Империя проклятых

Я был поражен этими словами и взглянул на девушку. Члены Серебряного Ордена пытались убить этого ребенка менее двух недель назад, и все же она стояла здесь, готовая защитить одного из них мечом, которым едва умела владеть. Несмотря на многочисленные раны, полученные за короткую жизнь, под шрамами у нее все еще крылась золотая душа. Вот такой была Диор Лашанс. Глаза, видевшие страдания мира, и сердце, желавшее все исправить.

Она так напоминала мою дочь, что у меня закололо в груди.

– Мы ничего не должны, – заметил я. – Я – помогаю. Ты – громко хлопаешь в ладоши.

– Габи…

Я сполз с Медведя и огляделся в поисках Селин, но не обнаружил ни единого признака ее присутствия среди замерзших деревьев. Всыпав в трубку дозу санктуса и утрамбовав липкий порошок, я поджег его огнивом. Красный дым вскипел и заполнил мои легкие, знакомое блаженство кровавого гимна достигло кончиков пальцев, и в деснах зашевелились клыки.

– Жди здесь, – сказал я, взглянув на Диор.

– Габи, да там только порченые.

– Вот только не надо про только, – предупредил я. – Они в любом случае вампиры и все равно выпотрошат тебя, как ягненка на балу у мясника. А ты пока не готова, Диор. Жди здесь.

Девушка что-то пробурчала себе под нос, а я пошел прочь, крича, чтобы привлечь внимание убегающего угодника-среброносца. Он прищурился, вглядываясь сквозь мертвые деревья и падающий снег, затем поднял руку и проревел ответ. Я вытащил из бандольера стеклянный фиал и швырнул в стаю порченых, пытающихся окружить его. Бомба взорвалась, и оглушительная вспышка огня и серебряный щелок рассеяли толпу и подожгли несколько нижних ветвей. Впрочем, ни один из монстров не упал, но взрыв дал угоднику передышку, в которой он нуждался.

Я изучал его, пока он ковылял ко мне, по сломанной руке стекала кровь, забрызгивая сапоги. Он сильно изменился за годы, прошедшие с тех пор, когда я видел его в последний раз. Теперь ему уже под тридцать, и он стал более мускулистым, хотя двигался как всегда быстро. Он также добавил татуировок на свою эгиду: на скулах и выбритых висках теперь вились пылающие серебром побеги роз, а по щекам скатывались пламенеющие шипы и соцветья. На раненой руке перчатки не было, и на костяшках пальцев виднелось слово «В О Л Я», выгравированное серебром. Изумрудные глаза он обвел черным, но в белках я не заметил и следа красного. Он выглядел так, будто его настигли в чистом поле, без санктуса в венах. А взглянув на его пояс, я не увидел ни ножен, ни меча.

Он был безоружен. В прямом и переносном смысле.

– Хреновая работа, младокровка, – прошептал я. – Тебя же хорошо учили.

Порченые бросились в погоню, смертельно молчаливые и убийственно быстрые.

Подойдя ближе, хромающий угодник наконец узнал меня, и его глаза распахнулись в изумлении. За спиной раздался крик, и, оглянувшись через плечо, я увидел, как Диор вытаскивает из-за пояса длинный клинок. Быстро и уверенно она метнула меч вверх, и он полетел над снежным полем, сверкая сребросталью.

– Ловите, месье!

Здоровой рукой угодник поймал меч прямо в воздухе и развернулся на пятках, чтобы встретить врагов лицом к лицу. Порченые быстро приближались, вонзая в мерзлую землю когти. Отбросив с глаз волосы песочного цвета, мой новый товарищ разорвал на себе тунику, обнажив рычащего медведя Дивока, вытатуированного на груди пылающим серебром. И спина к спине, с поднятыми мечами, мы отстаивали свои позиции, пока вампиры лились на нас бурным потоком.

Я убивал этих монстров с шестнадцати лет. Я родился и, сука, учился именно для этого. И хотя ужас борьбы с порчеными со временем потускнел, часть меня всегда задавалась вопросом, кем же были те существа, которых я убивал, до того как умирали навсегда. На меня бросился крупный мужчина с вытянутыми вперед мозолистыми руками – возможно, каменщик, – и я обезглавил его одним резким ударом. За ним последовал сгнивший парень в пестром костюме менестреля, который не успел издать ни звука, когда я отрубил ему ноги. Молодая женщина с обручальным кольцом на раздутом пальце: возможно, где-то ее оплакивает муж и скучают дети, но здесь, когда я ее убиваю, за нее некому помолиться. А в голове у меня все время поет Пьющая Пепел.

Жила-была старуха, был у нее ш-ш-шинок,И у него над крышей все время шел дымок.Гостей она душила, штаны из кожи шила,В котлеты плоть рубила, а ливер шел на плов.И очень уж наваристый бульон был из зубов.Глаза мариновала, в муку м-м-молола кости,А требуха от гостя – начинка в пироги.Жила-была старуха, был у нее шинок,Коль забредешь к ней в гости,вали оттуда со всех ног.

Угодник рядом со мной, раненый и уставший, двигался медленнее, но даже со сломанной рукой и без санктуса сила его была сокрушительна. Его удары одинаково эффективно сносили и головы с плеч, и руки-ноги с тел, полностью демонстрируя всю нечестивую мощь его крови. А когда резня закончилась и на снегу, пропитанном кровью и усыпанном тлеющими телами, остались только мы, стоя бок о бок, задыхаясь, как в давние годы, мы наконец посмотрели друг на друга. В руке у меня дымилась Пьющая Пепел, а в голове звучал ее голос, яркий и серебристый:

«О, к-к-красавчик! М-м-м-мы пом-пом-помним тебя…»

– Bonjour, Лаклан, – сказал я, приветственно подняв свой обломанный клинок.

Он задумался, нахмурившись.

– Давненько мы с тобой не виделись, Габриэль, – в голосе прозвучал мягкий оссийский акцент.

– Хорошо выглядишь, – сказал я, глядя на него, на его окровавленные сапоги. – Все так продумано. Взвешено.

– Без сомнения. – Он поднял подбородок и стиснул челюсти. – Я – это я, как всегда.

В глазах у него уже искрился смех. Да и у меня рот так и норовил разъехаться в улыбке. Лаклан сломался первым, и я не стал сдерживать себя. Мы разразились смехом и крепко сжали друг друга в объятиях, которые могли бы задушить обычного человека. Даже раненый, с одной рабочей рукой, он поднял меня, будто я был сделан из перьев, и его рев разнесся по мертвому лесу:

– ГАБРИЭЛЬ ДЕ ЛЕОН!

– Осторожно, щенок, ты сломаешь мне чертовы ребра! – застонал я.

– Да черт с ними, с твоими ребрами! А подставь-ка мне свои губки алые, красавчик ты мой, старый ты ублюдок!

– Да мне всего-то тридцать три, юный мудила!

Он крепко обнял меня, приподняв над землей. Смеясь, я отбивался от него, и после еще одного захватывающего дух объятия он с явной неохотой опустил меня на землю, сжав плечо так сильно, что у меня кости заскрипели.

– Хвала Господу Вседержителю. Вот уж не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, наставник.

– Наставник, – усмехнулся я. – Ты больше не инициат, младокровка.

– Очевидно, старые привычки умирают с трудом. Прямо как старые герои. – Ухмыльнувшись, он провел татуированными костяшками пальцев по своим окровавленным губам, глядя на меня сияющими глазами. – Ей-богу, я думал, ты давно мертв, Габи. Что, во имя Девы-Матери, ты здесь делаешь?

– Габи? – раздался тихий голос.

Теперь Диор стояла рядом, прямо у меня за спиной, и ее голубые глаза скользили по снегу, усеянному телами нежити. Затем она перевела взгляд на свой меч, с которого все еще капала кровь, в устрашающей хватке Лаклана. Вытерев руку о плащ, я дружески приобнял девушку.

– Брат Лаклан а Крэг, – чопорно произнес я, – это господин Диор Лашанс.

Высоко в черной башне Суль-Аддира Жан-Франсуа громко кашлянул. Габриэль оторвался от кубка с вином, раздраженный тем, что его прервали. Историк работал над одной из своих искусных иллюстраций – прекрасным произведением, изображающим угодника-среброносца, его сестру и Грааль – всех вместе. Но бровь у него вопросительно приподнялась.

– В чем дело, вампир? – вздохнул Габриэль.

– Мне интересно, почему ты решил продолжить притворяться, что Лашанс – мальчик.

Последний угодник-среброносец долго смотрел на него, затем медленно пожал плечами.

– Полагаю, потому что она этого хотела. Она переоделась в парня, и эта уловка уберегала Диор от опасности большую часть ее жизни. Как она мне сказала, в трущобах девчонок имеют все кому не лень, так что если ты мальчишка, это немного упрощает жизнь. Я понимал, что эту уловку невозможно использовать вечно – какой бы тощей она ни была, она становилась старше, и ей все труднее давалось скрывать правду. Но она продолжала притворяться парнем, и я не видел причин спорить с ней. После всего того, через что прошла, мне хотелось, чтобы она чувствовала себя… – Габриэль снова пожал плечами, – …в безопасности.

– Хмм, – пробормотал Жан-Франсуа, скривив губы. – Это все довольно…

– Снисходительно? Мягко? По-матерински?

– Трогательно, – сказал Жан-Франсуа, откидывая назад длинный золотистый локон. – Ты довольно мягок, когда хочешь, де Леон. Это меня удивляет, вот и все.

– Отвали, вампир.

Историк улыбнулся, когда угодник вернулся к своему рассказу.

– Приятно познакомиться, брат. – Диор кивнула Лаклану, и ее голос был холодным и размеренным, когда она встретилась со мной взглядом. – Судя по всему, вы двое старые товарищи?

– Можно и так сказать, – ответил я, потрепав Лаклана по его нелепым волосам. – Этому маленькому щенку выпала сомнительная честь быть первым и единственным учеником Черного Льва из Лорсона.

– Это правда, и этот старый пес научил меня всем своим трюкам, – засмеялся Лаклан, отталкивая мою руку.

– Не всем, младокровка. – Я предупредительно поднял палец. – Несколько трюков я оставил на тот случай, если ты вырастешь из своих сапожек.

Лаклан одарил Диор такой улыбкой, которая могла бы заставить монахиню пересмотреть свои обеты и покинуть монастырь.

– Божьего утра, господин Лашанс. Друг наставника Габриэля… – Он посмотрел на клинок у себя в руке, который бросила ему Диор, темный, с запекшейся кровью. – А достоин ли этот друг владеть сребросталью? Мало кто в империи может претендовать на эту честь, парень.

– Я могу забрать его у вас, если угодно, – сказала Диор. – Я заслужил этот клинок.

Теперь я увидел тень трепета в глазах девушки и вопрос, поднимающийся в глазах Лаклана. По правде говоря, я не мог винить ни одного из них: Серебряный Орден пытался убить Диор, а для Лаклана вся эта картина, должно быть, тоже выглядела как семь видов странностей – встретить мальчишку с мечом из сребростали, в одежде, явно прихваченной из Сан-Мишона.

– Вы из монастыря? – Он посмотрел на меня, скривив губы. – Я бы сделал ставку на кровопролитие между Габриэлем де Леоном и человеком, который выгнал его из Ордо Аржен. Но, судя по вашему виду, аббат Серорук радушно принял вас?

Я, конечно, был очень рад этой неожиданной встрече, и в голове у меня на мгновение вспыхнули воспоминания. Но вопрос Лаклана здорово сбил меня с толку, а взглянув на семиконечную звезду у него на плаще, я почувствовал горькую тяжесть на сердце. И в голове возникла картина: собор Сан-Мишон и кровавая резня, которую я учинил перед безмолвным алтарем. Мысленным взором я видел, как пальцы сжимаются на горле Серорука, как пузырится кровь моего старого наставника, когда я прошипел последние слова, которые ему пришлось услышать на этой земле.

«Кто наплел тебе, что я герой?»

– Да черт со мной, – ответил я. – Что ты здесь делаешь со сломанной рукой, без клинка и со стаей порченых, кусающих тебя за неуклюжую задницу?

– У меня крутая задница. И зависть тебе не к лицу.

– Хорошо, что ты не забыл прихватить остроумие, когда оставил меч.

Вздрогнув, Лаклан опустился на корточки в кровавый снег, чтобы собраться с силами. В своей жизни он терпел и худшие поражения, это правда, но я видел, что и сейчас ему здорово досталось. Недолго думая, я потянулся за трубкой и санктусом.

– Я был в Оссвее по приказу Серорука. – Лаклан взглянул на юго-запад, и его красивое лицо помрачнело. – Вроде как помогал беженцам пересечь границу.

– Странная работа для среброносца.

– Это была чертова работа, брат. Последние несколько месяцев вся страна катится в бездну. Хуже, чем раньше. – Он поморщился, потирая кровоточащую руку, и голос у него стал темным, как смоль. – Черносерд захватил Дун-Мэргенн.

– Семеро гребаных мучеников. – Я взглянул на Диор, излучавшую высшую степень любопытства. – Несколько месяцев назад мы наткнулись на беженцев на дороге. Они сказали нам, что Дивоки сровняли с землей Дун-Кинн. А теперь у них в руках и столица?

– Ага. Ублюдки разнесли это место на шесть новых жоп мира, как я слышал.

Я щедро набил трубку и протянул ее старому другу. Он кивнул в знак благодарности, глубоко вдохнув, когда я обхватил чашу ладонью и чиркнул по огниву.

– Ну, это все равно не объясняет, что ты делаешь здесь без меча, Лаки.

Молодой среброносец надолго задержал дыхание, позволяя санктусу омывать его изнутри. Глаза у него покраснели, и он наконец выдохнул.

– Ветры мне принесли весточку от аббата примерно шесть недель назад, – ответил он мне. – Он отзывал назад в монастырь всех угодников-среброносцев. Все братья, независимо от миссии, должны были как можно скорее вернуться в Сан-Мишон. Я шел вдоль Мер на север, а вчера заметил дым.

– Дым?

– Да. – Он сделал еще одну глубокую затяжку, вдыхая красное причастие. – Дым валил из Авелина.

Диор напряглась, шагнув вперед, а мое сердце пропустило два удара.

– И почему Авелин дымился? – спросила она.

Лаклан пожал плечами, сплевывая кровь на иней.

– Потому что там был пожар, парень.

– Благая Дева-Матерь, – выдохнул я. – Что там, черт возьми, произошло?

– Не смог подобраться поближе, чтобы выяснить. – Лаклан докурил трубку, дрожа, пока санктус лечил его раны. – Два высококровки набросились на меня в темноте. Разрубили надвое моего сосья. Так я потерял меч и большую часть снаряжения. – Тут он похлопал по пяти колесцовым пистолетам у себя на груди. – И хотя я в долгу не остался и тоже проделал в них несколько новых лунок, чтоб подумали, порченых было много, а пуль осталось мало. Пришлось делать ноги, справиться с ними я бы не смог. Но, судя по тому, что я видел, Авелин в ужасном состоянии. Крепость на холме разбита в осколки, как стекло.

Кровь у меня застыла, когда Диор встретилась со мной взглядом.

– Аарон, – прошептала она. – Батист…

Живот скрутило, желудок сжался, превратившись в комок маслянистого льда, а дыхание стало слишком холодным, чтобы его можно было уловить. Поднявшись на небольшой холм, я поднял подзорную трубу и направил ее на юг. Снег падал густой пеленой, и мне не удалось разглядеть никаких признаков Шато-Авелин сквозь завесу, повисшую над гнилыми деревьями. Но теперь, когда Лаклан упомянул об этом, я мог поклясться, что здесь, на открытой ветрам возвышенности, я учуял слабый запах…

– Дым.

Диор подошла ко мне и убрала развевающиеся волосы с лица. В ее взгляде читался невысказанный вопрос, но я взглянул ей прямо в глаза и покачал головой.

– Мы не можем.

– Но Аарон. И Батист…

– Знаю.

– Ты же хотел навестить их сегодня утром! Я была бы мертва, если бы не они!

– Знаю. Но сейчас это слишком опасно.

Я стиснул челюсти, сердце у меня заныло.

Каждое следующее слово, которое я произнес, весило чертову тонну:

– Лучше быть сволочью, чем дураком.

– Габи, мы не можем просто оставить и…

– Мы не можем так рисковать! – рявкнул я, понизив голос до шепота, чтобы не услышал Лаклан. – Мы не можем рисковать тобой. Не сейчас, когда мы уже столько поставили на карту. Это война, Диор, а Аарон и Батист – солдаты. Поверь мне, они поймут.

Она поджала губы, глядя вниз на реку.

– Ну, я не солдат. И я не понимаю.

Прохрустев сапогами по снегу, Диор бросилась к Лаклану и выхватила у него окровавленный меч. Подойдя к сосья, она вскочила в седло.

– И куда это ты, черт возьми, собрался? – вздохнул я.

– Домой к твоему папа́, – выплюнула она. – Отыметь твою мама́, чтоб он видел.

– Моя мать умерла. Как и тот мужчина, который регулярно ее пользовал.

Я подошел к ней по снегу и схватил Пони за поводья.

– И ты никуда не пойдешь, Диор.

Она поджала губы, пылая гневом.

– Ты сказал, что этот путь я должен выбрать сам.

– Это было до того, как ты решил засунуть голову себе в задницу.

– О, как смешно. Ты хочешь помочь мне или посмеяться надо мной?

– На самом деле мне показалось, что я уже посмеялся, – отрезал я. – Потому что я же не то чтобы много знаю о вампирах – ох, подожди, все-таки знаю, и много, – но ты не имеешь ни малейшего представления о том жутком потоке дерьма, который выльется на тебя, если ты сейчас умчишься. О силе, которую описал Лаки. О лошади, разрубленной пополам. О замках, сокрушенных, будто они из песка. Именно в этом и заключается сила крови Дивоков, Диор. Сила Неистовых. Они мощны, как демоны, напитанные двумя десятилетиями тотальной бойни в оссийских кампаниях. Если они все еще в Авелине, это война, на победу в которой нам даже надеяться не стоит. А если уже ушли, тебе и смотреть не захочется на то, что осталось после них.

– Габи говорит правду, парень, – сказал Лаклан, откидывая назад свои окровавленные волосы. – Поверь мне, мало кто под небесами знает жестокость Неистовых лучше, чем я.

Я смотрел на своего бывшего ученика, пока он говорил, вспоминая тот день, когда нашел его: почти ребенок, с оскаленными в рыке клыками, он сражался за свою жизнь на стенах Бах-Шиде.

Боже, только подумать, с чего он начал. И каким человеком стал…

Затем рядом заговорила Диор, и голос ее был мягким, но острым как нож.

– Я знаю, что это опасно, Габи. Знаю, что это уведет нас с нашего пути. Но как мы сможем жить дальше, хотя бы не узнав, что случилось с Аароном и Батистом? Они любят тебя. Ты любишь их. Твои друзья – высота, которую ты не сдашь, помнишь?

Я посмотрел ей в лицо и глубоко вздохнул.

– Я боюсь не смерти, Диор.

– Знаю, – улыбнулась она, сияя глазами, и сжала мою руку. – Но мы должны хранить верность тем, кто нам дорог. Мы должны попытаться. Или для чего все это, черт возьми?

Посмотрев на юг, я почувствовал себя так, словно с меня содрали и кожу, и плоть, обнажив кости. Я мог бы заставить Диор уйти – привязать ее к седлу и утащить. Но она никогда бы мне этого не простила. Я мог бы пойти в замок один, но я ни в коем случае не мог оставить Диор здесь с Лакланом после того, как мои товарищи пытались убить ее в Сан-Мишоне.

Я вздохнул, на сердце давила тяжесть. Годы, что мы с моим бывшим учеником провели порознь, теперь казались лишь мгновениями, а годы, когда мы сражались с ним бок о бок, были так близко, что я мог прикоснуться к ним. Мы с Лаки не всегда сходились во взглядах, но, Боже, встретив его снова… я понял, как сильно скучал по нему. Он присел на корточки, по щеке струились серебряные розы, жесткие зеленые глаза смотрели на меня. Я научил его всему, что знал. Мой ученик, мой друг, мой брат переплыл океаны крови, и если бы мы отправились на юг, его клинок сражался бы на моей стороне. Но, в конце концов, он оказался верным сыном Ордо Аржен, каким я его и воспитал. И таким он представлял для нас угрозу.

Для Диор и для меня.

– Тебе нужна лошадь, чтобы вернуться? – спросил я.

– А ты хочешь поехать в Авелин? – Лаклан приподнял бровь. – Я знаю, что ты был близок с ними, брат, но Серебряный Орден назвал Аарона де Косте и Батиста Са-Исмаэля предателями.

– Меня тоже назвали предателем, Лаки.

– Может быть. Но я знаю тебя, Габи.

– Знаешь? Уверен?

«Кто наплел тебе, что я герой?»

Я покачал головой, помогая моему старому другу подняться на ноги.

– Ужасно, конечно, что мы, встретившись после стольких лет, вынуждены так быстро расстаться. Но… Боюсь, нам придется попрощаться.

– Да тебе мозги, что ли, выбило, брат. – Лаклан повел плечом, морщась от боли. – Есть только одна причина, по которой Неистовые напали на такую крепость, как Авелин, и мы оба ее знаем. Но если ты собираешься затеять драку с выводком Черносерда, я ни за что не позволю тебе сделать это в одиночку.

– Я думал, аббат отозвал вас в Сан-Мишон?

– При всем моем уважении к Сероруку. Хоть я и обожаю этого сварливого старого мерзавца, но он может подождать пару закатов. – Лаклан протянул свою уже зажившую руку и мягко сжал мою. – Мы не виделись с тобой десять лет, брат. Но все будет так же, как в старые времена. Черный Лев из Лорсона всегда мог рассчитывать на клинок Лаклана а Крэга. Хотя… – Он посмотрел на Диор, одарив ее дерзкой улыбкой. – Возможно, в этот раз клинок мне придется одолжить.

Диор неуверенно смотрела на молодого угодника и мочала, будто язык проглотила. После всего, что произошло в монастыре, общение с членом Серебряного Ордена представляло для нее неизмеримую опасность. Кроме того, хотя Селин по-прежнему нигде не было видно, она рано или поздно обязательно явится, и одному Богу известно, как к этому отнесется мой старый ученик.

Но отказаться от помощи Лаклана, когда мы так уверенно направлялись навстречу гибели…

– Зачем тебе все эти пистолеты? – спросила Диор, взглянув на перевязь с колесцовыми пистолетами на груди Лаклана. – Ты такой до хера крутой стрелок?

Лаклан усмехнулся, не желая попасться на ее наживку.

– Мой старый наставник говорил, что даже у лучшего стрелка случаются неудачные дни.

Я улыбнулся, кивнув девушке.

– На Лаки можно положиться, Диор. Он и вправду крут и тверд как скала.

Тогда девушка вздохнула, бросив ему сребростальной меч.

– Только отдай, когда закончишь.

Лаклан ловко поймал меч и приподнял воображаемую шляпу.

– Я верну его тебе в целости и сохранности, парень, клянусь. Если, конечно, к концу путешествия хоть кто-нибудь из нас останется целым и невредимым.

Я забрался на спину Медведя и повернул его на юг, в сторону Авелина. Если то, что я подозревал, было правдой, значит, это та самая глупая затея, о которой говорила Селин. Но, как я всегда утверждал, и как напомнила мне Диор, мои друзья – это высота, которую я не сдам. И хотя это увело нас с пути, бросить их, даже не взглянув…

Краем глаза я посмотрел на Диор. Девушка была права. И одновременно ошибалась. И я не знал, что еще делать, кроме как довериться той единственной вере, которая у меня осталась.

– Клянусь, иногда тебя бывает достаточно для головной боли до самой задницы, – выругался я.

Она натянула треуголку пониже, чтобы защититься от ветра, и ухмыльнулась.

– Хорошая фраза.

– Я придумывал ее с тех пор, как встретил тебя.

– Ну, говорят, с возрастом работа мозга замедляется.

– Может, приложишь еще немного усилий, чтобы стать настоящей стервой?

– Конечно. – Она пожала плечами. – Но прям сейчас-то я вообще ничего не прилагала. Это врожденный талант.

Я опустил голову, потирая щетину, чтобы скрыть улыбку. Позади нас на борт, то есть на Самородка, забрался Лаклан и прищурил свои обведенные черным глаза, глядя на сухостой впереди. Только Бог знал, насколько кровавым будет лежащий перед нами путь, но, по правде говоря, мне было легче, когда со мной рядом шагали друзья. На мгновение мне показалось, что я снова попал в добрые старые времена.

Ну и дурак же я был, забыв, какими темными были те ночи на самом деле.

VI. Руины

Я учуял правду задолго до того, как мы ее увидели.

Первые намеки были легкими, едва уловимыми, как снежинки на холодном ветру. Запах древесной золы и угля – так пахнет холодный очаг зимним утром. Но когда Диор, Лаклан и я вернулись к руслу Мер и двинулись вдоль реки, я начал улавливать и другие ноты. В воздухе висел едкий привкус обожженного металла, царапавший горло. Вонь жженых волос, обернутая в прогорклый запах горелого дерьма и кожи. И сквозь всю эту невыносимую смесь пробивался, словно вогнанный меж ребер клинок, тошнотворный аромат, вскипавший черным, запекавшийся коркой на еще остывающем камне. Мое тело затрепетало, учуяв его, чудовище во мне пыталось сопротивляться, но одновременно возбуждалось, зубы заострились, как бритва, раня язык.

«Великий Спаситель…»

В тот день, когда я похоронил свою Астрид, я поклялся на ее могиле, что никогда не буду пить кровь другого. С того Худшего дня моей жизни прошло больше года. Но теперь эта клятва была нарушена – не мной, но моей сестрой. Жажда моя вскипала, подогреваемая этим ужасным запахом, принесенным ветром, и единственное, что я мог сделать, – глотнуть побольше спиртного, чтобы заглушить ее, и стиснуть зубы так, что они заскрипели.

«Никогда раньше у меня не было такого ощущения…»

– Что это за запах? – прошептала Диор.

– Кровь, – ответил я, тяжело сглотнув.

Лаклан кивнул, взглянув на меня.