Абхазский серпантин

Она что-то ещё говорила, но её голос вибрировал в ушах ровным фоном. Слов я не слышала, потому что перед глазами прорисовывалась ужасная картина. Красного цвета "Жигули", именно такая машина у Доктора, и две девочки.

Принять сплетню, как истинное утверждение и нести её дальше или забыть об этой информации? Но куда нести? Готовить мать Доктора, прошедшую Великую Отечественную Войну к страшному известию или переждать пару дней?

Решив, что с подобными вестями торопиться не следует, я направилась домой. Первый стакан водки, выпитый залпом, не принёс ожидаемого результата. Я была трезвой, как стёклышко. Второй стакан тоже пошёл, как вода. Стоит ли переводить продукт, если он не приносит желаемого эффекта? Что называется, не забрало.

Два дня прошли в тягостном ожидании. Ни о какой работе не могло быть и речи, разве что сотрудники дружно отбывали рабочие часы, бестолково слоняясь по опустевшим коридорам санатория.

Долгожданный звонок раздался к вечеру следующего дня. К счастью, семья Доктора не пострадала. А из головы не выходили четыре человека, чья жизнь оборвалась так трагично и нелепо.

А в эти дни по городу носились машины со снятыми крышками багажников, потому что перевозимый груз был негабаритный. В багажниках, весело смеясь от беззаконного и безнаказанного разгула, сидели вооруженные до зубов бандиты.

Подобная картина была не нова.

Два дня назад, весёлая компания проводила досуг в ущелье. Ещё утром город жил обычной, размеренной жизнью. Ярко светило солнце. На пляжах нежились отдыхающие, регулярно сновали машины и рейсовые автобусы. Ничего не предвещало беды.

Выйдя из ущелья, нашим глазам предстала несколько иная картина. Час прошёл в томительном ожидании автобуса. Ни одной машины за это время не появилось в поле зрения. Не было ни таксистов, ни частников, желающих подзаработать. На улице не было даже случайных прохожих. Оставалось недоумевать, что же могло произойти такого, отчего вымер весь город? Не пели птицы, и замершая вдруг природа, своим тягостным безмолвием наполняла душу тревогой.

Оставалось одно – идти пешком. Путь был неблизкий, километров пять. Впрочем, по большому счёту, это не много. Но когда путь пролегает через безмолвный город, создаётся впечатление, что находишься в потустороннем мире, где всё привычное кажется искажённым и тоскливым.

Первое, что мы увидели, мчащуюся на большой скорости машину со снятыми дверцами, битком набитую людьми. Машина напоминала дикобраза, потому что из неё подобием иголок торчали то ли палки, то ли ружья.

Оставалось недоумённо пожать плечами и прибавить шагу.

Дома нас встретили гробовым молчанием, и отец, бледный, как сама хозяйка преисподней, выдавил из себя страшное слово:

– Война.

Конечно, не было вины отца в том, что кто-то по каким-то причинам решил развязать кровавую бойню. У каждого своя правда. Но на память невольно пришли слова отца, когда он, наблюдая за шалостями детей, беззлобно твердил:

– Избаловали вас, паразиты. Второй Сталинград нужен, чтобы почувствовали.

Вот уж поистине, дошли слова до Бога. Нет, война началась вовсе не потому, что пожилому, но не старому ещё человеку, хотелось пожелать своим избалованным детям лихой годины. Это пророчество началось гораздо раньше. Даже в Великой Книге всех времён и народов, говорится, о том, что " сын на отца, брат на брата".

Кажется, такое уже было. Причём, по меркам истории совсем недавно, году, эдак, в семнадцатом. История сделала небольшой виток и вновь завела свою шарманку. И если в семнадцатом году была одна большая бойня, то в конце двадцатого века возникали небольшие мелкоочаговые заморочки. Перечислять немного: Карабах, Приднестровье, теперь дошла очередь и до Грузии. Впрочем, Чечня тоже не осталась в стороне. Одним словом, в конце столетия Смерть решила позабавиться и подкорректировать чёрные списки. К ней присоединился и сам Сатана решил воспользоваться моментом и посмотреть сколько падших душ прибавится в его чертогах. Подозреваю, что таковых было немало.

Смешалось всё – сон и явь, ночь и день. Время то неумолимо неслось на полной скорости, то, замирая, останавливалось.

Одно дело – Карабах. Это далеко и лично ни к тебе, ни к твоим переживаниям не относится. Да, можно посетовать на несправедливость, подумать над двумя правдами братских азербайджанского и армянского народов, но всё это проходит вскользь, поверхностно. Потому что одно дело слышать выстрелы за надёжной ширмой кинескопа, другое дело, когда пули противно посвистывают у тебя над ухом.

Мы помним про красных комиссаров и белых офицерах. Здесь нового ничего не было придумано, разве что в городе появились "повязочники". Единственное различие – белые повязки на головах грузинских военных, а позже появились повязки зелёные – именно в этом и состояло различие между двумя противоборствующими сторонами. Без повязок и не разберёшь, кто есть кто. Да и как тут понять, когда большинство браков смешанные и грузины прекрасно владеют абхазским языком, а абхазы – грузинским.

Сарафанное радио, не разобравшись, вещало.

– Девочки, вы не представляете! Оказывается, раненых сортируют. Сейчас полный автобус с раненными проезжал, и у всех, как у одного – ранение в голову! Все перебинтованные. Это ужас, что творится!

Пока город был наводнён "гастролёрами", мы собирали личные вещи и забирали трудовые книжки, где чёрным по белому было написано – уволен в связи с сокращением штатов. Штаты сокращались стремительно. Но за штатным расписанием стояли люди. Обычные люди обычного курортного города, которым предстояло хлебнуть необычной каши, замешанной кем-то на политической кухне.

Это там, наверху, делаются большие дела, но как обидно, что делаются эти дела руками маленьких людей. И кто считается с ними, с их жизнью, с их исковерканными судьбами?

Оставалось одно – придерживаться традиций и держаться вместе. Почему? Потому что сказки идут из народа. Народная мудрость имеет отношение к самой жизни, а не к национальной принадлежности. Есть грузинская сказка. Суть её сводится к следующему.

Старик, умирая, призывает своих сыновей, и просит разломать веник. Никто не смог этого сделать, хоть юноши были крепкие и сильные. Тогда старик развязал веник и по одной веточке легко справился с поставленной задачей. Вот и получается, что старый, немощный старик одолел, если не в силе, то в мудрости, троих здоровых и крепких парней. Мораль такова – если держаться вместе и дружно, не страшен никакой враг.

А пока я еду в служебном автобусе, крепко прижимая к себе корпус большой акустической гитары.

Я не умею играть на гитаре, хотя всегда мечтала у костра, возле туристической палатки перебирать струны гитары. Вот где веет романтикой! Но в моём окружении никто не умеет играть, вот и приходится перебирать струны методом тыка – здесь звучит, здесь не звучит.

Это инструмент попал ко мне странным образом. Отправляя Доктора в отпуск именно в тот злосчастный год, я решила зря времени не терять. Гитара – инструмент тихий, скромный. Не беда, если я в обеденный перерыв немного поупражняюсь. Тем более, что мне её одолжили, в аккурат, на время отпуска моего непосредственного шефа.

Сколько себя помню, всю дорогу пыталась за кем-то угнаться. В истории с гитарой я пыталась угнаться за своей первой любовью.

Невысокий, худощавый парнишка с именем Есенина прекрасно владел инструментом. Причём, мальчик был так начитан, что наизусть декламировал большие отрывки из поэм. Я читала то, что читал он, потому что надо было почувствовать, чем дышит человек, при виде которого сердце начинало замирать. Надо было разговаривать с ним на его языке – на языке Пушкина и Лермонтова. Нет, я не буду ограничиваться коротенькими отрывками, я выучу всю поэму, целиком. Ах, молодой человек, вы предпочитаете Маяковского? У вас сегодня настроение не лирическое? Пожалуйста, будет вам Маяковский. Вы играете на гитаре!

Да, это не Маяковский. Здесь тоже требуется глина для обработки – если не томик стихотворений именитых поэтов, то гитара.

Кстати, вы не покажете мне пару аккордов? Ничего, если я немного попользуюсь вашим инструментом? Спасибо. Я верну по первому требованию.

Как я страдала, набивая мозоли на нежной коже подушечек пальцев, но инструмент не поддавался. Я не могла понять – почему? Ведь у меня хороший музыкальный слух и я три года справлялась со скрипкой. И фортепиано меня не пугало, а тут… Наверное, я слишком усердствовала.

Моя любовь смотрела на меня снисходительно и понимающе, но любила не меня. Классический треугольник – он был влюблён в мою подругу, а мне оставалось стремиться быть для него интересной, если и не быть рядом, то, хотя бы, приблизиться.

На гитаре я так и не научилась играть. Тогда не научилась.

После окончания школы он женился на интересной женщине, старшей его на тринадцать лет. Женщина с высшим гуманитарным образованием гораздо привлекательней малолетки. Но что-то у них не сложилось – то ли он не справился с ролью мужчины, присущей любому главе семейства в плане материального обеспечения семьи, то ли она растоптала его своим гуманитарным образованием.

Мальчик женился во второй раз. Вторая попытка не увенчалась успехом. Третья тоже не принесла покоя его романтической душе. Как теперь понимаю, философствовать на диване гораздо проще, чем обеспечивать семью. Но, возможно, я слишком тороплюсь с выводами.

Через пять лет он, наконец-то, вспомнил обо мне, но ласковые слова, перемешанные со стихами, мой слух уже не радовали и душа больше не трепетала.

А почему? Потому что случается, что жизнь готовит нам большие разочарования. И хорошо, что это случается, пусть и болезненно, но раньше.

Та встреча оказалась случайной. Вернее, не встреча. Я увидела предмет своего обожания на рынке, в толпе у лохотрона. Никто не знает, откуда появились первые напёрсточники.

Одно время была модной такая игра. Вокруг стола, на котором размещалась какая-то непонятная таблица, толпились люди. При удачном стечении обстоятельств можно выиграть неплохую сумму. Одним везло меньше, другим – больше. Он и работал тем "другим", то есть, помогал желающим легко расстаться с трудом добытым капиталом. Мир не нов. Жажда быстрой и лёгкой наживы притупляет бдительность. Конечно, эта история выглядела неприглядной, но, усыпляя бдительность других, он, невольно пробудил бдительность мою.

Единственное, что меня удивило, так это лёгкость, с которой я пошла дальше. Любовь улетела так стремительно, что я не успела ощутить ни сердечной маеты, ни душевного смятения. Я разрубила этот узел легко и радостно. Может быть потому, что это была не любовь, а обычная юношеская влюблённость.

Мы встретились на улице через много лет, совершенно случайно. Сама не знаю почему, но я попросила одолжить гитару на месяц. Он принёс инструмент незамедлительно. А через несколько дней мир окунулся в военную горячку. С тех пор гитара находится у меня, потому что её хозяина я больше так и не видела.

С любым предметом связана какая-нибудь история. С этой гитарой была история, которая едва не обернулась трагедией.

Кстати, эта гитара была не единственной в моём распоряжении. Давным-давно, когда я ещё была молода, весела и беззаботна, подвернулся случай обзавестись старенькой гитарой. Мне её подарила кума за ненадобностью. Но для меня это был царский подарок. Идя к трапу самолёта, прижимая к груди гитару, я мечтала о том, как буду перебирать струны на очередном пикнике. Вокруг ничего не существовало – ни ветра, подгоняющего в спину, ни виднеющегося вдали лайнера. Я неслась в заоблачные выси мечтаний. Но мечты не вечны. Я вынуждена была приземлиться. И приземлиться на гитару всем своим весом. Кто виноват, что надо смотреть под ноги, даже если идёшь по взлётному полю? На ровном месте может споткнуться любой конь, что о четырёх ногах. Но у меня было две ноги, и непонятно что пред глазами. И вот гитара оказалась подо мной. Нет, ей неведомо ничего из того, о чём мечтала незадачливая хозяйка. Гитара – вещь неодушевлённая до тех пор, пока её струн не коснутся пальцы. Моя пышная грудь коснулась хрупкого корпуса, и на этом закончилось всё – дека гитары оказалась раздроблена. С тех пор она не звучала. Склеенная кое-как, она висела на стене, как напоминание о мечте, которой не суждено было сбыться. С тех пор я знала одно – если идёшь по взлётному полю, нечего взлетать к облакам раньше самолёта.

Но я не об этом. Я хотела рассказать, как подарок бывшего возлюбленного едва не сыграл в моей жизни роковую роль.

Тот день можно забыть только при полной амнезии. Но я его помню так, словно всё происходило не со мной, а с каким-то другим, вовсе незнакомым человеком. Рассудок не взял на себя миссию стороннего наблюдателя, он отсорбировался полностью и существовал в параллели со мной.

Я не помню, какая была погода в тот день. Помню, что мне надо было узнать, как чувствуют себя родители. Да и судьба собственного сына, оставленного так некстати в гостях у бабушки с дедушкой, беспокоила основательно. Тогда у нас ещё не было телефона и звонить приходилось с позволения соседей. На лестничной площадке был лишь один телефон. Впрочем, в то утро он был свободен так же, как и квартира, потому что хозяева, оставив двери открытыми, скрылись в неизвестном направлении.

Будь я на их месте, тоже бы не осталась в родных стенах, но у меня была защита серьезная. Она зарегистрирована в паспортных данных в графе национальность. Но зайти в чужой дом в отсутствии хозяев нереально. Мало ли что пропадёт, потом долго и нудно придётся доказывать, что ты зашёл в дом просто позвонить, а не прихватить с собой предмет кухонной утвари. Учитывая это обстоятельство, я попросила соседку составить мне компанию.

Пройти десять шагов было не так-то просто – свист пуль доносился с улицы и парализовывал страхом. Казалось, они пролетают прямо над ухом. Я боялась представить, что же творится на улице. Конечно, можно было и проверить, но на улицу никого не выпускали во избежание несчастного случая. На первом этаже стоял парнишка, совсем ребёнок, и со слезами в голосе просил:

– Я прошу, не выходите, вдруг случайно зацепит. Пуля – дура.

Очень скоро я в этом убедилась. Причём, не один раз. Но об этом – чуть позже.

Соседка, женщина строгая, согласилась составить мне компанию. Надо ли говорить, с каким чувством мы переступили порог пустой квартиры? Я не успела набрать номер, как дверь с шумом распахнулась и на пороге возникли два вооружённых парня. Один был с автоматом, другой держал в руках незнакомый предмет. Мы внимательно изучали друг друга – они не ожидали увидеть двух женщин славянской внешности. Мы, в свою очередь, о национальности нежданных гостей не думали.

Они оба были чернявы и заросшие щетиной по самые брови и от этого казались страшными до умопомрачения. У одного на руке красовался кусок зелёной тряпки. У второго такая же тряпка была повязана на голове. Как я упустила из вида, что соседка училась в Тбилиси? Долгое время, находясь среди грузин, она впитала в себя специфический акцент, который, как известно, не исчезает полностью, а в период душевного волнения лезет наружу. Этот акцент теперь и вылез.

Она произнесла только одно слово, но с ярким, специфическим акцентом:

– Наши?

Этого оказалось достаточно. Молодые люди кинулись к нам, и принялись автоматами оттеснять в спальню.

– Ваши мужья наших жён и матерей… – Говорили они горячо и быстро, но когда я почувствовала на себе тяжесть чужого тела, невольно вырвалось:

– Я так не могу. Может, познакомимся? Или мужа пригласим?

Упоминание о муже мигом отрезвило напавшего.

– Где он?

– Дома, где же ещё?

Парень рванулся по комнатам, опрокидывая стулья. Он казался совершенно обезумевшим.

– Где он?

– В соседней квартире. Мы соседи, позвонить зашли.

– Вы не хозяева?

– Нет. Говорю же – соседи.

– А хозяева где?

В ответ оставалось только пожать плечами.

– Документы!

Он сказал это таким тоном, что я, казалось, слышала голос фашиста, требующего аусвайс.

– Документы дома. Пойдём, покажу.

Конечно же, выбегая на минутку, я не закрыла дверь. Даже не заметила, каким образом в квартире оказался второй парнишка. Но поразило меня не это. Поразили звуки, которые доносились из зала. Звуки звонкой акустической гитары казались прекрасны на фоне звука свистящих снаружи пуль и в то же время, нелепы. Я оглянулась. Старшого не было – он пошёл проверять документы соседки. Удобно устроившись в кресле, я слушала музыку. Это было не просто бряцание дилетанта. Он действительно играл и играл хорошо.

– Документы! – Раздалось над самым ухом.

– Да подожди ты, дай послушать!

– Я сказал – документы, – я почувствовала, как в мою грудь упёрлось твёрдое дуло автомата. – Учти, я нервный. Мы семерых потеряли!

Парнишка перестал играть.

– Ты документы проверил?

– Нет, я гитару увидел.

– Гитару увидел? Дурак! Дом осмотрел?

– Нет.

Второй долго и горячо выражал свои соображения по этому поводу на незнакомом языке. Это оказались чеченцы.

И тогда мне стало страшно. Только вчера, перед самым наступлением, нам по сарафанному радио передали, что первыми будут чеченцы, и рассказывали, какие бесчинства чинили наёмники. Богатое воображение рисовало и отрубленные головы, отрезанные уши и носы, выколотые глаза. Взгляд невольно скользнул по поясу, на котором красовался большой нож. Хорошо ещё, что он был в кожаном чехле. Следов крови не наблюдалось, но сглотнуть слюну пришлось – во рту пересохло.

– Кушать будете? – Вырвалось у меня помимо воли.

Чеченец внимательно посмотрел на меня. В разговор вмешалась свекровь, забирая из его рук свой паспорт.

– Может быть – чаю?

– Чаю можно.

Это казалось поразительным. Они расслабились так, словно за окном не свистели пули, словно в это утро они не потеряли семерых товарищей, словно не врывались с дикими безумными глазами в соседнюю квартиру, и несколько минут назад не упирали дуло автомата в грудь невооружённого человека.

Два парня сидели за столом и пили тёплый чай. Обыденная картина, вполне мирный разговор и только соседка, зашедшая следом за чеченцем, утирала невольные слёзы.

– Как здесь оказались? – Спрашивала моя свекровь, заботливо подставляя ближе к ним тарелку с сухарями.

– Смотри, а они богатые! – Молоденький парнишка смотрел на стену лоджии широко раскрытыми, восхищёнными глазами.

– Ты о чём, Али?

– Смотри – гитара!

Вид разбитой гитары привёл в восторг нежданного гостя.

– Продай! – Он смотрел на меня взглядом, полным ожидания.

– Не могу. Подарок. Из Москвы везла.

– На лётном поле упала прямо на гитару. Столько лет зря висит, место занимает. – Муж решил поддержать визитёра.

– Можно? – Не дожидаясь ответа, Али снял со стены гитару и провёл пальцами по струнам. Звук был глухой, неживой, да иначе и быть не могло. Парень поморщился, как он зубной боли. Внимательно осмотрев инструмент, сделал заключение.

– Пойдёт. Отремонтировать можно. Правда, прежнего звука не будет. Но это лучше, чем ничего. Сколько хочешь? Не стесняйся, любые деньги дам.

– Не продаётся. Подарок.

– Тогда подари.

– Не могу. Ты глухой?

– Я не глухой. Я её всё равно возьму. Только не хочу, чтобы меня возле дома с ней видели. Если заберу, люди подумают, что это трофей. Если подаришь или продашь, мне спокойнее будет. Я-то знаю, что не украл и не силой взял.

– А ты попробуй, возьми силой. Пристрелишь?

Муж дёрнул меня за рукав, призывая к благоразумию.

– У тебя две гитары? Две. Я же не новую хочу, а старую. Представляешь, я её отремонтирую. Обниму её нежно, как женщину, и она запоёт, когда заплачет. Представляешь, что значит музыка? Сколько сердец она согреет, сколько печали заглушит!

Его слова лились, как музыка. Он говорил сердцем и я чувствовала, как сентиментальная слеза набежала на глаза. Как-то не состыковывались его слова с тем образом бравого вояки, который был нарисован случайной знакомой. Слушая его, трудно было представить этого человека, отрезающего несчастному пленнику уши. По спине прошел озноб. Не приведи Бог оказаться его врагом!

– Забирай, – сказала, как отрезала.

Он растеряно хлопал густыми тёмными ресницами. Видно, не ожидал, что я так резко оборву его песнь.

– Правда? Не шутишь?

– Я повторять не люблю.

– Арби, она мне гитару подарила!

И только теперь, когда я увидела в его глазах телячий восторг, опешила. Да он же совсем ребёнок! С толку сбивала густая многодневная щетина. Кавказцы выглядят старше своих лет.

– Сколько тебе лет? – Спросила я.

– Я уже старый, – он звонко засмеялся собственной шутке. – Двадцать.

– В армии служил?

– Три месяца на свободе.

– Вот как? А где служил?

– В Хабаровске. У нас же как – вырос на юге – служи на Севере. Моря не видел, значит, во флот иди. Плохо видишь – будешь наводчиком. Всё наоборот.

– Ты чисто говоришь, почти без акцента. В Хабаровске тренировался?

– Нет. У меня мама русская. У Арби, – он кивнул на товарища, – тоже мама русская. Только он старше намного. Сейчас жёны другие – рожать не хотят. Мои родители на двоих остановились.

– Нас в семье шестеро, – вставил слово немногословный Арби.

– А я о чём говорю? Сказал мужчина – рожай, и куда она денется? Всё равно родит. А моя мама наполовину украинка. Упрямая. Сказала – больше рожать не буду. Всё. На этом точка.

– Родители знают, что ты здесь? – Свекровь потирала ключицу.

– А кто знает? Я матери сказал, что поехал к другу сарай строить. В Сибирь. Она думает, я в тайге кедры корчую. А я под пальмами греюсь.

– Греется он, видите ли. А если, не приведи Бог, – я перекрестилась, боясь выразить свои мысли вслух.

– Родителям и сестры хватит. Только, я умирать не собираюсь. Знаешь, кем я хочу стать? Как наяву вижу – я под куполом цирка, на канате, с гитарой и с завязанными глазами. Без страховки! Ещё и сальто сделаю. Вот с вашими делами разберёмся и я этот номер сделаю. Мамой клянусь!

Сердце тоскливо сжалось. Почему-то подумалось о матери Али, которая уверена в том, что сын строит в Сибири сарай.

– А ты ради денег воюешь? – Я повернулась к Арби, и тут же прикусила язык, поздно сообразив, что вопрос бестактен.

– Нет. Деньги не главное. Я Афган прошёл. Воевал в Карабахе, теперь у вас. Здесь разберёмся, приеду домой, крышу подправлю, сёстрам помогу, и – дальше. Мужчина должен быть при оружии. И умирать должен с оружием в руках.

– А как же семья? Хозяйство?

– Жениться всегда успеешь. Деньгами помогаю. Пусть рабочих нанимают, строятся, а моя работа… – он не договорил, и любовно погладил автомат, лежащий на коленях. – Не могу без оружия. Это, как наркотик.

– Смерть, как наркотик?

Я видела, как побледнел мой муж, испуганный моей дерзостью.

– Ты считаешь, что я убийца? Я убиваю за деньги? Это моя работа. Я получаю за свою работу. Кто виноват, что я хорошо делаю своё дело? На всё воля Аллаха. Смерть, рано, или поздно, приходит ко всем. Но я защищаю тех, кто просит моей помощи. Ты друзьям помогаешь? Надо будет, я и тебе помогу.

– За деньги?

– Если ты – мой друг, а у тебя не будет денег, я помогу. Если жив буду. Слышишь? Стрелять перестали. Нам ещё дом проверить надо.

– Вы каждую квартиру проверяете?

– Нет. Мы…– Али поднял глаза от гитары.

– Нам пора. – Голос Арби налился металлом. – Пошли!

Они поднялись из-за стола.

– Мать, спасибо. Чай твой душу отогрел. Будет случай, зайдём, если вы не против. А ты, сестра, извини, что нагрубил. Нервы. До свидания.

– Послушай, ты на гитаре напиши, что мне даришь. А то подумают, что украл или силой взял, – Али протянул мне гитару.

– И что написать?

– Просто дату напиши. Этого хватит. – Арби уже подошёл к двери.

2 октября было увековечено на поломанном корпусе. Али нежно обхватил гитару и в мечтах был далеко. Где -то под куполом цирка, на канате.

– Сынок, ты под столом свою железяку оставил. – Свекровь осторожно тронула парня за рукав.

– Ой, я и забыл! – Он наклонился и подхватил железную болванку.

– Голову бы лучше забыл, – Арби вспылил.

Я смотрела вслед полукровкам и думала о том, как тесен стал мир. Есть ли в природе люди с чистой, несмешанной кровью? А вслух сказала, закрывая за ними дверь:

– Не будет он на гитаре играть.

– С чего ты взяла? Мусор пожалела? – Муж сокрушённо покачал головой. – Он под столом от счастья противотанковую гранату забыл. А ты, мать, чего напомнила? Так бы в доме хоть какое оружие было бы!

– Нет, не пожалела. – Я вернула разговор в прежнее русло. – Война для мальчишки, как игра. Такие игры плохо заканчиваются.

– Не каркай.

Нет. Я не каркала. Просто, болело сердце. Это была странная, непонятная боль. Теперь я знаю, что это такое – это предчувствие беды.

Стрельба возобновилась с новой силой и стихла только к вечеру, когда окончательно стемнело. Незапертая дверь распахнулась и вошёл сосед.