Чарльз Мэнсон, ЦРУ и тайная история шестидесятых

С виду Мэнсон казался маловероятным кандидатом на роль харизматичного лидера. Родившись в Цинциннати, штат Огайо, у шестнадцатилетней матери от отца, которого он не знал, Чарльз не видел в жизни почти ничего, кроме лишений и страданий. Мало кто мог бы захотеть равняться на него, да и у немногих бы это действительно получилось на сто процентов: его рост составлял всего пять футов шесть дюймов[15].

В детстве Мэнсон был предоставлен сам себе. Еще младенцем мать надолго забывала о нем, когда уходила в запой со своим братом. Во время одного из таких загулов они решили ограбить парня, показавшегося им богатым. Спустя пару часов их арестовали, и следующие несколько лет мать Мэнсона провела в тюрьме. После освобождения (Мэнсону тогда было восемь) женщина на протяжении нескольких месяцев искала счастья с ненадежными мужчинами во всяких злачных местах, пока ее вновь не арестовали за более крупное воровство. В итоге она сошлась с коммивояжером и переехала с ним в Индианаполис, где вышла за него замуж в 1943 году, после чего попыталась завязать с выпивкой. Мэнсону еще не исполнилось девяти, а он уже вовсю прогуливал школьные занятия и, насколько известно, подворовывал в местных магазинах. Мать пробовала найти для него приемную семью. Вместо этого его перевели под опеку штата и отправили в школу Жибо для мальчиков – католическое учебное заведение для малолетних правонарушителей, расположенное в Терре-Хоте, штат Индиана. Оттуда он вскоре сбежал. Мать вернула его обратно. Разлука с матерью, должно быть, тяготила Чарльза, по крайней мере так считал его правая рука Уотсон, позже написавший, будто Мэнсон испытывал «особую ненависть к женщинам как к матерям… Наверное, это было как-то связано с его чувствами к собственной матери, хотя сам он никогда о ней не говорил… Если в чем-то он и нарушил свой обет молчания, так это в одной из песен: „Я механический мальчик, я сын своей матери“» [23].

«Механическому мальчику» не составило труда развязаться со школой Жибо. Спустя десять месяцев он снова пустился в бега, а чтобы было на что жить, занялся кражами со взломом. Совершенные преступления вскоре привели его в исправительное учреждение в Омахе, штат Небраска. Оттуда он тоже сбежал, после чего начал грабить продуктовые магазины. В возрасте тринадцати лет Мэнсона отправили в школу для мальчиков в Индиане – заведение с более строгими условиями содержания, где он, по его словам, подвергся сексуальному насилию со стороны других воспитанников. Чтобы защититься от них, Мэнсон научился прикидываться сумасшедшим. И он не оставлял попыток выбраться на волю – удирал восемнадцать раз за три года.

В феврале 1951 года, когда ему было шестнадцать, Мэнсон вновь сбежал, на этот раз с парой других мальчишек. Угнав машину, они пересекли на ней границу штата – совершив тем самым федеральное преступление. После того как случайный блокпост в Юте положил конец их выходке, Мэнсона отправили в Национальную исправительную школу для мальчиков в Вашингтоне, округ Колумбия. Так начались его долгие скитания по федеральной исправительной системе. Из Вашингтона Мэнсона перевели в исправительный лагерь «Нэйчерал бридж онор», где его поймали за новым преступлением: он насиловал мальчика, приставив к его горлу бритву. После этого его перевели в федеральную тюрьму в Вирджинии, где он совершал аналогичные деяния, затем – в исправительное учреждение в Огайо, откуда его досрочно освободили в 1954 году за примерное поведение, хотя соцработники не раз отмечали его антисоциальные наклонности и наличие у него психической травмы [24].

Меньше чем через год у него уже была жена и вот-вот должен был родиться ребенок. Мэнсон брался за разные подработки в сфере обслуживания, но также не отказывался от угонов автомобилей. На нескольких из них он вновь пересек границу штата. Эти преступления, а также неявка на слушание, связанное с одним из них, привели его к трехлетнему заключению в федеральной тюрьме Терминал-Айленд в Сан-Педро, штат Калифорния. К тому времени как он в 1958 году вышел на свободу, его жена подала на развод. Чтобы заработать на жизнь, Мэнсон занялся сутенерством. В мае следующего года его снова арестовали, на этот раз за подделку чека от правительства на 37,5 доллара. Ему грозил еще один десятилетний срок, однако судья, вняв мольбам женщины, заявившей, что она любит Мэнсона и хочет выйти за него замуж, вынес условный приговор и отпустил подсудимого на свободу.

Мэнсон продолжил заниматься сутенерством, угонять машины и разводить людей на деньги. ФБР установило за ним слежку, надеясь арестовать его за нарушение Закона Манна, запрещавшего перевозку проституток через границу штата. Обвинение предъявить так и не удалось, однако стоило Мэнсону отправиться в Мексику с очередной проституткой, как его сразу признали нарушившим условия испытательного срока, и вынесенный ранее приговор о десяти годах заключения был приведен в исполнение. Тот же судья, который раньше назначил ему условное наказание, теперь постановил: «Если когда-либо существовал человек, совершенно не способный исполнять требования условного осуждения, так это он» [25].

Надолго застряв в тюрьме, Мэнсон взялся за гитару и увлекся сайентологией. Персонал исправительного учреждения отмечал его дар харизматичного рассказчика и имевшиеся у него «личностные проблемы». Заключенный не скрывал своих музыкальных амбиций. С огромным интересом и завистью он наблюдал из-за решетки за стремительным взлетом The Beatles.

К моменту выхода на волю в возрасте тридцати двух лет Мэнсон провел на попечении государства больше половины жизни. По его словам, ему настолько нравилось в тюрьме, что он предпочитал ее свободе и интересовался, нельзя ли ему остаться там насовсем. «У него нет никаких планов после освобождения, – говорилось в одном из отчетов, – потому что ему, по его словам, просто некуда идти».

«Кровожадные роботы»

Читая первые сообщения прессы о Мэнсоне и «Семье», я с трудом понимал, где правда, а где преувеличения. Мэнсона часто изображали коварным искусителем – «злым крысоловом», как выразилась одна газета, наделенным неясной силой [26]. Примерно через неделю после ареста «Семьи» на обложке журнала «Лайф» появилось фото Чарльза Мэнсона с безумно вытаращенными глазами, который в результате показался всему миру кем-то вроде современного Распутина. Опубликованная в этом номере статья сопровождалась фотографиями «женщин Мэнсона», многие из которых едва достигли юношеского возраста: они позировали с младенцами, чьи головки покоились на их стройных плечах. Они говорили о своей любви и абсолютной поддержке «Чарли», считая его вторым пришествием Христа и Сатаны в одном лице.

Средства массовой информации сразу же налепили на «Семью» ярлык «кочевой банды хиппи» и «псевдорелигиозного культа» [27; 28]. «Нью-Йорк таймс», нагнетая драматизм, утверждала, что они «вели праздную жизнь, полную свободного секса, ночных гонок на мотоциклах и слепого повиновения загадочному гуру, в чьих силах было контролировать их умы и тела» [29].

Андеграундная пресса, напротив, прониклась к Мэнсону симпатией. Люди считали его невиновным. По их мнению, его статусу коммунара-левака придавалось слишком большое значение. «Тьюсдей чайлд», ориентированная на оккультистов лос-анджелесская газета о контркультуре, назвала Мэнсона «человеком года» [30]. Некоторых даже не волновала его связь с убийствами. Наиболее возмутительным образом на этот счет высказалась Бернардин Дорн из Weather Underground[16]: «Прикончить богатых свиней их собственными вилками и ножами, а потом поужинать в той же комнате – обалдеть просто! „Синоптики“ понимают Чарльза Мэнсона» [31].

Я посмотрел первые телевизионные кадры с Мэнсоном. Камеры засняли, как судебные приставы вели его на предварительное слушание: закованный в наручники сутулый человек, сверлящий взглядом окружающих. Я не разглядел в нем особых следов его легендарной харизмы, но понял, насколько реальна была окружавшая его асоциальная аура псевдомистицизма и тюремной агрессии. Мэнсон устраивал разухабистую демонстрацию контролируемого безумия всякий раз, как появлялся перед судом. Он спорил с судьей, утверждая, что ему следует разрешить представлять себя на процессе самому. «Девочки», в свою очередь, во всем подражали лидеру, при каждой возможности вступая в публичную перепалку со служителем Фемиды и назначенными им адвокатами и отказываясь подчиняться элементарным правилам поведения в зале суда.

Тот факт, что Мэнсона задержали в Долине Смерти – куда более непостижимом месте, чем любое другое в Соединенных Штатах,– придало ему даже большую притягательность. Репортеры обыгрывали его сравнение с Распутиным, подчеркивая его образ пустынного скитальца. По словам одного журналиста, Мэнсон был «бородатым демоническим Махди[17]», возглавлявшим «мистическую полурелигиозную секту хиппи, промышляющую наркотиками и убийствами» [32]. Другой описал его как «заросшего волосами маленького человечка с густой бородой и пронзительными карими глазами», а «Семью» – как «бродячую банду хиппарского типа» [33]. Злобность Мэнсона казалась необъяснимой. Даже в каракулях, оставленных им в блокноте за время судебного разбирательства, психиатры увидели «психику, разрываемую мощными приступами агрессии, вины и враждебности» [34].

За этим белым шумом я сумел разглядеть истинные причины более глубокого интереса публики к делу, ту же загадку, которая в результате захватила и меня: как и почему эти люди стали преступниками? И, что куда более важно, не может ли такое повториться с любым среднестатистическим американским ребенком – может ли кто-то еще зайти «слишком далеко»?

Судебный процесс начался в июле 1970 года. Присяжных изолировали в отеле «Амбассадор», где двумя годами ранее был убит Бобби Кеннеди. Здание Верховного суда в центре Лос-Анджелеса превратилось в арену медиацирка, подобного которому страна прежде не видела. Шестеро обвиняемых – Чарльз Мэнсон, Патрисия Кренуинкел, Сьюзан Аткинс, Лесли Ван Хаутен, Стив Гроган и Линда Касабиан – привлекли к себе столько внимания, сколько раньше доставалось разве что самым известным в мире знаменитостям. (Текса Уотсона судили отдельно от остальных участников «Семьи»: он сбежал в Техас, и его еще предстояло экстрадировать в Калифорнию.)

Винсент Буглиози стал главным публичным лицом, выступавшим от имени государства, и де-факто антиподом Мэнсона. Глядя на них, вы никогда бы не сочли этих двоих ровесниками – на самом деле Мэнсон был старше Буглиози на три месяца. На момент начала суда обоим было по тридцать пять. Однако Буглиози с его залысинами и костюмами-тройками казался настолько идеальным воплощением привычного старого мира с характерной для него властностью и твердыми моральными устоями, что порой выглядел так, словно годился Мэнсону в отцы.

В книге «Helter Skelter» Буглиози пишет о своем неприятии «стереотипного образа прокурора» как «консерватора, борца за закон и порядок, стремящегося добиться обвинительного приговора любой ценой». Однако именно с таким отношением к себе он и столкнулся. На архивных фото он часто запечатлен в окружении микрофонов в момент, когда его вдумчивые речи помогают миру разобраться в том, что кажется бессмысленным. Журналисты высоко оценивали его «взвешенные аргументы» [35].

Своей вступительной речью Буглиози, ничуть не менее колоритный персонаж, чем Мэнсон, сумел придать и без того сенсационному делу еще большую скандальность. Представленный им мотив убийств был завораживающе странным. По словам Буглиози, расизм сочетался в нем с апокалиптической библейской риторикой, и все это под музыку The Beatles – «английской музыкальной группы», как он их чопорно называл:

Мэнсон был ярым поклонником The Beatles и верил, что они обращались к нему через тексты своих песен… В названии одной из песен группы, «Helter Skelter» («Кавардак»), он видел идею восстания темнокожих против белого истеблишмента с последующим уничтожением всей белой расы, за исключением, конечно, самого Мэнсона и его избранных последователей, намеревавшихся «спастись» от Кавардака, отправившись в пустыню и поселившись в кладязе бездны – в месте, познания о котором Мэнсон почерпнул в девятой главе Откровения.

Ничего подобного в зале суда раньше не звучало. Люди убивают друг друга по самым разным причинам, но эти причины обычно носят личный, а не метафизический характер. Нити вроде упомянутых – расизм, рок-музыка, конец света – чрезвычайно редко сплетаются в единую смертоносную философию. Когда же дело дошло до показаний бывшего участника «Семьи» Пола Уоткинса, который принялся обрисовывать детали Кавардака, диссонанс только усилился. Уоткинс говорил о «большом подземном городе», спрятанном в дыре, настолько огромной, что «по ней можно прокатиться на скоростном катере». Из Книги Откровения «Семья» узнала, что в городе не будет ни солнца, ни луны, зато будет «дерево, приносящее двенадцать видов плодов». Питаясь этими плодами в своем подземном Элизиуме, «Семье» предстояло разрастись до ста сорока четырех тысяч человек.

Буглиози пояснил: как бы безумно и нелогично это ни звучало, последователи Мэнсона безоговорочно верили в его пророчество об Армагеддоне, как если бы оно сошло к ним прямо со Святой горы. Они были готовы убить ради него, лишь бы только воплотить сказанное в реальность. Однако ничто из этого не объясняло, почему Мэнсон выбрал в качестве целей дома Тейт и Ла-Бьянка. Мэнсон был знаком с бывшим арендатором дома Тейт – Терри Мелчером, музыкальным продюсером и сыном Дорис Дэй[18]. Мелчер некоторое время обдумывал идею выпустить альбом Мэнсона, мечтавшего о славе рок-музыканта, однако потом от нее отказался. Весной, незадолго до убийства, Мэнсон пытался разыскать Мелчера в этом доме, надеясь переубедить его, но друг новых жильцов сообщил ему, что Мелчер съехал. Мэнсону не понравилось надменное отношение того парня. В результате дом на Сьело-драйв превратился для него в олицетворение отвергнувшего его «истеблишмента». Отдавая приказы об убийствах, Мэнсон, по словам Сьюзан Аткинс, хотел «вселить страх в Терри Мелчера» и послать четкий сигнал всем звездам и воротилам музыкального бизнеса, которые относились к нему с пренебрежением. Что касается Ла-Бьянка, то Мэнсон какое-то время назад жил с ними по соседству. Тот дом теперь стоял пустым, но это не имело значения [36]. Мэнсон решил: на роль мишеней сгодятся и соседи, потому что они тоже, кем бы ни были, олицетворяли собой истеблишмент, который он так активно стремился низвергнуть посредством Кавардака.

На тот момент судебный процесс по делу «Семьи» был самым длительным и дорогостоящим в истории США. И он был намного сложнее, чем может показаться на первый взгляд, поскольку сам Мэнсон в действительности никого не убивал. Его нога вообще не ступала в дом Тейт, и, хотя он заходил в дом Ла-Бьянка, но ушел оттуда до того, как его последователи лишили жизни семейную пару. Это означало, что Мэнсона можно было осудить за убийство первой степени[19] только как соучастника. Согласно юридическому принципу субсидиарной ответственности, любой организатор признается виновным в преступлениях, совершенных его сообщниками. Другими словами, если бы обвинению удалось доказать, что Мэнсон выступил заказчиком этих убийств, он был бы виновен в их совершении, даже не тронув пальцем ни одну из жертв. Буглиози нужно было подтвердить уникальную способность Мэнсона контролировать мысли и действия своих последователей, которые делали все, что он попросит, вплоть до убийства совершенно незнакомых людей.

Дело получилось бы сложным, даже если бы все прошло гладко. Однако «Семья» сделала все возможное, чтобы вставить обвинению палки в колеса. В первый же день слушаний Мэнсон заявился в суд с вырезанным на лбу «Х»: рана была настолько свежей, что все еще кровоточила. На следующий день Аткинс, Кренуинкел и Ван Хаутен тоже явились с крестами, сочащимися кровью. Женщины передвигались по коридорам суда вприпрыжку, все трое в ряд, держась за руки и распевая написанные Мэнсоном детские стишки. Они смеялись над фотографами, расталкивавшими друг друга в погоне за лучшими снимками. Во время судебного процесса, стоило Мэнсону чем-то возмутиться, как они тоже начинали возмущаться, копируя его ненормативную лексику, его экспрессивные высказывания, его вспышки гнева.

Судья Чарльз Олдер не раз угрожал удалить Мэнсона из зала суда. На очередное его замечание Мэнсон ответил: «Я сам тебя удалю, если не прекратишь. У меня есть своя метода… Думаешь, я шучу?» Схватив остро заточенный карандаш, он перепрыгнул через стол защиты и бросился к Олдеру. Вмешавшийся судебный пристав остановил его, в то время как девушки тоже повскакивали на ноги и принялись распевать непонятные стихи на латыни. Пока его вытаскивали из зала суда, Мэнсон продолжал сопротивляться, крича: «Во имя христианского правосудия, кто-нибудь должен снести тебе башку!» Такой вот проблеск склонности к грубому насилию, скрывавшейся за фасадом философа-гуру Мэнсона. Судья начал носить под мантией револьвер 38-го калибра [37].

За стенами здания суда было не многим спокойнее: на углу Темпл и Гранд каждое утро собирались участники «Семьи», устраивавшие пикеты на тротуаре. Босые и воинственно настроенные, они рассаживались широкими кругами и распевали песни во славу своего лидера. Женщины кормили грудью новорожденных. Мужчины смеялись и запускали пальцы в свои длинные немытые волосы. Все они последовали примеру Мэнсона и вырезали «Х» у себя на лбу. В распространявшихся ими отпечатанных на машинке листовках объяснялось, что подобное самоповреждение символизирует «ИКС-ключение» себя «из общества».

Буглиози назвал подсудимых «кровожадными роботами» – фраза высокопарная, но меткая. Она отражает тревожную двойственность убийц: сочетание животных и в то же время неестественных проявлений, полного отсутствия эмоций и способности совершить древнейший, самый инстинктивный вид убийства, какой только можно вообразить. Текс Уотсон позднее воспел бесстрастный экстаз нанесения механических ударов: «Опять и опять, снова и снова, нож в машине-руке, едины, готовы» [38]. Сьюзан Аткинс рассказала сокамернице, что вонзать нож в живот беременной Тейт было «сродни сексуальной разрядке. Особенно когда ты видишь, как хлещет кровь. Это лучше оргазма» [39]. И за этими людьми стоял Мэнсон, который жил ради секса, даже когда называл себя «механическим мальчиком».

«Стадия полного ничто»

Семь изнурительных месяцев спустя первая фаза судебного процесса наконец подошла к концу, и присяжные, после десяти дней обсуждения вердикта, единогласно признали подсудимых виновными. Теперь, на втором этапе, обвинению следовало представить доводы в пользу их смертной казни. Выстроенное прокуратурой дело и контраргументы защиты ранее уже привели к ряду пугающих свидетельских показаний, включая масштабную дискуссию на тему ЛСД – не как расслабляющего наркотика, а как средства контроля над разумом. На этом этапе процесса возникнут похожие вопросы, и некоторые из них будут занимать и мучить меня на протяжении следующих двух десятилетий. В самом ли деле Мэнсон «промывал мозги» людям? Если да, то каким образом он это делал? И если один человек действительно находился под полным контролем другого, то кто тогда должен отвечать за его действия?

Три осужденные женщины – Аткинс, Кренуинкел и Ван Хаутен – впервые дали показания в зале суда. Одна за другой они объясняли свою роль в убийствах, не забывая оправдывать Мэнсона, который не был никаким соучастником, и подтверждая полное отсутствие у них угрызений совести. Родственники жертв в ошеломленном молчании наблюдали, как подсудимые в мельчайших подробностях описывают последние минуты жизни их близких. Девушки называли убийство человека актом любви, освобождающим жертву от оков ее физического существования.

Сьюзан Аткинс не моргнув глазом вспоминала, как Текс Уотсон велел ей убить Тейт: «Он посмотрел на нее и сказал: „Убей ее“. И я ее убила… Я просто воткнула в нее нож, она упала, а я снова воткнула его. Понятия не имею, сколько раз я ударила ее ножом».

Испытывала ли она враждебность по отношению к Тейт или другим жертвам? Аткинс пожала плечами. «Я никого из них не знала. Как я могла испытывать к ним какие-то чувства, если даже не была знакома с этими людьми?» Она добавила, что была уверена: она поступает «правильно», поскольку «это было приятно».

Патрисия Кренуинкел сказала, что, нанеся двадцать восемь ударов ножом Эбигейл Фолгер, не почувствовала ничего. «Что тут вообще описывать? Так уж вышло, и это казалось правильным». Зачем ей было убивать женщину, которую она даже не знала? «Ну, это трудно объяснить. Просто была такая мысль, а потом мысль воплотилась в реальность».

«„Сожалею“ – это всего лишь слово из семи букв, – заявила Лесли Ван Хаутен в зале суда. – Им ничего не вернешь». Она участвовала в убийстве Розмари Ла-Бьянка, которую ранили ножом сорок один раз. «Что я чувствую? – сказала Ван Хаутен. – Это просто случилось. Ее уже нет».

Девушки явно не выглядели раскаявшимися, и Буглиози сделал все возможное, чтобы добиться для них смертной казни. Его заявления, казалось, противоречили сами себе. На первом этапе судебного разбирательства он утверждал, что эти женщины были «зомби с промытыми мозгами», находившимися в полном подчинении у Мэнсона. Теперь он доказывал обратное: они выступали соучастницами преступлений наравне с Мэнсоном. И хотя они, по словам Буглиози, были лишь «автоматами, рабски послушными каждой команде Мэнсона», девушки по-прежнему «глубоко внутри себя» испытывали такую «жажду крови», что заслуживали смертной казни.

Защита утверждала: женщины были всего лишь пешками. Используя тщательно просчитанную комбинацию наркотиков, гипноза и принуждения, Мэнсон превратил не склонных к насилию людей в неистовых убийц-психопатов. На тот момент американские ученые изучали ЛСД лишь немногим более десяти лет и были весьма далеки от полного понимания его действия. Мэнсон, по словам защиты, при помощи наркотика воздействовал на своих впечатлительных последователей с целью получить доступ к самым сокровенным уголкам их сознания и перестроить их поведение в соответствии со своими замыслами.

Бывшие участники «Семьи» часто упоминали использовавшиеся Мэнсоном методы систематического «промывания мозгов», начиная с заманивания новичков посредством «бомбардировки» их любовью, сексом и наркотиками. Давая показания, Пол Уоткинс рассказал об оргиях, которые Мэнсон устраивал на ранчо Спэн чуть ли не еженедельно. Лидер сам раздавал наркотики, лично определяя дозировку каждого. После этого, как пишет Буглиози в книге «Helter Skelter»,

Чарли мог начать танцевать, а остальные следовали за ним паровозиком. Когда он снимал одежду, все остальные тоже ее сбрасывали… Чарли руководил оргией, расставляя тела, определяя комбинации, позы. «Он создавал очень красивые сцены, словно ваял скульптурный шедевр, – сказал Уоткинс, – но вместо глины использовал разгоряченные тела».

Если кто-то из них начинал зажиматься или от чего-то отказываться, Мэнсон устранял его сомнения. Он целенаправленно заставлял человека делать то, чему он или она больше всего сопротивлялись. «Посвящение одной тринадцатилетней девочки в „Семью“ заключалось в том, что Мэнсон взял ее сзади на глазах у остальных, – писал Буглиози. – Мэнсон также „опустился“ до аналогичных действий с юным парнем, чтобы продемонстрировать остальным, что сам он избавился от любых запретов».

Текс Уотсон в опубликованных в 1978 году мемуарах «Ты умрешь за меня?» рассказывает похожую историю. «В задней части дома у нас на ранчо была комната, весь пол которой был завален матрасами», – написал он. По сути, она предназначалась исключительно для секса. «Раз у нас еще остаются какие-то табу, значит, мы по-прежнему не мертвы и продолжаем реализовывать заложенную в нас родителями программу».

Заставляя их чувствовать себя свободными и желанными, Мэнсон изолировал своих последователей от мира за пределами ранчо. Он раздавал им ежедневные задания, связанные с поддержанием деятельности коммуны, и запрещал общаться с семьями и друзьями. В его мире не было места газетам, часам и календарям. Мэнсон давал посвященным новые имена. «Чтобы получить абсолютную свободу ума, я должна была полностью забыть прошлое, – заявила в своих показаниях Сьюзан Аткинс. – Самый простой способ сделать это – сменить личность».

Их инициация завершалась после того, как они принимали участие в длительном сеансе употребления ЛСД – нередко растягивавшемся на несколько дней подряд, без всякого перерыва, – во время которого Мэнсон только притворялся, будто употребляет наркотик, или принимал гораздо меньшую дозу. Сохраняя ясную голову, он манипулировал сознанием последователей при помощи сложных словесных игр и сенсорных техник, разработанных им за два года, прошедших с момента его выхода из тюрьмы. Поскольку перерывы между «кислотными» трипами были небольшими, процесс размежевания с традиционным обществом шел легко. Каждый новый пережитый совместно наркоопыт все больше отдалял «Семью» от реальности, пока, наконец, даже самые непримиримые противоречия не начинали выглядеть допустимым дополнением друг друга: смерть оказывалась тем же, что и жизнь, добро ничем не отличалось от зла, а Бог был неотделим от Сатаны.