Привет, красавица

Джулия была на восьмом месяце беременности, а Иззи сравнялось четыре месяца от роду, когда Роза созвала семейный совет, назначив его на субботу.

– Приглашаются все, включая Цецилию? – спросила Джулия, в свой очередной визит застав мать, как всегда, в огороде. («Наряд ее стал еще кошмарнее, – вечером сказала она Сильвии. – Бейсбольная форма поверх папиного исподнего».)

– Нет, конечно, – отрезала Роза. – Ты, Уильям, Сильвия и Эмелин.

Перечисленные лица пришли к четырем часам означенного дня. Задержавшись у крыльца, сестры посмотрели на дом миссис Чеккони. Цецилию не оповестили, никому не хватило духу сказать, что ее не зовут на совет, но она, конечно, о нем знала. Сильвия устроила ее на полставки в библиотеку, их смены часто совпадали. Эмелин спала на раскладушке в ее комнате, Джулия раз в день проведывала ее и малышку. Наравне со всеми Цецилия прекрасно знала, о чем говорится и о чем умалчивается. Сестры так старательно избегали всяких упоминаний об этом дне и часе в своих расписаниях, что она не могла не догадаться.

Роза, исхудавшая, одетая в линялое домашнее платье, сидела во главе обеденного стола.

– Я собираюсь продать дом, – сказала она, когда все остальные заняли свои места. – Жить здесь мне не по карману. – Роза махнула рукой, словно отметая все связанное с этими стенами. – Он слишком большой для меня.

Джулия откинулась на стуле. У нее и мысли не было о продаже дома. Когда родители только поженились, Чарли совершил чрезвычайно выгодную покупку жилья – вероятно, спьяну, это навеки осталось тайной. В то время в Чикаго были межрасовые беспорядки и многие белые покидали город. По мнению Розы, эта сделка стала самым большим достижением в жизни ее мужа.

Сильвия видела, что сестры ошарашены не меньше, чем она, – Джулия побледнела, Эмелин часто-часто моргала, что всегда было признаком испуга или удивления.

– Я думала, дом в твоей собственности, – сказала Джулия. – Папа часто хвастался, что он не заложен.

Роза нахмурилась:

– Лет десять назад я его заложила, чтоб было на что вас кормить и одевать.

Все переваривали это известие. Со стены смотрели святые. Место Клары Ассизской пустовало. Сестры знали, что теперь образок обитает под кроватью Цецилии.

– Неужели ты покинешь свой огород? – спросила Эмелин.

Сильвия и Уильям согласно закивали – мол, верно. Что такое Роза без своего огорода? Там проходила вся ее жизнь, словно она и сама укоренилась рядом с латуком и баклажанами.

– Слишком хлопотно, – ответила Роза. – Я изнемогла. Дому конец. Все вы разъехались.

На Сильвию она даже не взглянула, но у той кольнуло в груди, словно мать метнула в нее дротик дартса. «Ты же сказала, что хочешь быть одна, – подумала Сильвия. – Я исполнила твою волю».

– Перееду во Флориду и куплю квартиру на побережье, – продолжила Роза. – У меня там приятельницы, они всё устроят. На деньги от продажи дома буду жить припеваючи.

– Во Флориде? Но это немыслимо, – сказал Уильям, до сих пор не проронивший ни слова. Роза на него уставилась. – Вы нужны дочерям… – он перевел дыхание, – мама. И всем нам.

– Мне скоро рожать, – добавила Джулия. – Уж сделай милость, дождись.

Воздух в комнате сгустился, как перед грозой. Сестры заерзали на стульях. Они представили Цецилию, которая, вцепившись в дочку, как в спасательный круг, гадает, о чем здесь идет речь.

– Я хотела сообщить вам об этом лично, – сказала Роза.

«Где ты? – подумала Сильвия. – Уже во Флориде?» Вспомнился восковой усохший отец в гробу, но сейчас зрелище было еще хуже. Вот она, мать, жива-здорова, да только ее здесь нет. Она отбыла. Когда это произошло, в день похорон? Или когда она повалилась на пол, услышав о смерти Чарли? А может, давно хотела сбежать и сейчас ухватилась за шанс вырваться на свободу?

– Все мы тоскуем по папе, – сказала Эмелин. – Нам надо держаться вместе. Мама, я принесла фотографии Иззи. Она просто красавица.

Она показала снимки, которые прятала под столом, но Роза тотчас вскочила и на прощанье бросила:

– Будете уходить, наберите овощей в огороде, не стесняйтесь.

Три сестры Падавано сидели с таким видом, будто у них разом отняли все на свете.

Уильям

Ноябрь 1982 – март 1983

Уильям неуклонно соблюдал заведенный порядок: завтрак, поход в магазин за продуктами для Джулии, прочие неотложные домашние дела. Он старался угодить жене и восстановить свои позиции, утраченные из-за собственного просчета. Вопреки ожиданиям, Джулия не оценила его уход с должности еще до окончания семестра. На кафедре с пониманием отнеслись к просьбе ассистента об отпуске, тем более что была масса аспирантов, готовых занять преподавательское место. Узнав обо всем постфактум, жена, не любившая сюрпризов, запаниковала, и Уильям понял, что совершил ошибку. Джулия нуждалась не только в любви и внимании, ей требовался добытчик средств к существованию, хотя у них оставалось еще достаточно денег, подаренных на свадьбу, и она не знала о чеке, спрятанном в ящике комода, – Уильям не собирался его обналичивать и сохранил на черный день. Как выяснилось, Джулия не особо нуждалась в обществе мужа – в периоды хандры она обращалась к поселившейся у них Сильвии. Это было вполне понятно, но еще больше обескураживало, поскольку выходило, что Уильям облажался по всем статьям.

После завтрака он вымыл посуду и спросил жену, не нужно ли ей чего. Джулия помотала головой и, проводив его к дверям, поцеловала в щеку, что стало знаком ее лишь временной разочарованности в супруге. Уильям отправился в университетскую библиотеку, где готовился к вечерним занятиям. На пути к своему любимому закутку он миновал старого профессора истории, на лекциях которого познакомился с Джулией. Старик его не узнал, но Уильям не обиделся. Похоже, профессор, у которого слезились глаза и текло из носа, заканчивал свою преподавательскую карьеру. Интересно, подумал Уильям, увлекают ли его темы собственных лекций? Появляются ли свежие мысли о пакте Молотова – Риббентропа 1939 года и падении Берлина? Или все это стало просто текстом заученной роли?

Когда наступило время обеда, Уильям прошел в спортивный корпус. Усевшись на трибуне перед баскетбольной площадкой, он раскрыл пакет с сэндвичами. Иногда в зале шли занятия, на которых тренер призывал студентов самого разного телосложения и тренированности выполнить гимнастические упражнения. Порой появлялся кто-нибудь из баскетбольной команды, желавший лишний раз потренироваться. Уильям знал всех игроков, кроме новичков, и временами, покончив с сэндвичами, поддавался уговорам сделать пару бросков с угла. Он знал, что колено его не выдержит разворота и даже короткой пробежки, поэтому, стоя на месте, раз за разом исполнял дальние броски, сопровождаемые одобрительными возгласами бывших товарищей по команде. Мяч опускался в корзину, и Уильям, пытаясь усмирить дыхание, притворялся, будто он по-прежнему в полном порядке.

С мячом в руках он забывал о смерти тестя, о свояченице, поселившейся на его кушетке, о своей оторопи, всякий раз возникавшей при виде жены. Не то чтобы беременность сильно изменила Джулию, но она уже не была той девушкой, на которой он женился. Раздавшаяся в бедрах, часто краснолицая, она, прекрасная и полная жизни, следовала от зачатия к родам неизменным курсом, который не отыщешь ни на одной карте. Уильяму хотелось спросить: «Где ты? Ты знаешь, куда идешь? Уверена, что не сбилась с пути?»

Даже себе он боялся признаться, что вовсе не помышлял о ребенке. Он влюбился в Джулию и до сих пор плыл в океане благодарности за возможность каждую ночь спать и каждое утро просыпаться рядом с ней. В этом отношении супружество было абсолютно ясным. Но сотворить и взрастить нового человека – совсем иное. Узнав о беременности Джулии, он сказал, что невероятно счастлив, ибо так полагалось, но вообще-то не представлял себя отцом. Попытки вообразить себя с младенцем на руках неизменно заканчивались размытой картинкой. Наверное, ему следовало выразить свои сомнения в разумности планов Джулии, но та, заявив о собственных намерениях, весь следующий месяц встречала его с работы голой. Глядя на нее в наряде Евы, он уже не мог, да и не хотел взвешивать все за и против отцовства.

Теперь Уильям обитал с беременной женой и свояченицей, виноватой мышкой пробиравшейся в его квартиру. Он больше не расслаблялся на кушетке, ставшей кроватью Сильвии. За едой Уильям штудировал учебники и конспекты, стараясь запомнить движущие силы того или иного периода американской истории. Иногда, проснувшись ночью и не обнаружив рядом жены, он отправлялся на поиски и находил ее спящей в обнимку с Сильвией. Глядя на сестер, Уильям чувствовал странную одинокость. Они смотрелись по-настоящему близкими людьми, и Уильям, возвращаясь в пустую кровать, думал о том, что, наверное, здесь посторонний он, а не его свояченица.

После ланча в спортзале Уильям вернулся в библиотеку и стал читать о панике 1893 года. В самом начале занятий в аспирантуре его научный руководитель, профессор с испытующим взглядом, с неизменным галстуком-бабочкой, ни секунды не сидевший на месте из-за переполнявших его эмоций, спросил, что Уильяму воистину по сердцу в избранном им историческом отрезке. Услышав вопрос, Уильям почувствовал, как все его внутренности словно окаменели. Он помертвел, ибо ему не приходило в голову, что от него ожидают любви к предмету изучения. Наконец он что-то промямлил о великих переменах между 1890-м и 1969-м – «позолоченный век», две мировые войны, движение за гражданские права, – но было поздно. В глазах профессора промелькнуло смятение, он явно был ошеломлен тем, что молодой человек напрочь лишен страсти к истории.

Часто Уильям, уже покончив с обедом, задерживался в спортзале. Его ждали главы, которые надо было прочесть к вечерним занятиям, но он оттягивал возвращение в библиотеку. Однажды на площадке появился массажист Араш и, заметив Уильяма, подсел к нему.

– Как твое колено? – спросил он.

– Прекрасно. – Уильям всегда так отвечал на вопрос о его самочувствии и считал, что не лукавит, ибо колено все же сгибалось, позволяя передвигаться. Болело оно постоянно, сильнее всего ночью, но мужчине не пристало признаваться в своих болячках. Да и кому какое дело? Здоровая нога ему теперь без нужды. Преподавать можно и сидя. Физическая форма уже почти не имеет значения.

Араш внимательно посмотрел на него:

– Говорят, ты поступил в аспирантуру? Молодец, поздравляю.

– Откуда вы знаете? – опешил Уильям.

Массажист усмехнулся:

– Мы приглядываем за своими ребятами. А ты в моем списке травмированных. Мы, знаешь ли, не бессердечны и отслеживаем перемены в жизни всех наших игроков. Иначе как послать им открытку по случаю знаменательного события?

Уильям задумался. Столь неожиданное внимание напомнило ему о Чарли. Похороны тестя стали первыми в его жизни. На панихиде все говорили о душевной щедрости Чарли к соседям и сослуживцам. Подвыпившая троица рассказала, как он помог умилостивить злого домохозяина. Уильяма подмывало встать и рассказать, что Чарли был отличным водителем, только скрывал свою умелость, хотя, может, его жену и дочерей это просто не интересовало. Хотелось спросить: сколько еще всего прочего он предпочитал держать в тайне от нас? Ничего этого Уильям не сказал, лишь смотрел, как час за часом все больше каменеет Роза, а на лице его красавицы-жены все отчетливей проступают испуг и горе.

После того как покойного предали земле, Джулия решила навестить Цецилию с малышкой, которую тотчас всучили Уильяму. Он еще никогда не держал на руках младенца, но сестры беззаботно болтали, словно были в нем абсолютно уверены. Девочка на него посмотрела и сморщилась, явно готовясь заплакать. Невероятная малышка была завернута в одеяло, скрывавшее ее ручки-ножки. Она показалась очень горячей. Может, у нее температура? Или ей жарко в одеяле? Уильям сел на стул, чтоб малышке было не так высоко падать, если вдруг он ее уронит, а потом вообще сполз на пол. Сестры засмеялись, но смотрели ласково и сами уселись рядом с Уильямом, словно в одобрение его правильных действий.

– Прекрасное завершение атаки, – сказал Араш, глядя на площадку. – Я про того новичка, тяжелого форварда. Отличная замена Кенту. Он хорошо начинает.

– А кто вместо меня?

Араш пошарил взглядом по паркету.

– Вон тот новенький неплох в подборах. Всех расталкивает, но не так умен, как ты. – Массажист покивал, будто подтверждая собственную оценку. – Ты читал «Перерывы в игре»?

– Что это?

– Книга про умных парней вроде тебя, которые мыслят в игре. Они прокручивают в голове варианты, точно киноленту, и выбирают наилучшую позицию. Великие баскетболисты всегда играют, как в шахматы. Почитай, рекомендую.

Уильям постарался впитать каждое слово, зная, что потом еще не раз мысленно воспроизведет этот разговор, которого так давно ждал. Казалось, нынешняя жизнь его состоит из маленьких огорчений и неудач, а ему по-прежнему хотелось быть членом команды, баскетболистом с хорошим видением игры. Нахлынуло воспоминание: он, десятилетний, стоит на баскетбольном пятачке в парке, ребята, позвавшие его играть, разбежались, им пора обедать, и маленький Уильям безмолвно заклинает их: Возвращайтесь!

Наступил декабрь. Джулия и Уильям, дождавшись ухода своей квартирантки, в очередной раз затеяли уже давний спор.

– Нам нужно переехать в другую квартиру, пока я не стала огромной, – сказала Джулия. Ввиду скорого прибавления семейства они имели право на жилье с двумя спальнями. – Я хочу, чтобы все было готово. Нам нужно место для кроватки и пеленального стола. В следующем месяце ты опять начнешь преподавать, а значит, надо использовать маленькое окно в твоей занятости. Что ты так смотришь?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Чернокожий баскетболист Билл Рассел подвергался расистским нападкам.