Тьма во мне

Я был еще слишком мал, чтобы замечать, насколько тяжелы их отношения, но от меня невозможно было скрыть всей правды. И с возрастом, изучая свои воспоминания как бы со стороны, словно сидя у муравейника и глядя на его обитателей, я постепенно прозревал, постигал страшную истину, но ничего уже не мог изменить. Я, например, не помнил, чтобы Хьюго был также близок с матерью, как я. Хотя мама любила его не меньше, но отец не давал им сблизиться. Он сразу взял его под свою опеку, оторвал от нас и с малых лет лепил по своему образу и подобию. И это положение вещей нам приходилось принимать, как должное. Хьюго привык получать то, что хотел, а желания его росли, как на дрожжах, и качество их с каждым разом менялось. Власть, которой он уже обладал, будучи еще маленьким несмышленым ребенком, превратила его в ненасытное чудовище. О, нет, еда здесь не причем. Чревоугодие не входило в список его пороков. В конце, концов, Хьюго воспитывали, как будущего воина, и это единственное, в чем отец не давал ему спуску. Он думал, что никто не знает о его пристрастии к сладкому, которое он пытался тщательно скрывать в том числе и от меня. Но порой я замечал, как он тайком от всех крадет сладости со стола. О, да, сладкое он всегда любил, и, взрослея, он обнаружил удовольствия куда более изощренные, нежели кража печенья или издевательства надо мной. Он мог силой взять какую-нибудь служанку в темном коридоре, и она не имела возможности ему отказать. Впрочем, многие из них, как я полагал, с большой охотой отдавались ему сами, ведь помимо высокого статуса, Хьюго обладал очень красивой внешностью, перед которой трудно было устоять. Родовитые невесты выстраивались в очередь, не догадываясь о той черной сути, которая скрывалась за прекрасным мужественным лицом. Они мечтали о нем, а их отцы мечтали подобраться к трону.

Быть может, Хьюго и не терялся на черно-белых просторах книжных страниц, как это делал я, но глупцом он тоже не был. Он ясно видел правду, умел трезво оценить себя и знал, как относятся к нему люди. А потому охотно принимал игры всех девушек с тем, чтобы в итоге обыграть их и развлечься. Его никогда не заботили чужие чувства, он наслаждался игрой, собирая разбитые сердца, словно драгоценности, в свою мысленную сокровищницу.

Он мог, например, тысячу раз поклясться в своей страстной любви, пообещать корону и целый мир в придачу. Он говорил так убедительно, как будто сам верил своим словам. Однако никогда его искренняя любовь не длилась дольше одной ночи, и с зарей таяла, как роса на траве. Отцу это доставляло немало хлопот. Ему приходилось сглаживать следовавшие за похождениями сына скандалы, искать дочерям лордов более-менее выгодные партии. Он всякий раз отчитывал Хьюго и объяснял ему, насколько важна короне поддержка богатых землевладельцев. Но моего брата ни разу не коснулось действительно серьезное наказание. Мне даже казалось, что отец втайне гордится сыном. Полагаю, в молодости он был таким же и теперь считал, что юноше следует в полной мере насладиться этой живой и скоротечной порой. Единственное, что и в самом деле могло беспокоить короля – это появление нежеланных детей. Впрочем, с этим, как я слышал, лекари разбираются без особого труда, заваривают какие-то травы, и ребенок уже никогда не появится на свет. Меня это отчего-то пугало. Не представляю, какая женщина окажется достаточно смелой, или жестокой, или отчаявшейся, чтобы убить жизнь внутри себя. Осуждать их не берусь, но испытываю страх, представляя, как умирает младенец в утробе.

Мне неизвестно, приходилось ли тем девушкам, с которыми Хьюго проводил ночи, когда-нибудь принимать такой отвар. А если да, то, сколько детей моего брата уже давно погибло? Знает ли это об этом он сам, сожалеет ли? Иногда мне казалось, что Хьюго вообще не умеет сожалеть. Он всегда жил в свое удовольствие, не думая о будущем. Впрочем, я и здесь не завидовал ему, потому что, как мне казалось, я разгадал его секрет, который даже он сам не мог разгадать. Все эти случайные связи были попытками слепого найти путь в неизвестном ему мире. Мир этот назывался жизнью, а путь – любовью. Но он искал, попросту не зная, что такое любовь, ведь материнскую любовь он отринул, а отцовской так и не нашел, и потому в душе был несчастен так же, как и я. И так же, как и я, он искал убежище. Но так уж устроен мир, что не бывает убежища общего, для всех сразу. У каждого оно свое. И он находил утешение в случайных связях, а я в единственном доступном мне роде убийств. Неужели во мне больше зла, чем в нем? Удивительно, ведь я всегда думал, что моя душа не так слепа. Она не блуждала впотьмах, а тихо шла по узкой сияющей тропе, похожей на единственный солнечный луч в мире абсолютного мрака. В отличие от Хьюго, я любить умел.

Миранда. Имя ее означает «достойная похвалы», и она в самом деле была достойна самых высоких похвал. Ее отец малефик лорд Хагамар был одним из ближайших союзников нашего короля. Он обладал силой, ведал тайны земли, воды, огня и ветра, мог заговаривать раны и общаться с душами мертвых. Пусть дочь не унаследовала его дар, зато ей передалась отцовская любовь к книгам. В отличие от многих своих сверстниц, занятых неглубокими мыслями о нарядах, украшениях и балах, она умела рассуждать. Она словно стояла на ступень выше всех остальных, более того, знала об этом, но в ее поведении, в ее манере держать себя с людьми не было и намека на высокомерие. А, кроме того, она была красива.

Сейчас уже не вспомню, когда именно я понял, что люблю ее, и как это произошло, но теперь я знал это наверняка, как знал и то, что никогда не смогу стать достойным ее. Я находил в ней то совершенство души, которое не находил в себе или в ком-то другом. Миранда многим отличалась от остальных девушек нашего круга, которые когда-то бывали в замке. Например, она обладала независимостью суждений и собственными взглядами на жизнь. Хагамар воспитывал так всех своих детей, но Миранда отличалась какой-то своей врожденной мудростью, которая была такой понятной, такой по-житейски простой, и которая возводила ее обаяние на недосягаемую высоту. Миранда умела не только нравиться людям, она могла заставить мужчин считаться со своим мнением, чего не могла сделать ни одна другая девушка, умела находить аргументы в спорах, ее трудно было смутить или застать врасплох. И эта ее внутренняя сила, привлекала одних и отталкивала других. Впрочем, я знал, что беспокоит их не Миранда вовсе, а собственная слабость и глупость, которые, порой, так ясно проступали в людях, находящихся рядом с ней.

Знала ли она о моих чувствах? Нет. Я никогда не стал бы докучать ей своими признаниями. Я боялся этих признаний, и не потому, что боялся отказа. Меня больше пугала взаимность. Мне думалось: смогу ли я быть достаточно сильным, достаточно разумным, достаточно смелым, чтобы всегда быть рядом с ней? Возможно, когда-нибудь, когда я совершу подвиг достаточный, чтобы гордиться им и собой, я признаюсь ей. Но до тех пор, моя любовь останется тайной и далекой, как звезды. А если опоздаю, что же, значит, так тому и быть.

Сколько раз я наблюдал, как Хьюго пытается сделать ее очередным своим трофеем, но все его попытки были сродни волнам, разбивающимся о непреступную скалу. Миранда не была одной из тех скудоумных и дешевых пустышек, которые составляли большую часть побед моего брата. Она знала себе цену, и попытки Хьюго соблазнить ее, казались ей смешными и неуклюжими. Она единственная из девушек умела ставить его на место. Только ради нее я старался быть лучше, чтобы хоть как-то приблизиться к той нравственной высоте, на которой стояла она. Именно любовь к ней помогала мне прощать и Хьюго, и отца, и судьбу.

Занятый своими мыслями, я даже и не заметил нашей дороги, а меж тем мы проделали почти весь путь.

– И все-таки, зачем отец нас позвал?

– Откуда мне знать? – Огрызнулся Хьюго. – Придем, и ты сам у него спросишь, если смелости хватит.

– Он разве тебе не сказал? – Удивился я.

– Нет. – Бросил Хьюго в ответ, и по его до предела раздраженному тону я понял, что отец и в самом деле ничего ему не рассказал, что удивительно, ведь обычно Хьюго был осведомлен обо всех важных делах.

Кабинет короля находился в одной из башен. Мы подошли, и брат негромко постучал железным кольцом, словно боясь потревожить погруженного в государственные дела правителя. Мне был хорошо знаком этот издавна заведенный порядок. Отец не любил, когда кто-то входит к нему без стука, даже если он сам приглашал.

– Войдите. – Донесся его низкий голос.

Хьюго отворил дверь и вошел первым, я последовал за ним. В кабинете еще было светло. В открытые окна, обращенные на запад, проникало уходящее солнце, и внутри падающего на пол луча была хорошо видна принесенная ветром пыль. Золотистая, она летала в воздухе, оседая на шкафах и книгах. Она казалась фантастическим туманом, который сверкал, как звезды, падающие с небес. Коврик света лежал на полу под окном, однако там, куда не могли допрыгнуть последние солнечные зайчики, уже залегли сумрачные тени, смягчая очертания предметов и двух людей, находящихся в комнате. Слева от окна был массивный прямоугольный стол, заваленный грудой бумаг, в которых сейчас разбирался отец. Он что-то перечитывал, пересчитывал и был так поглощен этим занятием, что не заметил, как мы вошли. Он даже не посмотрел в нашу сторону и никак не выказал сыновьям своего радушия.

В стене справа от окна находился большой, но пустой сейчас камин, а рядом с ним был круглый столик поменьше, на одной ноге, за которым стояли два кресла. В одном из этих кресел сидел и тоже просматривал какие-то свитки человек, присутствие которого меня удивило и обрадовало. Это был Хагамар.

Если отец – это крепость, разросшаяся от многочисленных пристроек, бугрящаяся каменными мускулами на плечах и руках, мощная и неприступная, надменно взирающая на раскинувшиеся у своего подножия владения, то Хагамар был маяком, высоким, стройным, холодным и одиноким, окруженным одними только первозданными стихиями. И также как на вершине маяка всегда сияет фонарь, в голове Хагамара был разум, светлее которого я не знал. Как маяк помогает морякам найти дорогу во тьме, так и он мудрым советом был способен помочь любому человеку найти верный путь. И, несмотря на свою пугающую внешность и род занятий, я никогда не встречал человека добрее и справедливее.

Дело в том, что Хагамар был малефиком, а так в нашем краю называли тех, кто занимался темным чародейством. Но слово «темным» в этом контексте означает вовсе не «злым» или «вредоносным», а, скорее «тайным», то есть «неизведанным», а следовательно, «сокрытым тьмой». Но Хагамар никогда не обращал свою силу во зло людям. С отцом они были знакомы еще с молодости, и дружба с Хагамаром во многом помогала королю удерживать власть и сохранять мир в королевстве. То, что отец прислушивался к советам малефика, было великим счастьем для всех нас, и меня иногда душила какая-то по-детски наивная обида за то, что я родился не в его семье.

Такое странное лицо, как у Хагамара, невозможно пропустить даже в самой густой толпе. Щеки его были настолько впалыми, а скулы острыми, что напоминали мне скулы черепа, поднятого из могилы. Бледный лоб обрамляла грива черных волос, собранных в тугой хвост. Лишь одна седая прядь на левом виске, выбившись из общей массы, ниспадала на костистое плечо. На фоне этой почти демонической внешности его бледно-голубые глаза казались особенно светлыми, прозрачными, похожими на два замерзших озерца, со дна которых поднимается таинственный призрачный свет.

Выходец из низов, Хагамар теперь владел землями восточнее столицы, там же находилось и его поместье, некогда подаренное ему моим отцом за верную службу и ставшее с тех пор его родовым гнездом. На правах первого советника он часто жил в замке, порой вместе с детьми, и вот прибыл сюда в очередной раз. Хагамар не был аристократом по крови. Простолюдин по рождению, малефик, он все же сумел стать первым советником при дворе моего отца, и все благодаря своему исключительному уму. То была какая-то давняя история, которую в подробностях нам никто не рассказывал. Лишь Хагамар вскользь упоминал, что как-то случайно спас моего отца в их далекой юности.

Когда мы вошли, он поднял голову и приветливо улыбнулся нам. Я с улыбкой кивнул в ответ. Хьюго просто сухо кивнул, и мы застыли возле двери, ожидая, когда отец сам начнет говорить. Но он даже и не думал отрываться от своего занятия. Хьюго, и так находившийся в несколько раздраженном состоянии, первым не выдержал, кашлянул и заговорил. Голос его, тем не менее, был тихим и вежливым. Пожалуй, отец наш был единственным человеком, которого Хьюго боялся.

– Отец, ты просил меня вернуться с братом.

Король нахмурился, и я подумал, что сейчас он примется отчитывать меня за мое бесцельное и бесполезное гуляние по лесу, за столь долгую отлучку, за то, что заставил его ждать, за то, что вообще родился на свет таким никчемным, за то, что погода сегодня слишком жаркая, но этого не произошло. Нехотя, как будто мы помешали его, без сомнения, важным королевским размышлениям, он заговорил.

– Завтра еще до рассвета вы оба должны быть собраны в путь. Возьмите с собой плащи и зимние вещи

– Зимние вещи? – Удивился Хьюго. – Мы идем в горы?

Король очень не любил, когда с ним спорили, обсуждали его приказы или задавали ненужные, по его мнению, вопросы. Обычно он начинал злиться, и здесь не было исключений даже для Хьюго. Однако сейчас он лишь безучастно ответил.

– За Серебряную Завесу.

Не знаю, что меня поразило больше, сама новость или то, каким равнодушным голосом отец ее произнес. Серебряная Завеса была тем местом, куда люди не ходили ни добровольно, ни по принуждению, а непослушных детей пугали ею по ночам. Те же редкие смельчаки, которые, говорят, рискнули пойти туда без сопровождения какого-нибудь малефика, не вернулись обратно.

Серебряная Завеса была, пожалуй, самым удивительным, но и самым жутким явлением в нашей округе. Если уйти от города на северо-восток, то можно дойти до кривой горной расщелины. Дорога туда была самой, что ни на есть, безопасной, но вот за расщелиной начинался мир старинных легенд, страшных преданий, вымысла, переплетенного с пугающей действительностью. Уже только подойдя к узкой и черной пасти земли, дно которой терялось во тьме, издалека можно было заметить тонкую мерцающую стену, как бы зависшую между небом и землей. То был дождь, который не прекращался вот уже несколько веков. Люди не помнили, когда он возник, и потому считали, будто Завеса была там с самого начала времен, отделяя мир живых от мира мертвых, и что за ней живут демоны и злые духи, неспособные выйти наружу. Кто-то даже полагал, что там находятся врата в преисподнюю. Хагамар, однако, утверждал, что далеко не все слухи правдивы. Например, он рассказывал, что Завеса появилась не на заре времен, а не так уж давно, если говорить о человеческой истории в целом, и что создали ее древние малефики. Говорил, что никаких врат ада за стеной дождя нет, а есть какая-то таинственная библиотека, в которой одни только чернокнижники находят приют. Не будучи суеверным, я предпочитал доверять Хагамару, а не людским сплетням, и потому новость о предстоящей поездке туда не напугала меня, но взволновала и даже обрадовала.

До сегодняшнего дня нам категорически запрещалось пересекать линию обрыва, но мне доводилось наблюдать завесу издалека. С виду ничего особенного, дождь, как дождь, даром, что вечный. Манила даже не столько сама Завеса, сколько тайна, скрытая ею от людских глаз.

– За Серебряную Завесу?! – Не удержался от восклицания обычно спокойный, как удав, Хьюго. – Зачем нам туда идти? Это же проклятое место.

– Что в моем приказе тебе не понятно? – Спросил отец, начавший потихоньку терять самообладание.

– Я хотел показать это место Ториэну. – Мягко вступил в беседу Хагамар. – Его Величество считает, что вам тоже было бы полезно там побывать.

– Да, отец, мы будем готовы. – С легким, несколько издевательским поклоном отрапортовал Хьюго, но короля это устроило, и выражение его лица вновь сделалось каменным и безучастным.

– Идите. – Сказал он, и мы покинули его кабинет.

Дверь закрылась, и между мной и Хьюго вновь образовалась невидимая, но глухая стена взаимного недоверия.

– Хагамар приехал так внезапно, без предупреждения. Разве что-то случилось? – Спросил я у брата, когда мы шли по коридору обратно.

– Почему что-то непременно должно случиться? – Съязвил Хьюго. – Разве он не желанный гость в нашем доме? Разве не имеет права приехать сюда, когда ему захочется? Кроме того, разве праздник урожая не достаточный повод, чтобы ему погостить у нас? И почему вдруг ты решил, что он приехал без предупреждения? Или это тебя он должен был заранее поставить в известность?

Я равнодушно пожал плечами.

– Просто я ничего не знал о его приезде, вот и все. Ты мне ничего не рассказываешь.

– Я что, твой посыльный? И потом, когда ты вообще бываешь в замке, интересуешься его внутренней жизнью? Вот если бы ты не бегал целыми днями по лесу, как заяц, то знал бы, что он приезжает, и встретил бы его сегодня вместе с нами.

– А он приехал один? – Как бы невзначай спросил я и наткнулся на резкий выпад брата.

– Элли, ты что оглох? Тебе же сказали, что Хагамар хочет показать Ториэну Завесу, естественно, он приехал с ним. Редерик, кстати, тоже с нами пойдет.

– А… – Уже, было, хотел спросить я, но передумал и замолк, однако до отвращения проницательный Хьюго все понял сам.

– Миранда? – Спросил он, и на лице его появилась хищная улыбка. – Да, она тоже приехала, но с нами, она, конечно же, не пойдет. Если ты хочешь ее повидать, то не стоит.

– Это почему же? – Удивился и несколько ощетинился я. С какой стати брат посягает на мою личную свободу передвижения?

– Потому что она устала с дороги, – тоном родителя, объясняющего глупому ребенку простые житейские истины, сказал он, – и просила ее сегодня не беспокоить.

Это другое дело, если она сама просила, я не посмею нарушить ее покой.

– Ладно, – сказал я, – увижусь с ней завтра.

– Ты, я вижу, потерял остатки всякого разума. – Презрительно бросил мне брат. – Ты не увидишь ее завтра, потому что завтра мы уйдем задолго до того, как она встанет, а вернемся, скорее всего, уже после того, как она ляжет.

Моя попытка в очередной раз взбунтоваться была задавлена массивностью его железных доводов, и я почувствовал себя ужасно глупо.

– Элли, соберись и начни думать головой. Потому что если ты и завтра будешь таким же рассеянным, то вообще можешь не вернуться. – И прежде, чем свернуть в соседний коридор, он выстрелил в меня последней ядовитой стрелой. – Впрочем, не думаю, чтобы это хоть кого-нибудь волновало.

Этот стилет попал в самое сердце, и яд, которым был смазан его наконечник, назывался правдой. В самом деле, кто по-настоящему будет горевать обо мне, если я не вернусь? Отец, который меня ни во что не ставит, Хагамар, которому я даже не сын, Миранда, для которой я просто друг и ничего больше? Хьюго, иное дело, его любят все.

Сегодня я никуда не пошел, а помылся, заранее приготовил одежду и рано лег спасть с тем, чтобы завтра встать до зори.

С утра, умывшись и одевшись, а затем наскоро позавтракав, я первым оказался на конюшне и принялся готовить коня к предстоящему пути. Я умел седлать коней, и потому предпочитал делать это самостоятельно. Хьюго явился не один, а вместе с Ториэном и Редериком, сыновьями Хагамара и братьями Миранды. Но, несмотря на принадлежность к одной семье, братья были столь же различны, как исповедь и заповедь. Открытый, веселый Редерик был старшим сыном, и потому являлся первым наследником земель Хагамара. Однако он ни в одной своей черте не имел сходства со своим отцом. Волосы его не чернели и не вились, а топорщились коротким рыжеватым ежиком. Лицо его не выдавалось такими выразительными скулами, и было не вытянутым, а квадратным и чуть расходящимся вширь. Он уже имел не по-юношески волевой подбородок, ростом и обхватом мощной груди превосходил даже Хьюго, а его светло-зеленые глаза, единственные зеленые в их семье, были настолько обыкновенными, что в них невозможно было разглядеть признаки хоть какой-то родовой магии. В них не было того зачарованного свечения, которое отличало голубой взор Хагамара. Внешностью Редерик пошел в кого-то с материнской стороны, хоть на мать он тоже не был похож.

Другое дело – Ториэн, серьезный и молчаливый, младший в семье, приходящийся ровесником мне, именно он был истинным сыном своего отца. Волею судьбы ему передался не только дар Хагамара, но и его внешность. Ториэн, как и Хьюго, словно был слепком своего отца в молодости, правда, пока лицо его не обрело ту пугающую резкость, которую имел старший малефик. Возможно, состарившись, годами занимаясь темным колдовством, он обретет такое же сходство с черепом, однако сейчас черты его лица были мягкими и привлекательными. Впрочем, самого Хагамара нельзя назвать некрасивым, в самом привычном понимании этого слова. В темноте или, особенно, в резком мерцании факелов, он скорее походил на создание иных опасных миров. Однако на свету, правильные черты его лица соотносились друг с другом в какой-то своей удивительной гармонии. Сам он походил на загадочную книгу, под мрачным кожаным переплетом которой скрывались белые страницы, полные удивительных глубоких мыслей. Узнавший малефика поближе понимал, насколько внешность его обманчива, и как разнится она с его добрым и честным характером.

Но вот Ториэн, имел вид не просто человеческий, но красивый, и даже очень красивый. На вытянутом лице линия скул была только слегка очерчена. Нос, имевший небольшую горбинку у самой своей вершины, далее устремлялся ровной стрелой по направлению к тонким, но четко очерченным губам, на которых не часто появлялась улыбка. Бледная кожа, темные волосы, которые он, подражая отцу, уже начал отращивать. Правда, их еще не тронула седина. И в этой удивительной, не приторной красоте ощущалась необъяснимая сила, которая привлекала внимание, вызывала доверие и вместе с тем какую-то примесь страха неясной природы. Проницательный взгляд таких же голубых, как у Хагамара, глаз никогда не бегал бесцельно по сторонам, был устремлен всегда прямо, и вместе с этим как бы вглубь себя. Какие тайны мира видит он этими глазами? И все же, несмотря на звенящую синеву и живущую в Ториэне волшебную силу, в глазах его отсутствовало то едва уловимое свечение, которое я так часто видел в глазах Хагамара, и которое сразу выдавало в темном малефике его светлое нутро.

Впрочем, Ториэн всегда мне нравился, также как и Редерик. Оба они так различались и внешностью, и характером, что казалось, будто им никогда не найти общий язык. Но, в отличие от нас с Хьюго, они его находили всегда. Я удивлялся этой их семейной сплоченности и пытался разгадать секрет. Ведь Редерик – факел, легко зажигающийся новыми идеями, дарящий свет и тепло всем вокруг, любящий пустую трескотню и также легко гаснущий. Ториэн же – лед, этакий холодный принц, о котором мечтают девушки особо томной, поэтичной натуры. Он не любит тратить себя на всякие мелочи, зато если уж возьмется за какое-нибудь дело, то выполнит его основательно и непременно доведет до конца. Порой, подначиваемый братом Ториэн мог оживиться, и даже очень, разозлится, или же перенять беззаботное настроение Редерика. И тогда он развлекал нас фокусами, рассказывал удивительные истории из книг, недоступных нашему пониманию. Это были книги из личного собрания Хагамара, книги на древних, вымерших языках, которые можно было перевести только с помощью магии.

Сначала, мне казалось, зависти меж ними нет потому, что те части наследства, которые Хагамар собирался оставить им, равны в своей ценности. Редерик получает все материальные богатства, скажем, замок, земли, титул. Уделом Ториэна являются знания, умения и сила Хагамара, чего уже не мало. Находись все в руках одного из детей, второй непременно затаил бы обиду. Кроме того, мне казалось, что Миранда, рожденная в середине, служит как бы опорой, уравновешивающей эти две такие разные чаши весов. А потом я понял, что ответ куда проще, и никакого особенного секрета здесь нет. Просто Хагамар любит всех своих детей одинаково, и тем никогда не приходилось сражаться друг с другом за его внимание, признание и одобрение, как молодым росткам за лучи солнца. И в детях Хагамара не было той заносчивости, которая так часто бывает в людях высшего сословия. Человек, плохо знакомый с этим семейством, мог бы принять за высокомерие некоторую отстраненность Ториэна, но это была только глубокая задумчивость мыслителя, пытающегося уразуметь тайный смысл бытия. Вот и сейчас Редерик и Хьюго о чем-то оживленно переговаривались, о чем именно, я не обратил внимания. Ториэн же в разговоре не участвовал, а просто, молча, шел рядом.

– Элли, ты уже здесь! – Воскликнул Редерик, увидев меня. – А я-то думал, мы пришли рано.

Я ничего не ответил, устал бороться с ними за право быть Элиндером, а не Элли.

– Какой-то ты сегодня мрачный. – Не унимался навязчивый Редерик. – Волнуешься?