Чарльз Мэнсон, ЦРУ и тайная история шестидесятых

Наконец, за рулем сидел двадцатитрехлетний Чарльз «Текс» Уотсон, ростом шесть футов три дюйма[4], родом из Восточного Техаса. В детстве Уотсон был бойскаутом, возглавлял школьную футбольную команду и помогал отцу, державшему бензоколонку и продуктовый магазин. Во время учебы в Университете Северного Техаса Уотсон вступил в студенческое братство и начал баловаться наркотой. Вскоре он бросил учебу, переехал в Калифорнию и устроился продавцом париков. Как-то раз он подобрал голосовавшего на обочине парня, который оказался Деннисом Уилсоном, участником группы The Beach Boys, и это случайное событие навсегда изменило жизни обоих.

Той ночью все четверо пассажиров «форда» были с ног до головы одеты в черное. Никто из них ранее не привлекался к ответственности за насилие. Они входили в коммуну хиппи, называвшую себя «Семьей». Живя в изоляции на ранчо Спэн, пятьсот гористых акров и съемочные площадки которого некогда служили декорацией для фильмов и телешоу в жанре вестерна, участники «Семьи» исповедовали выдуманную ими самими смесь различных идей в лучших традициях нью-эйджа[5] – защита окружающей среды, борьба с истеблишментом, свободная любовь и апокалиптическое христианство, дополненное яростным отрицанием общепринятой морали. Жизнь этих людей по большей части определялась прихотями их лидера, тридцатичетырехлетнего Чарльза Миллза Мэнсона, который как раз и приказал им отправиться на вылазку той ночью.

Четверка подъехала к дому номер 10050 на Сьело-драйв, где жила актриса Шэрон Тейт со своим мужем, режиссером Романом Полански. Сам режиссер на тот момент находился в Лондоне, где подыскивал места для натурных съемок «Дня дельфина», фильма о дельфине, которого дрессировали с целью убить президента Соединенных Штатов[6].

Поездка до Сьело-драйв заняла около сорока минут. На место они прибыли сразу после полуночи. Район Бенедикт-Кэньон был очень тихим, словно находился бесконечно далеко от шумного, похожего на муравейник Лос-Анджелеса. Построенный в 1942 году дом поначалу принадлежал французской актрисе, спроектировавшей его по образу и подобию нормандских загородных поместий своей юности. Длинная дорога упиралась в невидимое с улицы удлиненное здание в стиле ранчо, возведенное на изолированном участке деревенской земли общей площадью три акра. Из окон дома, стоявшего на склоне холма над обрывом, открывался вид на сверкающий огнями Лос-Анджелес на востоке и до неприличия шикарные поместья Бель-Эйра, раскинувшегося к западу. В ясный день оттуда можно было увидеть даже расположенный в десяти милях от него Тихий океан.

Уотсон взобрался на столб, чтобы перерезать ведущие к дому телефонные провода. Он уже бывал здесь раньше и знал, как их найти. Подъездную дорогу перекрывали автоматические ворота, однако, вместо того чтобы открыть их, четверка решила перелезть через стоящее на насыпи ограждение и таким образом проникнуть на территорию. Все они были вооружены охотничьими ножами, у Уотсона также имелся револьвер «бантлайн» 22-го калибра. Касабиан осталась на шухере возле ворот. Остальные трое осторожно двинулись вверх по склону по направлению к уединенно стоящему зданию.

На подъездной дороге они столкнулись со Стивеном Пэрентом, восемнадцатилетним парнем, который приезжал к жившему в гостевом доме смотрителю, чтобы продать ему радиочасы [8]. Стивен сидел за рулем белого «рамблера» своего отца, опустив стекло, чтобы активировать механизм, открывавший ворота. Уотсон подошел к водительской двери и направил револьвер ему в лицо. «Пожалуйста, не трогайте меня, я ничего не скажу!» – закричал Пэрент, прикрываясь рукой, чтобы защититься. Уотсон полоснул его ножом по левой руке, перерезав ремешок наручных часов. А затем четырежды выстрелил в Пэрента: в руку, в левую щеку и дважды в грудь. Пэрент умер мгновенно, заливая кровью машину.

Звук четырех выстрелов разнесся по всему Бенедикт-Кэньону, однако в доме номер 10050 на Сьело-драйв их, похоже, никто не услышал. Это был дом в деревенском стиле из камня и дерева; в многочисленных газетных статьях его деревянную обшивку вскоре начнут описывать как томатно-красную. Вымощенная плитами извилистая дорожка вела мимо широкого парадного крыльца к колодцу желаний, по краям которого были установлены каменные голуби и белки. Позади дома располагались бассейн и скромный гостевой дом. Двор украшали невысокая живая изгородь, огромные сосны и радующие глаз клумбы с маргаритками и бархатцами. Через белую голландскую дверь[7] можно было попасть в гостиную, где выложенный камнем камин, потолочные балки и мансарда с ведущей в нее лестницей из красного дерева создавали очень уютную атмосферу.

Поняв, что все окна и двери в доме закрыты, Уотсон прорезал длинную горизонтальную щель в москитной сетке на окне столовой и через него проник в дом. Затем он пробрался к входной двери и впустил Аткинс и Кренуинкел. В гостиной трое убийц наткнулись на Войцека «Войтека» Фриковски, тридцатидвухлетнего начинающего режиссера, выходца из Польши, спавшего на диване, накрытом американским флагом. Фриковски тогда отходил после плотного десятидневного общения с мескалином. Пережив в Польше все жестокости Второй мировой войны, он переехал в Америку, где вел довольно бесцельную жизнь. Его друзья считали, что в нем чувствовалась какая-то «задумчивость и тревожность»: он принадлежал к поколению поляков, «сошедших с орбиты» [9].

С трудом разлепив глаза и увидев стоящие над ним фигуры в черном, Фриковски потянулся и, очевидно приняв незнакомцев за друзей, спросил:

– Который час?

Уотсон направил на Фриковски револьвер и велел:

– Молчать! Не двигайся, или ты труп.

Фриковски напрягся, начав осознавать серьезность ситуации.

– Кто вы такие, – спросил он, – и что вы здесь делаете?

– Я дьявол, – ответил Уотсон, ударив Фриковски по голове, – и я собираюсь заняться здесь своими дьявольскими делами.

Аткинс нашла в бельевом шкафу полотенце и постаралась как можно крепче связать им руки Фриковски. Затем она, по указанию Уотсона, отправилась осматривать дом в поисках других людей. Подойдя к спальне, она через приоткрытую дверь увидела женщину, которая полулежала на кровати и читала. Это была двадцатипятилетняя Эбигейл Фолгер, наследница кофейной империи. В доме на Сьело-драйв она жила с апреля – из-за Фриковски, с которым на тот момент встречалась. Оторвав взгляд от книги, Фолгер улыбнулась и помахала Аткинс, которая тоже помахала в ответ и двинулась дальше по коридору.

Аткинс заглянула во вторую спальню и застала там мужчину, сидевшего на краю кровати и разговаривавшего с беременной женщиной в одном нижнем белье. Это был тридцатипятилетний парикмахер Джей Себринг. Его салон в Беверли-Хиллз привлекал немало богатых и знаменитых клиентов; он первым начал стричь посетителей в отдельном кабинете, а не в общем зале парикмахерской. Во время войны в Корее Себринг служил на флоте. По слухам, он был настолько скрытен по натуре, что его телефонный номер знали всего пять человек.

На кровати рядом с ним лежала его бывшая девушка, двадцатишестилетняя Шэрон Тейт, беременная первым ребенком. Она была на девятом месяце. Тейт не так давно закончила съемки в фильме «Один из тринадцати»[8], в котором сыграла самую большую на тот момент роль, и ее агент обещал: рано или поздно она станет звездой. Тейт родилась в Далласе в семье армейского офицера, и ее детство проходило в разных городах, разбросанных по всему миру. Она была настолько красива, что, когда впервые приехала в Нью-Йорк, на улицах при ее появлении замирало движение [10]. Она становилась королевой выпускного бала и в средней школе, и в старшей, а первую свою победу завоевала еще в шесть месяцев – когда выиграла в Техасе конкурс «Мисс Карапуз». Тейт надеялась: актерская карьера поможет ей доказать, что в ней есть нечто большее, чем просто привлекательная внешность. Переехав на Сьело-драйв, в дом, который она называла «Домом любви», Тейт смотрела в будущее с оптимизмом [11]. Она верила – рождение ребенка укрепит их брак с Полански, порой ведшим себя с ней не слишком уважительно [12].

Доложив Уотсону о результатах обхода, Сьюзан Аткинс заново связала руки Фриковски отрезком нейлоновой веревки. Потом привела в гостиную остальных: угрожая ножом, загнала туда Фолгер, а следом Себринга и Тейт. «Пойдемте со мной, – велела она им. – Молчите, или вы покойники».

Шокированные и растерянные, они начали предлагать злоумышленникам деньги и все что угодно, умоляя не причинять никому вреда. Троим пришедшим из спален Уотсон приказал лечь лицом вниз на пол перед камином. Тейт заплакала, Уотсон велел ей заткнуться. Взяв длинную веревку, он связал Себрингу руки за спиной, а затем обмотал ее вокруг его шеи. Той же веревкой он затянул петлю на шее Тейт и Фолгер, а конец перекинул через потолочную балку.

Себринг с трудом поднялся на ноги и возмутился: неужели этот человек не видит, что Тейт беременна? Он попытался подойти к Тейт, но Уотсон дважды выстрелил в него, пробив легкое. Себринг рухнул на лежавший возле камина ковер в виде шкуры зебры. Поскольку все трое были связаны одной веревкой, его падение заставило вскрикнувших Тейт и Фолгер встать на цыпочки, чтобы не быть задушенными. Уотсон упал на колени и начал без остановки бить парикмахера ножом. Затем, снова поднявшись, ударил Себринга ногой в голову. После этого он велел Кренуинкел выключить в доме весь свет.

Тейт спросила:

– Что вы собираетесь с нами делать?

– Вы все умрете, – ответил Уотсон.

Фриковски сумел высвободить руки. Он кинулся к Аткинс, пытаясь разоружить ее, но она вонзила нож ему в ногу и продолжала наносить удары, пока они катались по полу гостиной – мелькали руки и ноги, сверкала сталь. Фриковски схватил Аткинс за длинные волосы. Его кровь была повсюду, он получил более полудюжины ранений, однако сумел, пошатываясь, подняться на ноги. Аткинс выронила нож, Фриковски побежал к входной двери и, хотя Аткинс, догоняя, колотила его руками, успел добраться до лужайки. Уотсон остановил его двумя пулями, а затем повалил на землю и несколько раз ударил рукояткой револьвера по затылку с такой силой, что та сломалась, а череп Фриковски треснул.

Из дома доносилось рыдание Тейт. Фолгер, сумевшая освободиться от петли на шее, тоже выскочила наружу через парадную дверь. Похожая на привидение в развевавшейся ночной рубашке, она добежала до середины лужайки перед домом, когда Кренуинкел догнала ее и пустила в ход нож, нанеся Фолгер двадцать восемь ударов. К делу подключился Уотсон, и Фолгер обмякла, произнеся: «Я сдаюсь. Я уже умерла. Забирайте».

Залитые потом и чужой кровью, двое убийц поднялись и увидели Фриковски, который снова был на ногах и, спотыкаясь, направлялся к ним. Они начали с той же механической точностью наносить ему удары ножом, вонзая сталь в мышцы, кости и хрящи. Коронер насчитает на его теле пятьдесят одну ножевую рану, а также тринадцать ударов по голове и два пулевых ранения.

Аткинс оставалась в доме с Тейт, которая скулила, сидя на полу – по-прежнему в одном нижнем белье и все еще привязанная за шею к мертвому телу своего бывшего любовника Себринга. Она была единственной, кто еще оставался в живых. Ее ребенок, мальчик, должен был родиться через две недели. Уотсон вернулся в дом и приказал Аткинс убить актрису. Тейт умоляла сохранить ей жизнь, пощадить ее будущее дитя.

– Я хочу родить ребенка, – сказала она.

– Женщина, мне тебя не жалко, – ответила Аткинс, обнимая Тейт сзади за шею. – Ты умрешь, а мне все равно.

Она ударила Шэрон ножом в живот. Уотсон присоединился к Аткинс. Вдвоем они нанесли Тейт шестнадцать ножевых ранений, пока она не простонала «мама» и не умерла.

Аткинс погрузила пальцы в рану на теле Тейт и попробовала на вкус ее кровь. «Теплая, липкая, приятная, – вспоминала она позже. – Я вкусила смерть, а она отдала жизнь – вау, вот это фокус». Намочив полотенце в крови Тейт, Аткинс подошла к входной двери, где, следуя указаниям Уотсона «написать что-нибудь такое, что потрясет мир», накарябала слово «pig», «свинья». Их работа была завершена.

Вернувшись под утро на ранчо Спэн, Уотсон, Аткинс, Кренуинкел и Касабиан легли в постели и крепко уснули. «Я отключилась, – вспоминала позднее Аткинс. – Как будто умерла. Не могла ни о чем думать. Почти что отрубилась или потеряла сознание… В голове было пусто. Внутри ничего не осталось. Как будто я отдала всю себя» [13].

Дом на Сьело-драйв, 10050, стал сценой настолько бездушного, варварского разгрома, что страна содрогнулась. 8 и 9 августа 1969 года словно принадлежали разным реальностям. СМИ поспешили объявить случившееся чем-то более омерзительным, нежели обычное убийство, чем-то оккультным. Одна газета назвала эту расправу «кровавой оргией», другие писали о «ритуальных убийствах» и «признаках непонятного религиозного обряда» [14; 15; 16]. Достоверной информации не хватало, факты искажались. Возможно, в деле замешаны наркотики, а может и нет; возможно, на Себринге был сатанистский черный капюшон, а может и нет. Масштабная картина сверхъестественной катастрофы. Побывавший на месте преступления полицейский признался, что тела выглядели, как манекены, которые окунули в красную краску. Другой сказал: «Там прямо поле боя» [17]. Крови вылилось столько, что она пропитала ковры. Журнал «Тайм» сообщал: потолок в доме испещрен шальными пулями.

В Романе Полански, в чьих фильмах откровенно, если не горделиво, звучала тема оккультизма, публика увидела человека, на которого можно было спроецировать собственный фатализм.

Пресса широко растиражировала информацию, будто всего за несколько минут до того, как он узнал об убийствах, Полански на вечеринке в Лондоне вспоминал об умершем друге. «Раз, два, три, четыре, пять, – сказал он, – кому следом умирать?» [18] На этих словах раздался телефонный звонок, и ему сообщили, что его жена и друзья были жестоко убиты.

Но этим все не закончилось. На следующую ночь та же четверка выехала с ранчо Спэн вместе с еще тремя людьми. Это были восемнадцатилетний Стивен «Клем» Гроган, недоучившийся в школе музыкант, и девятнадцатилетняя Лесли «Лу-Лу» Ван Хаутен, бывшая королева выпускного бала из округа Ориндж, в младших классах игравшая на сузафоне[9]. А еще Чарльз Мэнсон. Их лидер.

Всемером они забрались в тот же полуразбитый «форд» и отправились на поиски новых жертв. После почти трех часов бесцельного кружения по Лос-Анджелесу и его окрестностям Мэнсон наконец остановил выбор на доме в районе Лос-Фелис, расположенном по адресу Уэйверли-драйв, 3301, по соседству с которым он когда-то жил. Не имея ни малейшего представления о жильцах этого дома, Мэнсон в одиночку ворвался внутрь, вооруженный ножом и пистолетом. Согласно другим свидетельствам, они сделали это вдвоем с Тексом Уотсоном. Так или иначе, в доме он застал сорокачетырехлетнего владельца продуктового магазина Лено Ла-Бьянку, который спал на диване, прикрыв лицо газетой. Жена Лено, Розмари, тридцати восьми лет, находилась в спальне. Розмари была одержима навязчивой идеей, что в последнее время к ним в дом несколько раз кто-то проникал, переставляя мебель, – и, конечно, она, как и весь город, была напугана совершенными прошлой ночью убийствами в доме Тейт [19]. Тем не менее Мэнсону, судя по всему, удалось войти прямо через парадную дверь, и он лично связал эту пару. Затем он вернулся к своим сообщникам, ждавшим его в машине в конце длинной подъездной дорожки.

Палачами Мэнсон вновь назначил Уотсона и Кренуинкел. На этот раз он отправил с ними Ван Хаутен. До той ночи она ни разу не участвовала в нападениях на людей. Мэнсон велел троице зайти в дом и убить там всех. С собой у них были только охотничьи ножи.

Преступники ворвались внутрь, развели супругов по разным комнатам и нанесли Лено двадцать шесть ударов ножом, после чего вырезали у него на животе слово «war» («война») и воткнули рядом вилку для разделки мяса, ручка которой так и осталась торчать из тела жертвы. Они также оставили у Лено в шее нож для стейка. Розмари ударили ножом сорок один раз, многие из этих ран были нанесены уже после ее смерти. Перед тем как уйти убийцы кровью намалевали на холодильнике слова «Healter Skelter», неправильно воспроизведя название песни The Beatles «Helter Skelter». На стенах кровью Лено они написали «rise» («восстание») и «death to pigs» («смерть свиньям»).

«Почти мертвы внутри»

Устроенное первобытное кровопролитие – убитая беременная кинозвезда, мужчина, продырявленный кухонной утварью, – подтвердило ощущение разлада в американском обществе. Бунтарский дух шестидесятых принял слишком экстремальный оборот. Нечто подобное рано или поздно должно было случиться – по крайней мере, так казалось постфактум. Подспудно копившаяся ярость не могла сдерживаться вечно.

Вся страна погрузилась в обсуждение этих событий, в поиски мотива и преступников, а потом и в сенсационный судебный процесс 1970 года, продлившийся девять с половиной месяцев. Однако в первые четыре месяца Мэнсону и его подельником обвинений никто не выдвигал. Подозреваемых не было, виновные оставались на свободе, в результате поползли неприятные слухи и напряжение достигло апогея. Какое-то время полиция утверждала, что эти два эпизода не связаны между собой: Ла-Бьянка якобы стали жертвами нападения подражателя. Даже Трумену Капоте, всего три года назад выпустившему «Хладнокровное убийство»[10], страстно захотелось поспекулировать на этой теме, и он отправился на вечернее телешоу, где поделился своими «фантазиями» о мотивах убийств. По его словам, в произошедшем был повинен один и тот же человек, который действовал в порыве ярости на фоне паранойи.

Дни превращались в недели, недели – в месяцы, но две отдельные группы детективов полиции Лос-Анджелеса – одна, работавшая по делу Тейт, другая по делу Ла-Бьянка, – так и не догадались обменяться информацией, полагая, что преступления никак не связаны. Видя, как детективы теряют драгоценное время на проверку притянутых за уши зацепок, пресса обрушилась на них с насмешками, ставя под сомнение их работу. Почти четыре месяца полиция твердила, что у нее нет убедительной версии, кто совершил одно из самых ужасных массовых убийств в истории страны.

Стоит ввязаться в более-менее длительную дискуссию об этих преступлениях, и в разговоре непременно всплывет знаменитое высказывание Джоан Дидион из «Белого альбома»[11]: «9 августа 1969 года шестидесятым пришел конец… В тот день напряжение спало. Паранойя материализовалась». В приведенных словах есть зерно истины. Однако все произошло не так стремительно. Процесс начался в тот день, но завершился на самом деле только 1 декабря 1969 года, когда полиция объявила, что преступления раскрыты, и общественность впервые узнала имена убийц. Именно тогда паранойя нашла свое финальное воплощение, то был последний вздох идеализма шестидесятых.

В штаб-квартире Департамента полиции Лос-Анджелеса его глава Эдвард М. Дэвис подошел к выстроенным в ряд пятнадцати микрофонам и объявил ошеломленной толпе из двухсот репортеров, что дело раскрыто. Суд выдал ордера на арест Чарльза Уотсона, Патрисии Кренуинкел и Линды Касабиан. Имена остальных соучастников будут названы до представления обвинительного заключения на суд Большого жюри[12]. Ко всеобщему удивлению, Дэвис также сообщил о связи убийств в домах Тейт и Ла-Бьянка. Кроме того, подозреваемые, возможно, причастны к совершению ряда других нераскрытых убийств.

В тот день Дэвис не упомянул Мэнсона и Сьюзан Аткинс, поскольку они и так уже находились под стражей. В середине октября Мэнсона вместе с группой последователей арестовали по подозрению в угоне автомобилей – они скрывались на ранчо Баркер, в неприступной Долине Смерти[13]; укромность этого убежища превосходила даже уединенность ранчо Спэн. Аткинс взяли под стражу по обвинению в другом, никак не связанном с этим делом преступлении – убийстве Гэри Хинмана, давнего приятеля Мэнсона. Она находилась в Сибил Брэнд, женском исправительном учреждении округа Лос-Анджелес, где начала хвастаться сокамерницам, что участвовала в убийстве Тейт. Ее прометчивая откровенность позволила лос-анджелесской полиции совершить прорыв в деле и найти связь между фактами, которые четыре месяца были у нее перед глазами.

Журналисты ухватились за эту историю. Изображения Мэнсона и участников «Семьи», сделанные во время ареста фотографии красовались на первых полосах изданий и телеэкранах по всему миру. Возник глубокий когнитивный диссонанс. Показанные лица не принадлежали закоренелым преступникам или сбежавшим сумасшедшим. Это были хиппи, типичные «дети цветов» в сиянии наивной юности: небритые длинноволосые мужчины с бусами, в куртках из оленьей кожи; женщины со спутанными немытыми волосами, в синих джинсах и крашенных в технике тай-дай[14] топах на голое тело.

И говорили они тоже, как хиппи: проповедовали идеалы свободной любви, отрицали моногамию и брак, высказывались в пользу сексуальных экспериментов. Они жили в бродячих коммунах, разъезжали по Золотому побережью в раскрашенных в неоновые цвета автобусах и развалюхах, собранных из разномастных запчастей. Они верили, что галлюциногены укрепляют дух и расширяют сознание. Они устраивали домашние роды и воспитывали детей все вместе, в самых простых условиях.

Однако в других аспектах их философия сводилась к гностицизму, граничащему с теологией. Времени не существует, заявляли они. Нет ни хорошего, ни плохого, ни смерти. Человеческое существо – и Бог, и дьявол сразу, одно с другим переплетено. Всё во вселенной – неразделимо, находясь в единстве с самим собой. Моральный кодекс «Семьи», если таковой вообще существовал, был полон противоречий. Убивать животных считалось неправильным – даже со змеями и пауками, заползавшими в их хибары, полагалось обращаться бережно, – зато убивать людей было нормально, поскольку человеческая жизнь по сути не имеет ценности. Убить кого-то все равно что «отломать крошечный кусочек от космического печенья», как выразился впоследствии Текс Уотсон [20]. Смерть в любом случае надо принять, ибо она наполняет душу чувством единства вселенной.

Откуда взялись эти убеждения? Убийцы выросли и получили образование в самых обычных крепких американских общинах, ни одна из которых не признала их своими. «Семья», с ее оторванной от реальности жизнью в коммунах, сексуальной раскрепощенностью и культом ЛСД, стала неким экраном, на который любой мог спроецировать свои страхи перед политикой и вызовами той эпохи. Притягательность движения хиппи заключалась в его готовности отказаться от давно устоявшихся институтов в пользу новых и еще неопробованных. После убийств в доме Шэрон Тейт стало казаться, что хиппи и всякие фрики – это не просто забавные маргиналы, что они действительно могут разрушить существующий порядок. Их неразборчивость в связях неизменно вызывала осуждение со стороны встревоженных моралистов, а кто-то и вовсе испытывал плохо скрываемую зависть. Родители опасались, что их дети могут бросить школу, стать хиппи и никогда не найти себе приличную работу. Подростки повально увлекались путешествиями автостопом. В традиционном обществе устоялось мнение, будто хиппи в целом безобидны, однако становиться одним из них настоятельно не рекомендуется. И хотя было зафиксировано несколько случаев насилия, приписываемых хиппи, ничего подобного жестоким, спланированным, методичным убийствам, совершенным «Семьей» Мэнсона, ранее не случалось. И не забудем о преступлениях, мотивы и количество жертв которых так и остались невыясненными. По некоторым оценкам, за те четыре месяца 1969 года тридцать три человека, возможно, были убиты лишь потому, что кое-кто приказал это сделать [21]. Произошедшее действительно было чем-то совершенно иным.

12 декабря, когда общественность еще не оправилась от новостей о предъявлении обвинений, статья в журнале «Тайм» провела не лишенные смысла параллели между хиппи и насилием. Издание предупреждало: «на призывах движения к свободе» с легкостью взращиваются не только мирные граждане и пацифисты, но и «преступники и психопаты» [22]. Однако, задавался вопросом «Тайм», «не могут ли детям, которые бросили школу ради добра и заботы, любви и красоты, потом приказать убивать?» Доктор Льюис Яблонски, социолог, написавший книгу под названием «Путешествие хиппи», утверждал, что многие представители этого движения были «одинокими, отвергнутыми обществом людьми»:

Даже если они ведут себя так, словно исповедуют любовь, они могут быть начисто лишены истинного сострадания. Вот почему они способны убивать так буднично… Многие хиппи почти мертвы внутри с социальной точки зрения. Некоторым требуются сильные эмоции, чтобы почувствовать хоть что-то. Им нужны странные, яркие действия, дабы ощутить себя живыми – секс, насилие, обнаженка, все виды дионисийских наслаждений.

«Механический мальчик»

И вот перед нами Чарльз Миллз Мэнсон, чье лицо внезапно появилось буквально повсюду, – разве он не воплощал в себе искателя дионисийских наслаждений? Тридцатипятилетний бывший заключенный, примерно половину жизни проведший в различных исправительных учреждениях, получил безраздельную власть над жизнями и умами своих последователей, главным образом молодых женщин. По разным подсчетам, в «Семье» состояло от двадцати до тридцати человек. Большинство из них провели под влиянием Мэнсона меньше двух лет, а некоторые даже близко не подошли к этой отметке. Тем не менее каждый из них без вопросов сделал бы все, о чем его попросит лидер, – включая убийство совершенно незнакомых людей. Он специально развивал в людях крайнюю степень подчинения.