Дневники и мемуары

Вечером к нам зашли два брата (мои дяди Егор и Василий), они тоже были в отряде. И кто-то нарочно сказал, что я муку забрал дяди Василия, но мне и самому 10 кг привезли. Когда он подошёл и начал мне угрожать, я ему разъяснять, а он и слушать не хочет. Дело доходит до оружия. Дядя Егор уступился за меня: «Что ты не знаешь, что Данько себе этого не позволит. Я тебя, к чёртовой матери, застрелю!» Они поскандалили. Дядя Егор вышел во двор, за ним вышел и Василий. Я вышел, чтобы предотвратить случайность, но Егор пошёл в огород, а Василий на улицу. Я посмотрел за ним, оказывается он зашёл к соседке Алёне Максимовне и ищет её зятя Шопина Федота Романовича (быв. милиционера при Временном правительстве) чтобы убить его. Я его стал звать до нас, но он отказывается. Тогда я его безоружил, отобрал наган и саблю. Он там и уснул. Наутро опохмелились и по-хорошему разошлись. На второй день опять явились в Корочу.

Из Корочи меня вскоре отозвали и послали работать зам. председателя сельисполкома (Ленинского). Но недолго мне пришлось быть. Формировалась Красная армия. Меня хотели отправить председателем сельисполкома в с. Терновое Корочанского уезда, т.к. там ещё были элементы контрреволюции, но я отказался с вескими доводами. Товарищи идут в армию, а меня в тыл, какое мнение у них будет обо мне.

И я ушёл в Красную армию. Сперва попал в отдельный Дмитриевский стрелковый батальон, а оттуда был направлен под Царицын. От Курска до Царицына ехали 13 дней. Почему так ехали долго, если принять во внимание на фронт? Железнодорожный транспорт был разбит, угля не было, а топили паровозы сырыми дровами. Эшелон проедет 50 – 60 км и станет, набирает пары. Было холодно, топить вагоны (теплушки) почт не топили, т.к. было нечем. Только тогда протопим, когда удастся сломать щиты от задержания снега, или отдельные несознательные на станциях из вагонов других поездов вынимали окна, стёкла разбивали, а рамами топили, хотя согреть чаю. От таких условий многие стали заболевать тифом. Эшелон стал уменьшаться солдатами. Не удержался и я. Под Царициным я заболел тифом ночью и меня сняли с вагона. Оттуда я попал в госпиталь, в г. Саратов. Оказалось, что тиф оказался брюшной.

Температура моего тела доходила свыше 40 градусов. Пролежал я 10 дней, температура спала, сам я стал ходить на своих ногах. Однажды я пошёл в уборную, которая находилась во дворе. Меня там просквозило и я опять слёг в постель. А до этого меня назначили на комиссию, и я писал письмо домой, что был болен тифом, назначен на комиссию, возможно, придётся повидаться. Второй тиф возвратный свалил меня. Я и от этого провалялся 10 – 12 дней. Вторично был назначен на комиссию, но случилось так; с фронта привезли тифозных в наш госпиталь. Один ту же ночь умер. От нас отобрали одеяла на стирку, но во время ночи стало холодно. Я из общей кучи взял одеяло и оделся. Включив свет, и глянув на бельё, то масса была вшей. Позвал няню и показал ей, она принесла чистое бельё для смены. Через два дня меня свалил сыпной тиф.

Из этого госпиталя меня эвакуировали в сыпной госпиталь. На дворе стоял апрель месяц, снег таял, но нас везли санями. Приехав туда, снесли меня на носилках и положили в коридор. Не помню, что со мной делали.

Пришёл в сознание, когда мне делали уколы. Я сказал фельдшеру – зачем вы меня колите? Он ответил: «Если бы тебя не кололи – то давно бы на кладбище были». Он рассказал мне, что двенадцатый день мне делали уколы, и я был без сознания.

Я был очень слаб, сам не мог ни повернуться, ни встать. Диету мне давали молочную. Однажды подходит ко мне сестра и заявила: «К вам пришла жена!» Я ей ответил, что нет у меня никакой жены. – А может быть сестра? – И сестры у меня нет, есть одна, но та не приедет. Тогда она пришла справиться у пришедшей. Оказалось, что пришла жена к мужу, рядом со мной, лежащим больным. Пришёл священник и причастил этого больного. Посмотрел на меня, и сказал, обращаясь ко мне: «Давайте и вас причастю, а то вы скоро умрёте». Я ему ответил – Иди, чёрт патлатый, я буду жить и умирать не хочу! Через час, мой сосед на койке, которого причастил поп, умер. Оказался он Саратовский из гражданского населения.

Я постепенно выздоравливал, но пища молочная так мне надоела, что я не мог её больше кушать. Стал просить няню, чтобы она дала мне борща, но она отвечала, что просите разрешение у врача. Во время обхода больных врачом, я стал просить его, но он категорически отказал. Я даже прослезился.

После перевели меня на общий стол. В первый раз я пошёл до ветру в уборную самостоятельно. Еле двигая ногами, я прохожу мимо зеркала «тримо», увидел себя, но это был не я, а мой скелет. Я не мог этому верить, никто бы меня не угадал из близких, родных в это время. Но аппетит быстро стал развиваться. Той порции мне не хватало. Но няни нас кормили дополнительно, т.е. тех, которые стали выздоравливать, за счёт тех, которые были тяжелобольными и не кушали, как я 12 дней, мой паёк тогда тоже отдавали выздоравливающим.

Нельзя было самому себе верить, что в сутки приходилось съедать по 3—4 кг белого хлеба, а после всего этого входило в норму. Долго мне приходилось выздоравливать в этом госпитале. Я стал помогать тяжело больным. Носил им передачу, которую приносили родные, но они почти не кушали, а отдавали мне. Я каким-то любимчиком стал на палате. Кому напишу письмо по их просьбе, кому прочитаю письмо и даже интересное из книг. Завёл дружбы с товарищами, которые находились в выздоравливающей команде. Я для них собирал хлеб, а они мне приносили (тайком) селёдку и другие продукты (капусту, огурцы), а тут мы с друзьями поедали.

Выписали мен, вернее, отправили в выздоравливающую команду в город Саратов. Здесь мне тоже долго пришлось довыздоравливать, но силы мои не могли уже восстановиться и в тело я не вошёл так, каким был раньше. Чувствовал себя, что полжизни у меня отняло. Наконец, комиссия меня отпустила на два месяца домой на поправку, но я ещё был слаб и не думал добраться до дому.

Поезда были забиты пассажирами до отказа, и на буферах и на крыше, но я не мог ехать ни на буферах, ни на крыше, а в вагон не влезешь. Три дня я не мог залезть в вагон. Ходил к военному коменданту станции, чтобы он помог мне, но – отказал. Пришлось уцепиться обеими руками и ехать км 300 так, а потом зайти в тамбур. Так с великим трудом добрался до ст. Чернянка. От Чернянки до дома никакого транспорта не оказалось. Пришлось пешком отмерить 35 км.

Подойдя к своему огороду, я не мог дальше двигаться и 10 шагов. Пришлось лечь и думаешь, что подошёл к дому, и, может быть, больше не поднимешься. С час пришлось пролежать, оставалось до дому метров 250. Вечерело, надо двигаться, через полчасика я оказался в доме, со слезами меня мать удержала, а то бы я упал. В голове зашумело, в глазах пожелтело и всё пошло кругом. Сняв с меня вещевой мешок, раздела и уложила на кровать. Через часок я поднялся, появились родственники и друзья. Но долго меня не утомляли. Все они думали, что меня давно нет на свете. Ведь я им писал ещё в марте месяце, что болел, будет комиссия, возможно увидимся, и был уже июль месяц, и от того времени ни слуху, ни духу. Слабость давала чувствовать. На село я не выходил, а больше гулял по своей улице. Старался больше быть на воздухе. У нас был свой небольшой садик и недалеко был лесок. Вот больше там и проводил время. Время было тревожное, деникинские войска приближались к нашей местности, а здоровье моё ещё было слабое.

В начале августа 1919 г. наши красные войска стали отступать. Я и мои товарищи Зайцев Трофим и Зайцев Евдоким ушли отступать с красными, но мне было тяжело. Просился я в санчасть, но меня туда не приняли, а отвечали, что ты такой можешь делать у нас, и в строевые части не принимали. Отступили мы до Русской Халани (км 25), но после опять освободили наше Яблоново, и мы все трое вернулись. А через три дня внезапно Яблоново было занято белыми. Это ещё больше подорвало моё здоровье. Начались сердечные боли. При белых меня спасло то, что слух прошёл, что я отступил, т.е. ушёл с красными. Правда, хозяйство наше подверглось некоторому разграблению белыми. В ноябре месяце село было освобождено от белых. Сразу военная комиссия стала призывать в армию, но комиссия меня признала не годным к военной службе со снятием с учёта. Это меня очень огорчило, что жить мне приходиться немного. Признали порок сердца, хронический бронхит и слабые лёгкие. В феврале 1920 г. повторная комиссия. Опять меня признали негодным к военной службе.

Что делать мне? Дома мне делать было нечего, надо где-то работать. Приглашали меня письмоводителем в военкомат в Яблонове, но мать так запротестовала, что я не мог поступить, и решил уехать в Донбасс на шахты.

Доехал до ст. Купянск – узловой, от меня потребовали пропуск, т.к. много было безработных. Меня дальше не пустили и я был вынужден вернуться. Но вскоре (весной) опять комиссия. Теперь меня признали годным и призвали в армию. После этого я духовно окреп, т.к. я ещё могу жить и давать обществу пользу.

Попал в запасной полк, который стоял в г. Карачеве Орловской области. В этот полк много было призвано дезертиров. В полку отобрали тех, которые не были дезертирами, и из них сделали караульную роту. В эту роту попал я и ещё 13 товарищей из с. Яблоново и Песчаного (от Яблонова 7 км). Меня взвод избрал раздатчиком продуктов на взвод, зная меня, как честного товарища. Правда, я ни одной крошки не отнимал ни у одного товарища, и делил всем поровну, что приходится каждому (хлеб, сахар, масло, консервы и др.).

И я был освобождён от несения караула. А остальные несли караул в цепи вокруг военного гарнизона, чтобы никого без пропуска не пускать из гарнизона, т.к. много было бывших дезертиров и стремились опять убежать. Моим 13 тов. из караульной роты надоело нести караул и они стали просить меня, чтобы я написал заявление отправиться в маршевую роту, т.е. которую в скором времени отправят на фронт. Я написал заявление от 14 человек, включая туда и себя.

Пришёл командир роты к нам во взвод и спросил: «Кто писал заявление?» Я сказал, что это написал я. Тогда он сказал: «Этих 13 человек переведу в маршевую роту, а ты пойдёшь со мной в канцелярию!» Меня пробил холодный пот. Я почувствовал, что я организатор саботажа и предадут меня к полевому суду. Вошли в канцелярию, он мне предложил остаться писарем при канцелярии. Стал меня уговаривать, что скоро полк переедет на Кавказ и там жизнь будет хорошая. Кроме его, стал меня уговаривать и тов., который там работал писарем из с. Мальцевки (12 км от нашего Яблоново). Будем, мол, вместе служить. Но я категорически отказался. Поймите вы сами, товарищей пошлю на фронт, а сам останусь в тылу, какой же я человек и товарищ после этого?

Ротный был вынужден отступить и выдал приказ на всех 14 человек. Теперь мы оказались в маршевой роте, среди бывших дезертиров, правда, там были и из нашего села.

Вскоре нас отправили к Ленинграду (в Красное село – 25 км от Ленинграда). Там сформировалась 12 дивизия Петросовета войск ВЧК Украины. Оттуда нас бросили на Врангелевский фронт, который подходил к стан. Синельниковой. Я попал в пулемётную команду и со мной (из Яблоновских) Никулин Тихон, Белокопытов Василий, Киреев (Зубрилов) Матвей и с Песчаного «Макунин» Денис. И все на один пулемёт. Начальником пулемёта был Белокопытов Василий, а я наводчиком.

При отправке на фронт Никулин Тихон и «Макунин» Денис попросили начальника пулемётной команды тов. Зайцева разрешить им уехать пассажирским поездом, чтобы заехать домой, а после вернуться в часть. Но Зайцев им отказывает. Он говорит: «На вас я не надеюсь. А Белокопытова отпущу, пусть он заедет и привезёт вам передачу, узнает, как ваши живут». Но я отказался ехать. Я человек холостой, расстраивать мать не хочу, а они женатые, есть у них дети, им охота навестить свою семью. Правда, Дениса я хорошо не знаю, вернётся он или нет, а за Никулина я ручаюсь, и буду отвечать своей головой. Ну и Денис, если он понимает человечество, то он не подведёт Вас. После этого он согласился и добавил: «Вот я полагаюсь на тебя!» Выдав им отпуск и они уехали.

Приехали мы на фронт, стали громить Врангелевские войска, и он не успевал отступать, но в нашем тылу появились банды националистов: Махно, Заболотный, Марусин отряд и др. Нашу дивизию бросили на ликвидацию банд.

Борьба с бандами ещё труднее была, чем на фронте. Каждую минуту были в опасности. Местное население было запугано бандитами, многие их поддерживали, они были почти неуловимы. В таких трудностях пришлось бороться. А что же случилось с отпускниками Никулиным и Денисом? Их всё не было. Прошёл месяц, идёт второй. Однажды начальник пулемётной команды т. Зайцев говорит мне (по секрету). Ну что будем делать с пропавшими? Они ещё значатся в команде. Надо, наверное, сообщить о них? Я его успокаиваю, что надо пока воздержаться, они приедут.

Вот, однажды, утром, мы выезжали из одного села, едем на ликвидацию банды в лесу, и вдруг, навстречу к нам – Никулин и Денис (на 45 сутки). Они, правда, мало были дома, а после им пришлось нас догонять в разных местах, т.к. мы кочевали с одного места в другое. И они были не одни. Их собрали человек 17, с ними был командир разведывательной команды т. Харламов.

После этого Зайцев ещё больше доверял мне во всём, даже советовался со мной по важным вопросам. Он был членом партии, а я беспартийным. Его влияние действовало на меня. Он дал мне рекомендацию, политрук Пекарский и комиссар полка для вступления в партию. В октябре 1920 г. меня приняли в партию не кандидатом, а сразу в члены партии, но партбилета не было, я был чл. партии без партийного билета. Партнагрузку мне дали – члена ОКИ, которую добросовестно я выполнял и вёл агитационную работу во взводе.

Несколько эпизодов из борьбы с бандитами.

В трёх км от местечка Бермедь, при Сахарном заводе мы (пулемётчики) стали разыскивать квартиры. Зайцев поручил мне подыскать квартиры для взвода. Я подбирал квартиры у бедняков. Для себя (4-х яблоновских) тоже подобрал бедную квартиру. Жила старушка (лет 50) и её дочка Аерия (лет 16). Старушке мы предложили сварить нам ужин, но отказалась, что нет дров, а дрова лежали во дворе (больше воза). Тогда я вышел отбил две доски от ворот, расколол их и принёс. Она сварила нам ужин, мы поужинали и им осталось. После этого она уже больше не сопротивлялась. Хватало нам и их досыта кормили.

К нам стали заходить старики-соседи. Стали мы с ними вести беседы. В этих беседах мы узнали, что украинские националисты много поработали с ними, чтобы обострить население против красных войск. Они им внушали, что придёт «коммуна» (так понимали красные войска) будут забирать всё и увозить в Россию, а кто будет сопротивляться – того убивают.

Мы им разъяснили, что такое советская власть и наши задачи. Наша квартира стала «агитпунктом». И местное население (беднота, середняки) стали относиться к нам по-другому. Они увидели своих друзей и помогали нам во всём. Наша хозяйка, у которой я первый день отбил две доски от ворот, теперь очень была довольна, особенно мною, т.к. мы их кормили, как на убой, достал 2 доски и прибил к воротам. Продуктов нам хватало, т.к. местное население нам дарило и получали паёк.

Но борьба с бандитами была очень трудной потому, что мы расположены были внутри их. Пулемёты всё время были заряжены и мы от них не отходили. Ночью спали около пулемётов, выставляя посты во дворе. Нас перевели в казармы при заводе (Сахарном). В ноябре м-це 1920 г., открылась стрельба. Получили сообщение, что на штаб, стоявший в местечке Бершадь, напала банда Заболотного. Приказали нам отрыть огонь из пулемёта в сторону банды, а затем двигаться к местечку Бершадь. Но оказалось, что получилась паника. Нашему взводному Чугаеву Геннадию Тимофеевичу (родом из г. Саратова) командир полка Павлов (101 стр. полка) дал 5 суток ареста за открытие огня, и я остался за него.

Несколько раз (во время ночи) делали облавы лесов. Окружаем леса и «кольцом» сжимаем. Были большие потери, но, захваченные банды тоже уничтожались.

Получив сведения, что бандиты остановились в селе Полком, ночью, было окружено село. Нам с пулемётами приказали въехать в село. После рассвета, пехота стала вылавливать бандитов, дезертиров. В штабе начались допросы. По очереди мы (пулемётчики) тоже ходили в помещение, где шли допросы. Допрашивали командир полка и комиссар. Некоторые бандиты не хотели открыть правду, но шомпола и плётки помогали им «припомнить», и они были вынуждены сознаваться. За этот день мы взяли из села 150 человек. Под большим конвоем отправляли в штаб полка. Масса двигалась народа, слёзы, вопли. Командир полка обратился к народу: «Идите по домам и закажите своим внукам, что поступим и с ними так, если будут выступать против Советской власти».

Ночью представили в штаб полка. Мне, как члену РКИ (Рабоче-крестьянской комиссии) приказали прислать в штаб красноармейцев, у которых плохие обувь и одежда. Они получили снятое с бандитов. Обмундирование у них было наше армейское, которое они награбили.

Утром пришли их родственники, принесли передачу. Им ответили, что их отправили в «штаб дивизии», они ночью были расстреляны.

Что эти бандиты творили: захватывали наши обозы, грабили, охрану часть убивали, а некоторым отрезали носы и пускали, других наголо раздевали и пускали, в зимнее время.

Все эти козни привели в ярость наших красноармейцев, даже бывшие дезертиры, находящиеся в Красной Армии, беспощадно уничтожали бандитов, а когда попадали в их окружение, то уничтожали себя, чтобы не попасть в руки банд. При таком положении, наш односельчанин Токарев (Тульский) Фёдор застрелил себя в одной избе, когда бандиты приказали ему выйти из квартиры.

Бандиты вошли в квартиру и сказали: «Вот черти – коммунисты, стреляют себя, но не сдаются». Но какой он коммунист, как 4 месяца назад был дезертиром?

Сколько раз жизнь моя и друг. моих т.т. оставалась на волоске.

Нашему взводу приказали ехать на месяц на охрану штаба дивизии. Только прибыли мы туда, и вступили с бандитами в бой. Перед нашим приездом, банда наскочила на штаб дивизии, командир дивизии выскочил на площадь и давал распоряжения войскам, в это время бандиты убили его. Его жена (молодая, энергичная, была в конной разведке) подъехала к мужу и убедилась, что он умер, тут же застрелила себя. Разогнав банду, мы остались на охране, но каждую секунду угрожала смерть.

Однажды к нам появляется бывший наш отделённый командир Пашков. В нашем полку он был командиром пулемётного взвода при конной разведке. Однажды, конная разведка и пулемётный взвод Пашкова поехали, ночью, на облаву банды, в село. Разогнали бандитов, часть уничтожили, и после этого выпили самогона, начали грабить население. Узнали о их проделке и подали в ревтребунал.

Начальнику конной разведки Харламову был вынесен приговор, расстрелять, но он потерял сознание и помешался после слова «расстрелять», но дальше говорилось: «Принимая во внимание его заслуги на Польском фронте, расстрел заменить 15-ю годами лишения свободы». Его отправили в больницу. А Пашкову, политруку разведкоманды и др. дали по 8 лет.

Вот этих осуждённых отправили в тыл, в это время из леса выскочила банда, конвой уничтожила, а осуждённых взяли к себе в банду. Месяц они находились с ними. А под Рождество 1920 г. перепились пьяные, Пашков и ещё его товарищ убежали от них. Вот он явился к нам, идёт в штаб дивизии. Его и тов. простили и отправили в другую часть.

Однажды прошёл слух, что нашу часть отправят в тыл. Некоторые стали готовить сухари, чтобы в тылу не пришлось голодать. Два наших санитара (из пулемётной команды) пошли в другое село, чтобы добыть хлеба и насушить сухарей. А в этот день мы возвращались из охраны штаба дивизии. По пути с нами встретилась наша пулемётная команда из конной разведки, которая ехала на ликвидацию банды в лесу. Нас направили в то село, где они стояли, предупредили, что там остался один пулемёт 6-го взвода и нестроевые.

По приезде в село, мы – я со взводным стали подыскивать квартиры, но в это время послышалась стрельба.

Не разобравшись, в чём дело, мы не знали, что предпринять. Затем нам один сообщил, что наскочила банда. Отступить в противоположную сторону от банды нам нельзя, т.к. протекает река Южный Буг, а моста через неё нет. Нам надо объезжать село и пробиваться к войскам, но оттуда движется банда, и нас могут отрезать. Но это единственный выход. Галопом погнали лошадей на окраину. Мы успели вперёд выехать банды, но они уже спустились в огороды села. Мы открыли по ним огонь из двух пулемётов и одной винтовки, т.к. у нас больше не было. Некоторые из бандитов стали падать на землю, а остальные стали убегать по балке к лесу, но в это время и от церкви затрещал пулемёт. Итак, налёт был отбит.

Оказалось, что наши два санитара были схвачены бандитами, и они рассказали, что в селе остался один пулемёт и нестроевые. Вот бандиты, рассчитывая на лёгкую победу, напали на наше село, но внезапно их встретили наши два пулемёта, а после третий (санитары не знали про наш пулемёт, т.к. мы приехали после их ухода). Бандиты наших санитаров зарубили под селом, якобы за то, что они их обманули.

После ликвидации основных банд, нашу дивизию разбили на отдельные пограничные батальоны и бросили на охрану границы от Румынии по реке Днестр. Наш 186 отд. погран. батальон занимал от местечка Рыбница до Одессы. Я по прежнему был в РКИ (это в феврале 1921 г.).

При реорганизации пограничных войск наш 5-ый пулемётный взвод тоже реорганизовали. Начальнику пулемётной команды тов. Зайцеву предоставили право набирать себе пулемётный взвод. Он взял мой пулемёт с моими товарищами и второй из 6-го взвода. Теперь он командиром нашего взвода. Взвода прикрепили к ротам и расставили по границе. Пехота несла охрану границы, а мы стояли по квартирам с пулемётами. Жизнь шла нормально, питание у нас было отличное. Природа богатая: река, а по над рекой сады, прилужные места.

Весной мне и командиру взвода дают двухмесячный отпуск. Но мой товарищ Белокопытов Василий проси меня отдать ему очередь своего отпуска, а я, чтобы поехал на его очередь. Я решил так, давай бросим жребий. Выпало ему ехать на мой отпуск. Я остался за комвзвода. Один пулемёт при мне находился, а второй в км в 20 от нас. Занятия проводил по очереди. Через месяц после выезда т.т. в отпуск, получил приказ явиться в местечко Рыбницу со всем взводом, для организации пулемётной команды. Сколько радости было, когда нас встречали бывшие одновзводцы из быв. 5-го взвода. Особенно Егорушка из Калуги. Он кричит: «Данилушка приехал. Как мы только рады!». Я ехал на рысачке, которую Зайцев достал на Польском фронте и наказывал мне, чтобы эту кобылу никому не отдавал до его приезда.

Командиром пулемётной команды был назначен наш быв. комвзвод Чугаев Г. Т. Я нёс обязанности комвзвода. Но не было письмоводителя в команде. Чугаев предложил мне стать письмоводителем. Неся три обязанности: комвзвода, письмоводителя и старшины, я посоветовал Чугаеву взять Никулина Тихона Ивановича старшиной колонны. Так и сделали.

Всё шло хорошо. Однажды мы были в театре, вдруг, раздался крик: «Банда!». Получилась паника. Постановка была сорвана. Я и Никулин пришли в команду и сидим в садике, разговариваем. Вот подходит комбат и спрашивает нас: «Где начальник?». Мы ответили, что не знаем, т.к. мы только что пришли из театра. Комбат не мог найти комвзвода. На второй день его арестовали, а меня назначили команд. пулемётной команды (временно).

Недели через две прислали начальника пулемётной команды нового, а старого отправили в Киев, в штаб дивизии.

Прошло три месяца, когда уехали мои товарищи в отпуск. Комбат говорит мне: «Надо на тебя приказ написать на комвзвода». Я ему отвечал что теории не знаю и не смогу быть комвзвода. Он пообещал меня послать учиться.

Скоро поступила разнарядка – два человека из пулемётной команды направить на учёбу красных командиров.

Старого отправили в Киев, в штаб дивизии. Прошло три месяца, когда уехали мои товарищи в отпуск. Комбат говорит мне: «Надо на тебя приказ написать на комвзвода». Я ему отвечаю, что я теорию не знаю и не смогу быть ком взвода. Он пообещал меня послать учиться.

Скоро поступила разнарядка – два человека из пулемётной команды направить на учёбу красных командиров. Я и Никулин (молча) написали рапорта комбату. Нам выдали командировочные в школу, но требовалась подпись комиссара батальона, который был в отсутствии. Я стал передавать взвод, когда узнали, что мы уезжаем. Как-то явился наш комбат, молодёжь запротестовала нашему отъезду, он пообещал им пересмотреть этот вопрос. Дождавшись комиссара, нам подписал он документ. Я попросил комиссара выдать мне документ о принадлежности к партии. Он велел написать техсекретарю. Но когда тот сверился по документам – оказалось, что на моём заявлении (о принятии в партию) наложена резолюция предсобрания: «Принять в члены партии», а в протокол секретарь собрания не записал. Комиссар посоветовал мне, чтобы я обождал дней пять до общего партийного собрания. Ждать было нельзя потому, что комбат бы отменил свой приказ о посылке нас на учёбу.