Рейс Шикмона-Милет или Первая из Стихий

– Матан нахмурился, – ты слишком впечатлителен и многословен, твои сны являются плодом переживаний перед далеким морским путешествием, так что впредь не беспокой меня по пустякам. у меня есть важные дела, дай мне ими заниматься, если ты мне понадобишься я сам тебя найду.

– Прости капитан. По-видимому, этот сон лишь отражение моих страхов, до конца дня я смогу в этом убедиться. «Я лишь хотел предупредить.», —сказал я и не дав ему опомнится вышел.

– Он, конечно, будет думать, что я сумасшедший, пока не начнет гаснуть Солнце. Посмотрим тогда, как они тогда запрыгают. Пошли, погуляем по городу.

– Неплохо, сказал Шварценблюм, но знай, когда ты станешь пророком у тебя не будет отбоя от просьб, так что не повышай ставки, потом будет трудно спускаться обратно на землю. Пойдем, погуляем по городу, прелюбопытное место, колония города Тир, Занимаются здесь в основном торговлей и немного производством пурпура, пойдем, посмотрим местный базар.

«Знаешь, – сказал я, – тогда мне хотелось бы прикупить немного знаменитой пурпурной ткани, которой славится Финикия. Продадим ее в Милете, чтобы у меня был такой же кошелек как у тебя и в нем звенело серебро и золото. Одолжишь мне немного на стартап?»

Тель Шикмона

Пыльная, поросшая свежей весенней травой дорога вела прямо к рынку Шикмоны. Рынок оживал под лучами поднимающегося над горизонтом солнца. Лавки из грубо сколоченных досок были усыпаны товарами: горками сушеной рыбы, сверкающими бронзовыми украшениями и амфорами, пахнувшими вином и маслом. Продавцы кричали, зазывая покупателей и на их голоса накладывался гомон толпы, а в воздухе витали ароматы сушеной рыбы, специй и свежевыпеченного хлеба. Рядом кто-то спорил с торговцем, пытаясь сбить цену на дюжину голубей в плетеной клетке. У одной из лавок, в лучах утреннего света переливались пурпуром знаменитые финикийские ткани. Мы подошли к прилавку, и я пощупал грубоватую ткань.

– Это лучший финикийский пурпур, господин. В Элладе Один такой отрез может сделать тебя богатым.

– Сколько за один?

– Всего двадцать тирских шекелей, господин. Я сошел с ума, если предлагаю такую цену.

– Шварценблюм, шепнул я, сколько в Греции может стоить такой отрез.

– В переводе на тирское серебро шекелей пятьдесят-шестьдесят.

–Можешь одолжить мне пожалуйста 60 тирских шекелей, я отдам тебе 80, когда продам товар в Милете.

– В тебе чувствуется деловая хватка, Яков – Улыбнулся Шварценблюм. – в твое время весь мир поделен между корпорациями и в нем уже нет такого первозданного рынка как здесь. Но здесь возможно все, смелый и решительный человек может преуспеть в одиночку. Если решишь остаться, со временем разбогатеешь, купишь собственный корабль, заделаешься морским волком и будешь возить с Кипра медь, из Альбиона олово, в Египет железо и бронзу, а обратно пшеницу. Купишь здесь большой дом, а в него дюжину нубийских рабынь. Но мне все-же следует тебя кое чему научить, это не супермаркет, здесь не принято брать товар без торговли.

– Двадцать шекелей? Это слишком много. Говорят, в Карфагене такие ткани стоят вдвое дешевле.

– В Карфагене, может, и дешевле, сказал продавец, хитро улыбнувшись, но пока ты доберешься туда, и твой кошелек, и твои силы будут на исходе. У меня – лучший пурпур Шикмоны. Но раз уж ты так настойчив, давай 18 шекелей.

– Ну что же, это просто наглядный пример, не жадничай, Яков, бери. В Греции за это заплатят втрое больше.

Мы двинулись дальше, углубляясь в оживленный рынок и оглядывая разноцветные шатры, под которыми торговцы продавали самые диковинные вещи. Стройная женщина с глиняным кувшином на плече медленно проходила мимо, а за ней торопился мальчик, неся корзину, полную фруктов. На соседнем прилавке горкой лежали бронзовые браслеты и серебряные кольца, сияя в лучах солнца. Рядом стоял кузнец с мощными руками, покрытыми копотью, что-то объясняющий покупателю.

Мы подошли к другому прилавку, где в корзинах лежали груды гранатов, винограда, сушёного инжира, фиников и миндаля. Продавец в широкополой шляпе энергично предлагал свой товар.

– Гранаты! Самые сочные! Попробуй, господин! Или, может, сушёный инжир?

Шварценблюм протянул руку и взял виноградину. Он съел её с явным удовольствием и тихо заметил: – Спелый! пахнет солнцем.

Шварценблюм с удовольствием втянул в себя воздух. «Лаванда для ритуалов», —произнес он с улыбкой, или для того, чтобы радовать глаз. Боги любят красоту. Посмотри на вон тот прилавок, похоже там есть кое-что, что нам нужно, ты же не забыл о жертве для Баала.

У стойки стоял пожилой торговец с добрым лицом. Рядом в плетеных клетках сидели голуби, а на полках были разложены дюжины кувшинов с вином.

– Мне нужно принести жертву Баалу перед дальним морским путешествием, – сказал я, обращаясь к торговцу на иврите. Что посоветуете?

– Баал любит дары, которые пахнут потом и трудом. Голубь – хороший выбор для обычного жертвоприношения. Если хочешь задобрить его больше – возьми кувшин вина.

«Что скажешь», —спросил Яков, обращаясь к Шварценблюму, что они обычно приносят в жертву?

– Быков, козлов, овец… Но вряд ли тебе стоит тратиться на такое. – Возьми голубя, Яков – этого будет достаточно, чтобы не привлечь лишнего внимания. Баал оценит символику, а твой кошелек – экономию.

– Хорошо. Возьму голубя, сколько с меня, – спросил я, обращаясь к торговцу

– Две серебряные монеты за голубя, господин. Хороший выбор. Баал услышит твою просьбу, придержит бурю и отведет пиратов.

– Два тирских шекеля за голубя, тебе не кажется, что это безумно дорого? мы сейчас за 18 шекелей купили рулон пурпурной ткани.

– Это недоразумение господин, я имел в виду две монетки греческого серебра, два статера. Ты просто меня неправильно понял, за тирский шекель я продал бы целую дюжину.

– Я протянул две маленькие серебряные монетки, поданные мне Шварценблюмом, а торговец в свою очередь вытащил голубя из клетки, и ловко обрезал ему перья на крыльях, перевязал ножки и отдал мне.

– Мне претит жестокость и убийство, но, к сожалению, этот голубь должен умереть, чтобы даровать мне жизнь, – сказал я, обращаясь к Шварценблюму. А что будет с голубем, его не убьют с особой жестокостью?

– Нет, господин, – ответил за Шварценблюма торговец. Ты, наверное, из далеких мест и не знаешь местных обычаев. Голубя принесут на алтарь, обнажат нож, и одним быстрым движением обезглавят. Кровь должна пролиться на камень, пролитие крови завершает договор и, если Баал принял жертву, договор уже не имеет обратного хода и должен быть исполнен, Боги не умеют лгать.

– А что будет с его мясом?

– Иногда жрецы забирают мясо, чтобы разделить с участниками ритуала. Но если жертва мала, как голубь, её сжигают целиком. Так наше подношение Баалу поднимается вместе с дымом к небу.

Видишь, Яков, – сказал Шварценблюм. Мясо нужно тебе, но не Богам, они питаются верой, страхом и надеждой смертных, приносящих жертву.

Все это несправедливо, сказал я когда мы отошли от прилавка, – но проблема в том, что беспощадность лежит в основе нашего Мира. Это было всегда, было до нас и будет после нас. Смерть одного становится жизнью другого, и жизнь другого возможна лишь потому, что кто-то уступил ему место, и ресурс. В мое время мы едим мясо, не задумываясь, что кто-то убил животное, просто у нас не принято говорить о подобных вещах, покупаем готовые колбаски и не мараем собственные руки кровью. Не думаю, что нам сильно нравится в это вникать, просто так работает небесная инженерия, а кто мы такие, чтобы противиться воле Богов, мы просто добавляем в этот договор немного своих маленьких глупостей или баним слишком откровенные ролики.

Мы вышли из людной части рынка, и запах жареного мяса стал всё сильнее манить нам вперед. На углу стояла простая лавка, над которой дымились глиняные жаровни, от них поднимался дым, смешанный с аппетитными шашлыка, свежего хлеба и специй. Над жаровнями, стоял мужчина средних лет с тёмной кожей и короткой бородой. Его лицо светилось от жара и работы, а руки ловко управлялись с ножом и деревянной ложкой.

– Ты это чувствуешь? – спросил Шварценблюм, втягивая носом ароматный воздух. – Это лучшее приглашение на обед. Идём.

Мы подошли к прилавку, где были разложены миски с мелко нарезанным мясом, пропитанным специями, куски хлеба, и амфоры с вином.

– Что угодно, господа? – спросил хозяин заведения, приветливо взглянув на нас, но тут же вернулся к своему делу, переворачивая мясо на горячем камне.

– У нас есть тушёная козлятина с травами, жареное мясо ягненка, жареная рыба, свежий хлеб.

Я посмотрел на жаровню: на камне, посыпанном крупной солью, шкворчали кусочки мяса, покрытые золотистой корочкой. Вокруг мяса лежали пучки каких-то трав – их аромат пробуждал аппетит.

– Что за приправы ты используешь? – спросил я.

– Тимьян, кориандр, лавровый лист для мяса, а для остроты – немного сушёного перца, – пояснил торговец, переворачивая мясо лопаткой. – А вот для рыбы – это другое дело. Там базилик и чеснок.

– Возьми немного всего, Яков, – предложил Шварценблюм, вытаскивая монеты из своей кожаной сумки. – Нам нужно подкрепиться.

– Сколько стоит? – спросил я.

– Хлеб – половина статера, порция козлятины – два статера, а за рыбу возьму полтора, – ответил торговец, добавляя свежий хлеб в корзину. – Если возьмёте ещё кувшин вина, отдам его за два.

Шварценблюм усмехнулся: – Всё это за пять статеров? Не слишком ли много?

Торговец, не отрываясь от жаровни, поднял глаза: – «свежее мясо мне привозят из Галилеи, угли для очага с горы Кармель, лавровый лист прибыл из Греции, а вино из Иудеи, все наивысшего качества. Должен же кто-то соединить это все в прекрасное блюдо и при этом заработать пару статеров».

Мы рассмеялись, и я кивнул: – Хорошо, давай. Пусть Баал благословит твой очаг.

Торговец с улыбкой быстро уложил куски мяса, свежий хлеб и рыбу в простые глиняные миски, а затем достал небольшой кувшин с красным вином и две глиняные кружки, поставив их перед нами.

– Кушайте на здоровье, господа. Уверен, что ваши ноги снова приведут вас ко мне, если снова будете в Шикмоне.

– Ешь, Яков, – сказал Шварценблюм, разламывая кусок хлеба. – Мы с тобой отправляемся в Милет, а для этого нужны силы. Этот Мир создан для того, чтобы мы научились наслаждаться такими простыми радостями жизни, как еда.

Я попробовал тушёное мясо – оно оказалось нежным и ароматным, с легкой кислинкой от специй. Вино было терпким, но прекрасно дополняло блюдо.

– Если Баал так любит жертвы, как говорит наш торговец, то, наверное, он бы оценил и это? – сказал я, наливая в кружку темно-красное вино.

– Вполне возможно, – отозвался Шварценблюм. – Но тогда мы останемся голодными. Богам своё, а смертным – своё.

Мы приступили к еде, наслаждаясь вкусом хорошо приготовленного мяса, жадно откусывая большие куски от не менее хорошо выпеченного хлеба. Временами мы поливали еду соусом, пахнущим кориандром и лавровым листом и запивали все это кисловатым вином. Лето было еще в самом начале и воздух с моря был свеж и приятен и колыхал высокую зеленую траву.

Слева от нас расположилась семья: мужчина с загорелым, лицом, изрезанным глубокими морщинами, его жена и двое детей. Они делились куском хлеба и плоской миской с тушёной рыбой. Мальчик лет восьми жадно уплетал рыбу, а его младшая сестра сидела, рядом, нахохлившись и отказывалась от еды.

Отец, поглаживая девочку по голове, тихо сказал: – Ешь, маленькая. Баал услышит нашу молитву, и ты снова будешь бегать по полям. Помнишь, как мы собирали гранаты прошлой осенью?

Отец поднял кусочек рыбы и поднёс его к губам девочки: – Вот, только маленький кусочек, чтобы Баал знал, что ты готова выздоравливать.

Девочка посмотрела на отца с тревогой и, наконец, осторожно взяла рыбу. Отец улыбнулся, словно впервые за долгое время увидел проблеск надежды. Мальчик кивнул и попытался передать сестре кусочек хлеба, но она лишь крепче прижалась к отцу.

– Папа, а Баал услышит нашу просьбу? – спросил мальчик, указывая на голубя в клетке рядом.

– Конечно, услышит, – ответил мужчина, устало улыбаясь. – Мы принесём жертву, и твоя сестричка снова будет здорова, будет с тобой играть и бегать наперегонки.

Отец, пытаясь скрыть усталость, снова погладил дочь по голове: – Баал всегда слышит детей. Тебе нужно только немного терпения.

Девочка посмотрела на голубя в клетке, её глаза наполнились надеждой.

Скажи, спросил я Шварценблюма, – ты же не простой человек и общаешься с силами. Почему все сделано так, ну как бы сказать, негармонично. Что говорят там, наверху, в тонком мире, неужели Творец был настолько плохим инженером. Как-то не очень приятно быть в роли подопытных кроликов.

– В мире нет ничего совершенного, Яков, – сказал Шварценблюм, разламывая кусок хлеба. – Даже боги и силы обычно не могут договориться между собой. Представь, что они строили этот мир, как люди строят дома: кто-то спешил закончить класть полы, понадеялся на того, кто будет шпаклевать стену и оставил кусочек недоделанным, кто-то решил, что уголок окна можно оставить кривым, а кто-то просто устал. Вот и имеем: на одном конце Мира гранаты и инжир, на другом – голод, болезни и бедствия.

– По сути твои слова надо понимать так, что не было никакого единого Творца. Но почему в это осевое время, в котором мы сейчас находимся теории единства растут как грибы после дождя. Начали иудеи со своим единым Богом, продолжил Фалес со стихией воды, которая лежит, точнее течет в основе мира. На подходе Пифагор со своей теорией чисел и это только цветочки, ягодки еще впереди. Я понимаю, что каждый шаг делается на новом месте и нельзя дважды войти в ту же реку, но если кто-то все же пытается, то он, будучи индивидом, неделим по определению.

– Семантика, ухмыльнулся Шварценблюм. Тот, кто впервые применил слово «индивид» в смысле неделимости, скорее всего сам прекрасно понимал, насколько оно спорно, человек постоянно находится в состоянии борьбы страстей, желаний и нравоучений. Все в Мире меняется и течет и, приступая к следующему шагу, ты уже не тот, кто делал предыдущий и чем дальше ты идешь, тем сильнее меняешься.

– Фалес считает, что стихия воды порождает все что есть во всем его разнообразии. – возразил я.

– В этом мы с ним расходимся, – ответил Шварценблюм. – Я довольно известный авторитет в мире магии, Доктор черной и белой магий, почетный член нескольких уважаемых университетов. Свою известность я получил благодаря работам в области стихий, которые приняты в качестве базовых учебников. Само наше путешествие стало возможным благодаря моим познаниям в области хаоса.

– Фалес думает, что одна субстанция, сама по себе, как бы она ни была универсальна, способна объяснить всё. Но даже своих учеников и последователей он не смог в этом убедить. Ты же знаешь, что ученик Фалеса, Анаксимен, возьмет за основы мира воздух, Анаксагор – беспредельное, а Гераклит-огонь,

Вспомни свою медитацию на берегу моря, каждая волна в чем-то отличается от всех остальных, как вода может объяснить эти различия? Никак! Я же вижу мир как мозаичное полотно, созданное из множества красок, где каждая краска борется за своё место. Если бы Творец был бы совершенно единым и абсолютно мудрым, как утверждают твои соотечественники, то Мир был бы совершенен, как прозрачный кристалл горного Хрусталя, но тогда в нем отсутствовало бы разнообразие и любое действие в таком мире привело бы к его порче и разрушением. Но, к счастью, это не так.

– Это та же проблема, что волнует в твое время физиков-космологов, изучающих Вселенную. Им непонятно, как получилось, что Мир несет в себе столько разнообразия, если исходить из их теории о том, что Вселенная произошла из точки, не имеющей различий по определению. В этой теории нет объяснения, как разнообразие вошло в этот мир, в котором мы сидим сейчас за столом и наслаждаемся тушеной козлятиной.

– Давай добавим к воде Хаос, – парировал я. —, тогда Фалес мог бы сказать, что вся эта сложность – лишь рябь хаоса на поверхности воды, что творит мир и держит его в гармонии.

Ты прав, Яков, – согласился Шварценблюм, – хаос это одна из творящих сил мироздания, но даже хаос не может объяснить всего. Мир – это не застывший монолит, а огромное полотно, на котором каждый оставляет свой отпечаток. Мы не просто смотрим на него, мы – мы часть этого рисунка, хотим мы того или нет, часть рисунка, обладающая собственной свободной волей.

– Далеко не факт, что силам тонкого мира так уж безразлично то, что люди о них думают. В последнее время, благодаря технологиям вы сами превращаетесь в реальную силу. Так что можете принять участие в работе, беритесь за мастерок и шпаклюйте те места, которые вам видятся недоработанными. Твои соотечественники тоже пытаются, по-своему, изменить Мир, наматывая каждый день на голову и левую руку тфилин. Пока, к сожалению, им удалось притянуть к себе лишь массу бед и несчастий, результат несколько разочаровывает, но отрицательный результат тоже результат, главное получить опыт. Шварценблюм широко и добродушно улыбнулся.

На рыночной площади что-то происходило, у каменного постамента стала собираться толпа. Два коренастых стражника с копьями и мечами у пояса привели какого-то человека со связанными руками, а двое других принесли и поставили на землю стол и три стула, на которых тут-же воссели старейшины в белых туниках.

«Ты обвиняешься в краже мешка зерна из лавки Ахирама, – сказал один из старейшин, сидевший на правом стуле – Что скажешь в свое оправдание?»

– Я голодал, господин! – произнес человек со связанными руками, – У меня трое детей, и им нечего есть!

– Он вор! Если не наказать его, завтра все будут воровать! – выкрикнул человек, стоящий по другую сторону от старейшин, по-видимому, тот самый торговец, у которого и был украден мешок зерна.

– Тише. Мы вынесем решение. – выкрикнул другой старейшина с суровым обветренным лицом, сидевший слева.

Толпа замерла, ожидая вердикта. После короткого совещания, старейшина, сидевший в центре, обвёл толпу тяжёлым взглядом. медленно поднявшись, произнес: – Пусть он вернет украденное зерно. А чтобы понести наказание, он будет работать на лавку Ахирама в течение трех дней. Его морщины, будто вырезанные солнцем, ветром и временем в каменной скале, говорили больше любых слов: он знал, что любой вердикт принесёт разногласия и голос его зазвучал как сталь.

Толпа начала гудеть. Одни кивали, соглашаясь с решением, другие возмущённо шептались:

– Три дня? Он заслуживает большего! Если бы меня так судили, я бы каждый день крал. Работать всего три дня? Да это подарок!

Женщина в простом платье подняла руки к небу: – Пусть Баал смилостивится! Это несправедливо! У него трое детей!

– А если я украду у тебя, – перебил её мужчина в плаще, – ты скажешь то же самое?

– Ахирам очень богат, а это всего лишь мешок зерна.

Шварценблюм улыбнулся: – Видишь, Яков, как трудно угодить всем. Даже когда суд справедлив, найдутся те, кто останется недоволен. Нелегко быть судьей, а хорошим судьей во сто раз труднее. В твоё время судьи носят чёрные мантии и проводят годы, чтобы решить один вопрос. Законы понимают только те, кто сам их писал. Здесь же всё быстро, ясно и по делу. В этом городе судьи решают, что выгодно для всех. Нет долгих разбирательств, нет сложных законов, которые надо изучать пятнадцать-двадцать лет.

Шварценблюм встал, стряхнул крошки с одежды и сказал: – Пойдем, Яков, задав вопрос о едином мы приобщились к величайшей мудрости, той самой из-за которой о Фалесе будут помнить через две с половиной тысячи лет, а о судьях, что только что вершили здесь правосудие – нет. Давай пока удовольствуемся этим и пойдем к кораблю. Небо уже готовится к неотвратимому. Скоро начнется затмение, мир погрузится в тени, и каждый решит для себя, что это: гнев богов или их благословение. Принесем же в жертву Баалу нашего голубя и будем надеяться на его милость.

Жертва

Подойдя к причалу, мы обнаружили, что с кораблем явно что-то происходит, Пара маленьких парусов на мачтах уже были подняты, их полотна слегка шевелились под слабым утренним бризом. На палубе суетились несколько матросов, проверяя крепления. Один из них, стоя на перекладине мачты, осторожно пробирался вдоль реи, держа в руке моток верёвки.

Ещё один матрос стоял у подножия мачты, держа в руках нечто, похожее на кусок холста. Он внимательно осматривал его, проверяя на свет, нет ли дыр или слабых мест. Затем, крикнув что-то на певучем местном диалекте, он поднял руку. Кто-то сверху ответил ему, и вскоре парус был опущен вниз. Они начали проверку швов, проводя пальцами по каждой строчке, словно читая тайный текст, вплетённый в ткань.

– Смотри, как он завязывает узлы, – тихо сказал Шварценблюм, указывая на моряка. – Ты, рожденный в стране равнин и степей, испытал в своей жизни сильный ветер, бывает, что он давит на грудь и не дает вдохнуть, но, поверь, ты не способен себе представить, что происходит, когда, в море, налетает бешенный шторм и, неожиданно для себя, сталкивается с сопротивлением паруса. Эти верёвки обязаны выдержать подобный удар ветра, но один неправильно завязанный узел – и в бурю, парус, вместо того чтобы вести корабль вперед начнет метаться из стороны в сторону, как разъяренный зверь. Такой взбесившийся парус делает корабль неуправляемым, а когда кто-то осмелится к нему приблизиться, чтобы закрепить, он может убить одним ударом или, дернувшись, разрезать веревкой до кости.

На причале уже стояли груды товаров, ожидая своего часа. Среди них выделялись бочки, очевидно наполненные вином из Иудеи или Галилеи: их деревянные стенки были покрыты свежей смолой, которая источала терпкий запах. Рядом лежали плотные тюки, обёрнутые в ткань, с привязанными к ним палочками папируса. У края причала аккуратно сложили мешки с зерном, привезённым из плодородных долин Египта. На корзинах с финиками, привезёнными из Иудеи, сияло солнце, подчёркивая их медовый блеск.

Матросы принялись переносить грузы с берега на корабль. Двое из них принялись устанавливать толстую верёвку на деревянной лебёдке, а двое других, спустившись, начали обвязывать вторым концом веревки бочку, стоявшую недалеко от нас.

Шварценблюм, наблюдая за работой матросов, мягко коснулся моего плеча и кивнул в сторону лебёдки.

– Видишь, Яков, – начал он с привычной улыбкой наставника, – это простейший, но крайне эффективный механизм, известный человеку с древних времён. Лебёдка использует принцип рычага и трения. Те двое наверху вращают барабан, наматывая на него верёвку. Чем больше радиус барабана и длиннее рычаг, тем легче поднимать тяжести. Это позволяет одной паре рук поднимать вес, который, без лебёдки, не смогли бы поднять и пятеро.

Шварценблюм указал на крепление лебёдки к палубе.

– А ещё обрати внимание на основу. Она должна быть закреплена надёжно, чтобы лебёдка не сорвалась под тяжестью. Малейшая ошибка в установке – и весь механизм может обрушиться. Всё это – точная работа, хотя и выглядит грубой.

Один из матросов, обвязывавших бочку, услышав рассуждения Шварценблюма едко ухмыльнулся, – смотри, сказал, обращаясь к своему старшему товарищу, – этот грек с другом иудеем, сейчас начнут учить нас как обвязывать бочку. – Кто эти двое? Зачем они с нами плывут?

– Оставь их в покое, Ашер. Они заплатили Матану за место на корабле, если он их взял, значит так надо и они этого заслуживают.Старший матрос, коренастый мужчина с серьёзным взглядом, покачал головой:

Ашер хмыкнул и ничего не ответил, вернувшись к обвязке бочки. Через некоторое время он встал и махнул двум матросам сверху, что стояли у лебедки и стали дружно тянуть веревку. Бугры мышц на их мускулистых телах заходили под потной кожей в такт ритму. Веревка было скользнула по бокам бочки, но затем, сжавшись, плотно обхватила ее мертвой хваткой. Бочка с вином медленно поднялась и зависла над палубой, слегка покачиваясь, пока её осторожно не опустили на деревянные балки.

– Осторожнее, не разбейте! – крикнул Матан с палубы, нахмурив брови. Его голос звучал как раскат грома, подавляя шум суеты. – Если хоть одна бочка треснет, я вычту из вашего жалования!

– Не волнуйся, друг. Я готов взять весла, если ветер стихнет, а мой спутник умеет читать звезды. Мы принесем пользу команде. Ашер заморгал и неожиданно расплылся в извиняющейся улыбке.Шварценблюм подошел ближе к Ашеру и сказал, глядя ему прямо в глаза:

– Колдовал? – спросил я.

Да, – ответил Шварценблюм, самую малость, напомнил ему, что в мире существует любовь к ближнему. Он явно забыл значение своего имени и слишком увлекся своим раздражением.

Работа спорилась, каждый матрос знал своё место: один направлял верёвки, другой аккуратно размещал груз в трюме, третий проверял, чтобы тяжелые мешки с зерном не давили на более хрупкие тюки с папирусом.

– Этот корабль загружают, как шахматную доску, – заметил Шварценблюм, указав на мешки с зерном. – Сначала кладут то, что понадобится не сразу, а сверху то, что будет нужно в пути. Видишь финики? Они на самом верху, чтобы их можно было продать или съесть на первой остановке.