Чарльз Мэнсон, ЦРУ и тайная история шестидесятых

По мнению Пола Уоткинса, Мэнсон намеренно применял ЛСД «для того, чтобы насаждать свою философию, пользоваться чужими слабостями и страхами и добиваться от своих последователей нужных ему обещаний и договоренностей» [40]. И это действительно работало. Уоткинс вспомнил случай, когда Мэнсон заявил Сьюзан Аткинс: «Хочу половинку кокоса, даже если тебе придется ехать за ним в Рио-де-Жанейро». Аткинс «встала и уже направилась к двери, но тут Чарли сказал: „Ладно, не надо“» [41]. По словам Уоткинса, Мэнсону отлично удавалось «раскапывать глубокие внутренние проблемы» [42]. Он «залезал к людям в голову», не оставляя им «ни точки отсчета, ни того, к чему можно было бы вернуться, ни правильного, ни неправильного – вообще никаких основ». Они жили в порожденной ЛСД «новой реальности», «переплавленные и обретшие свободу во вневременных спиралях бытия» [43].

По иронии судьбы, по мере того как его последователи становились все больше похожи на роботов, Мэнсон, по словам участника «Семьи» Брукса Постона, внушал им, что люди в обычном мире «подобны компьютерам» [44]. Мировоззрение человека – это лишь результат программирования со стороны общества, однако любую программу можно отменить. Выступая в суде, Сьюзан Аткинс описала Шэрон Тейт как «машину IBM – слова слетали с ее губ, но для меня они не имели никакого смысла».

Текс Уотсон писал, что целью каждого вновь присоединившегося к «Семье» было принять столько ЛСД и послушать столько музыки Чарли, чтобы вернуться «к чистоте и небытию», подобным новому рождению [45]. Это называлось «умереть у себя в голове» и позволяло влиться в коллектив, разделив с ним «один общий мозг».

Чтобы изложить подобную историю перед судом, Буглиози пришлось прибегнуть к небольшому прокурорскому фокусу. Он заявлял, что женщины Мэнсона подверглись психологическому воздействию, но не утверждал, что Мэнсон на самом деле создал убийц. Несмотря на рассуждения Мэнсона о «перепрограммировании», не существовало доказательств того, что хоть кому-то когда-нибудь удалось провернуть такое с другим человеком. Вместо этого Буглиози предположил: в подсознании последователей Мэнсона, должно быть, уже существовала тяга к убийствам. Мэнсон научился распознавать и использовать эту тягу, тем не менее все девушки должны нести ответственность за свои поступки. Такая позиция поражает и озадачивает меня до сих пор, ведь она предполагает особую форму промывания мозгов, при которой человек с промытыми мозгами сохраняет способность оставаться до некоторой степени «самим собой».

Между тем, когда дело дошло до решения вопроса о смертной казни, защита вызвала в суд ряд экспертов-психиатров, которые не согласились с представленной обвинением версией. Они заявили, что, поскольку Мэнсон промыл мозги своим последователям, то эти последователи не могут в полной мере отвечать за совершенные ими убийства. ЛСД открыл лидеру «Семьи» доступ в самые нестабильные области подсознания. Ученые объяснили, каким именно образом «кислота» способна разрушить и реконструировать чью-то личность – если трезвый «гид», призванный обеспечивать спокойное многочасовое наркопутешествие, начнет злоупотреблять своей ролью, внедряя в чужое сознание идеалы и убеждения, связанные с насилием. При регулярном повторении и закреплении такие установки пустят корни и будут давать свои плоды даже в моменты, когда последователи не находятся под ЛСД. Добавьте к этому другие методы воздействия, вроде сенсорной депривации[20] и гипноза – Мэнсон использовал оба, – и у вас появится реальная возможность переписать чужой моральный кодекс настолько, что человек перестанет различать понятия «правильного» и «неправильного».

Одним из свидетелей на стороне защиты выступал доктор Джоэл Форт, ученый-психиатр, открывший первый в стране центр лечения ЛСД-зависимости. По его мнению, Мэнсон при помощи наркотика пытался создать «новую модель женского поведения», в результате чего получилась «начисто лишенная моральных ориентиров система убеждений, воспринимавшая смерть и убийство совершенно иначе, чем к ним относится нормальный человек». В этой системе не было места «интересам социума, состраданию [и] нравственным ценностям».

В суде во время одного из самых примечательных обменов репликами адвокат Мэнсона Ирвинг Канарек спросил доктора Форта, можно ли в принципе, используя ЛСД, «научить преступлениям» отвергнутых обществом людей.

– Допустим, вы специалист по части ЛСД и у вас есть задача научить кого-то совершать преступления. Вы собираете этих людей и программируете их на то, чтобы они шли и убивали тут, там, везде… Не хотите же вы сказать, что такое и правда возможно, что вы действительно можете влезть к человеку в голову и таким вот образом научить людей совершать преступления?

– Именно это я вам и говорю, – ответил Форт.

Реальных примеров он не видел, но сравнил это с действиями правительства, которое, используя расплывчатое понятие патриотизма, заставляет солдат убивать от своего имени.

А вот о чем никто не подумал, так это о том, как подобный Мэнсону человек, столь слабо образованный и с таким числом отсидок за плечами, вдруг смог обрести способность настолько хорошо контролировать людей. Неважно, считаете ли вы случившееся полным промыванием мозгов или результатом сильного психического воздействия, факт остается фактом: у Мэнсона это получилось. Ни у кого больше не вышло. И это главная неразгаданная тайна всего дела. То, что до сих пор не дает мне спать по ночам. Сколь соблазнительно бы ни выглядели спекуляции на тему ЛСД, их недостаточно, чтобы объяснить произошедшее.

В книге «Helter Skelter» Буглиози пытается разгадать эту непостижимую загадку: каким именно образом Чарльз Мэнсон, малограмотный бывший зэк, который больше половины своей жизни провел в исправительных учреждениях, сумел меньше чем за год превратить группу ранее вполне миролюбивых хиппи – включая библиотекаря из маленького городка, звезду школьной футбольной команды и королеву выпускного бала – в жестоких, далеких от раскаяния убийц? В итоге Буглиози признал: ответа у него так и нет. «Все эти факторы способствовали контролю Мэнсона над другими людьми, – пишет он,

– но даже если сложить их вместе, приведут ли они в совокупности к убийству без всяких угрызений совести? Возможно, но я все же склонен думать, что в деле имеется нечто большее, какое-то недостающее звено, которое позволило ему до такой степени изнасиловать и сломать сознание своих последователей, что они в итоге пошли против самой главной заповеди, „Не убий“, и охотно, даже страстно, убивали по его приказу.

Быть может, что-то кроется в его харизматичной, загадочной личности – какое-то непостижимое качество, которое еще никому не удалось вычленить и идентифицировать. Возможно, он перенял это качество у других. Чем бы оно ни было, думаю, Мэнсон отлично знал формулу, которую использовал. И меня беспокоит, что нам она неясна».

В итоге Мэнсона и его последователей все равно приговорили к смертной казни. Буглиози заявил, что у них «по венам течет» готовность убивать [46]. Для присяжных, как и для общественности, такая правда выглядела гораздо более приемлемой: преступники просто были отклонением от нормы. Промывание мозгов, полная утрата свободы воли – об этом и подумать было сложно, не то что принять.

«Употреби ЛСД достаточное количество раз, и ты достигнешь стадии полного ничто,– сказал Мэнсон на суде.– Ты достигнешь стадии отсутствия мыслей». Никому не хотелось ворошить этот муравейник. Сидящее в глубине молодых женщин зло, вытолкнутое на поверхность их идейным вдохновителем,– это было хоть что-то. А любое «что-то» лучше, чем «стадия полного ничто».

После того как присяжные вынесли четырем подсудимым – Мэнсону, Кренуинкел, Аткинс и Ван Хаутен (Касабиан выступила свидетелем обвинения и получила иммунитет) – смертный приговор, три девушки вскочили на ноги. Они недавно обрили головы, подражая Мэнсону. Они вырезали у себя на лбу знаки «Х» еще большего размера, чем у Мэнсона. И они были в ярости.

– Вы сами себя осудили, – проорала присяжным Патрисия Кренуинкел.

– Крепче запирайте двери и следите за своими детьми, – предупредила Сьюзан Аткинс.

– Вся ваша система – это лишь игра, – крикнула Лесли Ван Хаутен. – Вы глупы и слепы. Ваши дети отвернутся от вас.

На улице Сэнди Гуд, одна из самых яростных сторонниц Мэнсона, глядя в телекамеру, произнесла: «Смерть? Это то, что ждет вас всех» [47].

С тем «Семью» и смели с национальной сцены, а общественность получила возможность задвинуть эти ужасные преступления в прошлое. Семь человек были жестоко убиты. Но теперь люди обрели уверенность, что знают, как и почему это произошло, и что зло надежно упрятано за решетку.

2

Аура опасности

«Дико живешь – дико умрешь»

На момент, когда я в апреле 1999 года начал собирать материал для своей статьи для журнала «Премьер», многое из того, что вы только что прочитали, было мне неизвестно. Я осилил книгу «Helter Skelter» и осознал, что убийства оставили след в Голливуде – вот, пожалуй, и всё. Через несколько лет моя одержимость этим делом достигнет такого уровня, что у меня под рукой всегда будет лежать стенограмма судебного процесса, а папки на столе будут трещать по швам от вырезок, собранных из различной прессы. Однако тогда, в самом начале, я был несколько сбит с толку.

Книга «Helter Skelter» подвела итог всей этой истории. Ее автор лично позаботился о том, чтобы Мэнсона упрятали за решетку. Что может противопоставить этому журнальная статья? Моя редактор Лесли предоставила мне самому найти подход к теме. Но ее первое предложение – как эти преступления изменили Голливуд? – казалось мне несколько поверхностным, и я подозревал, что ей и самой этого будет недостаточно.

Результаты первых недель интервью тянули меня в абсолютно разные стороны. Поначалу самой увлекательной показалась идея о том, как убийства разрушили голливудские узы дружбы, подтвердив укоренившееся мнение о морали той эпохи (или ее отсутствии). Общаясь с представителями различных голливудских клик, я словно заново раздувал слухи и распри тридцатилетней давности. Со временем каждый начал по-своему воспринимать случившееся. Я имел дело с воспоминаниями, которые размывались не один десяток лет. Даже самые надежные мои источники не были уверены в деталях. Что же касается ненадежных, то с ними мне приходилось постоянно напоминать себе: о многих из них уже давно забыли в Голливуде, к тому же они нередко пребывали в старческом маразме. Их воспоминания исказились, оберегая уязвленное эго, оправдывая скрытые мотивы и, главное, поддерживая присущее этим людям ощущение, будто они сами являются центром любой истории, иначе и незачем ее рассказывать.

Много противоречивого я услышал о доме на Сьело-драйв и царившей там за несколько месяцев до убийств декадентской атмосфере. Этот дом по-прежнему немало значил в Голливуде. Кое-кого смерть Шэрон Тейт и ее друзей напугала едва ли не больше, чем огорчила.

Сразу после убийств средства массовой информации обвинили Голливуд в «оторванности от реальности и гедонизме», как выразился Стивен Робертс из «Нью-Йорк таймс», а также в создании обстановки, в которой массовые убийства были практически гарантированы [48]. Робертс, в то время возглавлявший лос-анджелесское бюро «Таймс», в первые несколько недель после совершения преступлений успел пообщаться со многими голливудцами. Буглиози процитировал его в «Helter Skelter»: «Все их рассказы имели общую канву: жертвы каким-то образом сами навлекли на себя эти убийства… Общее настроение выражалось афоризмом: „Дико живешь – дико умрешь“».

Проблема заключалась в том, что спустя тридцать лет люди не могли сойтись во мнении, кто же принес подобную «дикость» в тот дом и как это вообще произошло. Мне даже пришлось задаться вопросом, не существует ли в Голливуде заговор молчания. На раскрытие этого дела у полиции Лос-Анджелеса ушло несколько месяцев. За столь долгий срок Мэнсон и «Семья» почти наверняка убили еще кого-нибудь. Не займи Голливуд тогда круговую оборону, расследование, вполне возможно, закончилось бы раньше. У многих людей, с которыми я беседовал, имелось четкое представление о том, почему произошли эти убийства, – и все же никто из них не обратился в полицию, а многие не захотели говорить о них под запись даже сейчас.

Единственное, с чем, похоже, соглашались абсолютно все (тут я имею в виду всех, кто не имеет отношения к офису окружного прокурора): в представленном Буглиози мотиве Кавардака многое не сходится. Он казался шитым белыми нитками и полиции, и голливудским инсайдерам, он кажется таким и мне. Я решил по-новому взглянуть на саму идею того, что Мэнсон выбрал дом на Сьело-драйв, дабы «вселить страх» в Терри Мелчера – музыкального продюсера, чей отказ, как утверждается, настолько разозлил Мэнсона, что он попробовал развязать расовую войну.

Проблема номер один: Мелчер, судя по всему, понятия не имел, что «Семья» напала на его бывший дом именно из-за него. Конкретно ему они никогда не заявляли, что хотят его напугать, – они вообще никак не связывали убийства с каким-либо общением с ним. По словам Буглиози, Мелчер в принципе не понимал, что преступления имеют к нему хоть какое-то отношение, пока ему об этом не сообщила обратившаяся к нему через несколько месяцев полиция. В чем же тогда смысл такого мотива, если Мелчер не имел о нем ни малейшего представления?

Более грандиозный план, лежавший в основе Кавардака,– развязать масштабную расовую войну, представив дело так, словно за убийствами стоят «Черные пантеры»[21], – тоже не сработал. Хотя Мэнсон явно был расистом, а его философия носила дикий эсхатологический характер, никто и на секунду не поверил, что за преступлениями стоят чернокожие боевики, а ведь именно на такой исход он якобы рассчитывал.

Так почему же «Семья» тогда пошла на это? Они были слишком тупы или настолько накачаны наркотой, что не понимали очевидного? А может, все же существовала иная причина убийств, которая не имела ничего общего с расовыми войнами и запугиванием Мелчера? На мой взгляд, дурная слава убийств Мэнсона – как и заработанная на них репутация Буглиози – по большей части проистекает из мотива Кавардака. Задуманная хиппи расовая война, вдохновленная залитым по уши «кислотой» бывшим зэком, который к тому же умеет промывать мозги, – настолько фантастический замысел, что эти убийства намертво засели в поп-культуре. Будь их объяснение более прозаичным – скажем, сорвавшаяся наркосделка или какие-нибудь голливудские разборки, – и они канули бы в Лету уже через пару лет, а Буглиози ни за что не удалось бы написать самую популярную в истории тру-крайма книгу.

В первые недели работы над репортажем я, рассматривая другие возможные мотивы, сосредоточился на трех главных вопросах.

Первый: имели ли жертвы в доме Тейт какое-то отношение к убийцам?

Второй: догадывался ли Терри Мелчер о том, кто стоит за убийствами, сразу после совершения преступлений и не сообщал ли он об этом властям?

Третий, и самый сенсационный: не узнала ли полиция о роли Мэнсона в этих преступлениях намного раньше, чем сообщалось, и не пыталась ли она оттянуть момент ареста участников «Семьи» с целью уберечь жертв или Мелчера и его окружение от излишнего внимания?

Ниже я постараюсь изложить, насколько могу точно, все то, что мне удалось узнать за первые лихорадочные недели работы над своим репортажем. Не менее важен и урок, который я тогда так и не усвоил – он во многом объясняет, как и почему самый обычный трехмесячный заказ на подготовку статьи для журнала превратился в одержимость длиной в двадцать лет.

«Танцы стали другими»

Первым, у кого я взял интервью, был Джулиан Вассер, фотограф журнала «Лайф». Когнитивный диссонанс, ставший моим верным спутником на протяжении всей работы над статьей, я ощутил почти сразу же. С источниками я обычно встречался в выбранном ими модном ресторане – в тот раз это был «Ле пети фур», залитое солнцем уличное кафе в Западном Голливуде, – и уже через несколько минут, стоило разговору свернуть на тему насилия, как окружавшая нас шикарная обстановка начинала казаться совершенно неуместной. Так было и в случае с Вассером, который за салатом нисуаз с тунцом поведал мне об одном из самых печальных дней в своей жизни.

Спустя несколько дней после убийств Вассер по редакционному заданию «Лайф» сопровождал Романа Полански во время его первого после возвращения из Лондона визита в дом на Сьело-драйв. Один из сделанных тогда Вассером снимков стал истинным воплощением горя. Ссутулившийся и опустошенный Полански в обычной белой футболке сидит на крыльце своего дома, старательно отводя глаза от полустертого слова «свинья», написанного на входной двери кровью его жены.

«Мы слишком поторопились», – сказал мне Вассер. Он тенью следовал за Полански, пока тот бродил по залитым кровью комнатам. Дом уже не казался домом, это было место сбора улик. «После снятия отпечатков пальцев вся спальня и телефоны там были усыпаны порошком, а на ковре – кровь. Густая, как желе». И ее было так много, что она, по словам Вассера, никак не могла высохнуть. «Ты по-прежнему чувствовал ее запах… Соленый, плотский». Запах напомнил ему скотобойню.

Вассер моментально пожалел, что взялся за эту работу. Однако Полански настаивал на его присутствии, даже в самые эмоциональные моменты. И он не играл на публику, по крайней мере не совсем. В надежде поспособствовать раскрытию убийств Полански привез с собой экстрасенса Питера Херкоса, заслужившего кое-какую славу якобы имевшимся у него даром ясновидения. Вассера попросили передать копии сделанных им фотографий Херкосу, чтобы тот потом мог извлечь из них «психические вибрации».

Полански повел их в детскую, которую Тейт тщательно обставила и украсила в ожидании малыша. «Роман подошел к детской кроватке и тут же заплакал. Я сказал: „Это слишком личный для вас момент, мне не стоит здесь находиться“, а он ответил: „Пожалуйста, не надо меня сейчас снимать“. За всю свою карьеру я не видел ничего печальнее. Мне кажется, я никогда не ощущал неуместность своего присутствия сильнее, чем тогда, хотя он сам позвал меня туда… Это просто чудовищно, – добавил Вассер, – войти в спальню беременной женщины и увидеть самую сокровенную ее часть, сплошь засыпанную порошком для снятия отпечатков пальцев, понимая, что там произошло».

Херкос, как выяснилось позже, не разделял нахлынувших на Вассера возвышенных чувств. За неделю до того, как «Лайф» опубликовал свою статью, полученные незаконным путем фотографии Вассера появились на первой странице таблоида «Голливуд ситизен ньюс». Экстрасенс с легкостью продал переданные ему дубликаты снимков вместе с вибрациями и всем прочим.

Вассер описал «грандиозный страх», охвативший Лос-Анджелес после убийств. «Я жил в Беверли-Хиллз. Если бы ты тогда заявился к кому-то домой, тебя бы точно не впустили. Привычные эгоизм и паранойя усилились во сто крат. Появился лишний повод не открывать никому дверь».

Во время первых интервью я слышал подобное не раз. В городе, как сообщалось, резко выросли продажи охранных сигнализаций и систем безопасности, а его обитатели стремились как можно скорее избавиться от своих запасов наркоты. В той самой статье «Лайф», которая сопровождалась фотографиями Вассера, есть одна знаменитая строка, чей источник остался неизвестным: «По всему Беверли-Хиллз разносится звук смываемых сливных бачков: у канализации Лос-Анджелеса чуть не случился передоз» [49].

Некоторые прибегали к более радикальным мерам предосторожности. По словам пресс-агента Уоррена Коуэна, его клиент Стив Маккуин появился на похоронах своих друзей Тейт и Себринга с пистолетом за поясом. Актера мучили те же опасения, что и остальной Голливуд: там все тогда подозревали, что убийца может по-прежнему бродить поблизости. Журналист «Вэнити фейр» Доминик Данн, известный своими репортажами об индустрии развлечений, сказал мне: «Голливуд действительно изменился… Танцы стали другими. Наркотики стали другими. Даже трахаться стали иначе». Лично его с женой произошедшее напугало настолько, что они на время отправили детей к бабушке, в Северную Калифорнию.

Дочь Фрэнка Синатры, Тина, рассказала, как ее отец нанял охранника. «Он несколько месяцев дежурил у нас дома от заката до восхода,– объяснила она.– Кажется, мама чуть не закормила его до смерти. Он носил униформу и пистолет и всю ночь сидел у нас на кухне. Я хорошо помню, какие тогда в городе царили настроения… Главным был страх».

В 1999 году этот страх, кажется, по-прежнему был жив-здоров, по крайней мере, среди тех звезд Голливуда, которые отказались говорить со мной, хотя с момента убийств прошло уже тридцать лет. Я получил резкий отказ от друзей Тейт, Полански и Себринга – иногда яростный, порой в виде лаконичных электронных писем или вежливых телефонных звонков. «Не заинтересован». «Не впутывайте меня в это». Или всего одно слово: «Нет». «Нет» сказали Уоррен Битти и Джейн Фонда. «Нет» и «нет» от Джека Николсона и Денниса Хоппера, которые, по общему мнению, оба были близки с Тейт и Полански. Кэндис Берген, на момент убийств бывшая подружкой Терри Мелчера, тоже сказала «нет» – как и Дэвид Геффен, и Миа Фэрроу, и Анжелика Хьюстон, среди прочих.

По мере накопления отказов я и сам поддался паранойе. У них там что, одна методичка на всех? Я всего лишь спрашивал, не готовы ли они высказаться на тему последствий этих убийств для голливудского сообщества: вряд ли такое можно счесть вмешательством в личную жизнь. К тому же «Премьер», полностью посвященный кинобизнесу, обычно вызывал у этой публики больший энтузиазм. Брюс Дерн – «нет». Кирк Дуглас – «нет». Пол Ньюман – «нет». Эллиотт Гулд, Энн-Маргрет, Хью Хефнер – «нет», «нет», «нет». В общей сложности мне отказали более трех десятков человек. Некоторые из них прикрывались своей известностью, но причины отклонить мою просьбу нашлись даже у тех, о ком уже стали забывать. Все шло к тому, что мне вскоре придется писать статью о Голливуде, в которой не будет никого из Голливуда.

В надежде наскрести хоть что-то поинтереснее я обратился к менее известным личностям. Питер Барт, много лет проработавший редактором журнала «Вэрайети», в свое время довольно близко общался с Полански, и его рассказ дал мне некое подобие зацепки.

«Должен признаться, эта тусовка меня слегка пугала,– заявил Барт, имея в виду круг общения Полански и Тейт.– Их окружала аура опасности… ты инстинктивно ощущал, будто там ее усиливает буквально каждый, так что ситуация вот-вот может выйти из-под контроля. Мы с женой до сих пор это обсуждаем. Любой, кто умаляет значение случившегося, просто не знает, о чем говорит».

Так я впервые лично столкнулся с точкой зрения «Дико живешь – дико умрешь»: идеей о том, что круг общения Полански, с его вакханальными вечеринками и гниловатой моралью, закономерно привел к совершению этих убийств. Я решил, что такая идея, возможно, не лишена смысла. Убийства ведь были раскрыты, жертвы, казалось бы, не сделали ничего такого, что могло бы их спровоцировать, однако Барт и прочие, с кем мне еще предстояло поговорить, по-прежнему утверждали, что во всем виноват образ жизни погибших.

Мне нужно было выйти на кого-то, кто лучше знал Шэрон и Романа, на человека, который лично бывал на их предположительно зловещих вечеринках. Но я по-прежнему получал одни отказы. Случайно узнав, что Дайан Лэдд на момент убийств была замужем за Брюсом Дерном и вращалась примерно в тех же кругах, что и Тейт с Полански, я связался с ее менеджером. Она пообещала мне организовать интервью, но на следующий день перезвонила, сообщив, что у Лэдд случилась «сильная эмоциональная реакция». Менеджер призналась: «Не знаю уж, что произошло с Дайан в шестидесятые, но она не хочет иметь никакого отношения к вашей статье. Она даже сказала мне, что, если в этом материале появится ее имя, то она свяжется со своим адвокатом».

Еще одно «нет» я получил от Питера Фонды. Вскоре после его отказа я неожиданно наткнулся на него – кто бы мог подумать! – на заправке посреди пустыни Мохаве, примерно в пяти часах езды от Лос-Анджелеса. Он был в кожаных штанах и на «харлее». Я насел на него с визитной карточкой наперевес, стараясь изложить свою просьбу как можно лаконичнее. Он, казалось, воспринял мои слова адекватно. Однако позже, когда я вновь попросил его об интервью, ответом снова стало «нет».

Я рассказал о потоке отказов Питеру Барту. Его по-прежнему интересовала моя работа, особенно когда по прошествии нескольких месяцев я начал понимать, что Мэнсон, вполне вероятно, был связан с Голливудом гораздо больше, чем кто-то готов признать. «Потрясает сам факт, – заявил Барт, – что все они говорят „нет“».

Первый промах Буглиози

И все же нашелся один крупный игрок, согласившийся поговорить со мной, – Винсент Буглиози. Он не только выразил готовность дать интервью, но и пригласил меня в свой новый дом в Пасадене, тот самый, где много лет спустя будет угрожать мне «так навредить, как [тебе] еще никто не вредил», если я только решусь опубликовать свои выводы.