Империя проклятых

– Oui, – прошептала она.

– Ты – кровь в моих венах, Мелина. Единственное, чего я боюсь, моя голубка, моя дорогая, так это мысли о вечности без тебя рядом со мной. Ты же знаешь это, не так ли?

– Oui, – выдохнула она, почти рыдая.

Жан-Франсуа улыбнулся, проведя пальцем по ее щеке. Он видел, как участился ее пульс, как вздымалась грудь, когда его рука коснулась колье у нее на шее. Затем он вонзил в нее острый коготь, прямо под подбородком, так сильно, что едва не порвал кожу.

– А теперь одень меня, – приказал он.

– Как угодно, – вздрогнув, прошептала Мелина.

II

Как однажды сказал бард Даннэл а Риаган: если человек ищет доказательства, что красота может родиться из злодейства, ему не нужно заглядывать дальше форта Суль-Аддир.

Городская крепость, построенная в замерзшем сердце гор Муат на востоке Зюдхейма, была свидетельством изобретательности, искусности и жестокости смертных. Говорили, что Эскандер IV, последний шан Зюдхейма, потратил жизни десяти тысяч рабов, чтобы построить этот форт. Темный железный камень, давший замку название – Черная Башня на местном языке, – добывали почти в тысяче миль отсюда, и маршрут, по которому его доставляли, остался в веках под названием Несейт Дха Саат – Дорога Безымянных Могил.

Суль-Аддир расположился на перевале Ястребиного Шпиля, охраняя рудники золотого стекла в Лашааме и Раа и огромный портовый город Ашеве. Эти сокровища теперь утратили свои блеск и величие, но Суль-Аддир остался, не тронутый рукой судьбы и зубами времени. Именно на этих замерзших вершинах воздвигла свой трон императрица Марго Честейн.

Жан-Франсуа шествовал по залам, и его шаги эхом отдавались от высоких потолков. Мелина обрядила его в самое лучшее – сюртук из белого бархата, мантию из светлых ястребиных перьев. На груди у него были вышиты две луны и два волка крови Честейн, а длинные волосы, которые так обожала его императрица, струились по плечам, как расплавленное золото. Мелина шла на три шага позади, как и подобало рабыне, тихо шурша темным дамастом платья.

По затененным залам скользили слуги и, едва завидев Жан-Франсуа, падали на колени. Животные-фамильяры – кошки, крысы и вороны – наблюдали за ним, ускользая, как только он приближался. Он также видел и других членов клана: медиумов и птенцов-новобранцев двора крови Марго, кланявшихся и приседавших в реверансе, когда он проходил мимо. Но на большинство из них маркиз почти не обращал внимания, устремив пристальный взгляд на окружающие его стены, на фронтоны, парящие над головой, словно небесные ветви.

Интерьеры замка были украшены самыми прекрасными фресками на свете, от которых дух захватывало. Великий мастер Джавион Са-Джудхаил тридцать лет трудился над их созданием. Говорили, что великий мастер не оторвался от своих дел, даже когда получил известие о рождении первенца. Джавион продолжал творить, даже когда зюдхеймский военачальник Хусру Лис начал свою злополучную кампанию по освобождению города от власти Августина, даже когда армии императора и будущего шана бились на зубчатых стенах крепости. Даже когда его любимая жена Далия бросилась с самой высокой башни Суль-Аддира в знак протеста против его пренебрежения, великий мастер так и не нашел времени поприсутствовать на ее похоронах.

Жан-Франсуа восхищался страстью смертного. Но еще больше – тем, что он создал с ее помощью.

Красота, существовавшая до сих пор – спустя много лет после того, как ее создатель давно накормил червей.

Замок был построен в пять великолепных ярусов, и Джавион расписал стены каждого как ступень на пути к вознесению на небеса. Первый уровень посвящался царству природы и любимым детям Бога, людям. Второй был украшен притчами о святых, третий воздавал уважение Семерым Мученикам. Над ними летали ангелы небесного воинства – Элоиза, Мане, Рафаэль и даже старый дорогуша Габриэль, – расправляя белые, как у голубей, крылья вдоль высоких стен четвертого яруса Суль-Аддира.

Жан-Франсуа поднимался и поднимался, Мелина тихо дышала у него за спиной, когда они, наконец, взошли на самый высокий уровень замка. Здесь перед ними простирался величественный коридор, а на темных каменных плитах раскинулся кроваво-красный ковер. Стропила, похожие на огромную паутину из сверкающего золотого стекла, украшали великолепные люстры, с которых свисали густые тени сидящих на насестах летучих мышей. А на стенах, где Джавион Са-Джудхаил десятилетиями изображал свое почтение самому владыке небес, Богу-Вседержителю, теперь был только невыразительный черный камень.

Дело жизни великого мастера было полностью стерто, камень отшлифован, и теперь на стенах висели десятки картин в золотых рамах. Самые разные портреты одной и той же персоны, один за другим. Пройдя мимо закованных в сталь рабов-мечников, Жан-Франсуа достиг высоких дверей внутреннего святилища своей госпожи. Там он остановился, изучая портрет над входом.

Портрет той, что уничтожила небеса и вытеснила их власть на земле.

– Входи, – раздался приказ.

Рабы-мечники распахнули могучие двери, открыв проход в величественный зал. Мелина шагнула вперед и заговорила громким и ясным голосом:

– Маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, историк Ее Темности Марго Честейн, первой и последней ее имени, Бессмертной Императрицы волков и людей.

В темноту протянулась дорога в виде темно-красного ковра, окруженная колоннами высотой с дерево. Маркиз почувствовал в зале прохладу, которая окончательно прогнала кровавые страсти, совсем недавно кипевшие в его постели. В зал он вошел один и двинулся по ковру, сложив руки, как кающийся грешник, под звонкое пение одинокого кастрата где-то в тени. С каждым шагом холод все сильнее давил на кожу вместе с наплывом темной невозможной силы.

Впереди раздалось низкое предупреждающее рычание. Маркиз тут же остановился и склонился в таком низком поклоне, что его прекрасные золотистые кудри коснулись пола.

– Моя императрица. Вы призвали меня к себе.

– Да, – последовал ответ, голос звучал насыщенно и глубоко.

– Ваше слово – мое евангелие, Ваша Темность.

– Тогда смотри на меня, маркиз. И молись.

Жан-Франсуа поднял взгляд. Ковер представлял собой реку крови, стекавшую с величественного трона, вокруг которого на помосте расположились четыре волка, черных и свирепых. Сбоку стоял на коленях паж в ливрее крови Честейн с поднятыми вверх ладонями и держал фолиант в кожаном переплете, почти такого же размера, как он сам. А за троном, высотой в двадцать футов, маячил еще один портрет Приорессы крови Честейн, старейшей из рода Пастырей, грозной властительницы всего клана.

Императрица Марго.

Это была не самая лучшая картина из тех, что написал Жан-Франсуа – а он написал все портреты в этом замке, – но этот портрет Ее Темности она любила сильнее прочих. Он изобразил Марго сидящей на золотом полумесяце, в красивом платье цвета оникса. У ее ног сидели два волка, и две луны целовали небо. По виду она была девой, но выглядела богиней – бледной, как выгоревшие на солнце кости ее врагов. Портрет копировали бесчисленное количество раз и отправляли в герцогства крови по всему Зюдхейму в напоминание о той, которой они поклялись в вечной верности. Императрица была печально известной затворницей, и этот портрет стал единственной версией, предложенной большей части ее подданных.

А под портретом сидела сама императрица.

По крайней мере, та версия, которую знал Жан-Франсуа.

И в реальности она совсем не походила на ту возвышающуюся над всеми и всем фигуру, которую он изобразил на холсте. На самом деле Марго была небольшого росточка – даже коротышка, как мог бы заметить глупец. Она не выглядела ни пышногрудой девой, ни идеальной белокурой красавицей. Когда Марго причастилась кровью и обратилась, она была далеко не молодой, а женщиной средних лет. Да и теперь, хотя она и казалась высеченной из белого мрамора и обладала черным величием, она все же носила на себе следы тяжело прожитой смертной жизни, недобрых лет, сохраненных в вечной истории ее плоти.

Но в этом-то и была прелесть для такого художника, как маркиз. И его путь к завоеванию благосклонности Марго. Потому что вокруг не было ни зеркала, ни стекла, ни лужи с залитой лунным светом водой, которые могли бы отразить реальный образ вампирши. Кроме того, прошло великое множество лет с тех пор, как императрица видела себя где-либо, кроме портретов, которыми ей льстил Жан-Франсуа.

Марго была настолько старой, что уже вряд ли помнила, как выглядит на самом деле.

Императрица волков и людей устремила на Жан-Франсуа взгляд черных, словно небеса, глаз. Ее тень простерлась перед ней, лаская его собственную, и, хотя в помещении не могло быть ни малейшего дуновения холодного ветра, маркиз почувствовал, как покачиваются его кудри. Когтистая рука погладила ближайшего волка – злобную старую даму по имени Зломыслие, – и императрица заговорила голосом, который, казалось, исходил из окружающего воздуха:

– Ты в порядке, маркиз?

– В полном, Ваша Темность. Благодарю вас.

Губы императрицы слегка изогнулись. Другая волчица – гладкая красавица по имени Храбрость – зарычала, когда владычица снова заговорила:

– Подойди поближе, дитя.

Жан-Франсуа поднялся на помост и преклонил колени у ног своей госпожи. Даже восседая над ним на троне, Марго была меньше него и все же полностью его затмевала. Тени удлинились, и она подняла руку так быстро, что та, казалось, не двигалась, а в мгновение ока переместилась с колен прямо к его щеке.

В животе у Жан-Франсуа затрепетало, когда Марго приподняла его подбородок, чтобы позволить ему взглянуть на нее. Пятьдесят лет прошло, а он все еще помнил ее кровожадную страсть в ту ночь, когда она его убила. Помнил темную радость в ее глазах, когда он поднялся с окровавленного пола своей мастерской, ошеломленный, охваченный ужасом и удивлением, что она не уничтожила его, а подарила жизнь, о которой он и не мечтал.

– Твои раны до сих пор не зажили.

Покричи для меня…

– Пустяки, Ваша Темность.

– Шесть ночей прошло, а ты говоришь – пустяки.

– Да, медленно заживает. Уверяю вас, маман, это недостойно вашего внимания.

Императрица улыбнулась.

– Кто я, сын мой?

– Вы – законная правительница этой империи, – ответил он голосом, полным гордости. – Завоевательница и мудрейшая прорицательница. Древнейшая в роду и Приоресса клана крови Честейн.

– И ты считаешь, я не могу судить, что достойно моего внимания, а что нет?

Тон императрицы был нежным, а кончики пальцев коснулись его раненого горла.

Вампиры не могли выбирать, кто из их жертв будет наделен Даром, и большинство из них гнили в течение нескольких дней, прежде чем происходило обращение, в результате чего и возникла мерзкая порода, известная как грязнокровки. Жан-Франсуа был последним высококровным вампиром, которого создала Марго, и он знал: многие при дворе шептались, что она баловала своего младшенького. Но когда Марго надавила сильнее и он почувствовал лишь намек на чудовищную скрытую в ней силу, по спине пробежал холодок.

– Прошу прощения, Ваша Темность. Не мне говорить о том, что вас должно волновать.

– Скажи, это должно меня волновать?

– Я… ничего не скажу, Ваша Темность.

Большой палец, достаточно сильный, чтобы раздавить в пыль мрамор, мягко провел по его гортани. Холод пробирал, тени извивались и кричали.

– Что за польза от историка, который не говорит?

– …Маман, я…

В зале раздался тихий смешок, и когда в темноте воцарилась тишина, сверкнули острые клыки.

– Я шучу, любовь моя. – Марго потрепала его по щеке, сверкая черными глазами. – Ты частенько ведешь себя как мальчишка. Ты еще такой юный. Я бы могла предупредить, чтобы ты остерегался этой слабости, но из-за нее я обожаю тебя еще больше. И обожаю всем материнским сердцем, красавец ты мой.

Улыбка спала с ее губ, как падают мертвые листья.

– Но от тебя воняет овцами, с которыми ты совокупляешься, Жан-Франсуа. Фу-у-у… отойди от меня сейчас же.

Третий волк, пожилая дама по имени Благоразумие, смотрела, как маркиз отступает, низко опустив голову. Жан-Франсуа постарался удержать лицо, скрыть бушевавшую внутри бурю, замаскировать свои эмоции – пыл, стыд, страх, преданность. Маман всегда выводила его из равновесия, всегда заставляла его чувствовать себя таким…

Императрица взглянула на стоявшего рядом пажа. Страница все это время оставалась неподвижной, а фолиант с медной отделкой так и лежал у него в ладонях. Хотя юноша обладал силой раба, его руки, должно быть, горели от такой пытки – в этом-то и дело, предположил Жан-Франсуа. Он знал, что императрице не нравилось, как он проводит ночи. И эта демонстрация небрежной жестокости, которую она представила ему тут, служила напоминанием о том, чем он был. Чем все они были.

Беды червей волков не заботят.

– Я просмотрела твою хронику, – сказала она.

– Понравилось ли вам, Ваша Темность?

– Твое мастерство, как всегда, удивительно. И все же эта история кажется мне в некоторой степени… незавершенной.

– Я все еще работаю над ней, Ваша Темность.

Жан-Франсуа почувствовал прохладный ветерок, и его императрица вдруг просто исчезла – только что она сидела на троне, а в следующее мгновение тот оказался пустым. Откинув волосы с лица, Жан-Франсуа увидел, что она стоит у одного из высоких окон, выходящих на север.

– Кто быстро бежит, тот ничего вокруг не видит, – пробормотала Марго. – Конец Вечному Королю положило нетерпение, и я не намерена отправляться в ад вслед за красавчиком Фабьеном. – Марго посмотрела на свое дитя черными как смоль глазами. – Но дела множатся… давят, любовь моя.

– Вы говорите о Железной Деве. И Пауке.

Губы Марго скривились, сложившись в то, что глупец мог бы назвать улыбкой.

– Они действительно направляются сюда, – выдохнул Жан-Франсуа, приближаясь к ней.

– Да. И до нас дошли слухи о том, что через океаны приближается Драйганн, зажав наше приглашение в его нищей руке. Они прибудут перед праздником Дня конца света.

– Приоры трех кланов крови. Восс. Илон. Дивок. Все будут здесь в течение недели.

Жан-Франсуа с удивлением посмотрел на горы. По зубчатым крепостным стенам внизу бродили маленькие фигурки в черной стали, и горели звездами огненные котлы на неприступных укреплениях.

– И вы намерены оказать им Любезность?

– Вряд ли было бы вежливо отказать. Учитывая, что это я предложила созвать этот Собор.

– Мы не собирались в таком составе ни разу за сотни лет. С незапамятных времен мы ведем теневую войну с предводителями других кланов. Как мы можем им доверять?

– Мы и не можем, милый маркиз. – Императрица даже усмехнулась этим словам. – Но они же стремятся к самосохранению? А вот этому мы можем доверять. Бесконечные войны обескровили эту землю, дитя мое. И с каждой мелкой вотчиной, захваченной выскочками – лордами крови, с каждым глотком, урванным бесноватыми стаями ублюдочных грязнокровок, мы все ближе к катастрофе. Кестрел понимает это. Кариим понимает это. Даже Драйганн понимает.

Марго покачала головой, скривив губы.

– Но если привлечь их по доброй воле, они никогда не преклонят колено. Нам нужно преимущество, чтобы этого достичь. А оно теперь валяется и вопит в яме, в которую ты его бросил.

Жан-Франсуа сжал челюсти.

– Он опасен, маман.

– Конечно, опасен. Иначе как бы ему удалось выжить в таком холодном мире? – Пальцы Марго ласкали его рану под платком, нежно, словно шепот. – И все же они – ключ, сын мой. К этой загадке, этому оружию, этому Граалю – его судьба хранится только у них в руках.

– Де Леон ненавидит наш вид, маман. Он не сказал ничего, что…

– Как думаешь, почему я поручила это задание тебе?

Он нахмурился, озадаченный.

– Я ваш историк. Больше никто при вашем д…

– Потому что ты молод, Жан-Франсуа. Достаточно молод, чтобы помнить, что это значит – быть человеком. В этом заключается твоя сила. Утешение и товарищество. Умный волк сможет использовать их в своих интересах. – Марго махнула рукой в сторону фолианта в руках раба. – На этих страницах изложен рассказ о человеке, переполненном яростью. И горем. Но прежде всего – гордостью. Он, возможно, и будет протестовать, но не сомневайся: Габриэль де Леон жаждет, чтобы мир узнал его историю. Такова величайшая глубина его тщеславия. И ключ к развязке, который он хранит.

Черный взгляд Марго скользнул по горлу Жан-Франсуа.

– И он чувствует родство с тобой, милый маркиз. Убийство его семьи. Его связь с Диор Лашанс. Сам подумай, разве иначе его признания были бы настолько интимными?

– Интимными? – Жан-Франсуа сжал челюсти. – Он пытался убить меня…

– Ты слишком увлекся забавами, – резко прервала она. – Пришло время проглотить уязвленную гордость, малыш, и одарить его добротой, которую мудрые предлагают после жестокости.

Маркиз вздрогнул, и по спине у него пробежал холодок, когда Марго погладила его по щеке.

– Только тебе я могу поручить это, Жан-Франсуа. Никому другому довериться я не могу. Ни твоим братьям и сестрам, ни кузенам и кузинам – никому другому при нашем дворе. Неужели ты не видишь, что из всех ужасников, что я сотворила, я доверяю только тебе? Только тебя обожаю?

Марго наклонила голову, всматриваясь в глаза Жан-Франсуа.

– Oui, – прошептал он.

Позади него на помосте четвертый из волков Императрицы – неповоротливый зверь по имени Верность – облизнул зубы, с которых капала слюна. Марго переместилась, не сделав ни одного движения, в мгновение ока, затем коснулась щеки Жан-Франсуа и протянула к нему руку. У нее на ладони лежал стеклянный флакон, наполненный кроваво-красным порошком, и тяжелый железный ключ.

– Принеси то, что мне нужно, дитя. Принеси мне империю.

– Как угодно, – пробормотал Жан-Франсуа, поклонившись.

III

Убийца стоял у узкого окна, все еще ожидая конца.

Комната изменилась с тех пор, как он оставил ее, когда его потащили в ад. Плиты отмыли почти дочиста, а на пол бросили старый ковер из овечьей шерсти, чтобы прикрыть пятна крови. В очаге не было пламени, но он еще хранил тепло: несколько часов назад в нем разжигали огонь, желая прогнать холод. В центре комнаты стояли два старинных кресла, а между ними – небольшой круглый столик с двумя золотыми кубками, пока пустыми, но вселяющими надежду.

Все снова было расставлено в определенном порядке, как фигуры на игровом поле в ожидании игроков. Но хотя на этот раз они попытались добавить комфорта, последний угодник-среброносец знал, что это за комната.

Но все же лучше здесь, чем в темнице, которую он только что покинул.

Шесть ночей он провел, умирая от голода и жажды на дне пустого колодца во чреве башни. Его язык напоминал русло реки из глины, растрескавшейся из-за засухи, а горло – пустынную равнину. Его единственной компаньонкой была боль – мучения, крики в лужах крови и подернутые дымкой сны о ней.

Он уже был в горячечном бреду, когда его наконец вытащили наверх, дали вдохнуть полные легкие санктуса, настолько сладкого, что он даже заплакал от восторга. Группа рабов-мечников сопроводила его в баню в самом сердце замка, где двое симпатичных смертных – зеленоглазая девушка-зюдхеймка и темноволосый красавчик-нордлундец – погрузили его по грудь в удивительно теплую воду. Они купали его, медленно смывая кровь и грязь с волос, и даже щетина на покрытых шрамами щеках вибрировала от удовольствия. К тому времени как они закончили, Габриэль снова почувствовал себя почти получеловеком. И поэтому, когда он ощутил, как красавчик касается его плеча, а горничная медленно скользит кончиками пальцев по внутренней стороне его бедра, он обнаружил, что благостно вздыхает и нападения вовсе не жаждет.

– Что вы делаете? – прохрипел он, потому что горло все еще саднило от криков.

– Наш хозяин поручил удовлетворить ваши потребности, шевалье, – ответила девушка. – Все потребности.

– Как вас зовут?

Девушка растерянно моргнула.

– Меня…

– Ваше имя, мадемуазель, – настоятельно повторил Габриэль.

– …Жасмин.

– Дарио, – пробормотал красавчик.

Он мягко оттолкнул и руки, и губы.

– Благодарю вас, mes chers. Но я не настолько голоден. И не настолько ублюдок.

Его обрядили в старую одежду из кожи, теперь выстиранную, сапоги были начищены, туника – без единого пятнышка. И после трех тарелок рагу из кролика и полбутылки вина, настолько редкого, что им одним он мог бы заплатить за замок в Нордлунде, Габриэля под охраной снова препроводили на лестницу и в башню, где он ждал удовольствия снова увидеть маркиза Жан-Франсуа крови Честейн.

Долго ждать ему не пришлось.

Глядя в окно на горы, Габриэль вдруг почувствовал касание, будто чья-то рука смахнула ему волосы с шеи. Обернувшись, он увидел холоднокровку, стоявшего в двадцати футах от него – их разделяли кресла и стол с пустыми кубками.

– Надеюсь, вы чувствуете себя отдохнувшим, шевалье? – спросил Жан-Франсуа.

Маркиз оделся в светлый наряд, по мраморным щекам струились золотистые локоны. Рубиновые губы были изогнуты, а белки глаз окрашены свежей кровью. И хотя за последние шесть ночей он не видел историка ни разу, Габриэль знал, что за каждым мгновением его пыток стояло это чудовище. Чтобы наказать его за нападение во время беседы.

– Как горло? – спросил он.

– Лучше.

– Могу это исправить.

Улыбка холоднокровки помрачнела, стала чем-то, что охотилось за настоящими улыбками ради забавы. На мгновение воздух сгустился и потемнел, как кровь в венах.

– Я подумал, что мы могли бы попробовать еще раз, де Леон, – заявил Жан-Франсуа. – Могли бы поговорить как джентльмены, провести красную линию и не переступать ее, позабыть все наши взаимные обиды. – Маркиз указал на кресло. – Присядешь?

– А что будет, если не присяду?

– Держу пари, кровопролитие. – Жан-Франсуа полез в карман сюртука и извлек небольшую опасную бритву с блестящей перламутровой рукоятью. – И не из приятных.

Габриэль взглянул на лезвие.

– На мой взгляд, немного маловат.

– Дело не в размере клинка, шевалье, а в мастерстве владения им.

– Эту песню поют все коротышки, которых я когда-либо встречал.

Маркиз усмехнулся и щелкнул пальцами, дверь камеры открылась.

С той стороны стояла в ожидании Мелина, верная рабыня Жан-Франсуа, в платье с черным лифом, которое обтягивало осиную талию и ниспадало водопадом тяжелых юбок. Войдя в комнату, она поставила на стол золотое блюдо.

Габриэль увидел химический шар, чашу с дымящейся водой, накрытую полосой муслина. На блюде рядом с маленькой щеткой из конского волоса лежал кусок настоящего мыла.

Его взгляд снова вернулся к маленькой бритве в руках у монстра.

– Ты издеваешься.

– Моя плоть не успела стать достаточно взрослой, чтобы вырастить нечто большее, чем тень бороды, но мне говорили, что бороды могут вызывать довольно… сильное раздражение. – Жан-Франсуа поморщился. – И, честно говоря, шевалье, твоя борода выглядит не столько бородой, сколько богохульством.

– Мне необходимо поддерживать сложившуюся репутацию.

– Примите эту услугу в качестве извинения. Заботы, дарованной после лишений. Если, конечно… ты доверишь мне поднести нож к твоему горлу?

Монстр улыбнулся, в воздухе, потрескивая, вспыхивали искры садистского удовольствия. Габриэль знал, в какую игру здесь играют, какую жестокую цель преследуют. Шесть ночей он страдал от мучений, а затем его притащили назад, к ногам этой твари, чтобы он признал, что все еще находится в его власти. Придется подставить горло этой пиявке и молиться, чтобы он его не вскрыл.

Сдаться.

Откинув с плеч волосы, Габриэль опустился в богато украшенное кожаное кресло. Монстр улыбнулся, глядя на него сверху вниз, наслаждаясь его покорностью и своей властью. И, закрыв глаза, Габриэль откинул голову. Надеясь, что скорпион не ужалит.

Прошло три долгих вдоха, прежде чем муслин, теплый от пресной воды, накрыл его лицо. Габриэль вдохнул пар, кожу покалывало, когда он услышал шаги холоднокровки слева от себя. Борясь с инстинктами, которые он отточил за годы резни и войн, с первобытным желанием драться или бежать, работающим на уровне рефлексов, он желал только одного – чтобы его сердце перестало биться.

Терпение, прошептал внутренний голос.

Терпение…

– Моя императрица прочитала твою историю, шевалье. – Голос чудовища теперь мягко звучал у него за спиной. – О твоем обучении в Сан-Мишоне. О путешествии с Диор Лашанс и о схватке с Ордо Аржен за жизнь Грааля. Сага, достойная вечной памяти. Ее Темность была довольна.

– Ох, ну просто гора с плеч и камень с души, – пробормотал Габриэль.

– И с моей, уверяю тебя.