Сделка

– И легенды, – улыбнулся Волковский, и я увидела, как вспыхнули у Ани щеки. – Разве легенды тайги не заслуживают внимания? Пожалуй, они куда интереснее мануфактур! А я всегда мечтал услышать эти истории о духах леса. Ну же, смелее. Неужели никто не расскажет?

Девушки снова переглянулись. Кто-то с недоумением, кто-то с опаской. У нас не принято говорить о духах. По крайней мере в открытую. Сказания о нечисти ведают друг другу в ночной тиши, спрятавшись под одеялом, когда в камине уже едва тлеют угли, а в печной трубе завывает насмешник-ветер. Шепотом. Едва слышно. С опаской. Потому что духи леса могут и услышать…

Но желание понравиться новому учителю все-таки пересилило. И Настя несмело подняла руку и произнесла робко:

– Возле топей и заболоченных водоёмов в зарослях морошки живёт шишига. Она маленькая и горбатая, с холодной жабьей кожей. Для взрослых шишига не опасна, а вот детей может зачаровать, заманить в топь и там задушить. А через три оборота луны утопленный ребенок выползет с илистого дна и станет новой шишигой.

Последние слова Настя проговорила шепотом, испуганно тараща карие глаза. Господин Волковский одобрительно кивнул, и робкая девушка залилась восторженным румянцем. Я презрительно скривилась. Нет, нельзя наших девиц в высший свет. Да они же все тайны выболтают, как только увидят красивого мужчину!

– А еще есть водяные девы озёрницы! – несмело подхватила обычно молчаливая Ульяна. – Они прячутся в озерах и утаскивают на дно, если подойти слишком близко. Хватают за ноги, обвивают лодыжки водорослями и тащат, тащат! Потому что на озерном дне им скучно, вот и развлекаются, ищут – кого бы завлечь. С мужчинами озерные девы долго играют, то выпустят на поверхность, то утянут, а когда… когда наиграются, закапывают в мягкий ил – на радость рыбешкам и ракам… Ну а девушки становятся их назваными сёстрами и в следующее полнолуние выходят на берег. Только никакие они уже не люди, а утопленницы! И кожа у них зеленая и пупырчатая, глаза белесые, а вместо волос – скользкая тина!

– Точно! – подскочила Евдокия. – Мой дед сам видел озёрниц, едва не пропал! Они морок напускают и поют так сладко, что человек сам спешит в озеро! Когда мне было шесть лет, лето выдалось жарким, озера иссыхали, так утопленницы в тот год совсем озверели, говорят, десяток человек утащили!

Девчонки испуганно ахнули и загомонили. Первые опасения исчезли, и теперь все с удовольствием припоминали страшные истории.

Подняв голову, я наткнулась на взгляд учителя. И на миг класс исчез. Его заполнила вода – темная, озерная… и мы снова были в ней, я и он… Зависли в прохладной бесконечности, совсем рядом, совсем близко. Опасно близко. Глаза в глаза…

Зеленые глаза Дмитрия Волковского стали еще темнее, словно у него расширились зрачки. И почему-то я была уверена, что учитель тоже вспоминает озеро.

Я сжала под партой кулаки, прогоняя тревожащие видения. И неожиданно даже для себя подняла руку.

– Катерина?

– Я знаю про лесного пакостника, который ворует обувь. Стягивает с ноги, причем предпочитает замшевые туфли. Левые!

Девчонки недоуменно переглянулись, но я смотрела лишь на учителя. Он насмешливо заломил бровь. Нет, надо было все-таки двинуть ему на том озере. Палкой. Промеж глаз!

– Неужели? И как же выглядит этот пакостник?

– Чудовище! – с готовностью обозначила я. – Жуткое страшилище! Ноги столбами, грудь колесом, волосатый… местами! Один раз увидишь, забудешь как спать!

– Что ты говоришь! – Насмешки в глазах учителя стало больше. Кажется, теперь он откровенно потешался! – Надеюсь, никогда его не встречу. Не хочу утратить сон из-за пропавших туфель. Ну или других вещей.

– А еще есть колодезная скверна, которая портит питьевую воду, если ее оскорбить! Она похожа на серое приведение и становится видна, если кинуть в нее пучок жженой полыни! – обиженно завопила Лидия, пытаясь привлечь внимание к себе. – И топтун-оборотник! Это огромный медведь, только не бурый, а черный! Глаза у него горят, словно красные угли, а лапы такие огромные, что оставляют на земле дыры. По ночам оборотник рыщет в лесу, а с рассветом сбрасывает шкуру и идет к людям как ни в чем не бывало. Бабушка рассказывала, что оборотники жили среди людей годами, а никто и не знал. Даже как-то сказала, что наш дед не иначе как оборотник, вечно шляется непонятно где… Но это она со зла, конечно!

– А еще аука! Вы знаете о нем, господин Волковский? У ауки нет тела, только сморщенная старческая голова! Он висит на старых елях, цепляясь на ветви седыми косматыми волосами. Висит и кричит: ау, ау! Заманивает в самую чащу на радость хищникам. Человек думает, что ему отвечают другие люди, а то аука! Так и пропадает… А когда путника съедят волки, аука падает на игольчатый наст, подкатывается к телу и лакает свежую кровь… – Алеющая полевым маком Аня замахала руками.

Я отвернулась к окну, не желая на это смотреть. Почему-то было стыдно, что даже умница Анюта пытается понравиться новому учителю. Небо над еловыми макушками потемнело. Насупилось. И сам лес окутался сизой дымкой – верный признак приближающегося ненастья.

– Упыри! – с подвыванием выдохнула Пелагея.

– Упыри – не духи, а нечисть! – возразила Софья, но ее никто не слушал.

– … а у нас в подполе живет домовой… да честное слово!

–… няня сказала, что новорождённого малыша забрала Лесная Мать… я ее видела в окне, жуткая такая, худая и высоченная, как столб горбатый… стоит на снегу босая, в накинутой волчьей шубе, и держит моего мёртвого братика… Косы пегие до самой земли, а глазищи белые, страшилище…

– Да это бабка Авдотья была, а ты поверила, глупая!

– Да сама ты бабка! Говорю тебе, своими глазами видела!

Я смотрела в темнеющее окно. Предчувствие бури легкой тенью встало за спиной, легонько подуло в затылок. Я поежилась. И на миг очутилась в прошлом, там, где мне не больше семи лет и лес тоже замирает перед грозой… и голос Хизер: ступай осторожно, Кая. Вот так – шаг за шагом… Надо идти совершенно беззвучно, поверх травы. Не тревожа лес ни словом, ни мыслью… стань тишиной, Кая. Стань пустотой. Растворись в воздухе, слейся с лесом. Не тревожь покой лесных духов. Не тревожь колыбель из мха… иди тихо, Кая. Шаг за шагом…

Сосны за крышами на миг задвоились, поплыли. Я поморгала.

–… найти ее большая удача. Ее по-разному кличут, кто алконост, кто Навий зимородок. Говорят, в ее перьях живут все оттенки синего цвета, от нежно-голубого до грозового сумрака. И сама птица красоты невероятной. Но живет она в самой чаще, там, куда нет хода людям.

– А еще есть тот, кто спит в Кургане, – сказал кто-то, и внезапно все замолчали.

В тяжелой наступившей тишине стал слышен вой непогоды. Поднявшийся ветер ударил в раскрытую оконную створку, и я ощутила, как холодок коснулся плеч. Уже не предчувствие бури, уже она сама.

– Только о нем нельзя говорить, – шепотом произнесла Софья, и остальные кивнули. Раскрасневшиеся лица вмиг стали серьезными.

– И почему же о нем нельзя? – с улыбкой спросил учитель.

Вот глупый…

– Потому что нет в тайге слов, которые ОН не слышит. Не надо звать того, кто спит, – едва слышно пробормотала Лидия.

– Он? – Учитель смотрел с недоумением, но больше никто отвечать не стал. Все-таки некоторые вещи вслух лучше не произносить.

– Ой, расшалились девоньки, – сказала Добрава, обводя взглядом класс. – Сказки все это!

Смотрительница снова взяла свой носок, спицы стучали мерно и завораживающе. Девушки дружно вздохнули.

– И правда, всего лишь старые сказки! – переведя дыхание, сказала Лидия. – А вы верите во все эти истории, господин Волковский?

– В того, кто спит в Кургане? – с той же улыбкой произнес он, и Добрава тихо ахнула. – И кто же там?..

Но договорить учитель не успел. Ледяной сквозняк снова погладил мне спину. Что-то тихонько, едва различимо звякнуло. Створка хлопнула, и стекло вдруг вывалилось из окна, обрушилось. Брызнуло во все стороны колючим дождем.

Я закрыла лицо руками, и кто-то, сдернув меня на пол, толкнул под парту. Под руками и коленями хрустнуло стеклянное крошево. Ученицы завизжали, кто-то басовито заорал. Кажется, это Добрава…

– Катерина! Посмотри на меня! – Требовательный голос заставил меня открыть глаза.

И совсем рядом я увидела лицо Дмитрия Александровича. Значит, это он столкнул меня со стула. Его руки были такими же требовательными, как и голос. А взгляд – темным. Темнее, чем я могла себе представить.

Учитель быстро провел ладонью по моим плечам, стряхивая стекло. Оно было повсюду! На полу, стуле и столе. На моем платье. На темных волосах учителя.

– Со мной все хорошо, – пробормотала я как-то хрипло и удивленно посмотрела на свои ладони. – Ой. Кажется, порезалась. Ничего страшного!

Господин Волковский недобро прищурился и, обхватив меня за локоть, помог встать.

– Тишина! – приказал он, и почему-то все послушались. Даже Добрава прекратила вопить. – Есть еще пострадавшие? – Выходило, что нет. Стекло вылетело как раз возле меня, и осколки почти не задели остальных. – Анна, проводи девушек в другой класс. Лидия, проследи за порядком. Начните изучение эпохи просвещения. Добрава, отведи нас с Катериной к врачу.

– Да я не…

Учитель глянул хмуро, и я замолчала. Толку спорить-то? Этот все равно сделает по-своему!

– Идем.

Так и держа мой локоть, Дмитрий Александрович повел меня за собой.

Глава 8

Катерина шагала молча. Испуганной не выглядела, скорее озадаченной. Добрава, причитая и охая, топала следом. По ее словам, лекарская располагалась на первом этаже в основном здании, недалеко от кухни.

Когда мы вошли, к нам обернулся местный врач. При первом взгляде на него показалось, что Гектор Савельевич совсем молод, даже юн. Я даже успел удивиться такому выбору княгини, но присмотревшись, понял, что мужчине передо мной уже далеко за сорок. Обманчивое впечатление производило тонкое изящное телосложение и длинные русые волосы, собранные в низкий хвост. На носу лекаря золотились тонкой оправой круглые очки.

Он протянул мне руку и представился. Улыбка лекаря оказалась дружелюбной и располагающей.

– А вы – Дмитрий Александрович? Наслышан. Будем знакомы. Так-так. И что у нас тут?

– В ученической из рамы вывалилось стекло, – пояснил я.

– Вот как… Здание старое, здесь всякое случается. Ну же, Катерина, не прячь ладони. Я, конечно, не Хизер, но тоже кое-что понимаю, да?

Лекарь подмигнул и опустил очки на кончик крючковатого носа.

– Она говорила, что вы очень способный, – слабо улыбнулась девушка, протягивая руки. – Даже несмотря на эту вашу медицинскую академию!

– Я закончил всего лишь фельдшерское училище. Но… Неужели? Так и говорила? – Врач неожиданно обрадовался, словно ему сделали невиданный подарок. – Ну надо же! Хизер была не слишком щедра на похвалу, правда? Я не знал, что она обо мне такого мнения! Но давай посмотрим…

Он внимательно осмотрел руки и шею Лепницкой.

– Неприятно, конечно, но стекла в порезах нет, кожа чистая. Надо промыть и сделать заживляющие примочки. Ну-ка, где у меня мазь… А ты пока промой порезы, Катя. Вон там, за дверкой. С щелоком!

Девушка послушно ушла.

– Я слышал, вам нездоровилось? – вспомнил я разговоры в гостиной. Но дружелюбный врач лишь махнул рукой.

– Всего лишь небольшая слабость, уже все в порядке. Наши дорогие Давыдовы любят преувеличивать.

Он улыбнулся, верно распознав источник слухов, и я, поняв это – тоже. Гектор Савельевич умел располагать к себе.

– Кто такая Хизер? – спросил я. – Я уже слышал это имя.

Господин Франц, копающийся в огромном пузатом шкафу, полки которого заполняли разнообразные склянки и пузырьки, глянул через плечо. Очки болтались на самом кончике его носа и удерживались там лишь каким-то чудом.

– Местная мм… как бы это сказать. Хизер – знаток леса и трав. Она лечила всех местных жителей. Да что там! И из города к ней порой приезжали. Тайно, конечно.

– Знахарка? Шаманка? – удивился я. – В учебном заведении? Вы, верно, шутите?

Лекарь неторопливо накапал в кружку остро пахнувших капель. И сказал, не глядя на меня.

– Не судите о том, чего не знаете, господин Волковский. Вы человек новый, столичный. А здесь… тайга. Здесь все иначе.

Переспросить я не успел: держа мокрые руки на весу, вернулась Катерина.

– Я не стала вытирать, – смущенно сказала она. – У вас там полотенца чистые, испачкаю.

– А мы все же промокнем, вот так. – Лекарь ловко обернул порезанные ладони девушки тряпицей, протер и наложил мазь, а поверх – бинт.

– И так бы зажило, не стоило…– поморщилась девушка.

– Заживет-заживет. А с мазью – быстрее. Больше порезов нет? Повезло-повезло! А если бы на голову? Страшно подумать! Успела отскочить? Ты же сидишь прямо возле окна, верно? Это старое здание… и погода! Портится. Видели, как стемнело?

Я оглянулся на окно и удивился. И правда! Душное утро сменилось грозовым сумраком. Небо бурлило почти фиолетовыми облаками, пенилось над елями.

– Громыхнет скоро, – со знанием дела произнес лекарь, когда мы покидали его вотчину. – А вы заходите ко мне, Дмитрий Александрович, заходите! Поболтать, чаю попить… Если время найдется. У нас все по-простому, сами видите. Новостей никаких… новый человек – всегда в радость.

Уверив Гектора, что обязательно загляну, я открыл перед Катериной дверь. Добравы за створкой не оказалось, верно – побежала докладывать о происшествии Елизавете. Я окинул взглядом совершенно пустой коридор. Выходит, повезло? Мы с Катериной наедине, не этого ли я хотел совсем недавно? Только вот теперь плохо понимаю, что сказать этой девушке. Ученица молча топталась рядом и, кажется, собиралась сбежать. Ну уж нет! Когда еще представитcя случай поговорить без посторонних глаз и ушей?

– Катерина, думаю, тебе нужно отдохнуть. Давай я провожу тебя до башни?

– Отдохнуть? – глянула она с недоумением. – От чего это? Я совсем не устала! День только начался!

Я прикусил язык. Вот же дьявол! Снова промашка.

– Хотя… – зажегся лукавыми огоньками взгляд девушки. – Если вы отпускаете меня с занятий… Да, думаю, мне надо отдохнуть! Я очень… хм… это… испугалась! Надо как-то пережить это ужасное происшествие!

– Сомневаюсь, что ты вообще умеешь бояться, Катерина, – не сдержался я. – Кстати, я так и не поблагодарил за спасение в лесу, когда лошади понесли. Ты слишком быстро исчезла.

– Не знаю, о чем вы, господин учитель, – быстро проговорила она, и я улыбнулся.

– Пусть так. И все же прими мою благодарность. Катерина, я действительно хочу стать твоим другом. Не понимаю, почему ты столь враждебна ко мне.

Мы остановились возле узкого коридорного окна, уже сбрызнутого дождем. Темно-синие тени полосами расчертили все вокруг, даже ученическое платье и волосы девушки. И на миг мне стало нечем дышать, глядя на нее.

– Не представляю, зачем господину учителю дружба с ученицей, – хмуро сказала Катерина, и я поперхнулся.

Сказал бы я тебе, зачем…

– И потом вы здесь надолго не задержитесь. Помяните мое слово.

– Вот как? Собираешься вредить? Снова украдешь мою одежду? Кстати, не хочешь ее вернуть?

– Да в сарае с вилами лежит, – буркнула негодяйка. – Под тюками. Нужна она мне больно…

– Тогда зачем стащила? Почему ты так хочешь, чтобы я уехал?

Я сделал шаг ближе. Пока лишь в буквальном смысле. В тесном пространстве не получалось разойтись, и мы стояли рядом.

Молния прошила грозовой сумрак, прогремел гром. И будь Катерина нормальной девицей, она бы испуганно вскрикнула, а я успокоил. Но Катерина девица ненормальная. Потому что бушующее за окном ненастье ее только обрадовало. Глаза девушки зажглись радостным предвкушением, кажется, она едва сдерживалась, чтобы не убежать под дождь.

Беседа со мной явно вдохновляла ее куда меньше разгулявшейся стихии!

Даже обидно как-то.

Перед глазами вдруг встала картина: Катерина Лепницкая, скачущая под струями дождя, хватающая капли губами. Мокрая ткань облепила ее тело и обозначила контуры – длинные стройные ноги, узкую талию, небольшую грудь…

Дыхание прервалось.

Вот черт! Не стоит об этом думать. Не сейчас.

За окном блеснуло, и на землю сплошным потоком обрушился ливень.

Раздраженно дернув плечом, девушка отвела взгляд от плачущего окна и посмотрела мне в глаза. И снова что-то сдавило горло. Такое сильное и острое чувство…

В узком закутке возле окна остро пахло грозой.

– Потому что, если вы останетесь, случится беда, господин Волковский, – тихо произнесла ученица. – И не спрашивайте, с чего я это взяла. Я знаю.

– И все же я спрошу.

– Вы не поймете.

– Попытайся объяснить. Я не такой дурак.

– Дело не в уме, господин учитель, – с досадой поморщилась она. – Просто вы из города. Вы… другой. Не понимаете. И говорить не стоит. Случится дурное, и вы пострадаете… Я знаю. Мне сказала… Хизер.

Имя она произнесла с легкой заминкой. Снова эта шаманка! Какое отношение она имеет к Лепницкой?

– Только имя? – уточнил я. – Мне уже не терпится познакомиться с этой Хизер.

Девушка отшатнулась и помрачнела еще больше.

– Хизер больше нет.

От досады я едва не завыл. Ну что за напасть? Почему что ни слово – то промашка? Я словно иду по траве, в которой спрятаны капканы! И в каждый наступаю!

Ведь и Давыдовы упоминали что-то такое… Мог бы догадаться.

– Она умерла? Прости, я не знал…

– Хизер забрал лес.

В словах девушки не было горечи, лишь грустное принятие. Словно она говорила о том, что солнце садится на западе, и как ни старайся, этого не изменить.

– Хизер говорила, что вы приедете.

– Я? Дмитрий Волковский?

– Мужчина. Издалека…

Не сдержавшись, я хмыкнул, скептически поднял бровь, и девушка воинственно сжала кулаки.

– Она знала, что говорила! Вы ничего не понимаете! Хизер видела больше других. И велела мне держаться подальше от пришлых гостей! И уж точно не заводить с ними дружбу.

Да уж, похоже, эта неведомая Хизер и правда кое-что понимала.

– Послушай, – вздохнул я. – Эта… Хизер, несомненно, желала тебе добра, потому и предостерегала от чужаков. Но, Катерина, ты не можешь прожить жизнь, прячась от всех на свете.

– Почему это не могу? – искренне удивилась девушка. – Закончу пансионат и стану лесничим, Арсентий мне разрешит!

– Арсентий?

– Мой жених, – кивнула она, и я поперхнулся. Жених-то откуда взялся? – Он приедет в конце лета, меньше месяца осталось. Как раз к окончанию моей учебы. А вы… вы лучше уезжайте, господин учитель. По-хорошему. Вам не место в тайге.

– Лучше по-хорошему? Ты что же, мне угрожаешь?

– Понимайте, как хотите, господин Волковский.

Небо разорвала еще одна молния.

– Я никуда не уеду, Катерина. Я останусь здесь, и тебе лучше со мной не воевать. Я искренне хочу, чтобы мы подружились.

Она вскинула голову. В синих глазах отразились обжигающие молнии.

– Вы врете.

– Вру?

– Да. Вы не хотите быть моим другом. Я не верю.

– А чего же я тогда хочу?

– Я… не знаю. Но мне это… не нравится. Уезжайте!

В ее глазах мелькнуло смятение.

Гром ударил совсем рядом, кажется, прямо возле нашего окна. Где-то в коридоре завизжала Марфа. И, резко развернувшись, Лепницкая ушла.

– Как невежливо, – задумчиво произнес я, глядя ей вслед. – Даже не попрощалась.

Посмотрел в мокрое окно, размышляя о той жажде, которую испытал, представляя Катерину танцующей под дождем. Такой мужской и понятной… хм… жажде. Что ж, девушка мне понравилась, пожалуй, даже слишком. И это должно бы меня обрадовать, ведь именно за этим я сюда и приехал. Но почему тогда мне так хочется выругаться?

И отчего от предсказания девчонки становится не по себе?

«Уезжайте. Беда будет…»

Это все гроза и глупые сказки, разбередившие душу. Тайга, чтоб ее…

Глава 9

Взгляд учителя я ощущала лопатками. Всю дорогу, пока шла, стараясь не сорваться на бег. И этот темный взгляд обжигал мне спину!

И лишь завернув за угол, я приподняла юбки и помчалась, стремясь оказаться как можно дальше от господина Волковского. И все чудилось, что бесполезно. Что он все равно видит меня. Все равно рядом.

Я пронеслась по лестнице, оглянулась – никого, и выбралась через круглое окошко на козырек. Косые струи дождя полосовали черепицу, платье и волосы мгновенно промокли, что мне совсем не понравилось. Но мне надо подумать и… освежить голову. Почему-то она ощущалась слишком легкой, а тело – горячим. И все из-за разговора с учителем. Странные чувства тревожили. Поэтому я забилась в тесное укрытие и глубоко вдохнула прохладный, вкусный воздух.

Учитель будил во мне странные чувства. Ненависть?

Я прислушалась к себе и скрипнула зубами. Ненависти не было. Да и откуда бы ей взяться, ведь говоря по правде, новый историк не сделал мне ничего дурного. Это я стащила его вещи, нагрубила и едва не опозорила перед всем пансионатом. А он в ответ даже не накричал. Еще и руку поцеловал…

Я растерянно потерла кожу там, где она предательски хранила призрачный след поцелуя. Рассердилась и потерла сильнее – до красноты, пытаясь стереть тревожащее воспоминание. Зачем он это сделал? И почему он так беспокоит меня? Почему? Дело ведь не только в предупреждениях Хизер.

Перед глазами как наяву встало лицо Дмитрия Волковского и его темно-зеленые глаза. Где же я видела такие глаза? Не глаза… взгляд!

Нахмурившись, я снова потёрла руку, хотя та уже покраснела. И вдруг вспомнила! Три года назад случилась страшная буря и упавшее дерево придавило волка. Зверь оказался в капкане – не выбраться. И знал об этом. И когда мы с Хизер нашли хищника, у него был такой же взгляд…

Над головой ударила молния, и я забилась глубже под узкое укрытие нависающего козырька. Стучащий по кровле дождь вдруг напомнил то, о чем я старательно пыталась не думать. Как капли воды стекали по крепкому торсу и коже, отмеченной несколькими шрамами. Как ни хотелось мне этого признавать, но вид голого историка что-то перевернул в моей душе. Да и буду честна: этот мужчина нисколько не походил на хлюпика Федьку или деда Степана. Он отличался от них так сильно, что я даже устыдилась за неверные сведения о мужчинах, когда-то выгодно проданные девчонкам. Я-то думала, что мужское тело лишь слегка иное. Подумаешь, плоское сверху да немного безобразное снизу! В целом-то ничего особенного. У Федьки кожа была тонкая и веснушчатая, у деда Степана и вовсе сморщенная, и оба они вызывали скорее жалость, чем уважение или тем более восхищение, как болтала глупая Марфа. Да что там! Громадный белый олень, которого я однажды видела в чаще, – вызвал во мне гораздо больше восторга, чем эти самые мужчины.

Правда, тогда я не знала, что мужчины бывают разные. Я с досадой потерла лоб, пытаясь не вспоминать. Но в голову упрямо лезли непрошеные картины: широкие плечи и крепкие руки, словно пришлый историк всю жизнь не над книжками корпел, а сражался с медведями! Тело учителя оказалось… мужественным. Приятным глазу и каким-то очень гармоничным. Не считая лопуха, конечно.

Вспомнив, как он стыдливо прикрывал пах, я не выдержала и все-таки рассмеялась. Рассмотреть, что скрывает лист, тогда не удалось, и это вызывало странный интерес и еще более странное смущение, которым я сроду не отличалась!

Да, Дмитрий Александрович оказался красивым. Неудивительно, что воспитанницы так всполошились. Новый историк вызывал непривычные эмоции. И потому будет особенно жаль увидеть его с разрезанным горлом.

Убедившись, что внизу никого нет, я все-таки спрыгнула с козырька и понеслась в лес, не обращая внимания на вмиг промокшую одежду.

***

Налетевшая непогода принесла с собой настоящее безумие. Дождь хлестал с такой силой, словно пытался перебить хребет каждому несчастному созданию, рискнувшему поспорить со стихией и выйти наружу. Воздух остыл и даже почудилось – с тяжелого свинцового неба вот-вот посыплется град. Я сунулся под окна пансиона, решив осмотреть землю в месте, где вылетело стекло, но, если там и были какие следы, их безжалостно стер ливень.

Прикрывая голову, я бросился обратно через двор и увидел, что в стороне голосит кухарка: курицы, напуганные непогодой, разбежались во все стороны, и поймать их у неповоротливой служанки никак не получалось. Не сбавляя скорости, я подхватил одну несушку, потом вторую, сунул их за ограду и тут же поймал еще двух. Дарья уже не причитала, а лишь охала.

– Ой, что ж вы, господин учитель, что ж вы, да я б сама! Промокните же!

Я лишь хмыкнул, собирая перепуганных птиц. Видел я, как она сама… стояла и кудахтала почище тех несушек! Да и промокнуть я успел еще под стенами, двух минут хватило.

– Держи. Это все? – сунул квохчущий перьевой комок в пухлые руки служанки и огляделся.

– Все, все! Как вы их ловко-то, господин учитель! Раз – и поймали! Словно волк, чес слово! Клац и в зубы! А быстро-то как! Никогда такого не видела! Вы точно учитель?