Привет, красавица

– Цецилия тут ни при чем. У него разорвалось сердце.

– Будь он со мной, я бы этого не допустила.

Рядом стояло любимое кресло Чарли, в котором он декламировал стихи, прикладывался к стакану и говорил дочерям, как сильно их любит. Сильвия никогда не сетовала, что отец мало получает и много пьет. Для нее он был личностью, с которой ее объединяла любовь к книгам. Еще крохой подметив, что Чарли вообще не появляется в огороде, она последовала его примеру. Вот это детское желание во всем подражать отцу и возвело преграду между ней и Розой.

Похороны состоялись на пятый день. Большая церковь Святого Прокопия не смогла вместить всех, кто пришел проститься с покойным. Роза была в черном платье, ажурная вуалетка пришпилена к волосам. В первом ряду она сидела между Сильвией и Джулией. Уильям, одетый в черный свадебный костюм, занял место возле жены. Рядом с Сильвией сидела Эмелин, которая то и дело оборачивалась, высматривая свою близняшку, ведь та не могла не прийти. «Она здесь?» – взглядом спрашивала Сильвия. Эмелин качала головой.

Чувствуя, что уже слегка взопрела в плотном платье и колготках, Сильвия вспоминала тот последний раз, когда около месяца назад они с отцом были вдвоем. После ужина Роза откомандировала их забрать большой заказ в магазине. Днем она сделала покупки, теперь надо было доставить их домой. Оказалось, заказ еще не упакован, и миссис Дипьетро, угостив Чарли пивом, попросила обождать на задней веранде. Оглядев небольшой, утыканный стеблями огород, отец сказал:

– В подметки не годится маминой плантации.

– Тебе-то откуда знать? – Сильвия приподняла волосы, остужая шею. Солнце уже садилось, но сентябрьский день выдался необычно жарким. – Ты же туда не заглядываешь.

Чарли усмехнулся:

– Я верю в ее талант.

Отец выглядел усталым, и Сильвия, помнится, забеспокоилась, что он плохо спит. Видимо, сердце подводило его уже в тот день, когда со стаканом пива в руке он сидел на веранде. Наверное, он что-то чувствовал, потому что вдруг сказал:

– Милая, а ведь я знал, что ты прогуливала уроки в школе.

– Правда? – удивилась Сильвия.

– Бутч – мой старый приятель, и я просил его подольше на это смотреть сквозь пальцы и наказать тебя не слишком строго.

Бутч Магуайр был директором средней школы, Сильвия тогда чаще отсутствовала на уроках математики и химии, чем присутствовала на них, и он объявил, что покраска школьной ограды станет подходящим наказанием. Цецилия, всегда готовая взять в руки кисть, помогала сестре. Эмелин приносила им поесть. Сильвия была уверена, что родители не знают о прогулах и наказании.

– Почему? – спросила она отца, подразумевая «Почему ты так поступил и почему сказал мне об этом сейчас?».

– А чем ты занималась, прогуливая уроки?

– Читала. В школе я лишь попусту тратила время. – Сильвия отмахнулась: – Если мне что-то не интересно, я это никогда не выучу.

В парке неподалеку от школы она читала романы, спрятанные в дупле старого дуба, и считала дерево своим другом. Сильвия не говорила сестрам о том, как проводит время, поскольку знала, что Джулия взбеленится и потребует вернуться к занятиям, и, кроме того, не хотела подавать дурной пример двойняшкам. Наверное, именно тогда она осознала, что выбрала иной, чем у старшей сестры, путь. Сильвия читала романы из дупла дерева – дерева, с которым делилась мыслями и переживаниями, тогда как Джулия преодолевала академические препятствия одно за другим.

– В твоем возрасте еще трудно понять, насколько жизнь коротка, – покивал Чарли. – Я не хотел мешать тебе самой отделить зерна от плевел. Мы с тобой, дочка, скроены по одной мерке, мы не рассчитываем, что учеба или работа станут смыслом жизни. Глядя на мир или заглядывая в себя, мы надеемся отыскать что-то важное. – Он внимательно посмотрел на Сильвию. – Ты ведь знаешь, что ты нечто большее, чем просто библиотекарша и студентка, верно? Ты – Сильвия Падавано. – Чарли произнес ее имя восхищенно, словно говорил о знаменитом исследователе или воителе. – Ты чувствуешь в себе громадные силы и оттого понимаешь, что следовать глупым правилам или сидеть от звонка до звонка на скучных уроках бессмысленно. Многие люди этого не сознают и живут по указке, из-за чего пребывают в хандре и раздражении, но считают это нормальным состоянием человека. Нам с тобой повезло, мы знаем, что можно жить иначе.

От верности этих слов у Сильвии по спине пробежали мурашки.

– Что-то я разговорился, а? – усмехнулся Чарли. – Ну да ладно. Мы не отгородились от мира острыми шипами. – Он отставил пустой стакан и провел ладонью вверх-вниз по рукаву, демонстрируя отсутствие шипов. – Мы часть неба, камней в мамином огороде и того старика, что ночует на улице у вокзала. Все мы взаимосвязаны, и стоит это усвоить, как поймешь, до чего прекрасна жизнь. Твои мама и сестры этого не понимают – во всяком случае, пока что. Они думают, что существуют только в оболочке своих биографических фактов.

Сильвии казалось, будто отец приоткрыл в ней то, о чем она даже не подозревала. Всякий раз при воспоминании о том дне (и сейчас, когда она сидела на церковной скамье, и потом, на протяжении всей жизни) ее охватывала безмерная радость от того, что отец вот так с ней поговорил, а она сумела доставить ему удовольствие, перефразировав одно из его любимых стихотворений: «Мы не вмещаемся между башмаками и шляпами». Затем миссис Дипьетро вынесла их пакеты, и они пошли домой, временами соприкасаясь руками и словно обмениваясь частицами друг друга, а в темнеющем небе крохотными лампочками зажигались звезды.

Священник говорил о Чарли, стараясь представить его работу важной, а его самого – главой семьи, хотя прекрасно знал, что в их доме все решения принимает Роза. Сильвию коробило, когда настоятель и все присутствующие на панихиде пытались окантовать отца биографическими вехами, хотя он был гораздо шире этих рамок. Человек большой и прекрасной души, он проявлялся не в тягомотном труде на бумажной фабрике, а в том, что дарил детскую смесь молодой мамаше. Он состоял из добрых дел, любви к дочерям и тех двадцати минут на задней веранде бакалеи.

Тот разговор помог Сильвии взглянуть на себя по-новому. Она искала третий путь, потому что была похожа на отца. Джулия собирала ярлыки типа «лучшая студентка», «девушка постоянного парня», «жена», но Сильвии они претили. Она стремилась быть верной себе в каждом своем слове, поступке и убеждении. Для полутораминутных поцелуев в библиотеке ярлыка не имелось, что отчасти было причиной радости Сильвии и смущения Джулии. Она, Сильвия Падавано, не променяет чтение в парке на унылую зубрежку. И не удовольствуется меньшим, чем истинная любовь, хотя сестры хором вздохнули от известия, что Эрни пригласил ее на всамделишное свидание, но она ему отказала. Она будет ждать, ждать хоть вечность мужчину, который разглядит в ней широкую натуру – ту, какой ее видел отец. Сильвия, обуреваемая мыслями, заерзала на скамье. В похоронных хлопотах она, взмокшая, на грани слез, подступавших к воспаленным глазам, еще толком не излила свое горе и лишь сейчас каждой клеточкой тела почувствовала, что отца больше нет. Он ушел, и теперь никто не знает ее настоящую. С каждой из сестер она была разной – мягкой с ласковой Эмелин и озорной с Джулией, с которой они охотно друг друга подначивали. Рядом с творческой Цецилией, которая изъяснялась и мыслила иначе, чем все вокруг, она была любознательной.

Сильвия посмотрела на склоненные головы рыдающих сестер, на каменное лицо матери и поняла, что все они горюют. Чарли любил их такими, какие есть. Завидев кого-нибудь из своих девочек, включая Розу, он неизменно восклицал: «Привет, красавица!» Это было так приятно, что хотелось выскочить из комнаты и войти еще разок. Отец восхищался устремлениями Джулии, прозвав ее «ракетой». По субботам он водил Цецилию в картинную галерею. Вместе с Эмелин пересчитывал по головам подопечных соседских малышей и охотно слушал ее оживленные рассказы об их интересах и о том, какие все они разные. Под отцовским взглядом Сильвия и ее сестры познали себя. Но теперь этот взгляд угас, и нити, связующие семью, провисли. Все, что раньше получалось само собой, отныне потребует усилий. Прежний родительский дом стал просто домом Розы. Эмелин уже перебралась к миссис Чеккони, чтобы помогать сестре с малышкой. Джулия была замужем. Сильвия подумала, что и ей, видимо, придется съехать.

После похорон они с матерью пошли домой – Сильвия не собиралась уезжать в тот же день, но хотела об этом поговорить. Наверное, стоит определить какой-то срок, скажем, через месяц, чтобы ее уход из дома был плавным и безболезненным для них обеих. Однако Роза всю дорогу молчала, на Сильвию не смотрела. Дома она сразу прошла в свою комнату и переоделась в огородный наряд. Направляясь к выходу, глядела в сторону.

– Тебе что-нибудь нужно, мама? – спросила Сильвия. – Что ты хочешь на ужин?

Роза остановилась.

– Все меня бросили, – проговорила она тонким голосом. – Все покинули.

– Я-то здесь, – сказала Сильвия.

Отклика не последовало, отчего возникла мысль, что, может, и впрямь ее тут нет. Уверенность, что она, Сильвия, вообще существует, пошатнулась. Возникло ощущение, что она растворяется вместе с черным платьем и колготками. Под взглядом отца она была чем-то цельным, а рядом с матерью стала рыхлой и рассыпалась.

– Ступай к кому-нибудь из сестер, – сказала Роза. – Я хочу быть одна.

Она открыла дверь черного хода и вышла во двор. Сильвия стояла в пустом доме и хватала ртом воздух, борясь со спазмом в груди. Для Розы ее вторая дочь недостаточно хороша, и это никогда не изменится. Продышавшись, Сильвия пошла к себе собирать пожитки.

Ночь она провела на кушетке в квартире Уильяма и Джулии. Сильвия сама удивилась, как мало у нее вещей, которые она принесла в магазинных пакетах. Всю жизнь они с Джулией делили маленькую комнату, где помещались только две односпальные кровати и комод. Книги она не покупала, пользуясь своей работой в библиотеке. Надев ночную рубашку, Сильвия забралась под шершавое одеяло. Два пакета с пожитками скромно стояли в углу. Возникло ощущение, что она намертво запуталась в сетях горя. Отец умер, мать прогнала прочь. «Моя родственная душа выручит меня, – подумала Сильвия. – С ним я почувствую себя целой». Но от этой мысли стало еще тоскливей, потому что возлюбленный, если он вообще появится, уже никогда не увидит ее отца. Полночи она таращилась в потолок, чувствуя, как к глазам подступают слезы, которые, похоже, не могли отыскать выхода. До сих пор она так и не заплакала.

Утром Сильвия прикрепила записку к библиотечной доске объявлений: «Ищете, кто присмотрит за вашим домом, питомцем и польет цветы, пока вы в отпуске? Я возьму это на себя в обмен на кров. Спросить младшего библиотекаря Сильвию на выдаче книг».

Никто к ней не обратился. Даже ее парни не объявились, хотя она охотно позволила бы им объятья и поцелуи, пусть и наспех. Эрни и Майлз были на панихиде, но старались не встречаться с ней взглядом. Сильвия не сказала им про отца, но кто-то повесил извещение о заупокойной мессе на доске объявлений. Теперь все ее сторонились, как будто она несла отпечаток смерти. Сильвия даже раз-другой себя обнюхала, удостоверяясь, что от нее не исходит трупный запах. В рабочие часы она катала тележку с книгами, затем там же, в библиотеке, готовилась к занятиям в колледже, а ночью спала на кушетке в квартире сестры.

– Ты сказала маме, что поживешь у нас? – спросила Джулия.

Сильвия помотала головой.

– Она рада, что я съехала.

– Ей очень одиноко. Она никогда не жила одна.

– Ты же днем ее навестила.

Джулия провела рукой по волосам, проверяя, не растрепались ли.

– По-моему, она с утра до ночи в своем огороде. Со мной почти не разговаривала. Я понимаю, она скорбит, но…

– Мама не хочет, чтобы я была с ней, – твердо сказала Сильвия.

На другой день она увидела мать, проходившую мимо больших окон библиотеки. Роза по-прежнему была во всем черном, но уже без вуалетки. Шла она медленно, держа спину прямо. В окна библиотеки не смотрела, хотя пересечься взглядом с дочерью было вполне реально. И Сильвия не выбежала на улицу, чтобы поговорить с матерью. Застыв у конторки, она смотрела, как Роза минует последнее окно и скрывается из виду.

Джулия завела манеру посреди ночи забираться на кушетку к Сильвии. Ее новые формы (живот был не особенно заметен, но лифчики она уже покупала большего размера) вынуждали Сильвию сдвинуться на самый край и обнять сестру, чтобы не свалиться на пол. В тикающей ночи она была рада прижаться к родному человеку. Заканчивался ноябрь, после смерти отца дни текли будто в тумане.

– Ну и как нам быть? – прошептала Джулия.

Закрыв глаза, Сильвия представила, что они лежат в своих односпальных кроватях в родительском доме. Сколько себя помнили, сестры всегда болтали в темноте.

– Ты родишь ребенка, я сдам экзамен для повышения в должности и найду себе жилье.

В колледже Сильвия переключилась с английской литературы на библиотечное дело, поскольку в библиотеке требовался новый специалист, и заведующая Элейн обещала ей это место, если она подтвердит свою квалификацию. Сильвия ежедневно просматривала объявления о сдаче квартир, рассчитывая, что новая должность позволит снять маленькую студию.

– Я себя чувствую Бет, – сказала Джулия.

Сильвия крепче обняла сестру. В их детской игре только она сама, Эмелин и Цецилия объявляли себя Бет, но Джулия – никогда. Подхватив грипп или простуду, она пила апельсиновый сок, сосала цинковые леденцы и поглощала салаты, чтобы набраться сил для выздоровления. Болезнь и огорчение были всего лишь тем, что требовалось одолеть. О том, чтоб им покориться, не говорилось даже в шутку.

Но со дня смерти Чарли в глазах ее плескалась паника. Зная сестру как облупленную, Сильвия понимала, что та не просто опечалена, но ошеломлена. Она не планировала эту смерть, и вызванное ею потрясение грозило изменить всю картину мира. Как ни крути, уход отца был неразрешимой проблемой.

– Ничего, что-нибудь придумаем, – сказала Сильвия. – Ты составишь новый план. Как всегда. Наверное, из-за беременности тебе трудно собраться с мыслями. Дай себе передышку.

– Разве я не права в том, что пытаюсь все наладить? – Джулия положила руку сестры себе на живот. Пару дней назад ребенок начал шевелиться.

Сильвия замерла, стараясь уловить толчки. На ум пришел образ барабанщика, который сидит внутри своего инструмента. Во, что-то есть! В сестрином животе то ли бурлило, то ли молотил крохотный кулачок.

– Конечно, ты права, – сказала Сильвия.

Наконец кто-нибудь из них задремывал, наступала тишина. Лишь однажды Уильям застал сестер крепко спящими в обнимку. Обычно сон их был прерывистым и беспокойным. Для Сильвии, ощущавшей себя кораблем без руля и ветрил, теплое тело сестры было спасительной гаванью, где можно укрыться от бездонного неба, забыв о шершавом одеяле и раззявивших рты пакетах с вещами. Стоило ей закрыть глаза, как отец растворялся во мраке, а мать испепеляла злобным взглядом, заставлявшим себя чувствовать без вины виноватой. Она думала о Цецилии, которая горько плакала, ибо ей, лишившейся отца, матери и родного дома, некому рассказать о достижениях маленькой Иззи. Обитая по соседству от дочери и внучки, Роза хранила мертвое молчание, все глубже погружаясь в свою упрямую скорбь. Накануне она прогнала Джулию, пришедшую ее навестить.

Сильвия уже уплывала в сон, но услышала голос сестры:

– Уильям попросил освободить его от должности ассистента, хоть семестр еще не окончен. Сказал, он должен уделять больше внимания жене, у которой умер отец.

– Какой же он молодец…

– Но деньги-то нам нужны. Я на них рассчитывала, а он, не спросив меня, уже поговорил с завкафедрой. Лучше бы он преподавал и не портил впечатление о себе. Теперь его сочтут лентяем или размазней. – Последнее слово прозвучало как самое тяжкое обвинение.

Сильвия задумалась. Уильям, хромая по квартире, улыбался ей – мол, он не против свояченицы в своем доме, хотя, конечно, этому был не рад. Нет, она не вправе его критиковать.

– Ты ему об этом сказала?

– Уже поздно что-нибудь менять. Окажешь мне услугу?

Ответа не требовалось, Сильвия молча ждала продолжения.

– Прочти его книгу, ладно? Он говорит, труд еще не завершен. Я приставала, пока он не сдался, прочла и ничего не поняла. Вообще. – Джулия округлила глаза. – Я уклоняюсь от разговора, поскольку не знаю, что сказать. Ты опытный читатель, ты поймешь, про что там. Поможет ли ему это? Добудет ли работу после аспирантуры?

Два вопроса подряд, для Джулии весьма необычно. «Все мы в раздрае, – подумала Сильвия. – Сколько еще это будет тянуться?»

– Конечно. Прочту завтра на работе. Хотя, наверное, уже сегодня.

Джулия чмокнула сестру в щеку.

– Спасибо тебе огромное. Только ему ничего не говори.

В темноте Сильвия попыталась разглядеть циферблат, чувствуя, как в груди поднимаются пузырьки паники. Который час? Наверное, скоро рассвет? Опять не выспишься, и ночные переживания вкупе с оглушающими потерями перекочуют в наступающий день.

К чтению она приступила до начала работы, продолжив в свой обед, состоявший из сэндвича, и потом в автобусе по дороге в колледж. Джулия нагрузила ее пакетом, в котором лежали сотни две машинописных страниц, перехваченных резинкой. На первый взгляд это и впрямь был незаконченный труд. Некоторые главы, едва начавшись, обрывались посреди абзаца. Предложения пестрели скобками с вопросительными знаками, означавшими необходимость что-то уточнить позже. На полях была масса примечаний с размышлениями и вариантами, в каком направлении двигаться дальше.

По всей видимости, здесь излагалась история баскетбола, события начинались в Массачусетсе, когда в 1891 году Джеймс Нейсмит, используя фруктовые корзины как кольца, придумал эту игру, чтобы в межсезонье поддерживать спортивную форму легкоатлетов. По собственной прихоти Уильям перескакивал из одного временного периода в другой, но все же более или менее придерживался хронологического порядка. Книга рассказывала о первой лиге 1898 года, тринадцати игровых правилах Нейсмита и о том, что вплоть до 1950 года в официальных матчах участвовали только белые игроки и тренеры. Хронология обрывалась в 1970-м на схватке Американской баскетбольной ассоциации с Национальной баскетбольной ассоциацией, сражавшихся за звезд вроде Доктора Джея и Спенсера Хейвуда. В историческом полотне были вкрапления в виде рассказов о конкретных матчах: о филадельфийском соперничестве Билла Рассела с «Голиафом» Уилтом Чемберленом, об игре 1959 года, в которой Оскар Робертсон набрал сорок пять очков, сделал двадцать три подбора и десять результативных передач. Рукопись заканчивалась, не досказав о финальном поединке «Бостон Селтикс» и «Феникс Санз» в 1976-м. Матч, перешедший в тройной овертайм, стал самым долгим в истории баскетбола. Слог повествования был безукоризненно четок, но Сильвия поймала себя на том, что гораздо больше собственно темы ее интересуют примечания и вопросы, в которых автор как будто беседовал сам с собою. Ну вот, к примеру:

Почему я так зациклен на травмах Билла Уолтона?

Цель моей работы – добраться до сегодняшнего дня? И все?

Почему отец и масса других бостонцев так ненавидели Рассела? Рука не поднимается описать, что случилось с его домом[1].

Как наука объясняет высокий рост тех, у кого родители отнюдь не великаны?

Писанина моя бессвязна.

Все плохо, я ужасен.

Несколько раз встречались пометки: Что я делаю? Зачем? Кто я такой?

Ближе к концу незавершенной работы промелькнула такая запись: Лучше бы это случилось не с ней, а со мной.

Сильвия перечитала примечания, казавшиеся ключом к иной истории, не связанной с баскетболом. Что означает последняя фраза? Наверняка речь не о баскетболе. Она – это Джулия?

Тревога, сквозившая в вопросах, заставляла вздрагивать, и тряский автобус как будто выражал согласие с подобным откликом. «Глядя на мир или заглядывая в себя, мы надеемся отыскать что-то важное», – сказал отец. Судя по примечаниям, Уильям заглядывал в себя, но внутри различал только страх и неуверенность. Кто я такой? Похоже, он не узнавал человека в зеркале или не видел в нем никого вообще. Сильвия вспомнила последний разговор с матерью и то свое ощущение, будто она исчезает. С уходом отца чувство это ни на минуту не ослабевало. Она боялась, что без отцовской заботы, оберегавшей ее, утратит свою цельность, однако теперь преисполнилась безмерным сочувствием к Уильяму. В этом страхе она жила всего месяц, и это было ужасно. Размер рукописи и боль, выплеснутая на ее страницы, говорили о том, что в подобном состоянии Уильям пребывает уже давно.

Сильвия закончила чтение на обратном пути с вечерних занятий. Засунув рукопись в пакет, она глянула в автобусное окно, где покачивалось ее прозрачное отражение. Поверх него вдруг возникли контуры лица Уильяма. Новый родственник ей нравился, с ним всегда было легко, и порой они обменивались улыбками, слушая речи Джулии, полные восклицательных знаков. Эмелин, барометр настроения всех и каждого в семье, считала Уильяма чутким. Но он принадлежал Джулии, и с самого момента знакомства с ним Сильвия видела в нем только избранника старшей сестры. Однако сейчас она впервые подумала, не совершила ли та ошибку. Автор лежащих в пакете страниц был сполна наделен тем, что сестра не переваривала, – нерешительностью, сомнением в себе, грустью. А сама Джулия была подобна звезде бейсбола, которая, упрочившись на домашней базе, лихо отбивает всякую неуверенность. Выбор такого спутника жизни объяснялся лишь тем, что она не ведала о его вышеупомянутых качествах, пока не ознакомилась с мужниным сочинением.

Ерзая на автобусном сиденье, Сильвия вдруг четко осознала события последнего времени, словно все ее клетки наконец-то пробудились от сна. Она чувствовала тяжесть пакета на коленях, видела запотевшее окно, распознавала возможную ошибку сестры, ощущала усталость от многодневного недосыпа на чужой кушетке и понимала, что отец ушел навсегда. В душе ее что-то шевельнулось, и она, еще не разобравшись в его сути, заплакала. Сильвия тихо всхлипывала, стараясь не привлекать внимания немногих пассажиров, а соленые слезы неудержимо струились по щекам и капали на пальто.

В квартиру она вошла, когда сестра и зять уже улеглись. Сильвия почистила зубы, натянула ночнушку и повалилась на кушетку. Вопросы из рукописи кололи, точно булавки. В темноте вспыхивали строчки, требовавшие немедленного ответа.

Что я делаю? Лежу на кушетке в квартире сестры.

Почему? Потому что умер папа, который был моим домом.

Кто я? Сильвия Падавано.

В ушах звучал голос отца, улыбчиво смаковавшего ее имя.

Последний вопрос и ответ на него наконец-то разъяснили, почему мать всегда была недовольна Сильвией, но не ее сестрами. Роза видела в ней черты своего супруга, неизменно ее раздражавшие. «Фу, Уитмен!» – кривилась она всякий раз, заслышав декламацию Чарли. Вообще-то ей было плевать на поэзию, но она считала ее виновницей жизненных неудач мужа. Стихи были причиной его нищенского жалованья и того, что вместо починки чадящей печки он тащил жену полюбоваться полной луной, из-за них его, совершенно не озабоченного тем, что о нем думают другие, пришли проводить в последний путь сотни людей. Сильвия была слеплена из того же теста, и потому-то Роза, глядя на нее, видела не родную доченьку, но свое незадавшееся супружество и личную неудачу в попытке переделать мужа по собственной мерке. А вот Джулия пошла в мать. Она обольет презрением всякий намек на душевные колебания Уильяма.

Сильвия закрыла глаза и перенеслась в бесконечность его неуверенности, схожую с бескрайними туманными болотами из столь любимых сестрами викторианских романов. В этих суровых просторах она была как дома и полной грудью вдыхала их мутный воздух. Со дня смерти отца она себя чувствовала сосудом, содержимое которого переливалось через край вопреки всем отчаянным попыткам его удержать. Мать и сестры спасались повседневными заботами, она же с головой ушла в свое горе и утрату, и потому вопросы Уильяма, тоже лишенного покоя, были ей близки. Они оба пытались обосноваться в собственной оболочке, что со стороны любому показалось бы абсурдной задачей.

Пришла Джулия. Сильвия подвинулась, освобождая ей место, и обняла ее крепче обычного.

– Все хорошо? – прошептала сестра.

Сильвия помотала головой, уткнувшись носом в ее шею. Своим плоским животом она чувствовала толчки ребенка, трепыхавшегося в чреве Джулии. Объятье помогало выиграть время перед тем, как, хочешь не хочешь, придется ответить на ее вопрос.

– Рукопись понравилась?

– И да и нет.

– Она поможет получить преподавательскую должность?

– Нет.

– Про что там?

– Не знаю. Ничего подобного я еще не читала.