Вторая жизнь Петра Гарина

– Может, Саари шпион Беллока? – Мелани поправила тюфяк, служивший им подушкой.

Джонс, почесывая атлетическую грудь, соображал:

– Слишком сложно: воздушный шар, авария, сломанная нога жены. Слишком сложно. Но, правда, финн какой-то замутненный, глаз нужен.

(2 – Койя – жена императора, императрица.)

(3 – Первая мировая война 1914-1918гг.)

(4 – Боши (устар.) – презрительное прозвище германцев.)

* * *

К утру на Гарине не было сухой нитки, брезентовый шатер отсырел окончательно, пропуская капель. Чтобы ненароком не захлебнуться, инженер принял вертикальное положение. Зацепившись стопами за неровности почвы, он потянулся, огляделся. Метрах в тридцати индейцы окружали Гонсалеса, метис сидел на земле, обхватив колени, раскачиваясь и бормоча бессвязные фразы то на португальском, то на местном наречии.

– Наказание сумасшествием – расплата за научный подвиг. Неприятный сюрприз, кто отныне будет блюсти дикарей? – говорил Голдберг с неуместным для такого факта благодушием.

– Справимся, скоро появятся Рочестер и Бенеш. – Индиана прикрепил скрученный кнут к поясному ремню. – Солнце высоко, за работу!

Два дня Джонс, Гарин и Уоллос выносили из склепа археологический хлам. Открылся второй лаз, ведущий к пирамиде, оказавшийся настолько узким, что попасть в него мог только ребенок.

– В пирамиде есть другие камеры, – твердил Индиана, потирая ушибленное в темноте подземелья колено.

К Джонсу подбежали туземцы в пижонских набедренных повязках, размашисто жестикулируя, перебивая друг друга, затараторили.

– Исчез Гонсалес, – перевел профессор.

Хаотичные, подобно броуновскому движению, поиски умалишенного в прилежащих джунглях результата не дали.

– Поди забрался в гробницу и лапу сосет, – предположила Мелани, отгоняя наигранной наивностью маячившую беду.

Индиана, чертыхаясь, полез в тоннель, но мера эта была напрасной, Гонсалес превратился в невидимку.

Ближе к вечеру следующего дня появилась свежая партия исследователей: мистер Рочестер, Збигнев Бенеш и двое аборигенов из поселка. Индейцы тащили на себе обглоданное тело Гонсалеса.

– Подарочек свалился с дерева к нашим ногам в пяти милях отсюда, тут, что – дефицит консервов? – Рочестер метнул в сторону окурок.

Туземцы, гурьбой высыпавшие было навстречу – попятились, на их незатейливых лицах читалось отвращение. У ворот, освященных фигурой неизвестного божества, выкопали глубокую яму. Тело обернули в грубый саван, опустили в желтую пузырящуюся грязь. В могильный холм Джонс воткнул палку с прибитой дощечкой, процарапанная на ней надпись гласила:

*

Энрике Гонсалес. Умер 1936.

Археологическая экспедиция Н.Й.

музея естеств. истории.

*

После смерти Гонсалеса в атмосфере что-то нарушилось, расцвела тень подозрительности, разобщавшая белых с индейцами. По ночам вокруг могилы исподтишка происходила возня, омрачая безоблачное настроение бледнолицых братьев.

– Чую, веет грозой, нужно закругляться. Будьте осмотрительны, кто поручится, что у этих крепкозадых парней вместо мозгов, – пророчествовал Джонс.

* * *

– Саари, крепитесь, рана на ноге вашей супруги скверно заживала – отвратительный климат. Упреждая развитие гангрены, отправил ее вчера гидропланом в Манаус, она в госпитале Святого Франциска, вот адрес. – Обрадовал Гарина в лагере доктор Вернер.

– Она может потерять ногу?

– В условиях стационара больше шансов на благоприятный исход.

– Велела что-нибудь передать мне?

– Нет.

Гарин сейчас преображался, лишался многолетней привычки, ороговевшей как старая мозоль – привычки постоянного контакта с личностью Зои, с ее психическим статусом, с ее физиологией, сросшимися узловатой пуповиной с его организмом. Он не захотел вникать в разнородные чувства, елозившие под надбровными дугами, но забытая свобода раскрепощала, перевешивала все другое.

Индейцы, покидав в лагере ношу, угрюмые, бормоча невнятные фразы, удалились в свой поселок.

– Что бы это значило? – осведомился Голдберг у Джонса.

– Боятся, ругают нас злыми духами. Послушайте, Голдберг, вдруг завтра не станет меня или Рочестера? Милые дикари неотложно пустят вас на буженину, не приходило в голову выучить хотя бы пяток предложений? Это несложно.

– Знаете, уважаемый мистер, вы, слов нет, авторитетный ученый, но беспардонность ваша порой переходит всякие границы приличия…

– Ба, зачем так волноваться из-за шутки, жертвуете знаменитым английским чувством юмора?

– Я не англичанин. И раньше замечал за вами присущий американцам снобизм, это высокомерное пренебрежение…

– Не делайте из мухи слона, Самуэль. Мое отношение к людям не зависит от их национальной физиономии, хотя себя я с гордостью отношу к стопроцентным американцам – то, что у нас называется WASP (5).

Голдберг скривился, как при зубной боли:

– Бросьте, никаких стопроцентных американцев не существует. Вы, безусловно, можете рядиться в ковбоев и носить на боку лассо, но американская нация с, одной стороны, величайший симбиоз народов и рас, а с другой – вымысел, рекламный трюк. Бренд. Каждая нация имеет свое сознание, оно определяется укладом жизни, темпераментом, традициями. А какие у вас традиции? Мешанина и заимствование чужого, попытка привить разношерстные, зачастую чуждые культуры на почве потребительского общества. При всем желании, эти культуры, возможно, где-то и дополняют друг друга, но никогда не произойдет глубокого взаимопроникновения. Все гармонично поверхностно до определенного момента, глубже – пропасть.

Индиана слушал разошедшегося Голдберга, потешно кривляясь.

– И вообще, – не унимался Самуэль, – Великая Америка стала Великой во многом благодаря нам. Несмотря на эти штучки типа WASP, все прекрасно понимают, что без еврейского капитала Америка так и числилась бы захолустьем Старого Света.

– Зло, дорогой Самуэль, – подзадоривал его Индиана.

– Возмутительный грабеж со взломом ваш капитал. Воспользовавшись бедствиями последней войны, обрушившимися на Европу, финансисты беззастенчиво увели денежные потоки с Fleet Street на Wall Street, и теперь Америка – Великая, а мы едва выбираемся из прозябания, – раздраженно вставил доктор Вернер.

– Правильно, кто втягивал европейцев в бесчеловечную бойню – не ваша ли дорогая Фатерлянд, герр Вернер? – переключился на врача Голдберг.

– Опять во всем виновата Германия. – Гельмут досадливо поморщился.

– А кто собирался покорять всю Европу?

– Не покорять, а объединять!

– Ах, объединять! Цивилизованный мир, в который раз не понял бедных немцев!

– Немцы никогда не желали зла Европе. Немцы – глубоко порядочный и трудолюбивый народ. Наш идеал – честная работа на благо каждого человека и родины, общества. На этом фундаменте создавался национальный германский капитал, а средства, которые были сосредоточены в Сити, теперь в Нью-Йорке – капитал ростовщический.

– Ага, вы объявляете мировой финансовый капитал плохим, нечистым.

– Я понимаю вашу иронию, Голдберг – деньги не могут быть плохими или хорошими. Для нас, простых немцев, не секрет, что мы вкладываем свои средства в производство, в улучшение качества продукции, а заокеанские банкиры создают такую финансовую систему, при которой выгоднее вкладывать деньги в сами деньги или их производные, в разного рода сомнительные махинации. Мировая экономика после Великой войны и историей с золотом Гарина создавалась по принципу глобальной не каменной – бумажной пирамиды. Новый виртуальный Вавилон. И те, кто в основании этой пирамиды неизбежно теряют последнее, что наглядно продемонстрировала всем зрячим Великая депрессия. Германия рано или поздно объединит Европу не примитивно-устрашающим бряцаньем оружия, а кропотливым наращиванием экономических мускулов.

– О, Вернер, вы оказывается не доктор, а притворяетесь им. На самом деле вы предсказатель будущего. Уж не молитесь ли на своего фюрера где-нибудь под кроватью?

– Он не мой фюрер. Я не приемлю происходящего в Германии, поэтому я здесь, но я верю – Германия возродится и поведет Европу за собой. Эта новая Европа, в конце концов, выработает механизмы, способные противостоять натиску…

– Не договариваете, Гельмут, не надо, а то Самуэль сейчас вцепится вам в глотку. – Джонс захохотал.

– Вы, Индиана, зачем поощряете подобные выпады? – глаза Голдберга, увеличенные толстыми линзами очков, гневно буравили профессора археологии. – Слепец, перед вами потенциальный противник.

– Почему же потенциальный, мы уже сиживали в окопах прошлой войны напротив друг друга и не в переносном, а в буквальном смысле. Вы, Индиана, если не ошибаюсь, служили добровольцем в бельгийской армии, а я доблестно бился под знаменами его Величества Кайзера.

– Вот, вот, что я говорил – замаскированный реваншист! – Лицо Голдберга покрылось клюквенными пятнами.

– Где вы прозябали во время войны? – спросил Индиана Самуэля неожиданно холодно.

– Я? Я тогда недавно окончил Оксфорд и поступил на службу в Британский музей.

– Почему же не в британскую армию? – смеясь глазами, подхватил Вернер.

– Не подходил по здоровью. И должен же кто-то сохранять и изучать культурные ценности человечества, даже, несмотря на катаклизмы.

– Должен. Вы, как всегда, правы, коллега, – Джонс примирительно похлопал Голдберга по плечу.

– Что изречет по национальному вопросу наш чудесный финн? – подавшись корпусом в сторону Гарина, благосклонно спросил Инди.

– Я не считаю себя ни финном и никем иным. Я космополит, для меня нет национальностей, я – гражданин мира, – провозгласил Гарин.

– Очень удобно, – волнующийся бас Вернера колыхался грустью.

(5 – W.A.S.P. – эта аббревиатура расшифровывается так: белый, англосакс, протестант.)

* * *

Вторник явно не задался.

Уоллос приспичило побродить по лесу, обогатить хваленый гербарий. Индиана, по уши увлеченный сортировкой археологических находок, спровадил Гарина сопровождать натуралистку, с ними увязался Голдберг, прихвативший силки – погибель пернатых.

– Вам, Самуэль, не к лицу атрибут живодера, – ополчилась на птицеловку Мелани.

– Обещал своих порадовать попугайчиком, – оправдывался Голдберг.

Дождя не было, что не мешало куриться туману. Мелани порхала от бутона к соцветию, все более углубляясь в сельвас. Голдберг вместо попки заполучил колибри, зависшую над цветком, наполненным нектаром.

– Самуэль, осторожно, не раздавите ее! – Мелани извлекла из руки толстяка пташку. – Какая малышка! – она потерлась бархатистой щекой о микроскопический клюв малюсенькой птички. Уоллос раскрыла ладони, колибри сейчас же улетучилась.

Женатый на сварливой скуке Гарин покорно брел за природоведами. Звериная просека навела на небольшую заводь, по глади темной от разлагавшихся растений воды распахнулись лопухами кувшинки Виктории-регии.

– Достаньте одну! – потребовала Мелани, капризно надувая губки.

– Ах, мисс Уоллос, боюсь, я не способен выполнить такую акробатику, – Голдберг помочил кончики пальцев в воде, неуверенность проступала в его манере.

– Хорошо, джентльмены, я сама.

Мелани скинула ботинки, закатала штаны выше колен.

Молодая женщина приближалась к кувшинкам. Уоллос не рассчитывала на такую глубину – вода плескалась у талии, она тянула руку, намереваясь схватить толстый стебель, державший прекрасную голову растения. Из-под мякоти мясистых листьев соседней кувшинки выплыло блестящее оливково-серое бревно с двумя рядами крупных круглых бурых пятен. Внезапно удивительное бревно подняло треугольную головку. Инженер отчетливо видел, как открылись клапаны ноздрей животного, оно фыркнуло двумя фонтанчиками брызг. Безразмерное сильное тело гада совершило стремительный зигзаг по воде и молниеносным броском овладело Мелани Уоллос.

Мелани не испугалась, действительность опередила ее небдительные рефлексы. В тот момент, когда мощный удав наворачивал кольца вокруг хрупкой девушки, она, наконец, вцепилась обеими руками в скользкий пружинивший стебель кувшинки. Змея резко дернула, и Мелани вместе с оторванным цветком скрылась под водой.

Голдберг выронил силки. Секунды изнемогали, проваливаясь в небытие. Гарин ворвался в страшную воду, в два приема настиг место, где бурлило. Удав все теснее душил жертву, Мелани, задыхаясь, теряла связь с настоящим. Слепая ладонь нащупала гладкую чешую, инженер вытащил из кожаных ножен голодный охотничий нож, вонзил его в упругую плоть. Чернь воды вокруг окрасилась алым. Петр Петрович бил и резал, рвались мышцы, рептилия слабела. Сфинктеры разжались, спутанные волосы Мелани водорослями колебались у поверхности воды, Гарин, что есть мочи, напрягся, вырывая лакомую добычу из объятий издыхающего соперника. Змея всплыла кверху брюхом в дюйме от разгоряченного боем Гариным. Удар злого клинка напоследок вспорол живот удава, из раскрывшейся полости размотался окровавленный клубок живых детенышей.

– Я жива? – спросила Уоллос, придя в себя после искусственного дыхания.

– Чудовищная анаконда покушалась на вас, мерзость какая, все позади, мисс, – прокомментировал острый эпизод Самуэль Голдберг, поправляя запотевшие очки.

Мелани приподнялась на локтях; в левом кулачке она сжимала роскошный цветок Виктории-регии.

Добравшись до лагеря, естествоиспытатели повстречали Рочестера и Бенеша. Голдберг, повиснув на их плечах, принялся живописать схватку Микки Саари с исполинским удавом. Мужчины внимательно слушали, поглядывая на героя. Гарин уселся на скамье за столом, заложил нога за ногу, курил, пуская густой дым, беспечно взирая на присутствующих.

Мелани снесли в палатку, у нее болела грудь в области диафрагмы, возможно, змея раздавила ей ребро. Инженер навестил спасенную.

– Спасибо вам, мистер Саари. – Уоллос узкой ладошкой обвила запястье Гарина.

– Зовите меня Микки.

¶

Ложились поздно, индейцы наотрез отказались помогать. Исследователи сами разбирали и паковали для вывоза археологическое имущество, замешкались.

Джонс зашторил циновкой вход в палатку, укрыл спящую Мелани, стянул мокрые сапоги, завалился на матрас, сладко зевая, но треск сучьев привлек его. Археолог тихонечко высунулся: в палатке Саари и Голдберга горел свет, Самуэль любил почитать перед сном. Проникавший через клеенчатое окошко блик тускло расплывался по близлежащей растительности. В полосе освещения кусты затряслись, промелькнула, без сомнения, человеческая тень. Джонс взялся за карабин, проверил кнут на ремне. Шорох, исходивший от хранилища с находками, где помещалась мумия, выдавал неладное. Индиана кубарем выкатился на поляну, передернул затвор, выстрелил в воздух, тут же отпрыгнул под защиту кряжистого пня.

– Тревога! – закричал профессор. – Все из палаток, занять круговую оборону!

Деловито вжикнув, в пень вклинились сразу две стрелы. «Как они видят в темноте?» – дивился Индиана, подозревая, что продажная дрянь коварно переменчивая обстановка крушила хвастливый контроль.

Голдберг рухнул с топчана на пол, спасительно опрокинув фонарь. Гарин выполз из-под палатки, острое зрение выхватило из черноты движущийся силуэт. Он дважды выстрелил в призрак из нагана, перекатился. Вопль – кажись, попал.

Все столкнулось: крики, пальба, беготня. Слева от Гарина грохнул крупный калибр Рочестера, справа взахлеб залаял маузер доктора Вернера. Краснокожие завыли победные боевые кличи, но их пыл остудили свинцовые аргументы. Схватка, бестолково откружив скоротечным смертоносным градом, заглохла; жертвы выказали решительное сопротивление.

Когда ярость битвы улеглась, сменяясь нервной передышкой, Джонс приказал осмотреться.

– Инди, умоляю, как только мужчина может умолять другого мужчину, ответьте: что, что это было?

– Самуэль, где вы?

– Под вами, вы как раз топчитесь на моей спине.

– О, ё! Вставайте, наш свирепый покоритель джунглей, худшее прошло мимо, не задев вас костлявым крылом.

Гарин не пострадал вовсе. Джонс схлопотал порцию пустяковых синяков. Рочестер серьезно рассек себе в темноте бровь, теперь кровь заливала ему левый глаз, Мелани, превозмогая боль, занялась его раной. Бенеша застали замотанным в шерстяное одеяло, с оловянными от страха глазами, его палатка во многих местах была порвана стрелами.

– Ничего, парень, первый раз такое бывает, – профессор сдернул плед. – Давай, сынок, одевайся.

Доктор Гельмут Вернер лежал бездыханный. Сломанная стрела глубоко проткнула сердце врача, из шеи торчала заостренная палочка, чуть толще зубочистки.

Гарин хотел вытащить необычное оружие.

– Не трогайте, Микки, оно отравлено.

В десяти шагах от Вернера прикорнул труп, весь нашпигованный маузерными пулями. Чуть поодаль тянулся кровавый след; кто-то был ранен, но ушел. Возле палатки Гарина нашли тело застреленного им индейца, у хранилища находок увидели еще одного с огромной дырой в животе – заслуга Рочестера. Индиана проведал палатку с археологическим добром. Здесь творился форменный кавардак, многие ящики перевернуты вверх дном, глиняные горшки из пирамиды превращены в черепки. И, о, горе – исчезла доисторическая красотка!

– Немедленно в погоню – они украли мумию! – заорал археолог. – Рочестер, вы со своим глазом сидите на месте, а ты, Збигнев, бери винтовку, Саари, за мной!

Преследователи припустили к поселку туземцев. Подбегая, Инди, Гарин и Бенеш открыли беспорядочный огонь по селению с трех сторон, но наглецы не подавали признаков жизни – жгучие осы возмездия пронзали неодушевленное пространство. Индиана услышал плеск воды:

– К реке, они там!

Гарин на бегу подобрал брошенный факел, вода разверзла лепесток пламени; бойцам показалась отплывающая от берега пирога, на ней перекошенные, размалеванные рожи аборигенов и замотанная ветошью мумия. Индиана, давясь ожесточением, расстреливал беглецов четко, не сбиваясь с ритма, как механический автомат. Гарин тоже пострелял, скорее, из чувства солидарности с профессором, чем по надобности или настрою души. Бенеш не наводил оружия, да в том не было нужды. Борта долбленой пироги разлетались в щепки, в воду пачками валились убитые, очередники сатанински вопили, начиналась паника. Лодка, содержащая драгоценный труп, перевернулась, выставив напоказ свою гнилую тушу. Погрузившиеся в реку кошмарно заревели, вода кипела, их заживо разрывали зубастые пираньи. В минуту кровавая трапеза была окончена, мумию не пощадили – сожрали.

Профессор опустил дымящийся карабин. Главный приз экспедиции, ее жемчужина – мумия, переваривалась в желудках ненасытной рыбы.

* * *

Бенеша загнали на пальму впередсмотрящим, Индиана и Гарин устроились в центре деревни, подложив на красно-желтую ферралитную землю пару чурок. Джонс ждал возвращения туземцев в поселок, вопросы, прорвавшиеся наружу предательским бунтом, требовали окончательного удовлетворения. Петр Петрович, взбудораженный недавними происшествиями, спать не хотел и посчитал удобным отвлечь профессора от его безрадостных дум разговором.

– Так почему древние строили пирамиды? – закинул удочку инженер.

Индиана не сразу понял, чего от него добиваются.

– Пирамиды… Тема без начала и конца. А что вы думаете по этому поводу?

– Насчет пирамид?

– Нет, шире. О мироздании, бытии, если, конечно, вы размышляли об этом.

Гарин приосанился:

– Смотря, под каким углом рассматривать предмет, если с точки зрения конкретного индивидуума, все ясно: в основе действий каждого лежит простой вектор – материальный достаток. Кое-кто может фантазировать, генерировать идеи, это уже элита. Я разбил бы людское племя на четыре категории. К первой, относятся люди, не имеющие воли. Самый ничтожный их каприз или порок берет верх над разумом и сознанием, таких я отношу к растительному миру, они, так сказать, часть флоры. Следующая группа включает в себя людей, обладающих фактором воли в разной степени. Любой человек, ставящий перед собой цель достичь определенного материального уровня, либо продолжить род, а эти две задачи тесно сопряжены друг с другом, и с различной степенью настойчивости добивающийся достижения ее – относятся ко второй категории.

– Разумеется, они хищники, часть фауны. – Джонс с беспощадной веселостью смотрел на собеседника.

Гарин пропустил шпильку мимо ушей.

– Третий тип – аналитики, творцы, склонные к напряженной работе мозга. Сюда относятся крупные деятели культуры, науки, отдельные политики, занятые перемещениями по абстрактному полю мысли. Четвертая категория – избыточно волевые натуры, обладающие к тому незаурядными умственными способностями. Сочетая качества второй и третьей групп, такие «энергетические конденсаторы» своими поляризованными разрядами ведут куда-то прочее стадо. Касательно процесса развития общества в целом, я считаю это частью геологических явлений.

– Как вы сказали? – нотка удивления проскочила в голосе Джонса.

– Лучше так: процесса развития космической материи.

– Очень интересно, – оживился Индиана. – Продолжайте, пожалуйста.

Гарин закурил:

– Никто не знает наверняка, что было до образования современной упорядоченной материи. Припоминаю, Кант, например, писал, что мир находился в состоянии хаоса, этот хаос он считал следствием «вечной идеи божественного разума».

– Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою, – процитировал Библию археолог.

– Да-да, именно. И вот частицы рассеянной материи – частицы хаоса, под воздействием сил всемирного тяготения устремляются друг к другу, ну дальше пошло – завертелось: звезды, планеты, галактики. Космос. Пять миллиардов лет назад появилось наше Солнце – огромный сгусток энергии, возникающий в результате ядерных реакций. Его сила рассеивается в космическое пространство, малая доля ее попадает на Землю. Наш шарик тоже, не только потребляет внешнюю энергию, но производит свою. Жизнь планеты определяется эволюцией планетарного вещества. В результате термохимических реакций, сотрясающих зону внешнего ядра Земли, образуются металлы, их окислы, летучие вещества и вода. Со временем все это благодаря вулканизму попадает на поверхность. Свободная вода – важнейший итог эволюции протовещества, идущей по пути его спонтанной дегидратации. Внешнее следствие этого процесса – океанизация Земли. Возможно, что стадия океанизации есть финал эволюции протопланетного вещества, а граница Мохоровичича (6) представляет собой погребенную под вулканическим материалом поверхность протопланеты. Мировой океан – молодое геологическое образование преимущественно кайнозойского возраста. Знакомый геолог рассказывал мне, что по его подсчетам Земля в состоянии произвести еще около полутора объемов вод Мирового Океана.

– Нас снова подтопит?

– Смоет!

– Вы умеете плавать? Могу сосватать инструкторшу с рубенсовскими достоинствами.

– Инди, я старомодный однолюб, позвольте закончить мысль.

– Не знаете, от чего отказываетесь.

– Спасибо. Помимо гидросферы важен и другой продукт вулканизации – газовая оболочка. Первоначальный состав ее, по-видимому, был близок к составу глубинных газов. Она содержала водород, метан, сероводород, углекислый газ и прочую дрянь. С началом фотолиза паров выносимой воды, образовались атомы водорода и свободный молекулярный кислород. Постепенно накапливаясь, кислород положил начало химическим процессам, приведшим к окислению глубинных газов. Часть этих газов, в том числе метан, сохранился в коллекторах земной коры, дал начало залежам нефти и газа. По мере очищения от глубинных газов формировалась вторичная атмосфера на основе углекислоты и двуокиси азота, создавались условия появления фотосинтезирующих сине-зеленых водорослей и бактерий.

– Как вы представляете себе механизм перехода атомов и молекул от «неживого» состояния к растениям и бактериям?

– Вы попали прямо в яблочко, Индии. Здесь самое узкое место в моих рассуждениях. Может быть, существовала какая-то промежуточная ипостась, я назвал ее коацерватной (7).

– К чему в дальнейшем привело развитие водорослей уже понятно – к человеку. Не так ли? – улыбка не сходила с небритого лица Джонса.

– Несмотря на ваш скепсис, дорогой профессор, я считаю, что человек, как всякое живое вещество есть функция биосферы, и взрыв научной мысли на рубеже двадцатого века был подготовлен всем прошлым земной биосферы (8). Постепенная цивилизация человечества ни что иное – как форма организации этой новой геологической силы на поверхности Земли. Гомо Сапиенс, проклюнувшийся на свет около пятидесяти тысяч лет назад как активный фактор географической оболочки, в отличие от остальной сосуществующей с ним биосферы, характеризуется наличием разума…

– Боюсь, это относится далеко не ко всем представителям нашего вида.

– …, а с точки зрения экологии, разум – есть высшая способность целесообразно реагировать на изменение внешних условий.

– Так значит, все-таки коацерваты – водоросли – обезьяна – человек, таков наш путь?