Влияние морской силы на историю

Уместно привести слова французского тактика Морога, который писал столетие с четвертью назад: «Морская тактика основана на условиях, главный фактор которых, а именно оружие, изменяется с течением времени; изменения в нем, в свою очередь, необходимо влекут за собою изменения в конструкции кораблей, в способах управления ими и, наконец, в диспозиции и управлении флотами». Его дальнейшее положение, а именно, что морская тактика «не есть наука, основанная на принципах, абсолютно неизменных», более открыто для возражений. Правильнее говорить, что приложение ее принципов изменяется согласно изменениям в оружии. Приложение принципов, без сомнения, тоже изменяется и в стратегии, но там оно значительно менее заметно, а потому распознание самого принципа в каждом данном случае протекает легче. Это положение достаточно важно для нашего предмета, и мы проиллюстрируем его историческими событиями.

Абукирское сражение 1798 года не только ознаменовалось решительной победой английского флота над французским, но имело также важнейшим своим последствием прекращение сообщений между Францией и армией Наполеона в Египте. В самом сражении английский адмирал Нельсон дал блестящий пример «большой» тактики, если понимать под этим термином «искусство совершать целесообразные маневры как перед сражениями, так и в ходе их». Частная тактическая комбинация опиралась на условие, которое ныне невыполнимо, а именно на невозможность для кораблей подветренного флота, стоящего на якоре, прийти своевременно на помощь наветренным кораблям; но принципы комбинации – а именно избрание той части неприятельского строя, которая наименее может рассчитывать на поддержку, и атака превосходящими силами – не утратили прежнего значения. Тем же принципом руководствовался адмирал Джервис при мысе Винсент, когда пятнадцать его кораблей одержали победу над двадцатью семью вражескими, хотя в этом случае неприятель был на ходу, а не на якоре. Но ум человеческий обладает таким свойством, что на него, кажется, большее впечатление производят преходящие обстоятельства, а не вечные принципы, эти обстоятельства обусловившие. В стратегическом влиянии победы Нельсона на ход войны, напротив, принцип распознается легко, и сразу видна приложимость его к условиям нашего времени. Исход египетской экспедиции зависел от обеспечения свободы путей сообщения с Францией. Победа англичан в Абукирском сражении уничтожила морскую силу противника, которая только и обеспечивала снабжение, и определила окончательную неудачу кампании для Франции; в данном случае очевидно, что удар был нанесен неприятелю в согласии с принципом поражения коммуникационной линии и что этот принцип действителен и теперь, во времена паровых флотов, и оправдался бы в эпоху галер настолько же, насколько оправдался в дни флотов парусных.

Невнимательное и даже пренебрежительное отношение к прошлому, якобы устарелому, не позволяет усвоить даже те наглядные стратегические уроки, которые лежат, так сказать, на поверхности морской истории. Например, многие ли смотрят на Трафальгар, венец славы Нельсона и отпечаток его гения, иначе, чем как на отдельное событие исключительного величия? Многие ли задают себе стратегический вопрос: «Каким образом корабли его оказались там в надлежащий момент?» Многие ли представляют себе это сражение как конечный акт большой стратегической драмы, обнимающей год или более времени, драмы, в которой двое величайших военных вождей, когда-либо живших, – Наполеон и Нельсон – действовали друг против друга? При Трафальгаре не Вильнев потерпел неудачу, но был побежден Наполеон; не Нельсон выиграл сражение, но была спасена Англия. Почему? Потому что комбинации Наполеона не удались, а сообразительность и деятельность Нельсона держали английский флот всегда на следе неприятеля и противопоставили тому в решительный миг. Тактика при Трафальгаре, пусть открытая критике в деталях, в своих главных чертах была согласна с принципами войны, и ее дерзость оправдывается столько же крайностью обстоятельств, сколько и результатами; но уроки основательности в подготовке, энергия деятельности, исполнение, обдуманность и дальновидность действий со стороны английского вождя в предшествовавшие сражению месяцы суть уроки стратегические и как таковые до сих пор остаются ценными.

В рассмотренных двух случаях ход событий закончился естественной и решительной развязкой. Можно привести еще третий случай, в котором определенного итога достигнуто не было, почему и вопрос о надлежащем образе действий может быть спорным. В Американской войне за независимость Франция и Испания заключили союз против Англии в 1779 году. Соединенные флоты трижды появлялись в Английском канале [11], один раз в числе шестидесяти шести линейных кораблей, принудив флот Англии, значительно меньшей численности, искать убежища в своих портах. Главными целями Испании было отвоевание Гибралтара и Ямайки; для достижения первой из них союзники употребили огромные усилия при осаде и с моря, и с суши этой почти неприступной крепости. Усилия оказались тщетными. По этому поводу возникает вопрос, относящийся прямо к области морской стратегии: не была ли бы попытка возвратить Гибралтар более обеспечена достижением господства в Английском канале, атакой британского флота даже в гаванях и угрозе уничтожением английской торговли и вторжением в Англию, чем значительно более трудными действиями против весьма сильного и отдаленного пункта ее владений. Англичане, избалованные долгой неприкосновенностью своей территории, были особенно чувствительны к страху вторжения; насколько велико было их доверие к своему флоту, настолько же пали бы они духом в случае, если бы это доверие удалось серьезно поколебать. При любом решении ясно, что оно входит в область морской стратегии, и здесь уместно отметить, что оно предлагалось в другой форме одним французским офицером того времени, рекомендовавшим сосредоточить нападение на вест-индских островах, один из которых можно было бы обменять на Гибралтар. Невероятно, однако, чтобы Англия отдала свой ключ Средиземного моря за какое-нибудь другое отдаленное владение, хотя она могла уступить его для спасения своих очагов и своей столицы. Наполеон однажды сказал, что отвоюет Пондишери [12] на берегах Вислы. Сумей он обеспечить за собой господство в Английском канале, как сделал это союзный флот в 1779 году, то было ли бы место сомнению, что он завоевал бы Гибралтар на берегах Англии?

Для более сильного запечатления в умах читателей того, что история побуждает к стратегическому изучению приемов войны и подкрепляет их фактами, которые передает, приведем еще два примера, относящиеся к эпохе более отдаленной, чем рассматриваемая в настоящем труде. Как случилось, что в двух больших состязаниях сил Востока и Запада в Средиземном море, в одном из которых было поставлено на карту владычество над известным тогда миром, враждебные флоты встретились в местах, столь различных между собою, как Акций и Лепанто? Было ли это случайным совпадением или следствием такого сочетания условий, которое может [13] повториться? В последнем случае упомянутые события достойны тщательного изучения, ибо если опять когда-либо возникнет восточная морская сила, подобная силе Антония или Турции, то неизбежно встанут сходные с прежними стратегические вопросы. В настоящее время и вправду кажется, что центр морской силы, сосредоточившейся главным образом в Англии и Франции, лежит несравненно ближе к Западу, чем к Востоку, но если бы какой-нибудь случай придал господству в Черноморском бассейне, принадлежащему теперь России, обладание входом в Средиземное море, то стратегические условия, влияющие на морскую силу, совсем бы изменились. Теперь если бы Запад двинулся против Востока, то Англия и Франция дошли бы до Леванта, не встретив никакого сопротивления, как оно и произошло в 1854 году (и как Англия преуспела в одиночку в 1878 году); в случае же предположенной выше перемены Восток, как было дважды перед тем, встретил бы Запад на полпути.

Довольно длительный и значительный период мировой истории морская сила имела стратегическое значение и вес, не обратившие, однако, на себя должного внимания. Теперь мы не можем получить все сведения, необходимые для того, чтобы проследить в подробностях ее влияние на исход Второй Пунической войны; но дошедшие до нас с того времени данные все-таки достаточны для заключения, что это влияние было неоспоримым. Точное суждение по этому вопросу невозможно составить на основании тех фактов противостояния, которые переданы отчетливо нашему времени, так как собственно морских событий история обыкновенно касалась лишь поверхностно; необходимо еще знакомство с деталями общей морской истории для того, чтобы извлечь из поверхностных указаний правильные выводы, основанные на знании того, что было возможно в периоды, история которых хорошо известна. Обладание морем, каким бы оно ни было в действительности, не дает ручательства в том, что единичные корабли неприятеля или малые эскадры не могут прокрасться из порта, пересечь более или менее употребительные океанские пути, высадить десант на незащищенные пункты длинной береговой линии, войти в блокированные гавани и т. п. Напротив, история показывает, что подобные прорывы и маневры всегда возможны (до некоторой степени) для слабейшей стороны, как бы ни уступали ее морские силы неприятелю. Не противоречит поэтому факту господства римских флотов на море или на важнейшей его части то обстоятельство, что карфагенский адмирал Бомилькар в четвертый год войны, после жестокого поражения при Каннах, высадил четырехтысячную армию и партию слонов в южной Италии, или что на седьмой год войны, уйдя от римского флота близ Сиракуз, он опять появился при Таренте, тогда уже угодившем в руки Ганнибала, или что Ганнибал отправлял посыльные суда к Карфагену, или что в конце концов он отступил в безопасности в Африку со своей поредевшей армией. Правда, ни один из этих фактов не доказывает положительно, что правительство в Карфагене могло бы, если бы пожелало, посылать Ганнибалу постоянную помощь, которой на самом деле он не получал, но все они показывают, что такая возможность имелась. Поэтому предположение, будто превосходство римлян на море оказало решающее влияние на ход войны, нуждается в подтверждении хорошо удостоверенными фактами. Таким только образом род и степень этого влияния могут быть надлежащим образом оценены.

В начале войны, говорит Моммзен, Рим обладал господством на морях. Какой бы причине или какому бы сочетанию причин ни приписывать такой факт, нет сомнений в том, что это государство, не морское по своей сути, в Первой Пунической войне заняло относительно мореходного соперника господствующее морское положение, сохранявшееся и впоследствии. Во Второй Пунической войне не было серьезного морского сражения – это обстоятельство указывает само по себе и еще более в связи с другими хорошо установленными фактами на превосходство морского положения одной стороны перед другою, аналогичное с тем, какое в другие эпохи отмечено той же самой чертой.

Средиземное море

Так как Ганнибал не оставил мемуаров, то неизвестны мотивы, побудившие его к опасному и почти гибельному походу через Галлию и через Альпы. Достоверно известно, однако, что его флот у берега Испании не был достаточно силен для состязания с римским. Конечно, даже обладая очень сильным флотом, Ганнибал мог бы иметь важные, со своей точки зрения, причины избрать путь, который он избрал в действительности; но если бы он вместо того сделал переход морем, то не потерял бы тридцати трех тысяч из шестидесяти тысяч ветеранов, с которыми выступил в поход.

Пока Ганнибал совершал этот поход, римляне послали в Испанию под начальством двух старших Сципионов часть своего флота с консульской армией. Это плавание было совершено без серьезных потерь, и армия успешно высадилась к северу от Эбро на коммуникационной линии Ганнибала. В то же самое время другая эскадра с армией, под начальством другого консула, была послана на Сицилию. Численность обоих флотов достигала двухсот двадцати судов. На месте избранной стоянки каждый из этих флотов встретил и разбил карфагенскую эскадру с легкостью, о которой можно судить по беглости упоминаний об этих сражениях и которая указывает на фактическое превосходство римского флота.

После второго года война определилась следующим положением дел: Ганнибал, войдя в Италию с севера, после ряда успехов обошел Рим к югу и утвердился в южной Италии, снабжая свои войска местными продовольствием и ресурсами – что восстановило против него население и поставило его в зависимость от случая, особенно в столкновении с могущественной политической и военной системой контроля, установленного Римом. Поэтому для него прежде всего было настоятельно необходимо организовать между собой и какой-нибудь надежной базой непрерывный переток запасов и подкреплений, т. е. обеспечить то, что на современном военном языке называется «коммуникацией». Три дружественные области, каждая в отдельности или все вместе, могли быть для него такими базами: сам Карфаген, Македония и Испания. С первыми двумя сообщение возможно было только морем, с Испанией же, где Ганнибал нашел сильнейшую поддержку, можно было сообщаться морем и сушей при том условии, однако, чтобы неприятель не заградил прохода по суше – но морской путь был короче и удобнее.

В первые годы войны Рим при посредстве своей морской силы обладал абсолютным господством над бассейном вод между Италией, Сицилией и Испанией, известных под именем Тирренского и Сардинского морей. Население морского побережья от Эбро до Тибра было настроено большею частью дружественно. На четвертом году войны, после битвы при Каннах, Сиракузы отложились от союза с римлянами, возмущение вспыхнуло по всей Сицилии, и Македония также заключила наступательный союз с Ганнибалом. Эти перемены в обстоятельствах расширили необходимые операции римского флота и легли на него тяжким бременем. Как действовал флот и как затем он влиял на борьбу?

Существуют ясные указания на то, что Рим никогда не упускал контроля над Тирренским морем, потому что его эскадры проходили беспрепятственно между Италией и Испанией. У испанского берега Рим также пользовался полным господством до тех пор, пока младший Сципион не нашел целесообразным разрушить флот. В Адриатике держалась эскадра и учреждена была морская станция в Бриндизи для противодействия планам Македонии; эти меры настолько достигли своей цели, что ни один воин фаланги никогда не поставил ноги на берег Италии [14]. «Недостаток военного флота, – говорит Моммзен, – парализовал Филиппа во всех его действиях». Здесь влияние морской силы, следовательно, бесспорно.

На Сицилии борьба сосредоточилась около Сиракуз. Флоты Рима и Карфагена встретились там, но превосходство, очевидно, было на стороне римлян, так как карфагеняне, хотя по временам и успевавшие доставлять подкрепления в город, избегали сражения с римским флотом. Последний, имея Лилибеум, Палермо и Мессину в своих руках, был хорошо базирован на северном берегу острова. Доступ же с юга оставался открытым для карфагенян, которые могли таким образом поддерживать восстание.

Из свода всех изложенных фактов вытекает хорошо обоснованный вывод, поддерживаемый ходом истории, что римская морская сила господствовала в водах, лежащих к северу от линии, которая идет от Таррагоны в Испании к Лилибеуму (ныне Марсала) на западе Сицилии, оттуда вдоль северного берега острова через Мессинский пролив до Сиракуз и от последних – к Бриндизи в Адриатику. Обладание этими водами принадлежало римлянам ненарушимо в течение всей войны. Оно не исключало возможности для карфагенян совершать большие и малые морские набеги, о которых говорилось выше, но не допускало правильного и надежного сообщения, в котором Ганнибал крайне нуждался.

С другой стороны, одинаково ясно, как кажется, что в первые десять лет войны римский флот не был достаточно силен для постоянных операций в море между Сицилией и Карфагеном, а также к югу от вышеуказанной линии. Ганнибал, двинувшись в поход, назначил имевшиеся в его распоряжении корабли для сохранения сообщения между Испанией и Африкой, а римляне не пытались это сообщение нарушить.

Римская морская сила, таким образом, всецело лишила Македонию возможности участвовать в войне. Она не удержала Карфаген от полезной для него и в высшей степени тревожной для Рима диверсии на Сицилии, но воспрепятствовала посылке войск в помощь карфагенскому полководцу в Италии, хотя они были бы для него крайне полезны. Как обстояло дело в Испании?

Испания была той страной, на которой отец Ганнибала и сам Ганнибал базировали задуманное ими вторжение в Италию. В течение восемнадцати лет до начала вторжения они заняли страну, распространяя и утверждая свою силу в политическом и военном отношениях с редкой прозорливостью. Они создали и закалили в местных войнах уже испытанную армию ветеранов. Отправляясь из Италии, Ганнибал вверил управление своему младшему брату Гасдрубалу, сохранившему к нему до конца почтительную преданность, на какую он не имел оснований надеяться со стороны своего родного города в Африке, возмущенного междоусобицами.

При выступлении в поход господство карфагенян в Испании было обеспечено от Кадиса до реки Эбро. Страна же между этой рекою и Пиренеями была населена племенами, дружественными римлянам, но неспособными без римских войск оказать успешное сопротивление Ганнибалу. Последний усмирил их и оставил здесь одиннадцать тысяч солдат под начальством Ганнона из опасения, чтобы римляне сами не утвердились здесь и тем не нарушили его сообщения с базою.

Гай Сципион прибыл туда морем в тот же год с двадцатью тысячами солдат, разбил Ганнона и занял берег и внутреннюю область к северу от Эбро. Римляне тем самым утвердились на позиции, с помощью которой совершенно заперли для Ганнибала сообщение с подкреплениями от Гасдрубала, а сами могли совершать нападения на силы карфагенян в Испании; свои же водные сообщения с Италией они могли считать безопасными ввиду своего морского превосходства. Они основали морскую базу в Таррагоне, в противовес базе Гасдрубала в Карфагене, и затем вторглись в карфагенские владения. Война в Испании, по-видимому второстепенная, велась под предводительством старших Сципионов на протяжении семи лет, после которых наконец Гасдрубал нанес врагу решительное поражение: оба брата были убиты, и карфагеняне едва не прорвались через Пиренеи с подкреплениями для Ганнибала. Попытка, однако, не удалась, а прежде, чем ее успели повторить, падение Капуи освободило двенадцать тысяч римских ветеранов, тотчас же направленных в Испанию под начальством Клавдия Нерона – человека исключительных способностей, совершившего позже самое решительное военное движение из всех движений римских полководцев во Второй Пунической войне. Это своевременное подкрепление, ставшее препятствием на намеченном Гасдрубалом пути, пришло морем – скорейшим и легчайшим способом, недоступным для карфагенян из-за римского флота.

Два года спустя младший Публий Сципион, прославившийся впоследствии как Африканский, принял командование в Испании и взял Картахену соединенной атакой с моря и с суши; после этого он решился на крайне экстраординарный поступок: уничтожил свой флот и перевел матросов в армию. Не довольствуясь для армии ролью только сдерживающей силы [15] против Гасдрубала, Сципион преградил пиренейский проход, двинулся в южную Испанию и дал неприятелю жестокое, но нерешительное сражение на Гвадалквивире. Вследствие того Гасдрубалу удалось уйти, и он, поспешив к северу, пересек Пиренеи на крайнем западе хребта и быстро направился в Италию, где позиция Ганнибала с каждым днем делалась слабее, так как естественное истощение сил ничем не возмещалось.

Война продолжалась десять лет, когда Гасдрубал, понеся небольшие потери в походе, вошел в Италию с севера. Если бы приведенные им войска соединились с теми, которые были под начальством не имевшего соперников Ганнибала, то это дало бы решительный поворот войне, потому что Рим сам уже был почти истощен; «железные узы» с колониями и союзными государствами грозили разрывом, а некоторые уже разорвались. Но военная позиция двух братьев тоже была весьма опасной: один стоял на реке Метавр, другой – в Апулии, на расстоянии двухсот миль, и каждый был лицом к лицу с сильнейшими римскими армиями, которые при этом их разделяли. Это невыгодное положение карфагенян, заодно с продолжительной задержкой Гасдрубала, было следствием того господства римлян над морем, которое в течение всей войны предоставляло братьям возможность взаимодействия только посредством пути через Галлию. В то самое время, как Гасдрубал совершал свой длинный и опасный обход сушей, к противопоставленной ему римской армии приближалось подкрепление в количестве одиннадцати тысяч человек, посланное Сципионом из Испании морем. Между тем воины, посланные от Гасдрубала к Ганнибалу, будучи принуждены проходить через столь широкий пояс враждебной страны, попали в руки Клавдия Нерона, командовавшего южной римской армией и так узнавшего об избранном Гасдрубалом пути. Нерон справедливо оценил положение и, обманув бдительность Ганнибала, совершил быстрый поход с восемью тысячами лучших своих войск для соединения с силами на севере. Едва это соединение состоялось, обе консульские армии напали на Гасдрубала при подавляющем превосходстве в численности и уничтожили его армию. Карфагенский вождь сам пал в сражении, а Ганнибал узнал о несчастии, увидав голову своего брата, брошенную в его лагерь. Говорят, он воскликнул, что Рим будет теперь владыкой мира. Сражение на Метавре действительно принято считать переломным в борьбе между двумя государствами.

Военное положение, которое окончательно разрешилось этим сражением и триумфом Рима, можно резюмировать следующим образом: для ниспровержения господства Рима было необходимо атаковать его в Италии, в сердце его силы, и потрясти крепко связанную конфедерацию, главой которой он был. Для достижения этой цели карфагенянам требовалась надежная операционная база и соответствующая коммуникационная линия. Первая была организована в Испании гением великой фамилии Барка, последняя же попросту отсутствовала. Возможны были две коммуникационные линии: одна – прямая по морю, другая – кружная, через Галлию. Первая была блокирована морской силой римлян, вторая постоянно подвергалась опасности и наконец была совершенно пресечена вследствие оккупации северной Испании римской армией. Эта оккупация сделалась возможной через обладание морем, где карфагеняне никогда не угрожали римскому владению. Таким образом, по отношению к Ганнибалу и его базе римляне занимали две центральные позиции – сам Рим и северную Испанию, – соединенные удобной внутренней морской коммуникационной линией, чем и обеспечивалась постоянно их взаимная поддержка.

Будь Средиземное море ровной пустыней, на окраинах которой римляне обладали бы сильными горными цепями Корсики и Сардинии, укрепленными постами Таррагоны, Лилибеума и Мессины, итальянской береговой линией близ Генуи и союзными крепостями в Марселе и других пунктах, а также располагай они вооруженной силой, способной пересекать эту пустыню по желанию, а их противник, будучи значительно слабее, вынужден был бы именно поэтому совершать большой обходный путь для сосредоточения своих войск, то весь смысл такого военного положения сразу стал бы понятен и не понадобилось бы лишних слов для выражения значения и влияния упомянутой силы римлян. Было бы каждому ясно, что если противник их, несмотря на свою сравнительную слабость, способен делать набеги через пустыню – сжигать поселения, опустошить несколько миль пограничной линии и даже время от времени перехватывать продовольственные обозы, – то, во всяком случае, это не нарушило бы обеспеченности сообщений Рима. Подобные хищнические операции на море предпринимались во все века слабейшими из воюющих сторон, но это никоим образом не оправдывает вывода вопреки известным фактам, будто «нельзя говорить, что Рим или Карфаген имели неоспоримое господство на море», так как «римские флоты иногда посещали берега Африки, а карфагенские флоты, в свою очередь, появлялись у берегов Италии». В рассматриваемом случае флот играл роль силы, господствующей в предполагаемой пустыне, но так как эта сила действовала на стихии, незнакомой большинству писателей, и так как деятели ее с незапамятных времен стояли как бы в стороне, не имея проповедника своего значения и значения профессии своей, то ее огромное, решающее влияние на историю той эры (а вследствие того и на историю мира) не принималось во внимание. Если предшествующие рассуждения наши основательны, то надо признать, что нелогично вычеркивать морскую силу из списка главных факторов в результате исторических событий – и нелепо настаивать на исключительности ее влияния.

Вышеприведенные примеры, извлеченные из отдаленных один от другого периодов времени, как предшествующих рассматриваемой в настоящем труде эпох, так и следующих за нею, иллюстрируют существенный интерес к предмету и характер уроков, которые история должна преподавать. Как замечено выше, последние входят чаще в область стратегии, чем тактики; они касаются скорее ведения кампаний, чем отдельных сражений, и поэтому наделены постоянным значением. Большой авторитет по этому предмету Жомини [16] говорит: «Когда мне случилось быть в Париже в конце 1851 года, одна выдающаяся особа оказала мне честь, задав вопрос о моем мнении относительно того, произведут ли недавние усовершенствования в огнестрельном оружии серьезные изменения в способах ведения войны. Я ответил, что они, вероятно, будут иметь влияние на детали тактики, но что в больших стратегических операциях и обширных комбинациях сражений победа, полагаю, будет и теперь, как была прежде, результатом целесообразного приложения тех принципов, которые приводили к успеху во все века великих вождей – Александра и Цезаря, Фридриха и Наполеона». Изучение вышеупомянутых принципов сделалось для флота еще важнее, чем ранее, вследствие значительности и надежности движущей силы, какою обладают современные паровые суда. Наилучшие начертанные планы могли провалиться под стихийным воздействием непогоды в дни галер и парусов; теперь же это затруднение почти исчезло. Принципы, которые должны управлять большими морскими комбинациями, приложимы к последним во все века и выводятся из истории, но способность выполнять эти комбинации, едва считаясь с погодой, есть приобретение недавнего времени.