанаты стремительно разрушались от какого-либо на них воздействия. Как правило, они видоизменялись, принимая новые, а порой и причудливые формы. Снова обратим пламенный взор на империю Цинь: ее возникновению предшествовали самые что ни на есть активные вэй-действия ее жестоковыйного президента Ин Чжэня (Цинь Шихуанди). Не тратясь на проведение лживых референдумов, он предпочел сразу действовать хорошо заточенным холодным оружием. В итоге, все соседние королевства кровопролитно «воссоединились» в огромную империю. И что чего лучше?

Собственно, нет нужды бегать в древний Китай по любому поводу. Если ослушавшись Лао-цзы, украдкой выглянуть в окно (гл.47), то можно без труда насладиться созерцанием отечественных процессов дегенеративной мутации под общим названием «рыба тухнет с головы». Невзирая на ярко выраженную криминально-маразматическую окраску вэй-действий вечно любимого главаря и всех тех, кто кормится у его трона, сие дурнопахнущее мероприятие протекает хоть и вяло, но разнонаправлено. Вот что тут делает сосуд божественного Духа (神шэнь 器ци), которому любой «вэй» обязан наносить непоправимый ущерб в автоматическом режиме. Ай? Честно взвизгнуть, толкование «тянь ся» как гособразований, содержимое которых испытывал на прочность гиперактивный администратор, начисто лишает эти строки всякого пищеварительного смысла. Тогда, что же у ветхозаветных китайцев разрушалось и утрачивалось при малейшем к нему прикосновении неумытыми лапами? Мы, с Мудропушистым, не обнаружили в их аграрно-индустриальной и общественно-политической сферах жизни ничего, что бы в ощутимой степени повиновалось гипотетическим императивам строк (5) и (6). Соседские куры, наблюдая наши философские страдания сквозь дырку в заборе, присоветовали перенести изыскания из грубой материально-хозяйственной плоскости в мистические глубины древнекитайской задушевности. Причем, строки (5) и (6) присутствуют еще и в главе 64, где мудрый «жэнь» не действует (無у 為вэй) и ничего не удерживает (無у 執чжи), тем самым избегая разрушений (無у 敗бай) и потерь (無у 失ши) в окружающей его среде обитания. Вот только там его пассивная активность носит исключительно приватный характер, никак не распространяясь на все, что под Небесами.

Для бодрых домохозяек вряд ли является внезапной неожиданностью та прописная истина, что всякое вэй-действие в силу своей обусловленной целеустремленности раскалывает Дао-единство на десять тысяч дискретных вещей и явлений. Упорные старания с помощью того же «вэй» склеить обратно все эти фрагментарные осколки, закономерно обречены на отсутствие успеха. Поэтому в главе 48 Лао-цзы сразу предупреждает, что взять в жены все, что под Небесами (取цюй 天тянь 下ся) возможно только в одном, но восхитительном случае – «постоянно не имея дел» (常чан 以и 無у 事ши). Пуркуа? Да любое дело – это порождающий карму причинно-следственный «вэй», и потому Дао-философ, уклоняясь от сансарической активности, действует на просторах «Дао Дэ цзин» «Не Действием» или в спонтанно освежающем стиле «У-вэй» (гл.2,3). Как это выглядело на свежем воздухе изложено в главах 1, 2 и 10: «шэн жэнь» (мудрокитаец) на зависть окружающим ничего не желал, ничем не обладал и никуда как баран не усердствовал. Его Дао-ум не опирался на пять скандх двойственного восприятия Реальности и, соответственно, не испытывал ни к чему никакой привязанности. Столь самозабвенные манеры не только сохраняли его нервную систему вдали от сансарических треволнений, но и позволяли гармонично вписываться в течение беспокойных феноменов по «границе» Дао-реальности (гл.1) на благо и во спасение всей здравомыслящей фауны. Возможно и даже вероятно, что сочетание «цюй тянь ся» в те ветхозаветные времена выступало поэтическим синонимом знакомства древнекитайца с Великим Дао, однако и в этом расчудесном случае остается широко невдомек, что же там у них разрушалось и утрачивалось. Ведь Дао не ломается даже в деструктивных обстоятельствах, а обронить его уж и вовсе некуда: Дао на удивление постоянно и абсолютно неуязвимо.

На наш крестьянский нюх, только сосредоточенный эго-субъект, медитативно блуждающий вокруг да около Дао, мог пожаловаться на то, что его рафинированное мировосприятие выскальзывает у него из передних лап всякий раз при встрече с нерафинированными соседями. Обычно, прознав про Дао на базаре, но, не ощущая его божественных флюидов на своей любимой кухне, уставшая от забот домохозяйка испытывает своеобразное духовное жжение. Дабы унять сей жар она, по совету друзей, принимается упражнять себя всеми доступными ей религиозными способами, которые вполне могут закончиться высокодуховной экзальтацией ее психодушевных сил. Поскольку в кухонном быту такие восторги не встречаются и совершенно не похожи на единение с природой у пионерского костра, счастливая особь, отхлебнув этого пьянящего нектара, «теряет» свою пушистую голову. Она оказывается в эдемском саду без предупреждения, а белокрылые ангелы поют ей серенады в оба уха, не позволяя оставаться беспристрастной к своему сладкому пению. Весь этот «экстаз святой Терезы» как раз и является для «опьяненной» домохозяйки «божественным сосудом», за который она будет цепляться всеми фибрами своей медитативной души, боясь расплескать его эфемерное содержимое. Это духовная наркозависимость, и на «другой берег» с таким головокружением не переплыть. В этой ситуации, как говорит «Книга Перемен» (И цзин), благоприятно свидание с Великим Человеком, не благоприятно переправляться через Великую Речку.

Пока Неразумный напевал эту главу соседским курам, мудрокролик Пи-Пу энергично изучал, чем сочная морковка отличается от сочной капусты. Неожиданно упоминание о «божественном сосуде» вызвало всплеск протестных настроений в яйценесущем мудросообществе. «Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Что летать нам далеко!» – кудахтали возмущенные пеструшки. – «Мы, куры свободного племени, являя собой вершину эволюции, клюем все, что попадается нам под Небесами. Даже наш жидкий помет божественен в самой высшей божественной степени. Что еще за «сосуд» выдумали эти коварные двуногие?» Благородный кролик, заслышав птичий гам, выронил морковку и тихо всхлипнул: «О любимый двуногий, дозволены ли курам столь недозволенные речи?» «О любезнейший Пи-Пу, – ответствовал Неразумный, сострадательно опираясь на палку-копалку, – курам, с их точки зрения, можно все. И хотя их вседозволенность почти всегда заканчивается куриным бульоном, они отчасти правы. «Божественный сосуд», способный разрушаться, да утрачиваться, ничего божественного в себе не содержит. Святой Дух не имеет фиксированной формы, и определить, где он в целости и сохранности, а где разлетелся на измельченные дребезги, не под силу даже Великому Пекинесу. Недуальная Дхарма «проживает» вне медитативных состояний эго-сознания – «It is wholly beyond» (Алмазная Сутра)».

Следует упомянуть, что в обоих мавантуйских вариантах «Лао-цзы» строка (4) записана как «非фэй 可кэ 為вэй 者чжэ 也е», что может означать «нет того, кто мог бы на это воздействовать». В стандартном тексте просто «不бу 可кэ 為вэй 也 е» – воздействовать нельзя и даже невозможно.

(7). Строка «物у 或хо 行син 或хо 隨суй», за исключением первого иероглифа, во всех рассматриваемых текстах выглядит одинаково. У Хэшан-гуна и в стандартном варианте в начале строки стоит знак «故гу» (поэтому, по причине), а в тексте Фу И – «凡фань» (в итоге, всегда, всякий раз). Что в этом замечательного? Эти безобидные иероглифы прямо указывают на логическую связь всего того, что случилось до и после их употребления. Вот только, рассматривая вторую часть главы как продолжение первой, выходит, что на все, что под Небесами, невозможно воздействовать по тривиальной причине того, что одни вещи такие, а другие сякие. Мы, с Великим Пекинесом, не усматриваем ничего общего между этими событиями. Да и не мы одни. Мавантуйские тексты полностью с нами солидарны. Каким образом? Да, нет в них ни «гу», ни «фань». Строка начинается просто «вещи ля-ля-ля…», причем в обоих вариантах текста. Шелковые свитки, хоть и были обнаружены в одном захоронении и оба начинаются с части «Дэ», скопированы с разных источников и в разное время. Тяжело допустить отсутствие в них этих знаков в силу каких-либо закономерных случайностей. Короче, все вышеизложенное позволяет нам взирать на две части этой главы, как на совершенно независимые друг от друга явления древнекитайской народной лирики.