Абхазский серпантин

Я говорю о кровавых буднях, потому что всю жизнь мы прожили в Гаграх. Не всегда под пальмами был беззаботный мир. Но, не будем забегать вперёд.

Володя ушёл с сердечной маетой, а мы остались с мечтами о далёком Востоке, который так и называется Дальним Востоком.

Подтянув потуже ремни, немного охладив свой пыл добытчиков редких экспонатов, мы занялись коллекционированием денежных знаков. Путь предстоял не близкий, искушений много, поэтому наше родное государство взяло на себе все заботы о наших доходах. Мы открыли вклад на предъявителя, потому что в семье царило взаимное доверие. Мы предполагали одно, а на деле вышло другое.

Моё сердце не ёкнуло в томительной тоске, когда муж, загадочно улыбаясь, задал каверзный вопрос.

– Как ты думаешь, дорогая, если есть возможность приобрести вещь нужную в хозяйстве, но очень дорогую, надо брать самим или вскладчину?

– Ты собрался что-то покупать?

– Нет, но мне интересно, есть ли смысл приобретать машину одну на двоих?

– Глупости! Зачем брать одну телегу и впрягать двух лошадей? Один – в лес, другой по дрова. Переругаетесь, тем дело и кончится. А что ты задумал?

– Лично я – ничего. Двое хотят машину. Ни у одного, ни у другого таких денег нет. Вот и советуются, стоит ли стыковаться?

– Не стоит. Пусть на такси ездят. Содержание столько обходится, что потом конфликта не избежать.

– Хорошо. Так и передам, чтобы на такси ездили. Значит, одной лошади удобнее тянуть одну телегу. Я понял.

Нет, не ёкнуло тогда моё сердце. Только летом до меня дошло, что той нелепой телегой с этими лошадями, будь они трижды неладны, я погубила собственную мечту.

Весна, весна! Время пробуждения природы и начало реализации планов.

Владивосток – город закрытый. Для того, чтобы приобрести билет, надо побегать по инстанциям за разрешением или за визой. Приглашение уже было, дело оставалось за малым.

– Ну, Саня,, давай сберкнижку, пойдём деньги снимать. Думаю, должно хватить и на билеты, и на прожиточный минимум.

Почти две тысячи удалось за зиму наскрести. Сусеки оказались не хилыми, только в голове крутилась сумма. Один билет до Владивостока стоил 104 рубля. Как сейчас помню, что на двоих денег хватало с лихвой.

– Нет у нас денег. – Милый выдохнул и улыбнулся своей очаровательной улыбкой, которая, впрочем, показалась мне несколько неестественной.

– Нет денег? – До меня не сразу дошёл смысл сказанного. – Как это – нет денег?

– Прости, любимая, так получилось. Сама посмотри. – Он протянул мне сберегательную книжку, в которой аккуратным почерком был выведен остаток – 44 рубля 20 коп.

Сначала я молчала, потом открыла рот и выдала всё, что думала. А думала я ровно на тысячу восемьсот, приплюсовав и злополучные 44 рубля 20 копеек.

Часа через полтора, я угомонилась, глядя на разбитые тарелки.

В то время о феншуе ничего не было слышно, но традиции, известные издавна, гласили, что не желательно в доме хранить треснувшую тарелку или чашку с отколотой ручкой. В любом доме найдется такая посуда.

Народ наш богат на выдумки. Тарелку можно подставить и под цветочный горшок, а чашку можно для чего-нибудь приспособить. К примеру, для снятых на ночь зубных протезов.

В этом смысле, наш дом не исключение. Треснувшие тарелки выбрасывать жалко – под цветочными горшками таковые уже имеются, поэтому тарелки на выброс лежали отдельной стопкой.

Сейчас они пригодились. И пар выпустила, и от бракованной посуды, пусть и частично, но избавилась.

– Всё? Успокоилась? Пошли, к морю прогуляемся. Я тебе кое-что покажу.

– Ещё не всё? Уже показал. Розовую мечту похоронил. Плакал Владивосток.

Я оплакивала свою мечту, в то время, как Владивосток не подозревал о моём существовании.

На морском берегу, подходя ближе к лодочной станции, я припомнила, о чём когда-то спрашивал мой милый.

Он подвёл меня к белоснежной красавице с яркой бирюзовой полосой. Она стояла в небольшом ангарчике и ждала своего часа. Что и говорить – лодка была хороша. Но я к ней была расположена так же, как злая мачеха к падчерице. Не надо напоминать, на какой волне состоялось наше знакомство.

Лодка – лодкой… сердце ревнивицы тоскливо сжалось, когда я увидала приложение к этой самой лодке.

К ней прилагался сарайчик для отдохновения после морской прогулки или утомительной рыбалки. С виду – вполне приличная сараюшка. Но когда я проникла во внутрь, сердце ухнуло вниз. Теперь можно было смело выгонять супруга – он не останется под открытым небом. Внутренняя отделка напоминала каюту. Даже штурвал, примостившийся на стене, придавал помещению вид романтический. Тут же и уютный диванчик, стол, два стула. Что же, вполне подходящее гнёздышко для взрослых утех.

Муж смотрел на меня загадочно.

– Впечатляет?

– Уже кого приводил, или я первая? – сорвалось у меня с отчаянием.

– Ты первая и последняя.

– Последняя у попа жена.

– Как скажешь. Может, когда-нибудь и приведу.

Лето выдалось жарким. Муж пропадал на море, катая отдыхающих то на водных лыжах, то на водных санках, смастерённых им собственноручно.

Моё сердце тоскливо ныло. Не утешало даже то, что за лето собранных денег оказалось достаточно, чтобы по осени посетить Дальний Восток, но прежнего настроя уже не было – перегорело.

Теперь меня заботила не столько лодка, сколько сараюшка.

Говорят, мужчины поэтапно проходят три возрастных периода: водка, лодка и молодка; кино, вино и домино; кефир, зефир и тёплый сортир. Как тут не переживать, если мой муж находится в периоде первом? Тем паче, что у него есть и водка, и лодка. Вопрос состоял в наличии молодки. Ладно бы одна, а если их несколько? Здесь есть, над чем задуматься.

Лето, знамо дело – период отпусков. У каждого южанина есть родственники. Ни я, ни мой супруг не являемся исключением. Слава Богу – не детдомовские.

В летний августовский день к нам приехал погостить родственник. Высокий, красивый молодой человек лет двадцати пяти. Не пьющий, умеренно курящий.

Но местные жители не могут и при всём желании пополнить когорту отдыхающих. Сезон, на то и сезон, чтобы к зиме подготовить достойную встречу следующего сезона – и так – из года в год. Мы заняты работой, отдыхающие, соответственно – отдыхом.

И надо было мне в тот день придти домой раньше обычного.

Мой визит был незапланированным. Гости тоже никого не ждали. Картина Репина "Приплыли" оказалась впечатляющей. Два тела, извивающиеся в любовном экстазе – вещь достойная просмотра в ночное время и преимущественно без свидетелей, разве что в кругу узком. Но неприятно, когда действие разворачивается средь бела дня, да ещё на супружеских простынях.

– Тебе что, своей кровати не хватает, – вырвалось у меня помимо воли.

Молодой человек забыл, что надо делать дальше. Вероятно, он никогда не бывал застигнутым врасплох. Он смотрел куда-то мимо меня изумлённым, растерянным взглядом.

Я оглянулась. Позади меня стоял хозяин дома.

– Брысь отсюда. Сейчас мать на перерыв придёт, – рявкнул он.

Девица собралась так быстро, что ей мог позавидовать бравый солдат бессрочной службы. Мы даже не успели разглядеть её лица, но лицо незадачливого ухажёра было белее стенки.

– Ты что делаешь? – Хозяин занялся воспитанием великовозрастного юнца. – Соображать надо! Не мог ключи от причала попросить? Сам видел – место тихое, удобное, – но тут же осёкся, вероятно, он вспомнил, что я нахожусь рядом и не являюсь глухим пнём. – А это – сожги. – Он кивнул на постельное бельё. – Нечего здесь заразу распространять. На моем диване спят какие-то… Хорошо, что он не договорил. И так ясно.

Саня и не предполагал, что своей запоздавшей рекомендацией пробудил во мне первобытные инстинкты собственника.

Можно представить, какие картинки рисовало воображение, воспалённое ревностью! Особенно, если учитывать, что недавно происходило на собственном диване. Но, всё течёт, всё меняется.

Старательно убеждая себя в том, что нет ничего страшного, если мужчину иной раз потянет на сладкое – не всё же довольствоваться кислыми щами – я усыпляла свою ревность. Успокоенный зверь притих и уже, было, совсем заснул, когда на пороге появилась смущённая подружка. В смятении, она едва не заламывала руки.

– Даже не знаю, говорить, или нет. Сама понимаешь, вопрос деликатный. Я к тебе очень хорошо отношусь.

– Не знаешь, с чего начать – начни с главного. Если, конечно, есть, что сказать.

– Есть, – вздохнула она. – Ты только не нервничай. Твой с кралей налево подался. Мой муж пришёл, сказал, что они в каютке на причале развлекаются.

На мгновение я потеряла дар речи. Но всего лишь на мгновение. Не знаю, как ведут себя другие женщины в подобной ситуации, но я рассмеялась. И в моём смехе не было ничего истерического. Я просто от души смеялась.

– Представляю, – я вытерла невольные слёзы, – они втроём неплохо смотрятся. – Или вчетвером?

Подруга смотрела на меня с изумлением.

– Ты чего?

– Да так, только человек, составляющий им компанию, может знать конкретно, чем в каютке занимаются. Зная твоего мужа, никогда бы не подумала, что он способен подглядывать в окна.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Знаешь, надо втроём попробовать. Ты нам своего не одолжишь? Ему, наверное, не впервой роль третьего исполнять. Впрочем, не беспокойся, я сама его об этом попрошу.

– Тьфу ты, дура.

– Почему это – дура? Мы же с тобой подруги. Почему же нам ближе не познакомиться? Будем ещё теснее дружить. Семьями.

Я услышала в ответ, как хлопнула за нею входная дверь.

Дверь захлопнулась. Я села на стул, не зная, куда девать руки. И что прикажете делать? В подобной ситуации оказалась впервые. Первая мысль была прозаична, как классический рассказ.

Меня утешало только одно – я имею непосредственное отношение к медицине и кое- что смыслю в физиологии. Это утешение было слабым. Полигамные мужчины, моногамные женщины – кто разберёт, кто из представителей рода человеческого полигамен, а кто нет?

– Так, сегодня денёк удался на славу. Заработал. – Милый положил большую стопку мятых червонцев и трёшек на холодильник.

– Чем заработал?

– Как обычно, – он изобразил искреннее недоумение. – Кормит лодочка, кормит! Считай, мы корову приобрели. Дойную. А ты всё нос воротишь. Ни разу с ветерком не прокатилась. Чего упрямишься?

– Пошли сейчас.

Он ненадолго задумался. Спускать лодку на воду не так-то просто, хотя, существуют и подъёмники. Но мне надо было что-то делать, иначе извилины могут закипеть. Как бы дров не наломать.

– Давай перекусим, и – айда.

И всё-таки, я была не права. На самом деле оказалось здорово. Лодка неслась навстречу закату и солёные морские брызги не сильно били в лицо, смешиваясь со слезами. Плакать не хотелось, но слёзы катились по щекам непроизвольно. О чём были эти нечаянные слёзы я и сама не знала – то ли от известий подруги, то ли по несбыточной мечте. Но душу отпустило.

Я не стала устраивать истерику. Просто промолчала. В жизни всякое бывает. В моей, вот, случилось. Но случилось ли на самом деле, или это были досужие домыслы "доброжелателей"? Об этом я так и не узнаю.

Жизнь катилась по накатанной колее. Один день сменялся другим, но я помню ТОТ день.

Если бы мне, пусть и за два дня до этих событий сказали, что я услышу свист пуль и разрывы снарядов не по телевизору, не по радио, а на самом деле, я бы никогда не поверила. Но от сюрпризов никто не застрахован. Хорошо, когда сюрприз приятен. Но если этот сюрприз является началом катастрофы, которая унесёт с собой тысячи жизней и тысячи оставшихся в живыхбудут годами расхлёбывать её последствия, то радости испытывать не приходится.

Порой мы не обращаем внимания на мелкие знаки, намёки, на те предостережения, которые посылает судьба. Нет, недостаточно кроткого шепотка. Надо обязательно, чтобы был рупор. Чтобы это предупреждение звучало громко и внятно открытым текстом, а не боязливой недосказанностью.

Я вспомнила письмо в котором моя подруга из Кутаиси писала о том, как она всех нас любит, как за нас переживает, как желает добра и мира. И аккуратно вопрошала, не хотим ли мы переехать в Россию, сменить обстановку и начать новую, яркую жизнь? Писала и о том, что, несмотря, ни на что она всегда будет нас помнить и сетовала на то, что очень нехорошо, когда паны дерутся, а у холопов чубы летят.

Какие холопы, какие чубы, какие паны? Признаться, недоумённо пожимая плечами, я вертела в руках письмо из далёкого города Кутаиси.

Это было в мае месяце.

Два месяца спустя, увидев на улице первый танк, я рванулась домой и, судорожно всхлипывая, перечитывала то письмо. Теперь, задним числом, стало ясно, о чём в нём говорилось. Но я читала его другими глазами, с душевным надрывом. Чуть позже, когда синеватое пламя быстро поглощало ровные строчки письма, написанного с орфографическими ошибками, я чувствовала, что горит не письмо. Синим пламенем, горела прошлая жизнь. Пусть со своими неурядицами, пусть суетная, но мирная.

Мы не стояли на пороге войны. Мы ворвались в неё стремительно, на полном ходу споткнулись о безысходность.

Вот тогда-то и почувствовалась острая зависимость от обстоятельств. И жизнь, которая была ценной, в один миг потеряла значимость. И всё-таки, то, что сейчас принято называть грузино-абхазским конфликтом трудно назвать конфликтом. Ещё труднее назвать войной.

Нет определения, которое могло бы с точностью охарактеризовать данный период. Но для нас, обывателей, происходящее казалось тяжким беспросветным сном.

Наше поколение шестидесятых, воспитанных на фильмах о Великой Отечественной войне, выработало своё представление об армии, где дисциплина и порядок стояли на первом месте. Дедовщина, если таковая и имела место быть, была завуалирована, прикрыта надёжным покрывалом молчания руководящего состава.

Но, когда видишь людей в камуфляжной форме с небрежно свисающим ремнём, с расстёгнутой курткой, а то и вовсе с голым торсом, разукрашенным татуировками, обвешанных оружием с ног до головы и при этом беспечно попивающих пиво, становится не по себе.

И что можно ожидать от вооружённого человека, если его глаза бессмысленно впиваются в твоё лицо?

Сравнение с армией подобного подразделения весьма отдалённое. И поэтому город кажется оккупированным не действующей армией, а армией анархистов, где даже Батька залил зоркие глаза изрядным количеством спиртного.

Володя появился поздним августовским вечером.

– Ребята! Что будем делать?

– А что делать?

– Вы своё сокровище, куда девать будете? Я в Адлер перевожу. Если желаете, у меня в машине места хватит, давайте, и ваше добро переправим.

– Ты у кого оставишь?

– У друзей.

– Нет, мы не рискнём.

– А как прятать будете?

– Зачем? – Я соображала туго. – Неужели, всё так серьёзно?

– Вы, что, сами не видите, что происходит? Сегодня ещё спокойно. Но для мародёров замков не существует. Не мне вам рассказывать, сколько это стоит, – Володя ткнул пальцем на полки с раковинами.

– Знаешь, я подумала. Обычно, если вещь прячут, значит, она имеет ценность. Но если оставить на виду, никто и внимания не обратит. Я не думаю, что среди НИХ есть эстеты.

– Глупо! Посмотри, это же целое состояние!

– Кто знает цену этого состояния? Им и в голову не придёт. Вот чего не боюсь, так это того, что раковины растащат. Не чувствую опасности. Вот тут, – я постучала себя кулаком в грудь. – Спокойно тут.

– Ну, как знаете. Стоит ли рисковать? Надеюсь, вы знаете, что делаете.

Знаем, не знаем, стоит ли теперь говорить об этом? Дело было вовсе не в безрассудстве. Просто, в нашем окружении не было никого, кому можно было бы вверить наше сокровище.

В один день мы остались без работы. Оставались считанные дни перед тем, как закрыть двери своего кабинета. Кабинета уютного и просторного.

Я не была хозяйкой этого кабинета. Хозяйкой была стройная женщина, живая и подвижная. Глядя на неё можно было сказать: – Вот это – женщина!

Такими женщинами не становятся, такими рождаются. В работе она была пунктуальна и, можно сказать, педантична. Работалось под её началом спокойно и единственное, что иной раз приносило беспокойство – её молчание, и укоризненный взгляд, если что-то делалось не так. Этот взгляд был гораздо красноречивее слов. Поэтому, чтобы лишний раз не сталкиваться с этим взглядом, приходилось быть более внимательной. Со временем, мы сработались так, что понимали друг друга без слов.

Наш кабинет был расположен таким образом, что врач и медсестра редко встречались – два кабинета разделяла стеклянная дверь и каждый занимался своим делом спокойно и без суеты.

Я её так и называла – мой Доктор. Называю так и теперь. Стоит ли говорить о том, что двадцать лет мы дружим. И не просто дружим, а дружим семьями. Мой сын вырос на её глазах. Её дети выросли на глазах моих.

Поначалу, мы приглядывались друг к другу, и наши отношения сводились к сугубо деловым. Но моё отношение к ней существенно изменилось после одного случая.

Можно себе представить, что ты большую часть времени проводишь с человеком на одной территории, делишь с ним обед, пьёшь чай и даже не подозреваешь о том, что в данное время её ребёнок находится в реанимации. Что скрывается за внешним спокойствием? Одному Господу Богу известно.

Силе воли и крепости нервов можно позавидовать. Но чего это стоит?

Всё личное оставалось за порогом дома и долгое время медленно, шаг за шагом, я шла к этому порогу. Пришло время, и я переступила этот порог.

Надо ли говорить, как трогает душу знак внимания? Лично меня любое внимание трогает.

Казалось бы, незначительный эпизод, но какой теплотой он откликается в душе!

Много было эпизодов, которые остались в памяти. Взять, к примеру, случай с раковиной. Кто мог знать, что человек, воспитанный в строгих правилах и скромный совершит совсем нескромный поступок? Мало кто, находясь в отпуске, будет выпрашивать у знакомых редкую раковину, которой нет ни в одном каталоге. Но мой Доктор способен на подобные жесты и надо видеть, как горят глаза дарителя в торжественный момент вручения подарка.

Доктор – человек, счастливый на находки.

Случалось, мы семьями проводили время на пикниках. Места у нас, слава Богу, замечательные. Обычно мы проводим время на излюбленном и обжитом месте в ущелье на берегу реки.

Что может быть прекраснее равномерного шума водопада, в брызгах которого, яркими бликами играет солнце. Или дороги, змейкой ведущей через густые заросли самшита, дерева, тяжесть которого не выдерживает вода – оно тонет. Что может быть лучше скал, холодных и молчаливо строгих? Только дым костра и дурманящий аромат шашлыка, щекочущий ноздри.

Случаются исключения из правил. Порою требуется смена обстановки и никому не ведомо, какой сюрприз может преподнести природа туристам, впервые решившим изменить правилам.

Обычно, находка попадается на глаза и сердце трепетно замирает – неужели это я нашёл? Та знаменитая находка не попалась на глаза.

Мы поднялись на высоту почти в тысячу метров над уровнем моря. Естественно, передвигались мы не пешком, а на машинах.

Гора встретила неприветливо. Облака и без того низкие, казалось, касаются головы. Но это были не облака, а густой туман, спустившийся неожиданно и вдруг. Так же неожиданно он и рассеялся.

Шашлыки находились на такой стадии готовности, когда все мысли поглощены одним – скорее взять в руки шампуры и насладиться изысканным вкусом. Это наслаждение лучше воспринимать сидя.

Мы расположились подальше от костра, и каждый нашёл себе место по душе – кто сел прямо на землю, кто нашёл полено – благо, валёжника вокруг предостаточно. Доктор хотела примоститься на большом камне и никак не могла занять удобного положения.

– Да что это такое! – Голос прозвучал чуть резко, возможно потому, что шампур был уже в руках, но сидеть на неровном камне было неудобно.

Чтобы освободить себе посадочное место, она отшвырнула ногой камень, и тот, неожиданно для всех, раскололся.

– Ребята, вы только посмотрите! – забыв про своё любимое блюдо, она указывала на камень.

Не знаю, как другие, но мы с мужем забыли обо всём на свете – и о шашлыках, и о беспечно играющих детях. Я чувствовала, что сердце моё сейчас остановится. Нет, нашему взору не открылись сокровища природы. Это не был самородок. Это был аммонит.

Аммонитами принято считать окаменелости, или камни, со следами давно умерших организмов. Но никаких следов на камне не было. Это была окаменелая раковина, вернее, её сегмент, длинной около двадцати сантиметров. Об истинных размерах данного экземпляра стоило лишь догадываться. Самая, что ни на есть, раковина. Настоящая!

Все мысли крутились вокруг находки. Можно спокойно воспринимать то, о чем пишут в учебниках и иных печатных изданиях о том, где, предположительно плескались воды океана.

Но, держа в руках немое свидетельство течения времени и устойчивости мироздания, трудно осознать, что именно в эту минуту ты стоишь вовсе не на горе, почти на тысячу метров выше уровня моря, а на дне того самого моря.

Море отошло назад, подобно ослабленному воину, уступающему свои позиции великому могущественному Времени, или обмельчало? Может, просто испарилось? И сколько лет назад эта гора являлась морским дном? Трудно осознать, что речь шла не о тысячелетиях, а о миллионах лет. Сколько было тех самых миллионов? Два? Три? Десять?

Раковина молчала. И теперь молчит, служа немым свидетельством таинства Времени.

Я помню взгляд Доктора, радостно-удивлённый и помню взгляд, когда, протягивая мне находку, она сказала коротко:

– Это вам, ребята. Подарок.

Но я не удивилась, несмотря на ценность подарка, потому что знала, что испытывает человек, делая подарок, в который вкладывает душу.

Он испытывает счастье.

Помнится, когда-то я подарила Доктору маленькую раковину с таинственным названием ципрея Арабика. Небольшая, овальной формы, напоминающая по ощущениям фарфор, она удобно умещалась в ладони.

– Ты не представляешь, какая она уютная и тёплая. Душу греет. Возьмёшь её в ладошку и успокаиваешься, – делилась Доктор своими впечатлениями.

Я в ответ понимающе кивала головой – мне ли не знать? В душе я теперь посмеиваюсь. Что же, мне удалось передать эстафету, принятую от Володи.

Доктор не избежала печальной участи жертвы конхиломании. И теперь, когда я разглядываю её, пусть небольшую, но со вкусом подобранную коллекцию, испытываю чувство горделивой радости.

Кто мог предположить, что именно Доктор станет причиной появления моих первых седых волос. Я никогда не рассказывала ей о том случае, когда два дня неведения казались вечностью и страх потери стал остёр. Эти дни стали первыми и потом таких дней стало гораздо больше – они растянулись на месяцы.

Первый опыт был страшен.

Случилось это в самый первый день, когда страшное слово "война" материализовалось и постепенно, час за часом, её фантом стал проявляться, показывая своё истинное, зловещее лицо.

Доктор с семьёй отправились в отпуск. Начало лета ещё не предвещало беды. Их семья находилась на Украине и 15 -го августа они должны были вернуться.

На своей машине, они возвращались домой в полном неведении, что над мирной маленькой страной сгустились тучи и грозились пролиться тяжёлым свинцовым дождём. Первые капли того дождя уже окропили землю.

За кого переживать, если не за близких и друзей? Границы ещё не было. Вернее, уже была, но, так скажем, прозрачная, потому что из Абхазии в Россию можно было пройти и проехать беспрепятственно. По дороге уже тянулись люди. Здесь были и отдыхающие, спешно покидающие город. Были и те, кто не решился лишний раз, испытывая судьбу, играть в Грузино-Абхазскую рулетку. Уезжающих было гораздо больше, чем приезжающих. Сюда ехали те, кто возвращался домой. Тогда они ещё не знали, куда возвращаются.

Первая кровь только стала проливаться. Всё ничего, если бы не первые слухи. Испорченный телефон заработал в полную силу. Существует служба – ОБС. Перевод данной абравиатуры означает – Одна Баба Сказала. Одна-то сказала, другая, не разобравшись, понесла дальше. Слухи разрастались снежным комом. И надо же было такому случиться, что я повстречала знакомую женщину, которая, боязливо оглядываясь, склонившись к самому моему уху, шептала:

– Ты не представляешь! Ты просто не представляешь, что случилось! Бежать отсюда надо, пока всех нас не поубивали!

– Толком говори, что случилось?

– Неужели ты не слышала? Сейчас одна женщина рассказывала, что неподалёку от Гантиади семью расстреляли. Они на своей машине из отпуска возвращались. Муж с женой и двое детей. Никого не пожалели. Это кошмар!

– Местных расстреляли?

– Наших, гагринских. Девочки, говорят, такие хорошие были.

– Погоди-ка, девочки, говоришь? А машина какая?

– Жигули, красного цвета. Всё понимаю, грузины с абхазами разбираются, но русских зачем расстреливать?