Рид

Но теперь всё было иначе. Я был другим, и этот новый я не подчинялся моим прежним инстинктам и привычкам. Что-то странное и неведомое пульсировало во мне, изменяя восприятие настолько, что мир вокруг словно замедлился до тягучего, почти вязкого состояния. Прыжок эльфийки, её разъярённое лицо с широко раскрытыми, полными злобы и ненависти глазами, вытянутый вперёд клинок – всё это теперь казалось неуловимо медленным и предсказуемым.

Время потеряло свою скорость, позволяя мне двигаться свободно, словно я был единственным существом, сохранившим способность видеть происходящее ясно и отчётливо. Я спокойно сделал шаг в сторону, избегая смертоносного клинка, и внимательно взглянул в искажённое яростью лицо атакующей меня твари, неожиданно осознавая, что больше не испытываю страха. Теперь я сам был хищником, а она – всего лишь жертвой, ещё не осознавшей свою жалкую участь.

Сделав несколько шагов в сторону отброшенного клинка, я медленно наклонился и поднял его, внимательно рассматривая странное оружие отрешённым взглядом человека, который словно наблюдал за всем происходящим со стороны. В этот момент я будто бы покинул своё собственное тело, паря где-то далеко, в глубине собственного сознания, и всё, что разворачивалось вокруг, казалось не более чем очередной иллюзией, огромной голограммой, вроде тех, что я иногда видел в изменяющихся туннелях.

Пока я разглядывал клинок, моя вторая рука, тоже покрылась чёрной, блестящей чешуёй, словно я превращался в какое-то жуткое существо, неизвестное и далёкое от человеческой природы. Теперь мои руки казались массивными, чудовищными лапами, покрытыми плотными тёмными пластинами, а тонкий и элегантный кинжал в них выглядел всего лишь безобидной игрушкой, но от этого не менее смертельной.

Всё так же без единой эмоции на лице я спокойно сделал ещё один шаг по направлению к эльфийке, чьи движения по-прежнему казались медленными и бессмысленными. Затем, с резким, почти небрежным движением, я глубоко и стремительно провёл клинком перед собой, одновременно чувствуя, как время вокруг меня снова вернулось к обычному, привычному темпу, выбросив меня обратно в реальность.

– Нет! – пронзительный, отчаянный крик разорвал вязкую тишину туннеля, и хотя моё сознание по-прежнему казалось отделённым от тела, этот звук проник глубоко внутрь меня, достигнув самых тёмных уголков моей души.

Тело Йоны, словно жалкая тряпичная кукла, с жутким треском впечаталось в бетонную стену, к которой совсем недавно была пригвождена моя собственная искалеченная плоть. Она осела вниз, бесформенно рухнув на пол, а её отрубленная голова, будто в насмешку, покатилась прямо к моим ногам. Теперь на её застывшем лице я видел то же самое выражение ужаса и растерянности, что и на лице её спутницы несколькими мгновениями ранее.

«Чёртовы извращенцы», – с омерзением пронеслось в моей голове, и это простое, грубое осознание происходящего вернуло меня обратно в реальность, позволив почувствовать собственное тело, вновь подчинив его моим мыслям. Руки по-прежнему оставались чудовищными, покрытыми тяжёлой чёрной бронёй из чешуек, словно принадлежали не мне, а какой-то проклятой твари, о существовании которой я до этого момента даже не подозревал.

Я поднял глаза на Айрис, которая всё ещё отшатывалась назад, беспомощно сжимая обрубок своей искалеченной правой руки, из которой толчками выплёскивалась холодная голубая кровь. Её взгляд, полный животного страха и неописуемой ненависти, теперь вызывал во мне лишь презрительную усмешку. Я медленно ощерился, обнажив зубы в хищном оскале, затем демонстративно перебросил клинок из одной чудовищной лапы в другую и стремительно, не говоря ни слова, я шагнул вперёд, намереваясь закончить начатое и окончательно уничтожить эту жалкую тварь.

В голове вихрем пронеслись образы всех историй и слухов, которые мне довелось слышать об этих чудовищах; каждое из их зверств, совершённых ради отвратительного удовольствия, всплыло перед глазами в мельчайших, отвратительных подробностях. Эта боль и ярость, долго копившаяся во мне за дни моего безумного путешествия, наконец прорвались наружу, заставляя меня желать лишь одного: разорвать на части это мерзкое существо, которое не имело права на существование.

Даже грёбаные скребы, бесчеловечные и дикие твари, пожиравшие людей, были честнее этих мерзавок. У скребов не было лицемерия, они были тем, кем были – зверями, движимыми голодом и инстинктами. Но эти высокомерные суки, эти извращённые эльфийские твари, они были хуже – они получали удовольствие, пытая, унижая и измываясь над другими, в том числе над женщинами и даже детьми. Такие, как они, просто не должны были существовать. И я поклялся себе, что завершу начатое, и мне было плевать, что стало с моим телом и почему я превратился в чёртово чудовище. Сейчас единственное, что имело значение – уничтожить эту тварь.

Шаг, ещё один – и эльфийка, наконец осознав свою участь, судорожно рванула свободной рукой к поясу и что-то оттуда сорвала. Я не успел понять, что это было, потому что она мгновенно сделала резкий кувырок назад, растворяясь в густой темноте туннеля.

С яростным рычанием я бросился следом, замахиваясь клинком, но было уже поздно. Воздух передо мной завибрировал, заполнившись разноцветной рябью, и эта тварь, усмехнувшись напоследок, просто исчезла, словно растворившись в пространстве.

Ушла. Сегодня эта тварь сумела ускользнуть, оставив после себя лишь ледяную пустоту и отвратительный запах собственной крови. Но где-то глубоко во мне, там, где ещё теплилась человеческая сущность, проснулась зловещая уверенность, смешанная с извращённой жаждой мести, которой я раньше в себе не знал. Теперь моя жизнь свелась к одному – найти её, уничтожить, заставить страдать так же, как страдали её жертвы. Чтобы она, надменная и самоуверенная, сама почувствовала, каково это – ползать, захлёбываясь собственной кровью, глотая грязь и осознавая, что смерть становится для тебя единственным избавлением.

Глава 5

Эйфория схлынула так же быстро, как и захлестнула меня, уступив место холодной, вязкой пустоте. Я стоял, тяжело дыша, и наблюдал, как мои руки постепенно освобождаются от чёрной чешуи, становясь привычными, человеческими, будто вся эта бойня была всего лишь дурным сном. Тело начало медленно погружаться в оцепенение, волнами накатывала усталость и какое-то незнакомое, мерзкое ощущение, на которое я, в своей самоуверенности, не обратил внимания, но которое позже чуть не стоило мне жизни.

На автомате, почти механически, я вытащил счётчик, привычно сверяя оставшееся время. Цифры заставили меня нахмуриться от удивления. Неужели с момента моей кровавой расправы над этими тварями прошло так много времени? Казалось, что это случилось секунды назад, но реальность была неумолима.

В голове всё ещё стоял туман, когда я сделал первый шаг к массивным гермоворотам, равнодушно переступая через искорёженные останки машины, которая совсем недавно казалась мне непобедимым стражем. Не успел я приблизиться, как вокруг меня вспыхнули алые аварийные фонари, озаряя туннель багровым, пульсирующим светом и возвещая начало последнего отсчёта до открытия двери.

Я медленно двинулся вперёд, позволяя адреналину постепенно утихать в крови, чувствуя себя опустошённым, но при этом странно умиротворённым, почти безразличным ко всему произошедшему. На этот раз я входил в новую неизвестность совершенно спокойно, осознанно, и не в агонии, теряя сознание от боли и отчаяния, как было раньше. Теперь я был другим – опасным и непредсказуемым, осознающим свою силу и свою готовность идти дальше любой ценой.

Дверь распахнулась, выпуская меня вперёд, и я шагнул через порог в следующий туннель, понимая, что прежний Рид остался позади. Теперь всё будет иначе.

Новый туннель оказался простым, ничем не примечательным коридором, чьи прямые стены мерцали приглушённым тусклым светом, едва освещая моё усталое, залитое кровью тело. Где-то впереди тускло блестела очередная гермодверь, и я, тщательно сверившись со счётчиком, облегчённо выдохнул: это был обычный промежуточный сектор.

Счётчик показывал десять минут – времени было достаточно, чтобы подготовиться и хоть немного привести себя в порядок. Я неторопливо подошёл к привычной нише слева от гермодвери, где обычно крепились металлические контейнеры с припасами. На этот раз там стоял лишь один ящик, но учитывая размеры этого небольшого транзитного туннеля, удивляться не приходилось.

Скривившись от боли в многострадальной ключице, я присел на корточки и рывком открыл крышку контейнера, быстро осмотрев его содержимое. Там оказались только еда и пара бутылок воды – никаких артефактов, медикаментов или патронов, но и этого мне было достаточно, чтобы утолить жажду и унять скручивающий желудок голод.

С жадностью впившись зубами в плотный, солоноватый и почти высохший кусок мяса, я поспешно запил его прохладной водой, чувствуя, как живительная влага стекает по подбородку и впитывается в перепачканную кровью одежду. Оставшееся время я решил не тратить на бесполезное ожидание и неторопливо двинулся вперёд, к дальней гермодвери, тем более что расстояние до неё не превышало пятидесяти метров.

С каждым шагом я возвращал себе контроль, чувствуя, как силы постепенно приходят в норму. К моменту, когда я достиг двери, до перехода оставалось чуть больше половины отведённого времени. Я спокойно привалился плечом к холодному металлу гермоворот, закрыв глаза и погрузившись в состояние тревожного ожидания того, что будет дальше.

И тут меня накрыло так сильно, что я едва не рухнул прямо на металлический пол. До этого момента я даже не задумался о том, что со мной произошло, почему вдруг я стал сверхчеловеком, способным почти остановить время, почему мои руки превратились в нечто более крепкое, чем заточенные эльфийские клинки, почему мои раны зажили, и почему в глазах этих высокомерных тварей поселился страх. Я принял произошедшее как должное, и теперь за эту беспечность мне пришлось расплачиваться сполна.

Сначала я почувствовал голод – не тот привычный, знакомый, отзывающийся глухим сосанием в животе, а какой-то новый, дикий, звериный голод, исходивший откуда-то из самых глубин моего существа, из того самого тёмного естества, которое вселилось в меня и дало силы одолеть эльфийских сук. Голод стремительно нарастал, с каждым мгновением становясь всё более невыносимым, и вскоре меня буквально скрутило судорогой. Силы резко иссякли, ноги превратились в ватные столбы, и двигался я теперь лишь на чистом инстинкте, хрипя и рыча от боли и неутолённой потребности.

Из моего рта вдруг начала капать вязкая, маслянистая слюна, неестественно-чёрная и мерзкая на вид, но при этом сладкая, манящая до безумия. Я с трудом сглотнул, понимая, что моё тело уже не просто хочет, оно требует эту субстанцию, жаждет её до ломоты в костях. Я отчётливо понимал, что это не мои желания, а того самого проклятого артефакта, который я впитал. Но стоило мне лишь подумать об этом, как что-то яростное и чуждое в глубине моего сознания взревело, буквально вышвырнув эту мысль из моей головы, словно наказывая непослушного ребёнка, позволившего себе слишком много.

Мысли стремительно покинули мой разум, заменённые животным, ненасытным желанием сожрать эту чёрную субстанцию, залить её в себя, утолить жгучую внутреннюю боль, заполнив пустоту, которая сводила меня с ума. Внутренний голос больше не давал мне думать – теперь он приказывал лишь есть, жадно и безумно, пожирать всё больше и больше той манящей и сладкой темноты, от которой я зависел теперь, кажется, больше, чем от воздуха.

И вдруг я увидел себя. Я замер, всматриваясь в отражение на гладкой металлической поверхности двери, не узнавая собственное лицо. Кожа на моей щеке уже потемнела, покрылась мерзкими, пульсирующими черными венами, словно живыми нитями, ползущими по плоти. Глаза расширились от ужаса, зрачки превратились в черные бездонные провалы, а по лицу растянулась безумная, неестественная улыбка, полная дикого голода и исступления.

Я хотел закричать, но вместо нормального голоса из горла вырвался хриплый животный рёв, наполненный ненавистью, злобой и первобытным желанием. И тут что-то во мне окончательно сломалось – моё сознание провалилось в тёмную бездну, и тело подчинилось инстинктам зверя, которые прорвались изнутри, поглотив всё, что ещё оставалось от меня.

Опустившись на четвереньки, я начал принюхиваться к непонятной, меняющейся теневой дымке, что пульсировала прямо передо мной, маня и обещая избавление от невыносимой боли и голода. Словно обезумевший зверь, я подполз к ней, царапая металлический пол окровавленными пальцами. Но дымка, будто издеваясь, начала отступать, сначала к одной стене туннеля, потом ко второй, маня меня за собой, и я слепо следовал за ней, чувствуя, как на губах закипает сладкая чёрная жижа.

Когда дымка исчезла совсем, оставив меня перед запертой гермодверью, я взревел, словно раненный зверь, и с безумной силой бросился на холодный металл, остервенело разрывая его руками. Мои ногти ломались с хрустом, выворачивая пальцы, оголяя мясо до костей, заливая дверь горячей и почему то не красной кровью, она была темной как слюна которая все также капал из моего перекошенного рта. Но я уже не чувствовал боли, не понимал, что творю – лишь отчаянно и неистово полосовал дверь окровавленными руками, оставляя на металле глубокие параллельные борозды.

Сквозь густой туман безумия я едва различал собственный истеричный рёв, но не мог остановиться, продолжая терзать преграду перед собой, пока сознание окончательно не покинуло меня, утянув в холодную и вязкую тьму.

Я рычал и выл, неистово продолжая долбить дверь, пока она наконец не поддалась с громким лязгом и не раскрылась передо мной, пропуская в новое пространство. От меня уже почти ничего не осталось; человеческая сущность, носившая имя Рида, исчезла, растворилась в диком, обезумевшем существе, жаждущем лишь одного – поглощать как можно больше тёмной, вязкой субстанции, наполняющей моё тело силой и безумием.

Как только массивная гермодверь с шипением разошлась в стороны, передо мной снова возникла та самая тёмная дымка. Но теперь она была иной – густой, насыщенной, словно живая, переливающейся глубокими оттенками чёрного, будто сама бездна простирала ко мне свои невидимые, манящие руки. Её движение гипнотизировало, завораживало, притягивало взгляд, пробуждая странное чувство – смесь тревоги и необъяснимого влечения. Казалось, если шагнуть вперёд, она тут же сомкнётся вокруг, поглотив целиком, без остатка.

Она звала меня, соблазнительно шепча, суля освобождение от мучительного голода, который разрывал меня изнутри. Я бросился к ней, но едва коснувшись, субстанция тут же ускользнула, отпрянув в сторону и превращаясь в манящую, переливающуюся тёмную ленту, что словно путеводная нить уводила меня всё дальше, всё глубже в туннель, обещая, что скоро я смогу утолить этот неистовый, сводящий с ума голод.

Я почувствовал их раньше, чем увидел. Трое. Двое взрослых и один ребёнок. Сознание, ещё сохранившее остатки прежнего меня, едва слышно прошептало: «Этого не может быть. Здесь не выживают семьи, они не заходят так глубоко в туннели». Но мой разум уже был поглощён другим – чудовищным инстинктом, заставлявшим меня забыть все сомнения.

Я мчался к ним, больше не похожий на человека. Моё тело двигалось на четвереньках, из горла вырывался дикий, нечеловеческий рык, и каждая клетка существа, которым я теперь стал, была наполнена одной-единственной целью—поглотить, насытиться, заглушить тёмную, бесконечную пустоту, разгорающуюся внутри меня с новой силой.

Тёмная лента, словно играя со мной, вела прямо к этой беззащитной троице, и я уже точно знал, что именно они станут моей первой жертвой в новой жизни.

Туннель, в который я ворвался, больше не походил на привычные грязные, темные проходы, к которым я привык. Теперь передо мной раскинулась огромная зелёная поляна с мягкой, невысокой травой, ласково касавшейся моих рук, которые сейчас были словно лапы зверя. Эта трава едва достигала моих щиколоток, и я ощущал её странно ярко, будто каждое касание пробуждало во мне голод ещё сильнее.

Поляна простиралась далеко, бескрайняя и нереально красивая, с редкими деревьями, чьи листья трепетали на лёгком ветру, и ярко-голубым небом над головой, совершенно безоблачным и безмятежным. Солнце, или то, что играло его роль в этом искусственном мире, щедро заливало светом всё вокруг, создавая ощущение какого-то неестественного, даже болезненного покоя.

Я знал такие места только по выцветшим, потрёпанным картинкам, которые Ил иногда приносила с рынка, мечтательно показывая мне и сыну, словно пытаясь доказать, что такой мир существует где-то вне наших проклятых туннелей. Теперь же это место было реальным, странно-прекрасным и одновременно пугающим своей чужеродностью, но вместо того чтобы наслаждаться этой невероятной красотой, я, охваченный безумием, мчался к трём фигурам впереди: мужчине, женщине и маленькому ребёнку.

Где-то в глубине притупленного сознания ещё теплилось понимание того, что я собираюсь с ними сделать. От этой мысли в душе поднималась волна ужаса и отвращения, но голод, нечеловеческий, звериный и бесконечный, был сильнее. Он пожирал меня изнутри, заставляя забыть обо всём, кроме одной цели—утолить его любой ценой.

Первым меня заметил мужчина. Слишком поздно, слишком резко он обернулся, успев лишь сбросить с плеч тяжёлый рюкзак и оттолкнуть за свою спину женщину и ребёнка. В его руках что-то блеснуло, раздался оглушительный хлопок выстрела, и моё лицо пронзила невыносимая, обжигающая боль. Но я не остановился, не сбавил хода, хотя отчётливо чувствовал, как с моего лица сползает кожа, как вниз свисают изуродованные, рваные куски плоти, обнажая окровавленные мышцы и оголённые кости, оплетённые чёрными венами. Та самая чёрная мерзость, что теперь стала моей слюной и кровью, хлестала наружу, капля за каплей осыпая сочную зелень травы мерзкими пятнами, похожими на мазут.

Мужчина выстрелил снова, но в этот раз я был готов. Моё тело изогнулось с животной ловкостью, резко прижавшись к земле и уклонившись в сторону. Выстрел пронёсся мимо, а я, мгновенно подобравшись, оттолкнулся от мягкой почвы и выстрелил вперёд, как тёмная, нечеловечески быстрая стрела. Я взлетел над поляной, зависнув на миг в воздухе, и, оскалившись в кровавом безумии, с бешеной яростью обрушился прямо на мужчину, который тщетно пытался перезарядить своё оружие.

Хрустнуло мерзко и мокро, и я не сразу понял, что именно сломалось—мои пальцы или шея мужчины. Я попытался отвернуться, зажмуриться, прекратить смотреть на это чудовищное зрелище, но меня словно удерживали невидимые цепи, принуждая разглядывать всё в мельчайших деталях, погружая в кошмарную реальность, которую я же и создавал.

Моё лицо приблизилось к его разорванному горлу, зубы сомкнулись на ещё тёплой плоти, и я с отвратительным хлюпающим звуком оторвал окровавленный кусок мяса. Почти не прожёвывая, я проглотил его, чувствуя, как тёмная субстанция внутри меня радуется, словно изголодавшийся хищник, наконец насытивший свой голод. Затем снова впился зубами в развороченную рану, продолжая отрывать куски плоти, поглощая их один за другим, не в силах остановиться.

В какой-то момент я всё-таки сумел отвернуть свой внутренний взор от этого ужаса. Моё сознание беспомощно билось где-то внутри, заставляя меня смотреть вниз, в окровавленную, растоптанную траву, залитую кровью и усеянную обрывками человеческого тела. Даже такого беглого взгляда хватило, чтобы меня накрыла волна невыносимого отвращения и ужаса перед самим собой.

Что я творю? Чем я стал? Я разрывал эту семью на части, пожирал их, превращая их тела в в окровавленное месиво. Теперь я понял, кто я такой—не просто хуже любого скреба, я был абсолютным чудовищем, которому нет и не может быть оправдания.

Я больше не заслуживал жить. Артефакт превратил меня в эту жуткую тварь, он был проклятием, которое я должен был уничтожить. Если я не найду способ избавиться от него, то после всего того, что я натворил, единственным выходом останется только смерть—быстрая и милосердная.

Наконец, расправившись с мужчиной, окончательно отделив его голову и отбросив изуродованное тело в сторону, я медленно перевёл взгляд на оставшихся. Женщина что-то резко крикнула ребёнку, и тот немедленно сорвался с места, бросившись прочь—туда, за далёкий склон поляны, где одиноко высилось раскидистое дерево. Я проводил его взглядом, мерзко ухмыляясь, словно заранее смакуя то, чем собирался полакомиться позже, а затем вновь повернулся к женщине.

Но её взгляд остановил меня. Вместо панического страха, вместо ужаса, который я ожидал увидеть на лице беззащитной жертвы, женщина смотрела на меня холодно и отчуждённо, исподлобья, а её губы медленно растягивались в усмешке. Я непроизвольно застыл, чувствуя, как моё безумие на мгновение отступает, вытесняемое растерянностью и недоумением. Её лицо вдруг показалось знакомым—слишком знакомым.

Где-то я уже видел эту гримасу, это выражение холодной ненависти, переплетённой с чем-то хищным и неестественным… Совсем недавно… Сука! Та самая тварь, которую я спас в туннеле—её лицо было абсолютно таким же!

И тут она бросилась на меня с такой стремительной яростью, что я даже не успел осознать, как она оказалась так близко. В руках у неё сверкнуло что-то похожее на короткие клинки, обоюдоострые, невероятно острые, которыми она начала наносить удары с такой скоростью, что я—или точнее, то дикое чудовище, которым я стал—едва успевал уклоняться. Взмах, удар, кувырок, снова удар… Я начал отступать, пятясь и едва сохраняя равновесие, пока внезапно не упёрся во что-то твёрдое и живое.

Я попытался вырваться, но сильные руки мгновенно обхватили меня, прижав с такой жестокостью, словно любимого, которого давно мечтали задушить в объятиях. Меня удерживали крепко, почти ломая рёбра, и теперь я был абсолютно обездвижен. Что-то теплое и мерзкое коснулось моей шеи, а изуродованные, окровавленные пальцы впились глубже в плоть, намертво фиксируя мои руки.

– Суки! – дико вырвалось у меня в сознании, но вслух я смог издать лишь бессвязный звериный рык, наполненный бессильной злобой и отчаянием.

Женщина не стала медлить и с чудовищной силой вонзила сразу оба клинка прямо мне в сердце. Именно в этот момент я осознал, что пришёл конец. Замерев, я невольно задержал дыхание, ожидая разрывающей боли, последнего удара пульса, угасания сознания—но ничего не произошло. Передо мной всё так же было её лицо, искажённое в жуткой, нечеловеческой ухмылке, её неестественно вывернутые руки, дрожащие от напряжения и ярости, медленно проталкивали два блестящих лезвия всё глубже в мою грудь. Где-то позади раздавались отвратительные булькающие звуки, чьи-то окровавленные пальцы сжимали мои руки так крепко, что суставы были на грани вывиха, но сознание не покидало меня, наоборот—я видел всё отчётливее и яснее. Никакой боли, только животная ярость, отчаянный рык, вырывающийся из моей глотки, и пристальный взгляд, полный ненависти, направленный прямо в лицо этой твари, в которой уже почти ничего не осталось от той женщины, которой она прикидывалась мгновения назад.

Представление затягивалось. Я понимал, что ещё немного, и эта тварь перестанет наслаждаться моей болью, которой я даже не чувствовал, и просто отрубит мне голову—глядя в её глаза, я видел, что для неё это проще простого. Судя по хватке за спиной, мужчина, которого я посчитал мёртвым и выкинул из уравнения, как раз и держал меня в крепких, железных объятиях, не давая даже пошевелиться. Я попался в лапы таких же чудовищ, как та сука, которую я неосторожно спас от скребов, только тогда она была одна, а здесь их целых трое. Да, трое, включая ребёнка—я больше не сомневался, что и он является частью этой кровожадной стаи.

Нужно было срочно что-то делать, но тело полностью вышло из-под моего контроля. Теперь я был лишь беспомощным наблюдателем, заключённым глубоко внутри своего сознания, обречённым смотреть, как безумный зверь, в которого я превратился, теряет последние остатки рассудка. Я отчаянно бился в панике, стараясь хоть как-то повлиять на происходящее, но не мог даже пальцем пошевелить. Вся власть над моим телом принадлежала кому-то другому—тому, чья безумная ярость прямо сейчас медленно проигрывала битву этим порождениям тьмы.

Клинки медленно, но неумолимо погружались в моё тело. Казалось, ещё чуть-чуть, и они выйдут с другой стороны, пробив меня насквозь, но отчего-то этого не происходило. Я ощущал, как внутри моего разодранного торса что-то шевелится, пульсирует, живёт своей непостижимой жизнью, и вместо боли я испытывал лишь отвратительное чувство чуждой, инородной силы, которой теперь было наполнено всё моё тело. Тварь, которая совсем недавно была женщиной, с искажённым ненавистью лицом всё глубже и яростнее вдавливала клинки, пока её чудовищные, искривлённые пальцы не упёрлись в края моей изуродованной плоти.