Империя проклятых

– Боишься разочаровать мама́, холоднокровка?

– Правда боюсь. До ужаса.

Муслин с лица Габриэля сняли, и он почувствовал, как Жан-Франсуа взбивает до пены мыло у него на подбородке. Запах нельзя было назвать неприятным: смесь древесного пепла, настоянного на меду, и легчайшие нотки синекожника.

– Однако она, – продолжил маркиз, – критично высказалась по поводу объема истории.

В этот момент Жан-Франсуа как раз склонился над Габриэлем, и челюсть угодника-среброносца напряглась, когда он почувствовал первое прикосновение бритвы. Пальцы маркиза легонько прижались к подбородку Габриэля, и монстр одним длинным плавным движением провел лезвием по щеке.

– Она с нетерпением будет ждать продолжения.

Бритва была острой, словно стекло, и снова зашептала, целуя его кожу. Прикосновение маркиза казалось твердым как камень, но нежным и теплым, как грудь кормилицы. Габриэль держался уверенно, но зверь внутри него был на взводе из-за того, что он так уязвим. По спине побежали невидимые мурашки, когда Жан-Франсуа ловко провел лезвием по изгибу верхней губы Габриэля.

– Хотя у нас и были разногласия, де Леон, я не мстительная душа. Но Ее Темность ясно выразила свою волю. Поэтому дарить тебе дальнейшие мучения я не желаю, но буду вынужден так поступить, если ты бросишь ей вызов. На самом деле этого не желает никто из нас.

Габриэль снова почувствовал бритву, которая теперь приближалась к его шее. Теплое, как кровь, прикосновение к его горлу, и монстр слегка прижался пахом к его руке.

– А с кем ты спишь, холоднокровка?

Бритва остановилась.

– Почему ты спрашиваешь, среброносец?

Габриэль пожал плечами.

– Просто скажи – побалуй меня.

Тогда Габриэль почувствовал твердый как камень большой палец на своей губе, очень осторожно вытирающий мыльные пятна.

– Бессмертных не волнуют такие пустяки. Которые так быстро тонут в океане вечности. Красоту можно найти в любом сосуде.

– Ответь, когда ты укладываешь своих возлюбленных в постель, ты их сначала разогреваешь? Или просто ставишь раком и имеешь?

Бритва снова замерла.

– Что ты…

– Скажу проще. – Габриэль наконец открыл глаза и посмотрел на маркиза. – Сначала налей хотя бы выпить.

Жан-Франсуа сжал зубы, бритва зависла над яремной веной Габриэля.

Угодник-среброносец только улыбнулся.

Габриэль знал, что здесь ему грозит опасность. Но даже измученный и уставший, он все же не был полным глупцом. По правде говоря, если бы эти монстры желали ему смерти, они бы уже давно убили его. А они, хотя и довели его до потрепанного края здравомыслия, все же не позволили упасть в бездну. Он знал, чего они хотят. Они хотят услышать историю о том, как был разбит Грааль Сан-Мишона. Узнать, можно ли как-нибудь использовать его в своих интересах. И поэтому, даже если вера в то, что скорпион его не ужалит, выглядела как глупое пари, Габриэль знал: пока он сидит в этом кресле, ему нечего бояться.

Обнажить горло перед этим ублюдком не означало капитуляцию.

Это было завоевание.

И снова закрыв глаза, он расслабился и откинул голову.

– «Моне», если оно у тебя есть, chérie.

– …Посмотри, Мелина, – приказал Жан-Франсуа.

Габриэль услышал скрип закрывающейся двери и поворот ключа – рабыня сочла его достаточно опасным, чтобы сейчас запереть за собой дверь. Санктуса, который они дали ему выкурить, было едва ли с наперсток, но чувства и ощущения все еще были острыми, и, когда маркиз снова и снова прижимал бритву к коже, Габриэль считал шаги Мелины, пока она спускалась из башни.

Он уже знал, что тяжелая железная дверь внизу вела в западное крыло. Когда его вели в эту комнату, он мысленно считал шаги и отмечал детали. Теперь у него в голове был просчитан каждый шаг от этой лестницы до обеденного зала. Он отметил и запомнил, где стоит каждый раб-мечник, где расположены высокие окна, откуда мог бы выпрыгнуть человек, и двери для слуг, через которые человек мог бы ускользнуть, – все это он надежно спрятал в бронированных хранилищах памяти.

Маркиз продолжал молча брить его, но самодовольный вид триумфатора испарился. Бритва скользнула по горлу в последний раз, убийство было всего лишь прихотью. Но наконец монстр начисто вытер лезвие и спрятал его обратно в карман камзола.

Через мгновение Жан-Франсуа прижал ладони к лицу Габриэля, прохладному и влажному. От угодника-среброносца резко запахло алкоголем, под которым угадывалась едва уловимая нотка…

Цветы.

Габриэль снова открыл глаза. Жан-Франсуа смотрел на него сверху вниз, его золотистые локоны покачивались, пока он размазывал по щекам Габриэля лосьон.

– Прошу прощения, де Леон, – пробормотал монстр. – Боюсь, ландыш – один из немногих приятных ароматов, которые мы пока еще можем приготовить в эти ночи. Я знаю, что это был любимый цветок твоей жены. И дочери тоже. И если запах вызывает неприятные воспоминания, прошу прощения. Как я уже говорил, мне совсем не хочется видеть, как ты страдаешь.

Габриэль отвлекся, оглянувшись и воскрешая в памяти те далекие дни. Тот маленький маяк у моря. Тепло улыбки Пейшенс и рук Астрид. Песню волн, чаек и далекого берега и стук в дверь, похожий на три удара молотком.

– Входи, – промурлыкал Жан-Франсуа.

Мелина снова скользнула в комнату с бутылкой зеленого стекла, наполненной восхитительным красным вином. Габриэль вдохнул аромат вина, наблюдая, как пульсирует артерия под колье на шее Мелины; скользнул взглядом по молочно-белым изгибам ее груди, когда она наклонилась вперед и наполнила один из кубков. Кровь у него побежала быстрее, и он избегал смотреть Мелине в глаза, когда она протягивала ему кубок.

– Вам угодно что-нибудь еще, хозяин?

Габриэль даже не заметил движения монстра, но тот уже сидел на кресле у стола. На коленях холоднокровки лежал фолиант в кожаном переплете.

– Не сейчас, голубка моя. Оставь нас.

– Да будет воля ваша. – Женщина взглянула на Габриэля. – Я буду рядом.

Габриэль подмигнул ей и поднял кубок, и Мелина удалилась. Угодник запрокинул голову, осушив вино одним глотком. Кожа заскрипела, когда он наклонился и налил еще. И с бокалом, в котором дрожал чудесный напиток, едва не переливаясь через край, он откинулся на спинку, уставившись серыми глазами на сидевшего напротив монстра.

– То, что Вечный Король сделал с твоей семьей… – Жан-Франсуа покачал головой, глядя в узкое окно. – Признаюсь, эта история поразила меня в самое сердце, среброносец.

– У тебя нет сердца, холоднокровка. Мы оба это знаем.

– Мне не чужда жестокость. Но есть порог, переступить который осмеливаются только настоящие чудовища. И Фабьен Восс был именно таким, по любым меркам. Но покончив с ним, ты спровоцировал бедствие. Наша империя балансирует на острие ножа, де Леон. Если Дворы Крови не объединятся, у этой истории может быть только один конец.

– Веришь, что Грааль тебе поможет? – Габриэль усмехнулся. – Я уже говорил тебе раньше, холоднокровка. Чаша разбита. Грааля больше нет.

– Во что я верю, Габриэль, не имеет значения. Никто из нас не хочет, чтобы тебя снова бросили в ту яму. Но именно там моя Императрица оставит тебя, если ты не дашь ей то, что она хочет.

– …А если дам?

– Бессмертие. Возможно, это единственное, с чем действительно знаком каждый из нас.

Холоднокровка достал деревянный ящичек, на котором были вырезаны волки и луны. Вытащил длинное перо, черное, как сердце в груди Габриэля, и поставил на подлокотник маленькую бутылочку. Обмакнув перо в чернила, он поднял темные выжидающие глаза.

– Начинай, – сказал вампир.

Последний угодник-среброносец вздохнул.

– Как угодно.

Книга первая. Святые и грешники

Три столетия просуществовало это благородное братство. Хотя они были обречены с самого рождения и прокляты Богом, они сумели подняться над своей окаянной натурой, чтобы зажечь серебряное пламя, пылающее между человечеством и ужасниками, что охотились на нас. Надежда для безнадежья. Свет во тьме.

Какая жестокая судьба – знать, что последний смертельный удар нанесен был не тьмой. Но рукой одного из них.

Альфонс де Монфор, «Хроники Серебряного Ордена»

I. Ничего, кроме тьмы

– С чего начнем? – спросил Габриэль.

– Мне кажется самым мудрым будет начать с того места, на котором ты остановился, – ответил Жан-Франсуа.

– Если ты ищешь мудрости, холоднокровка, то выбрал не того человека для беседы.

– Увы, но ты единственный человек в этой комнате.

Габриэль усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

– История моей чертовой, сука, жизни.

– Нужна, чтобы ее продолжить. – Историк, поджав губы, смахнул с рукава сюртука воображаемую пыль. – Ты проехал пол-империи, чтобы отомстить за убийство жены и дочери. Намереваясь уничтожить Вечного Короля Фабьена Восса. А вместо этого стал опекуном девушки по имени Диор Лашанс, последнего отпрыска из рода святого Спасителя. Твои братья из Ордо Аржен пытались убить тебя, а старая подруга Хлоя Саваж намеревалась принести в жертву мадемуазель Лашанс, совершив древний ритуал, призванный положить конец мертводню. Но при помощи своей сестры, которая оказалась одной из своих и называла себя Лиат, – тут губы вампира скривились в презрении, – ты поднялся на вершины Сан-Мишона, заколол своих бывших товарищей, как святых поросят, одного за другим, и спас Грааль от верной смерти. Счастливый конец для всех.

Жан-Франсуа помахал пером, приподняв бровь.

– Если ты, конечно, не член Серебряного Ордена.

Последний угодник-среброносец ничего не ответил, уставившись на стоявший между ними химический шар и оглядываясь назад, на далекие, давно прошедшие годы. Из какого-то уголка камеры на свет выбрался бледный, как голый череп, мотылек и теперь порхал вокруг. Габриэль смотрел, как насекомое тщетно бьется о стекло, вспоминая трепет тысяч крошечных крыльев, когда он падал с монастырских высот, когда так называемые братья перерезали ему горло. Ощущая вкус древней крови, оттащившей его от края смерти. Бледная фигура в кроваво-красном плаще, стягивающая фарфоровую маску, чтобы показать скрытое под ней лицо – лицо чудовища и… сестры.

«Почему ты мне не сказала, Селин?»

«Потому, что вс-с-се, что я вытерпела, вс-с-се, кем я с-с-стала, из-за тебя».

Последний угодник сделал еще один медленный глоток вина.

«Я ненавижу тебя, братец».

– Де Леон?

– Ты когда-нибудь задумывался, чем все это закончится, Честейн? – наконец спросил Габриэль. – Когда вы вскроете горло последнему смертному? Когда высохнет последняя капля крови, которую вы сосете у нас? Когда блажь твоей императрицы по поводу Грааля обнажится и твои родичи станут бросаться друг на друга, как собаки, потерявшие последнюю кость? Как думаешь, ты будешь драться? Или умрешь на коленях?

– И на коленях можно обрести всевозможные блаженства, – улыбнулся историк и провел пером по губам. – Но уверяю тебя, у меня нет намерения умирать.

– И у нее тоже не было, вампир.

Угодник-среброносец вздохнул, все еще потерянно вглядываясь в свет.

– Не собиралась она умирать.

Габриэль де Леон откинулся на спинку кресла, и в серых, как грозовое небо, глазах на мгновение отразился химический шар. Воздух был холодным и неподвижным, если не считать теплого шепота его дыхания, мягкого биения пульса и бархатного прикосновения крыльев летучей мыши к ночному небу за окном.

Историк занес перо над страницей.

Весь мир затаил дыхание.

И, наконец, последний угодник заговорил:

– Знаешь, я до сих пор помню все, как будто это было вчера. Так ясно вижу, что даже страшно. Мы вдвоем стоим перед алтарем. Собор пуст и безмолвен. К потолку поднимается дым, в окна льется жалкий рассвет мертводня, и статуя Спасителя взирает сверху на кровавую бойню, которую учинил я. Но больше всего мне запомнилась кровь. Как она застывает на полу. Пульсирует у меня в венах. И лицо девушки рядом со мной – все в алых брызгах.

Диор все еще была закутана в ритуальные одежды, в которых ее хотели умертвить. Цена, которую, по их мнению, стоило заплатить, чтобы спасти мир. Она стояла в звенящей тишине, уставившись широко распахнутыми голубыми глазами в полукружьях синяков. На меня. Ее грешника. Ее спасителя. И, убрав с лица копну пепельно-белых волос, она прошептала:

– Как нам теперь быть?

– Думаю, надо тебя с сестрой познакомить, – вздохнул я.

– Сестрой?

– Длинная история.

Диор молча смотрела, как я встал на колени возле тела Хлои. Мышино-каштановые кудри моей старой подруги пропитались кровью, пустые зеленые глаза с незрячим обвинением смотрели на человека, который обрек этот мир на тьму. Я закрыл ей веки перепачканными кончиками пальцев, а затем поплелся по проходу, делая то же самое с каждым угодником-среброносцем, которого убил. Здоровяк де Северин, коротышка Финчер, старый аббат Серорук. Друзья. Братья. Наставник. Я положил им на грудь мечи и закрыл им глаза. Навсегда. Но ни за кого из них я не помолился. И, отодвинув окровавленный плащ Серорука, я обнаружил…

– Пьющая Пепел! – воскликнула Диор.

Я вытащил свой старый сломанный меч из потрепанных ножен. Ее темная звездчатая сталь блестела, на изогнутом клинке были выгравированы глифы, от острия отломился кусок в шесть дюймов, когда я безуспешно пытался убить Вечного Короля. Несмотря на кровь у меня на ладонях, прекрасная дама на рукояти, как всегда, улыбнулась мне, раскинув руки вдоль гарды, словно желая обнять меня. Ее крик эхом отозвался у меня в голове, серебристый, искрящийся радостью:

«Габриэль!»

– Рад видеть тебя, Пью, – прошептал я.

«Д-Д-Д-Диор, о-о-она…»

– Она здесь, – проворковал я. – Она в порядке.

«Отдай меня ей, отдай меня е-е…»

Я передал клинок, и Диор с улыбкой его приняла. Я не слышал, что Пью говорила ей, но услышал ответ девушки.

– Я в порядке, Пью, – пробормотала она. – Нечего прощать.

Диор опустила голову, заправив светлую прядь за ухо. Затем улыбнулась, ярко осветив все вокруг, как давно потерянное солнце, и прижала сломанный меч к груди, словно сестру.

– Merci, Пью.

Диор вернула мне клинок, и его тяжесть в моей окровавленной руке стала для меня идеальным утешением. Крепко сжав обтянутую кожей рукоять, я почувствовал невыразимую благодарность за то, что она снова рядом со мной. Единственная гарантия в мире, который погрузился в хаос и безумие.

«Нам нельзя здесь оставаться, Габриэль, – прошептала она. – Хоть эта с-священная земля и в-выглядит как убежище, но н-нас она не п-приютит».

– Обожаю твою привычку оповещать меня о дерьме, которое мне уже известно, Пью.

«Везунчик. Потому что я тебе н-н-н-нужна как никогда».

С легкой улыбкой вложив клинок в ножны, я взял Диор за руку, и вместе мы пошли по проходу в пытающийся заняться рассвет. Воздух снаружи был морозным, между огромными колоннами монастыря падал густой снег, а на их вершинах вырисовывались величественные готические здания. Сан-Мишон был неприступен. Этот бастион устоял, даже когда большая часть королевства погрузилась во тьму. Но хотя Пьющая Пепел и была ненормальной, как ведро мокрых кошек, она говорила правду – передышки нам здесь не получить. Мы спасли Диор от смерти, ожидавшей ее на острие кинжала Хлои, но я понимал: это не конец, и мы не могли просто прятаться здесь, среди пятен крови. В любом случае рано ли поздно с охоты вернутся другие угодники-среброносцы и обнаружат, что их настоятель убит моей рукой на святой земле.

Я мог поспорить, что вряд ли наша встреча пройдет хорошо.

Но теперь в Нордлунд уже пришел зимосерд, реки замерзли и больше не были препятствием для вампиров, которые, как я знал, все еще охотились на нас. Вечный Король отправил по следу Диор своего младшего сына, и хотя Дантон погиб, Восс вряд ли рискнул бы всей своей ставкой при одном броске игральных костей. Покинув священную землю, мы шагнули бы в волчью пасть.

Мы будем прокляты, если уйдем. И будем прокляты, если останемся.

Я услышал скрежет лебедки и, посмотрев за монастырь, увидел на платформе дюжину сестер Серебряного Ордена. Рядом с ними стояли три брата очага под предводительством великана Аргайла, старого мастера-кузнеца. Они кутались в меха, несли наспех собранные пожитки, и на лицах у них было затравленное выражение людей, спасающихся бегством.

«От меня бегут», – понял я.

При виде нас Аргайл поднял молот из сребростали. Старый чернопалый присутствовал на ритуале в соборе и был доволен, как и остальные, тем, что обрекает на смерть невинную ради спасения мира. Но он сбежал, пока я спасал Диор. Я вспомнил, каким старик был в более счастливые дни, как усердно работал в любимой кузнице, создавая оружие, которое не раз спасало мне жизнь на охоте. Но сейчас он плюнул на камень, встав между мной и святыми сестрами, и шрамы от ожогов на его бледном лице приобрели мертвенно-красный цвет.

– Не подходи, – предупредил он.

– Аргайл…

– Назад, Габриэль де Леон! И убери свои чертовы руки, предупреждаю!

Думаю, я мог бы остановить их. Оставить их в живых значило, что они расскажут о произошедшем всем, кто станет слушать. Казалось бы, еще несколько убийств – сущая мелочь после того, скольких я умертвил. Но я просто молча смотрел. Я знал, что видят во мне эти люди. Не героя, спасшего невинное дитя, нет. Они видят предателя, который осквернил их монастырь, убил их друзей, обрек на смерть их мир. Одна из сестер сотворила колесное знамение, а седая борода кузнечного мастера ощетинилась.

– Я буду молиться, чтобы ты дожил до дня своего раскаяния в этом святотатстве, негодяй, – прорычал Аргайл. – Да проклянет тебя за это Господь.

Платформа опускалась все ниже сквозь завывающую метель. Я чувствовал, как ледяной ветер обжигает мне глаза, а девушка рядом сжимает мою окровавленную руку.

– Ты не злодей, Габи.

В ответ я сжал ее руку и улыбнулся.

– Злодей, когда мне это нужно.

Я обнял ее за плечи, и мы направились к монастырю, сутулясь под завывающей бурей. Величественное старое здание теперь было пустым, и наши шаги звенели, ударяясь о холодный камень, когда мы поднимались по лестнице. Диор показала мне комнату, где она спала, и, распахнув дверь, мы обнаружили ее одежду, аккуратно сложенную на койке, рядом с которой стояли и ботинки.

– Спасибо Деве-Матери. Я чуть сиськи себе не отморозила в этом дурацком халате. – Диор предостерегающе подняла палец. – И никаких шуточек, что они нужны, чтобы их потерять.

– И слова не сказал. – Я поднял руки в знак капитуляции.

– Продолжай в том же духе.

– Пресвятой Спаситель, пошутил один раз про сиськи, и теперь всю жизнь будешь извиняться.

– Думаю, это послужит уроком для всех нас.

Я усмехнулся, и когда она сорвала с себя окровавленные одежды и бросила на пол, я отвернулся, наблюдая за коридором снаружи. Диор, не теряя времени, натянула подаренные мной толстые брюки, рубашку и жилет, прекрасный сюртук, светлый, с золотыми завитушками, подбитый лисьим мехом. И, откинув волосы с хорошенькой темной родинки на щеке, сделала небольшой пируэт, разведя руки в стороны.

– Так лучше?

Я оглянулся через плечо, скорчив гримасу.

– Сойдет.

– Ублюдок, – усмехнулась она. – Ты и сам-то, знаешь ли, не писаный красавец.

– На самом деле писаный. В Императорской галерее Августина висит мой портрет. Его нарисовал Мулен. – Я почесал подбородок. – Я имею в виду, что, по крайней мере, раньше он висел там. До того как меня отлучили от ордена. Наверное, сейчас его повесили в туалете.

– Самое место для тебя.

– Да пошла ты.

– Какое жгучее остроумие, шевалье.

– Остроумие тратится впустую на безмозглых, мадемуазель. Итак, нам есть где побывать, и ни одно из этих мест точно не здесь. Так что надевай свои сапоги, пока мои не добрались до твоей задницы.

Она усмехнулась, похлопав себя по заду.

– Для пинка тебе придется сначала поймать ее, старичок.

Диор Лашанс была девчонкой, которой пришлось выживать на улицах с одиннадцати лет, и эти годы наделили ее острым как бритва прагматизмом, непристойным остроумием, храбростью, которая посрамила бы большинство известных мне воинов. Поэтому, хотя ее чуть не убил человек, которого она считала другом, я полагал, что какая-нибудь грубая шутка заставит ее прийти в себя. И поначалу она играла в эту игру, выкладываясь на полную. Но когда попыталась завязать шейный платок, я увидел, что пальцы у нее дрожат.

– Да ты замерзла, – солгал я, чтобы пощадить ее чувства, и подошел ближе. – Разреши-ка.

Она подняла подбородок, позволив собрать ткань у ее горла. Завязывая узел, я заметил, что Диор избегает моего взгляда.

– Наверное, мне повезло, что сестра Хлоя оставила мои вещи, да еще и аккуратно разложила, – пробормотала она. – Она едва ли подозревала, что я сюда вернусь.

– Да уж, просто удача. Или дьявол любит своих.

– Рада, что хоть кто-то присматривает за мной. Бог уж точно не будет после всего этого.

– Бог. – Усмехнувшись, я пригладил ее пепельные волосы. – Бог тебе не нужен. У тебя есть я.

Ее глаза наконец встретились с моими, а голос сорвался на едва слышный шепот:

– …Ты это всерьез?

Встретившись взглядом с девушкой, я увидел, как ее боль выплывает на поверхность, твердая и острая, как сталь. Да, такой она и была, Диор Лашанс. Но я понимал, что, несмотря на всю браваду, ей всего лишь шестнадцать. Ее швырнули головой вперед в этот мир, о котором она, возможно, и представления не имела. Все, к кому она хоть немного привязывалась, либо покинули ее, либо их у нее отняли. Ее доверие было нелегко заслужить, но она доверилась Хлое – только для того, чтобы в награду ей приставили нож к горлу… И теперь я видел: предательство ранило ее глубже, чем я предполагал сначала.

– Всерьез, – ответил я, заглядывая ей в глаза. – Клянусь кровью. Не знаю, куда приведет нас этот путь, девочка. Но я пойду по нему вместе с тобой, какая бы судьба нас ни ждала. И если сам Бог решит разлучить нас, если весь Несметный Легион встанет у меня на пути, я все равно найду дорогу назад даже с берегов бездны, чтобы сражаться на твоей стороне. Я не покину тебя, Диор.

Наклонившись, я сжал ее руки настолько крепко, насколько осмелился.

– Я тебя никогда не покину.

Она боролась со слезами еще мгновение, опустив волосы на глаза и натянув на себя бахвальскую броню, которую научилась носить с детства… Семеро Мучеников, она же еще совсем ребенок. И кем, черт возьми, я вообразил ее? Но как бы она ни боролась с собой, печаль вырвалась на свободу, кровь, засохшая коркой на лице, пошла трещинками, а само лицо сморщилось. По щекам потекли слезы, и тогда она опустила голову и зарычала:

– Чертова трусиха…

– Ты ж моя Дева-Матерь! Девочка, трусихой тебя можно назвать с большой натяжкой.

Я неловко потянулся к ней, и, когда моя рука коснулась ее плеча, она громко зарыдала, обхватив меня. Я застыл на мгновение, парализованный, но в конце концов обнял ее покрепче и держал, прижав к себе, пока она плакала. Все ее тело сотрясалось от рыданий, и я качал ее взад-вперед, как качал когда-то собственную дочь – казалось, это было целую жизнь назад. Воспоминание остро кольнуло, как сломанный клинок, и при мысли о семье к горлу подкатил ком.

– Тише, тише, детка, – бормотал я. – Все будет хорошо, обещаю.

Она сильно шмыгнула носом, уткнувшись лицом мне в грудь, как будто хотела заглушить свой вопрос:

– Правильно ли… правильно ли мы поступили, Габи?

– Что ты имеешь в виду?

– Ритуал, – прошипела она. – Мертводень. Мы м-могли бы покончить с этим! Со всем этим!

У меня защемило в груди, и мои кровавые деяния в этом соборе давили тяжелым грузом. Я разрубил своих старых братьев на куски, чтобы спасти Диор, и, хотя мне было не жаль людей, которые собирались убить ребенка, я все же осознавал, что ритуал мог бы действительно сработать. С того момента, как я сделал этот выбор, каждое осиротевшее дитя, каждая убитая мать, каждое мгновение страданий под небом мертводня… Теперь в этом была частица и моей вины.

Моей. Но не ее.

– Теперь послушай меня. – Я отклонился, чтобы взглянуть ей в лицо. – Ты просто заткнула эту бутылку с дерьмом пробкой. Поняла? Выбор был только мой, и если за него придется платить, то неустойку заплачу я. – Я усмехнулся, пытаясь говорить более уверенно, чем я себя чувствовал. – В любом случае все Писания, хранившиеся в этом монастыре, – это по большей части свиная ерунда и собачья чушь. Селин сказала мне, что если я позволю Ордену убить тебя, все будет кончено.

– …Селин?

– Моя младшая сестра. Ты знаешь ее как Лиат.