Империя проклятых

Я прищурился, когда понял, что она имела в виду.

– Не лезь мне в голову, Селин.

– Тогда с-с-следи за своими мыслями с большей тщательностью. Мы чувствуем, как вы жаж-ж-ждете этого. Возможно, теперь ты поймешь, почему нам нельзя здесь задерживаться. Одеждой барчука не скроеш-ш-шь правду о женщине, которой с-с-становится Диор.

– Знаю, – вздохнул я, и в животе у меня все сжалось при воспоминании. – Лаклан учуял ее запах. И я тоже.

Взгляд Селин скользнул к трубке у меня в бандольере, а затем вернулся к моим кроваво-красным глазам.

– Но аромат санктус-с-са уже не насыщает тебя, как раньше.

– Не твоя забота.

Она вдохнула, и я почувствовал, как ее мысли проникают мне в голову, словно нежные прикосновения пальцев, просачиваясь, пока я не зарычал и не захлопнул перед ней дверь.

– Я же просил не лезть мне в голову.

– Ты… пил. – Она наклонила голову. – У Диор?

– Что? – сплюнул я, испытывая отвращение и ярость. – Нет, черт возьми, конечно нет!

– Тогда у кого? И как долго? – Холодные глаза блуждали по моему телу, опускаясь к обручальному кольцу на левой руке. – У жены? Скажи мне, что ты не такой дурак, чтобы пить кровь у жены?

– Ты ходишь по тонкому льду, Селин. Да поможет тебе Бог, когда он проломится.

Она смотрела на меня еще мгновение, и пропасть между нами становилась широкой и глубокой, как могила. Я сжал кулаки, по костяшкам пальцев у меня была размазана кровь Лаклана, и на одно ужасное, бесконечное мгновение у меня возникло почти непреодолимое желание слизать ее. Но пульс все же замедлился, желание ослабло, и, наконец, Селин подняла руки, сдаваясь.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы ссориться, брат.

Я глубоко вздохнул, загоняя гнев и жажду в посеребренные подошвы своих сапог.

– Да. – Я кивнул. – Нам нужно поговорить. Сестра.

– Нам необходимо избавиться от этого угодника-среброносца, – начала Селин. – А еще от этих проклятых детей и бес-с-совки-оборотня. Диор прислушается к твоему совету, Габриэль, мы и так уже зря потратили время на…

– Прекрати, – рявкнул я.

Селин моргнула. Стоя под падающим снегом, она казалась высеченной из камня. Я понял, что не слышу биения ее сердца. Не чувствую тепла в ее венах.

– Нам, – сказал я, размахивая руками, – нужно поговорить.

– И о чем бы ты хотел поговорить? – вздохнула она.

– Мне, черт возьми, просто необходимо знать, сколько стоит дрочка ногами в Сан-Максимилле? Ты, случайно, не знаешь? Может, начнем с того, что я видел сегодня на реке? Ты высосала этого Дивока дотла! А еще расскажи-ка мне, где ты провела последние семнадцать лет. Кто такие Эсани? Как ты заполучила дары их крови, если ты дитя Восса? Может, объяснишь, как ты влипла во все это дерьмо?

– А если не объясню?

– Тогда, возможно, я закончу то, что ты начала, когда пыталась убить меня в Сан-Гийоме?

– Предположим, что ты настолько глуп. И как ты тогда найдешь Дженоа?

– И кто, черт возьми, сказал, что мне это надо? Обитатели Высокогорья, очевидно, тоже рассказывают легенды о мертводне, и Феба может…

– Ведьмы плоти, похитители шкур, – выплюнула Селин. – Диор – потомок влас-с-стелина небес. Именно благодаря его с-с-слугам этот мир обретет с-с-спасение. Это не какой-то там хлев для прирожденных язычников, копошащихся в грязи и воющих на Матерей-Лун. И ни один член Серебряного Ордена не может ступить на горные земли Лунного Трона и остаться в живых, вне зависимости от того, отлучен он или нет.

Селин покачала головой, оглядывая меня с ног до головы.

– Если ты отправишься в горы, ты умрешь.

Она говорила правду, я знал это. Но еще больше меня поразило то, что моя сестра думала о небесах и спасении, когда все знали, что вампиры – дети проклятых. Даже сейчас я чувствовал, как под кожей горит эгида в ее нечестивом присутствии. Но Селин размышляла как…

Как верующая, вдруг осознал я.

– Диор прис-с-слушивается к тебе, Габриэль. И хотя ты отвернулся от Вседержителя, он не отвернулся от тебя. Мастер Дженоа научит Диор, что она должна сделать, чтобы с-с-спасти эту империю и все души в ней. Включая мою собственную. Если тебе не наплевать на это.

Вздохнув, я провел рукой по волосам.

– Конечно, не наплевать, – тихо ответил я. – Ты была моей младшей сестренкой, Селин. И однажды ночью я, возможно, наберусь смелости попросить прощения за то, что случилось с тобой. Но если ты не расскажешь мне о том, кто ты такая и кем стала… после того, что я увидел сегодня… как, во имя Бога, я вообще могу тебе доверять?

– Я не должна ничего тебе объяснять, брат. По нашим подсчетам, мы уже дважды с-с-спасли тебе жизнь. Но если тебе все еще нужны доказательства моей чес-с-стности, подумай вот о чем.

Селин шагнула вперед, и моя рука инстинктивно скользнула к рукояти Пьющей Пепел при виде ярости, горящей в этих мертвых глазах.

– Все, что я выс-с-страдала, все, что я вытерпела, – вс-с-се из-за тебя. Я смотрю на тебя и чувствую, как кровь в моих жилах закипает от ненависти. Но ты привязан к Граалю, а она – к тебе. Это ясно любому, у кого есть глаза. Поэтому я глотаю с-с-свою ненависть. Пью яд твоего имени. Терплю твое присутствие, как Спаситель терпел мучения на колесе. Потому что с-с-судьба каждой души под небесами висит на волоске.

Селин снова убрала волосы с маски, и к ней вернулось спокойствие.

– Так что, если ты не веришь мне на слово, поверь в мою ненависть. И пойми, насколько это все важно, если я с-с-согласна терпеть каждую с-с-секунду в твоей компании.

Сердце у меня обливалось кровью, когда я слышал, как она это говорит. Я знал, что это правда, я просто знал это. Но когда-то она была моей младшей сестрой. Селин смотрела на меня еще мгновение – просто тень той, кем она была. Затем, не сказав больше ни слова, она повернулась, чтобы уйти.

– Ты была тетушкой.

Она застыла. Я ждал, пока эти слова висели в темноте, наблюдая за ее реакцией. Селин оставалась неподвижной, только ее плащ и волосы развевались на воющем ветру. Но когда она оглянулась, я уловил небольшую вспышку в бледных уголках ее глаз.

– Была, – повторила она.

Я кивнул, проведя большим пальцем по имени, написанному чернилами на костяшках пальцев, и снова оглядел ночь в поисках призрачно-бледных фигур, но, конечно, их там не было – их там никогда не было. Слова давили мне на плечи, как сломанные крылья.

– Твою племянницу убили год назад. Вместе с ее мама́. И это я пригласил смерть на порог нашего дома. Так что, если в твоем сердце нет ничего, кроме ненависти ко мне, сестра, поверь, я тебе сочувствую. Твой огонь – пламя свечи по сравнению с ненавистью, которую я испытываю к себе.

Я сделал шаг по снегу, и Селин повернулась ко мне, пока я говорил.

– Поэтому мой мир теперь – эта девушка внизу. Мне нет дела до душ под небесами. Я ничего не прошу у их повелителя, кроме возможности плюнуть ему в лицо, прежде чем он отправит меня на тот свет. Срать я хотел на твоего Спасителя, сестра. На его колесо. Клянусь колесником, который его вырезал, и лесорубом, который срубил то дерево, и сыном шлюхи, который посадил его. И ты можешь ненавидеть меня сколько хочешь, если тебе от этого легче. Я буду сопровождать Диор на этом пути столько, сколько она пожелает. Теперь я и сам хочу посмотреть, куда он нас приведет. Но если ты накличешь на нее беду, если ты или этот Дженоа позволите хоть одному волоску упасть с ее головы, то все, что тебе пришлось пережить за последние семнадцать лет, будет ничем – ничем – по сравнению с адом, который я тебе устрою.

Я смотрел на Селин сквозь падающий снег.

Моя сестра. И больше не моя сестра.

– Я рада, что мы прояс-с-снили все вопросы и понимаем друг друга. Брат.

И, развернувшись на каблуках, она скрылась в темноте.

XI. Хрупкая, как крылья мотылька

– Если я поднимусь, то получу по морде? – спросил кто-то из темноты.

– Зависит от морды, – ответил я, берясь за меч. – И от того, кому она принадлежит.

– Спасительница империи, – ответили мне. – Убийца Вечного Принца. И, кроме того, некоторые бы добавили, что она поражает великолепным остроумием и ослепительной красотой.

– У меня нет таких знакомых.

Перевалило за полночь, и в мое дежурство все было спокойно, хотя и ужасно холодно. Мороз пробирал до костей, но выпитая водка согревала, щеки горели, ступни и язык онемели. Я, конечно, слышал приближение Диор: сапоги хрустели по покрытому снегом склону. Кроме того, я почувствовал ее запах, но опустошенная мной бутылка, к счастью, утолила большую часть жажды, а остальное вызвало у меня такое отвращение, что я запихнул его обратно и захлопнул дверь в своем сознании, проклиная и его, и себя в придачу.

Диор выплыла из темноты, закутанная в подаренный мной сюртук, над шарфом, закрывавшим лицо, блестели глаза.

– Почему не спишь? – проворчал я.

– Подумала, вдруг ты хочешь отдохнуть.

– Отдохну, когда умру.

– Тогда подумала, вдруг тебе нужна компания. Ворчливый придурок. – Закурив одну из своих черных сигарилл, она прислонилась к пронизанному гнилью ясеню рядом со мной. – Видел что-нибудь?

– Спасительницу Империи. Убийцу Вечного Принца, – ответил я и нахмурился. – Кстати, этот дым – хороший способ испортить твою ослепительную красоту. А что касается вашего так называемого остроумия…

Диор показала мне неприличный жест.

– Ублюдок.

– Ты ж понимаешь, что я воспринимаю это как комплимент, нет?

Девушка тихо хихикнула, и я тоже грустно улыбнулся в ответ. Погрузившись в задумчивое молчание, она вдохнула полную грудь бледно-серого дыма. Я был уверен, что она подбирала слова, какую-нибудь магическую комбинацию согласных и гласных, которая прозвучала бы в верной тональности. С таким же успехом она могла бы искать грозовые облака в безоблачном небе.

– Мне так жаль, Габи, – наконец вздохнула она. – Я про Аарона и Батиста. Знаю, что ты их любил. Знаю, что отдал бы что угодно…

Она повесила голову, и мое сердце снова ухнуло вниз при мысли о судьбах моих братьев. Но не стоило добавлять бремени на ее плечи.

– Это не твоя вина, Диор.

– Конечно, моя. Пожалуйста, не притворяйся идиотом, Габриэль.

– Я почти никогда не притворяюсь идиотом. Вот когда я говорю так, будто знаю что делать… тогда я притворяюсь.

Девушка отказалась улыбнуться, стиснув челюсти.

– Спасительница Империи… в жопу все…

– О ты, маловерная.

– Ну кто бы говорил…

– Туше. Но я больше не чувствую себя полностью опустошенным с тех пор, как встретил тебя.

– Интересно почему? – Она нахмурилась, выдыхая дым, как дракон из детской сказки. – Ты говоришь, я должна спасти это место, но сейчас оно хуже, чем когда-либо. И каждую ночь, ут…

– Ты уже заметила, как они на тебя смотрят?

– Кто? – Она моргнула.

– Малыши, которых ты спасла из этой клетки. – Я кивнул в сторону лачуги внизу. – Эти дети только что потеряли все, Диор. Но когда они смотрят на тебя, на ту, которая рисковала всем, чтобы спасти их, я вижу в их глазах искру. Такую крошечную. Хрупкую, как крылья мотылька. Но она – основа всего, что наступит потом. Это дар, который ты вернешь империи.

– Какой еще дар?

– Надежда. – Я пожал плечами.

Она долго и пристально смотрела на меня.

– Сколько тебе пришлось выпить?

– Бурдюк, – ухмыльнулся я. – Все равно мало, чтобы наврать тебе.

Повернувшись к черной воющей тьме, Диор затянулась сигариллой. Я видел, как напряжено ее тело, чувствовал тяжесть тьмы вокруг нее, тяжесть пути перед ней и крови внутри нее.

– Куда, черт возьми, нам следует податься, Габи? Мы же не можем просто взять и бросить этих детей.

– Насколько я понимаю, у нас есть два варианта.

– Я – одно сплошное ухо, говори.

Глубоко вздохнув, я вгляделся в рыдающую ночь. На севере я почувствовал тени Годсенда, а на юге – разоренные пустоши Оссвея. На востоке нас ждали горькие и мрачные тундры Нордлунда. Но на северо-западе я заметил его. Крошечный огонек во тьме.

– Первый вариант, – вздохнул я. – Мы все отправляемся в вотчину барона Леона в надежде обрести там убежище.

Диор приподняла бровь, выпуская дым.

– Так и не могу поверить, что твой дедушка – барон. Везет же некоторым: родился – и тебя тут же Ангел Фортуны в член поцеловал.

– Лашанс, как захочешь поменяться сапогами, просто свистни.

– Он еще жив?

– Насколько мне известно. – Я нахмурился, сгорбившись от холода. – Я никогда не разговаривал со старым придурком. Он вышвырнул из дома мою мама́, когда она забеременела мной. Но наши юные подопечные точно будут в безопасности в Доме Львов. Это город-крепость на побережье. С прочными стенами из известняка. С гарнизоном в тысячу человек. Проникнуть внутрь труднее, чем через пояс верности оссийской принцессы.

– Наверное, мне надо познакомиться с какой-нибудь оссийской принцессой, – хмыкнула Диор. – Перенять опыт.

– Их не так уж много осталось в эти ночи, судя по всему.

Тогда она кивнула, и улыбка исчезла с ее лица.

– А какой у нас второй вариант?

– Лаклан забирает детей, а мы вместе с Селин продолжаем путь к Найтстоуну.

– Думаешь, он расположен оказать тебе услугу? После вашего разговора? – Диор угрюмо глянула на меня. – Он такой красавчик, а ты почти разбил ему лицо.

Я нахмурился, вытирая кровь со своей щетины.

– Ничего, переживет, бывало и похуже.

– Думаю, ты задел его чувства.

– В моем списке приоритетов чувства Лаклана сейчас не на первом месте, Диор. Первое место занимает его клинок у твоего гребаного горла.

– Не думаю, что он бы так поступил. В смысле… не похож он на такого типа.

– А Хлоя похожа?

При этих словах лицо у нее вытянулось, она посмотрела себе под ноги и тяжело задышала.

– Я знаю, ты хочешь видеть в людях лучшее, – мягко сказал я. – Но в их вере нет никого страшнее спасенных грешников. Лаклан а Крэг свое детство провел в аду, Диор. И жизнь ему спасла именно моя рука, но смысл этой жизни придал Серебряный Орден. И хотя я люблю его как брата, но… когда он узнает, что я сделал в Сан-Мишоне…

– Ты имеешь в виду то, что сделал ради меня.

– И сделал бы снова. – Я сжал ее руку. – Еще тысячу раз сделаю, если понадобится.

Диор затянулась сигариллой и выдохнула серый дым в ужасный, нарастающий холод.

– Феба настойчиво уговаривает меня ехать в Высокогорье. Ее народец вскоре собирается на какой-то большой типа праздник под названием Зимний Собор. Предводителей… Ригган чего-то-там… Ольдсит? – Диор покачала головой, снова выдыхая дым. – В любом случае она говорит, что мне нужно с ними встретиться.

– Риган-Мор. Ольд-Сис. Старейшины на их языке. Воительница и Миротворица. В каждом клане Высокогорья есть парочка таких. Там у них, знаешь ли, вся власть коллективная.

– У них нет королей или императоров?

– Были когда-то. – Я пожал плечами. – Последней была воительница по имени Айлид Храбрая. Буревестница. Так ее называли. Она была закатной плясуньей, которая объединила всех горцев примерно сто лет назад. Привела армию в южный Оссвей. Завоевала почти полстраны.

– Почему только пол?

Я поморщился, потирая щетину.

– Ее убил угодник-среброносец по приказу императора. Это одна из проблем королев и королей, Диор. Самые лучшие доспехи прочны настолько, насколько крепка пряжка, удерживающая их. С тех пор горцы дерут друг другу глотки. Там три линии крови. Десятки кланов. Сородичи Фебы относятся к крови льва – львокровки. Род кошек. Еще есть кровь волка – волкокровки, род волков. И кровь медведя – медведекровки, род медведей. И все они ладят примерно так же хорошо, как стая голодных хищников.

– Линии крови? – Диор приподняла бровь. – А во всех историях, что я слышала о плясунах, говорится, что закатными плясунами становятся после укуса.

– Бред собачий! – Я закатал рукав, обнажая все еще кровоточащие следы от укусов на предплечье. – Когти и зубы закатного плясуна могут прикончить вампира так же быстро, как и серебро. На мне же останется шрам до конца моих дней. Но их проклятие передается от родителей к детям.

– Феба сказала, это называется Время Оскверненной Крови. Не знаешь, что это значит?

– Понятия не имею. Но если отбросить всю скверну, порчу и прочую чушь, путь отсюда в Высокогорье – это семь оттенков дикой жестокости. И закатные плясуны, между прочим, ненавидят угодников-среброносцев. Я пойду за тобой до конца, Диор. Ты это знаешь. Но если ты хоть немного хочешь, чтобы я избежал жестокой смерти от рук долбаных закатных плясунов, может, нам стоит обойти горы, полные кровожадных язычников, которые ненавидят меня до глубины души?

– Ну Фебу хотя бы мы с собой возьмем?

Я приподнял бровь, заметив изменение ее тона.

– Она произвела впечатление, да?

Диор пожала плечами, и этот жест был полон невинности.

– Пусть она будет на нашей стороне, чем на нашем пути.

– Она слишком стара для тебя.

Диор покраснела, взъерошив волосы и прикрыв ими глаза.

– Проверить не помешает. А что она вообще имела в виду? Когда сказала, что за танцы ей приходится платить?

– Ну ты же видела. Ее когти. Уши. Тень. Чем больше плясунья оборачивается зверем, тем больше след, который зверь на ней оставляет. В конце концов они полностью теряются в нем. Навеки остаются запертыми в шкуре животных.

– Откуда ты все это знаешь, если закатные плясуны редко встречаются? Сам же говорил, что никогда их не видел.

– А помнишь, я предлагал тебе попробовать почитать? Солдат вооружается в кузнице, мадемуазель Лашанс. А императрица – в библиотеке.

Диор закатила глаза.

– Правильная книга стоит сотни клинков.

– Отлично сказано, моя юная ученица.

Я искоса взглянул на нее. Упряма. Импульсивна. Чересчур мягкосердечна, черт возьми, для ее же блага.

– Кстати о советах, к которым ты не прислушиваешься… Я не мог не заметить, что сегодня ты рисковала своей тощей задницей, выскочив на лед, хотя я просил тебя не делать этого.

– У тебя очень хорошее зрение для человека твоего возраста.

– Я серьезно, Диор. Я понимаю, тебе хочется проявить себя, но ты…

– Габи, я не боюсь этих ублюдков. – Она повернулась, чтобы встретиться со мной взглядом, в котором горел огонь. – И я не наивное дитя с пальцем во рту, обделавшее себе штанишки. За семнадцать лет, проведенных в этой дыре под названием мир, я научилась о себе заботиться.

– Как семнадцать? Я думал, тебе шестнадцать…

– Пять недель назад у меня был день святого.

– Какого черта ты мне не сказала?

– В то время я сидела внутри лошади.

– А-а. Ну что ж. – Я пожал плечами. – С днем святого, мадемуазель Лашанс.

– Спасибо, шевалье, – усмехнулась она, улыбаясь мне сквозь копну волос.

Я похлопал себя по карманам, но они оказались пустыми.

– А подарка у меня нет. Хотя какого черта, если ты станешь Спасительницей Королевства…

Голос у меня зазвучал тише, а затем и вовсе затих. Выпрямившись, я вгляделся в ночь, и все мое тело напряглось. Диор набрала воздуха, чтобы задать вопрос, но я поднял руку, и она мудро придержала язык. Быстро протрезвев, я выхватил Пьющую Пепел из ножен и направил ее в темноту.

«Я видела во сне… ц-ц-цветы. Красные розы и серебристые ландыши. Ты, случайно, не помнишь фиалки, Габриэль? Вроде они были с-с-с-синие?»

– Просыпайся, Пью, – прошептал я. – К нам нагрянули гости.

«А мы их звали?»

– Боюсь, что нет.

«Оооо, восхи-хи-хи-хи-тительно».

Хотя Диор и не поняла, что меня встревожило, она собралась, затушила сигариллу и вытащила из рукава кинжал из сребростали. Я кивнул в сторону леса, прижав палец к губам, и, низко пригнувшись, мы вдвоем начали красться во тьме.

Диор была тиха, как пустой гроб, – этому умению она научилась, когда работала карманницей в Лашааме. Я и сам не уступал, обладая слишком большим опытом, чтобы спотыкаться после единственной бутылки водки. Вдвоем мы двигались словно призраки, пробирающиеся сквозь тьму, на звук, который я слышал. Вой ветра приглушил его, но все же он был безошибочно узнаваем.

Медленные, шаркающие шаги.

Мы пробирались меж кривыми мертвыми деревьями, и вокруг нас сверкали ореолы грибков, как ледяные скульптуры. Теперь я отчетливо слышал шаги, да и Диор тоже – я понял это, увидев, как девушка сжала свой клинок. И, двинувшись на запад, мимо гнилых дубов, вязов и ясеней, мимо трупов королей, которые правили этим лесочком в более светлые времена, мы, наконец, нашли источник звука.

– Порченый, – выдохнул я.

На этот раз только один. Я стоял на небольшой поляне, окутанный падающим снегом, и не знал, остался ли он после атаки Дивоков или это просто бродяга, блуждающий по лесу в одиночку. Но в любом случае нам не нужны были лишние хлопоты.

Когда его убили, ему, наверное, исполнилось лет двадцать пять. Гладкие волосы прилипли к коже, испещренной паутиной темных вен. Он был обнажен, как новорожденный в первый день своего святого, правая рука отрублена по локоть – вероятно, при жизни он был солдатом. В рядах грязнокровок такие попадались часто: молодые люди, раненные на поле боя, обескровленные холоднокровками, с которыми они сражались, и, если им не везло, попадавшие потом в ад на земле.

Мы шли с подветренной стороны, бок о бок, в безопасности. Диор бросила на меня полный надежды взгляд, указывая на себя и делая колющее движение. Но я вряд ли позволил бы Граалю Сан-Мишона хладнокровно вступить в схватку всего после двух недель тренировок с мечом. Даже если бы он был безруким, беззубым и прикованным к железному столбу с нарисованной на заднице мишенью.

Я покачал головой. Нет.

Диор недоверчиво подняла палец. Он же только один!

Я нахмурился еще сильнее – хмуриться я умел: три года тренировался, когда был командующим легионами императора Александра III, не говоря уж о том, что десять лет был отцом.

Нет, юная леди.

Диор нахмурилась в ответ. Ты мне не папа́, старикан.

Я видел в ее глазах остроту, отточенную на краю сточной канавы и камнях глухих переулков. То, что она мне сказала, было правдой – она полжизни заботилась о себе сама, пока я не налетел на нее. И я задумался: для чего, черт возьми, я ее тренировал, если не для этого?

Я глубоко вдохнул и потом долго выдыхал. И, наконец, подбросил Пьющую Пепел в воздух. Диор со свирепой усмешкой поймала клинок, восхищенно разглядывая узор на рукояти. Пробуя его на вес, она прикрыла глаза, прислушиваясь к серебряной песне, зазвучавшей в ее голове. Я знал, что она в надежных руках: в конце концов, Пью и Диор вместе покончили с Дантоном Воссом, и теперь между ними существует связь, глубокая, как океан.

Холоднокровка все еще принюхивался, стоя к нам спиной, его грязные волосы развевались на ветру. Обогнув поляну, я проверил колесцовый пистолет, размял шею. Бросив быстрый взгляд на Диор и убедившись, что моя юная ученица готова к бою, я вышел, желая отвлечь ее противника. Дальнейшее длилось, наверное, три-четыре секунды.

Но, по правде говоря, это изменило всю нашу жизнь.

– Эй ты, зловонный гоблин!

Когда я закричал, порченый развернулся быстро, как зимний вихрь. Диор уже была готова ударить его в бок, высоко подняв Пьющую Пепел. Но когда порыв ветра отбросил волосы со впалых щек чудовища, мой живот превратился в комок маслянистого льда.

Его лицо было лицом давно умершего существа. Бледное, сгнившее, истощенное. Но на лбу, напротив ввалившихся глаз, я увидел отпечаток большого пальца, испачканного свежей кровью.

И когда он взглянул на Диор, устремляясь к ней сквозь ночь, его губы растянулись в кривой усмешке.

– Вот ты где.

Пьющая Пепел обрушилась на него, как рука Господа. Порченый даже не пытался защититься, мертвая плоть разошлась, точно вода, под натиском девушки – быстрым ударом северного ветра из арсенала, который я ей показывал. И развалился на две части, дымящихся и обожженных. Диор резко остановилась на окровавленном снегу, почти не веря своим глазам и уставившись на меч в своих руках. И, взглянув на меня, торжествующе улыбнулась, пискнув так громко, как только осмелилась:

– Благая чертова Дева-Матерь, ты ВИДЕЛ ЭТО?

Девушка пританцовывала на месте, вертя в руке Пью, и наклонилась, чтобы посмотреть на разрубленный труп.

– Хрен тебе, чтоб тебе подавиться каждым дюймом моей красивой задницы, ты, уродливый м…

– Семеро мучеников, – прошипел я.

Диор прервала празднование своей победы и взглянула на меня.

– А?

Сердце у меня ушло в пятки, а кишки подкатили к горлу. Я знал, что мы ступим в логово волков, как только покинем пределы Сан-Мишона, но какая-то глупая часть меня надеялась, что волки не смогут выследить нас так быстро. Взглянув на окружавшие нас заросли, а затем снова в удивленные глаза Диор, я судорожно вздохнул и заговорил с яростью и страхом человека, который держал судьбу всего мира в своих трясущихся руках.