Империя проклятых

Диор дрожала от холода, оглядываясь по сторонам.

– Очень н-надеюсь, что он не слишком расстроится, когда мы постучим в его дверь. Похоже, он приложил н-немало усилий, чтобы избежать гостей.

Глаза моей сестры замерцали.

– Твой виз-з-зит будет подобен визиту ангела с небес-с-с. Если бы ты только знала, что он для него значит на с-с-самом деле.

Я кивнул, барабаня по рукояти Пью.

– Только пока мы понимаем друг друга, сестра.

– Прекрасно, – ответила она. – Брат.

Воздух между всеми нами потрескивал от напряжения, недоверия и мрачных предчувствий. Если это путешествие окажется затеей дурака, значит, я скоро улягусь в могилу дурака. Но тут Диор моргнула и выпрямилась в седле.

– Феба вернулась! – радостно вскрикнула она, и ее улыбка разогнала тучи над головой.

Я прищурился, вглядываясь в слепящий снегопад, и, oui, наконец увидел закатную плясунью, возвращавшуюся с разведки. Феба, как и неделю назад, приняла облик зверя и теперь, ржаво-красная, рассекала окружающую серость, словно меч. В какой-то мере благодаря темной магии львица, казалось, мало страдала от стихии: несмотря на вес, она легко прыгала по снежному покрову, не проваливаясь в него и не оставляя за собой следов. Диор закричала и, улыбаясь, помахала ей рукой.

На первом этапе нашего путешествия эта парочка ехала вместе, и, боюсь, это не сильно помогло Диор избавиться от несчастной влюбленности. Но, оборачиваясь в зверя, закатная плясунья и двигалась быстрее, и видела острее. И хотя Феба выглядела не очень радостно, когда мы добрались до Найтстоуна, но на привале у костра она сбросила с себя всю одежду.

– Вскоре увидимся, – пообещала она и убежала голой в темноту.

Я слышал удаляющиеся шаги, слышал, как изменился темп, будто там, где когда-то шли две ноги, теперь ступали четыре. И после этого мы видели только львицу – кроваво-красную тень на пепельно-сером снегу.

По правде говоря, мне это показалось странным, но за оставшуюся часть нашего путешествия Феба ни разу не обратилась в человека, чтобы перекинуться с нами хоть словом. Ее манеры были сродни манерам большой кошки, когда та здорова: мгновенье назад она была теплой и игривой, а в следующую минуту совершенно отчужденной. И, глядя в ее золотистые глаза у костра каждую ночь, мне было трудно поверить, что внутри нее вообще была женщина. После восхода солнца она уходила на несколько часов, иногда на целый день, но всегда возвращалась в сумерках и спала рядом с девушкой, которую поклялась защищать ценой своей жизни.

Диор спрыгнула со спины Пони, пока Феба бежала к нам, и рассмеялась, когда закатная плясунья набросилась на нее и повалила в снег.

– Какие новости, ведьма плоти… бес-с-совка? – спросила Селин.

Феба оторвалась от игр с Диор, смахивая с морды снег. Глаза у нее сузились, а хвост забил из стороны в сторону, когда она уставилась на мою сестру, как на особенно надоедливую мышь. Но в конце концов она встряхнулась и посмотрела на юг.

– Она что-то нашла, – понял я.

Закатная плясунья согласно рыкнула и встретилась со мной взглядом. И, слизнув с морды иней, снова запрыгала по снегу, легкая как перышко, поворачиваясь в ожидании, что мы последуем за ней.

Мы и последовали сквозь слепящую серость. Ветры гнали нас назад, как будто сами небеса советовали не приходить сюда, и в тысячный раз я подумал, не дурак ли я. Какая-то часть меня тоже хотела получить ответы, которые Селин обещала Диор. В конце концов, мой отец был представителем Эсани. Но в голове у меня всегда звучал завет, который я усвоил еще в детстве, и эти слова помогали мне оставаться верным в ночи войны, крови и огня.

«Яд нежити со словами втечет тебе в уши».

Мы с трудом продвигались вслед за Фебой, а утреннее солнце уже скрывалось за стеной надвигающейся бури. Воссы наверняка наступали нам на пятки, а нам еще и о Дивоках приходилось беспокоиться. Но мы шли и шли, неуверенно, на ощупь, как…

– Вон там! – закричала Селин. – Смотрите!

Я прищурился, вглядываясь в темноту, прикрывая рукой глаза от ветра.

– Семеро мучеников, – прошептала Диор. – Это… великаны?

– Oui, – изумленно выдохнул я. – Но не из тех, которые размалывают твои кости в муку.

Мы слезли с лошадей, и они выросли перед нами из снега, вырисовываясь огромными силуэтами на фоне грохочущих небес. Даже погруженные в землю по бедра, они все равно возвышались над нашими головами. Одному богу известно, как давно их вырезали, высекли в скалах Найтстоуна чьи-то совершенно невероятные руки. Вечные и прекрасные, покрытые инеем статуи из холодного темного гранита.

Первым был пожилой мужчина с длинной бородой и распущенными волосами. Мантию на нем вырезали с таким мастерством, что казалось, она колышется на воющем ветру. Правую руку он прижимал к сердцу, а левую, пустую, вытянул ладонью вверх.

– Отец, – прошептала Селин, почтительно склонив голову.

Вторым был молодой человек, внешне похожий на первого, но с более жестоким выражением лица и с аккуратно подстриженной бородой. Его глаза глядели свирепо и бесстрашно. На нем были древние доспехи, в руках он держал меч и шлем, увенчанный короной. Я удивился, – ведь чаще всего его изображали на колесе в момент смерти. Но эта статуя воплощала его не таким, каким он умер, а таким, каким он был при жизни. Воином. Предводителем. Потенциальным завоевателем.

– Сын, – выдохнула Диор, и ее губы похолодели.

Вседержитель и Спаситель. Отец и сын. Бог, сотворивший этот мир, и спаситель, основавший в нем свою церковь. Статуи были прекрасны и в то же время ужасны, и мне стало интересно, кто же их вырезал. Диор вопросительно уставилась на молодого. В конце концов, она была его потомком, и у нее в жилах текла его святая кровь. Но в то же время она была уличной крысой, воровкой и мошенницей, настолько далекой от короля-воина, насколько это вообще возможно, и при этом до сих пор дышала.

И все же…

Мое внимание привлекло рычание Фебы, и я отвел взгляд. Феба стояла на вершине горного хребта у нас за спиной, глядя на покрытый льдом и снегом перевал, и шерсть у нее вздыбилась. Сунув руку в карман плаща, я достал подзорную трубу. А там, в серой дали…

– Ну и ну, – выдохнул я. – Наконец-то Бог нассал нам в кашу.

– Габи? – крикнула Диор. – В чем дело?

Я повернулся к ней, к девочке, которая собственными руками убила Велленского Зверя, стоявшей в тени своего предка. Я бросил ей подзорную трубу, она поймала ее в воздухе и поднесла к глазу. И с ее губ сорвалось холодное проклятие, когда она увидела, кого Фабьен послал вслед за своим сыном.

– Семеро долбаных мучеников…

Нас почти настигли две девушки, они сидели верхом на темных лошадях на гребне холма далеко внизу. Высокие, как ивы, с острыми подбородками и еще более острыми скулами. У них были длинные и прямые, как мечи, волосы, подстриженные жесткой бахромой над ресницами, и, хотя вокруг завывал штормовой ветер, его резким порывам не удавалось шевельнуть ни одну прядь. Обе в бриджах для верховой езды, в сапогах до колен, и с хлыстами в руках. Элегантные плащи выглядели изящно, а на губах у обеих девушек алело пятно, напоминающее ножевую рану на этих прекрасных, но внушающих ужас лицах.

Они подняли руки в нашу сторону, хотя одна указывала правой, а другая – левой. Они казались отражением друг друга, не только в движении, но и внешне. Первая была черноволосой, с кожей цвета эбенового дерева – дочь равнин Зюдхейма. Вторая же – пепельноволосая, с кожей цвета светлого мрамора – дитя гор Элидэна. Их одежда тоже контрастировала: светлая на темной, темная на светлой. Но глаза у обеих выглядели бездонными озерами, совершенно черными от бессчетных столетий, что они ходили по этой земле бессмертными стопами.

– Гос-с-споди, помоги нам, – прошептала Селин у меня за спиной.

По моим венам разлилась раскаленная добела ярость, и я покачал головой:

– Он не слышит нас, сестра.

Альба и Алина Восс. Душегубицы. Старшие дети Вечного Короля. Существа настолько древние, что никто не мог сказать, сколько им на самом деле лет. Ходили слухи, что они были самыми первыми жертвами Восса: жрицы-девственницы, похищенные всего через несколько ночей после того, как восстал сам Фабьен. Другие шептались, будто они – охотницы за тьмой, колдуньи, которых послали убить его, но он поработил и развратил их своей кровью. Никто точно не знал, что произошло тогда, но сегодня они обладали невероятной силой, почти равной силе своего ужасного отца, который направил их по следу Диор. И теперь…

– Они нашли меня, – прошептала она.

Душегубицы пришпорили своих лошадей, и плащи у них за спинами взметнулись, когда они, точно стрелы, понеслись по снегу к нам. Чертыхаясь, я смотрел, как Диор запрыгнула на спину Пони, и сердце у меня застучало боевым барабаном.

– Мы уже близко! – крикнула Селин. – Мы будем в безопасности, как только доберемся до Кэрнхема! Ни одно дитя Восса не осмелится с-с-ступить на священную землю Эсаны!

– Скачем! – проревел я.

Так мы и поступили. Казалось, за спиной у нас бурлила сама преисподняя, грохотал гром, над головами клубились грозовые тучи. Я скакал изо всех сил, глаза слезились от холода, рядом неслась Диор на Пони. Феба мелькала впереди гладким кроваво-красным пятном, а Селин прижалась к моей спине, шепча что-то себе под нос в ритме, который я наконец распознал как молитву: старое благословение на битву, которому Серорук научил меня еще в Сан-Мишоне.

– Господь – мой щит неруш-ш-шимый.

Неслись мы все дальше в этот горько-мрачный день.

– Он – огонь, что сжигает вс-с-сякую тьму.

Через снега, что становились все глубже и глубже.

– Он – буря, что вознесет меня в рай.

Мы мчались, несмотря на ветер, холод и страх. Наши животные тоже испытывали ужас, и я тоже его чувствовал. Словно тяжесть висела в самом воздухе. Словно буря над головами была живой, но на сердце мне будто давило некое спокойствие, тишина, и это казалось неправильным, потому что мы неслись вперед, вперед, гремел гром, а вокруг завывал черный ветер, точно голоса проклятых.

– Возвращайся! – кричал он. – Возвращайся, пока можешь. Живым здесь не рады.

– Габи? – крикнула Диор.

– Я тоже это чувствую, – отозвался я.

Я потянулся к ней и коснулся кончиков ее пальцев.

– У меня есть ты, – сказал я.

Диор улыбнулась, тонкая и хрупкая.

– А у меня есть ты.

В небе сверкнула молния, ослепительно-белая стрела разорвала мрак на полосы. И в этой короткой вспышке моя сестра подняла бескровную руку и крикнула:

– Там!

Задыхаясь, мы остановили измученных лошадей. Впереди нас ждал край утеса, словно умоляя нас спуститься в воющую тьму. И из этой пропасти поднималась башня – отвесный гранитный шпиль, соединенный с краем утеса узким каменным мостом. Под аркой пролета, над ревущей внизу пропастью, на длинных цепях болтались железные виселицы. Вдоль перил стояли статуи: святые и ангелы выглядели такими живыми, что мне показалось, будто они не вырезаны, но прокляты – заколдованы какой-то магией, превратившей их теплую плоть в холодный камень. А по ту сторону моста…

– Кэрнхем! – закричала Селин, спрыгивая в снег.

По правде говоря, это было похоже не столько на логово, сколько на собор. Готические башни, устремленные в небо, окна с витражами, такими красивыми, что на них было даже больно смотреть. Архитектура Кэрнхема поразила меня до глубины души. Холоднокровки были монстрами, вышедшими прямо из чрева ада, и все же это место выглядело как священная земля. Его размеры внушали благоговейный трепет: казалось, что это храм, построенный не для людей, но для богов, и меня поразила гениальность, сила воли и желания и то гребаное время, которое, должно быть, потребовалось, чтобы создать все это из ничего…

– Как все это здесь очутилось? – выдохнула Диор. – Как такое возможно?

– Человек может вершить великие дела, chérie, – ответила Селин. – Когда у него есть вера.

– Великие, – пробормотал я. – Или ужасные.

Я бросил осторожный взгляд через плечо и, хотя не увидел и следа преследовавших нас Душегубиц, но чувствовал, как они приближаются сквозь ревущий снег. И все же, пока я ехал по мосту навстречу обещанной Селин безопасности, ощущение, будто нас здесь не ждут, и бремя ужаса только усилились. Моя рука все это время лежала на рукояти Пьющей Пепел, и я почти ждал, что каменные святые вот-вот оживут, разорвут нас в клочья и сбросят с моста в пропасть.

Затаив дыхание, замерзшие, мы добрались до конца пролета. К двум огромным дверям из кованой бронзы, позеленевшей от бремени бесчисленных лет, вела широкая лестница. Над ними в камень были вделаны два массивных диска, покрытых инеем, богато украшенных и красивых, – часы, как я понял. Однако, когда я слез с Медведя, то увидел, что они отслеживают не минуты, а движение лун и звезд и медленное течение столетий.

Двери были слегка приоткрыты. Будто нас ждали. Сквозь иней над ними виднелась надпись – цитата из Священного Писания из Книги Обетов.

«Ищущие прощения в свете Господа, входите и будьте желанными гостями».

Диор спешилась, дрожа от холода и страха.

– Н-нам постучать или?..

– С-с-следуйте за мной, – скомандовала Селин. – Ничего не говорите, ничего не делайте, пока мы не попросим. Одному богу известно, как давно у хозяина этого дома не было гос-с-стей. – Селин сердито посмотрела на меня, сверкнув глазами. – И да поможет Бог тому, кто обнажит с-с-сталь в этих залах.

– Да поможет Бог тому, кто заставит меня это сделать, – ответил я, обнимая Диор.

– Я говорю с-с-серьезно, брат. Сейчас мы танцуем на лезвии бритвы. С-с-существо за этими дверями видело взлеты и падения империй. Он вкус-с-сил рай в Крас-с-сном походе против неверных и ис-с-спил пепла в Войнах Крови. Он – древний. Эсана. Помощник самой ужасной Марин. – Мертвые, пылавшие исступлением глаза остановились на Диор. – Но он откроет тебе истину, chérie. И этот мир обретет с-с-спасение от ночи вечной. Мы знаем это.

Феба тихо рыкнула, устремив золотистые глаза нам за спину.

– Согласен, – сказал я, оглядываясь на мост. – Давай, черт возьми, заканчивай с этим, Селин.

Бросив на нас последний горящий взгляд, моя сестра развернулась и протиснулась между дверей. За ней последовала Феба, расправив плечи, крадучись, как за добычей. А затем я взял Диор за руку, и мы переступили порог храма Дженоа, с колотящимся сердцем и пересохшим горлом.

В щель между дверями надуло много снега, который холодным ковром устилал каменный пол. Нас встретил величественный вестибюль, огромный, круглый и холодный, и слабый свет моего фонаря проникал в темноту лишь на несколько десятков футов. Мы увидели огромный камин из темного камня, внутри которого могла поместиться карета, и кроваво-красную драпировку по бокам. Две лестницы, изогнутые дугой, словно пара распростертых рук, вели на верхний этаж. Сотни канделябров, колонны толщиной с дерево, а на каждой стене – что самое странное – мы увидели… страницы.

– Семеро мучеников, – прошептал я, высоко поднимая фонарь.

Страницы рукописей, вырванные из Заветов, – тысячи и тысячи страниц. Разные языки, разные письмена, разные пергаменты, но суть – одна. Весь огромный зал, каждый дюйм каменной кладки был исписан святыми словами Господа.

– Мастер Дженоа! – позвала Селин, преклонив колено и склонив голову. – Я Селин, лиат Вулфрика! Мы пришли с мрачными вес-с-стями и радос-с-стным откровением!

Голос моей сестры эхом отразился от холодного камня, достигнув невидимых высот над головой.

– Мастер Вулфрик отправился на покой! Но с тех пор как он пал, мы не с-с-сидели с-с-сложа руки! – еще громче закричала моя сестра в темноту. – Мы нашли ее, мастер! Ту, что была обещана звездами! Потомок Небес-с-с! Мы привели ее к тебе, чтобы она могла узнать правду о с-с-себе! Снять завесу! Покончить с этой тьмой и с-с-спасти наши проклятые душ-ш-ши!

Никто ей не ответил, кроме ветра и раскатов глухого грома.

Селин подняла голову.

– Мастер?

Диор сжала мою руку, и, несмотря на предупреждение Селин не обнажать сталь, я обнаружил, что достаю Пьющую Пепел из ножен. Небо расколола молния, и сквозь витражное стекло пробился на миг луч света. И когда он угас, вместе с ним угасла и надежда.

– О Боже… – прошептала Диор.

«Здесь устроила т-т-танцы смерть…»

Это пробормотала Пью, и я крепче сжал рукоять и шагнул вперед, поджигая ближайший канделябр с помощью огнива. Стало заметно светлее. И желудок у меня рухнул на каменные плиты, когда стало ясно, где мы стоим.

Не святилище это было.

Кладбище.

Когда-то огонь опалил здесь полы и стены, обуглив часть страниц Заветов до голого камня. Стены были забрызганы старыми пятнами крови. Пыль десятилетий покрывала все, но, что еще хуже, теперь я видел вечерние платья и фраки, даже старинные доспехи, разбросанные по всему залу, но тел… тел не было, если не считать горстей холодной серой пыли.

Селин подняла руки, стряхивая ее со своих ладоней.

Но это была не пыль.

– Пеп-п-пел.

– Что здесь произошло? – спросила Диор.

Моя сестра опустила голову. Ее пальцы сжались в кулаки, все тело задрожало. Она ударила по полу, разбив мраморную плиту на сотню осколков, и мое сердце похолодело, когда я по-настоящему осознал глубину нашего провала. Диор удрученно огляделась, и, заглянув в ее глаза, я увидел истину, которая постепенно доходила до меня. После стольких угроз и опасностей, после стольких обещаний…

– Он, черт возьми, сдох?

II. Огонь горит

– ЕСТЬ ТУТ КТО?

Тут кто? Тут кто?

– Ау! – снова крикнула Диор, прижав руки ко рту.

И темнота ответила: «Ау! Ау!»

Мы стояли в ужасной тишине Кэрнхема, и ничто не нарушало ее, кроме раскатов грома снаружи и эха наших голосов внутри. Селин ушла одна, очевидно, чувствуя себя не в настроении для компании. Мы с Фебой прекрасно понимали, что за нами еще гонятся Железносерды, и, кивнув мне, львица выскользнула обратно в бурю, бесшумная, как дым. А мы с Диор стали вместе бродить по замку в поисках ответов в этой темной тишине.

Пьющая Пепел сверкала в свете канделябра Диор, когда мы осматривали огромные залы, но моя эгида даже не затеплилась. Мы нашли оружейный склад – старинные доспехи и прекрасное оружие, разложенные на стеллажах, покрытых ржавчиной. За резными дверями виднелась огромная комната с полом в черно-белую клетку и статуями, вырезанными в виде огромных шахматных фигур. Все поверхности были покрыты пылью и пеплом. Все стены исписаны словом Божьим.

Однако об истинах, в поисках которых мы сюда шли, не было ни слова.

Теперь мы стояли на антресолях огромной библиотеки, глядя на море прекрасных полок и фолиантов, которых никто не касался бессчетное количество лет.

– Есть тут кто? – снова крикнула Диор.

«Тут кто? – эхом отозвалось в полумраке. – Тут кто?»

Девушка привстала на цыпочки и набрала воздуха, чтобы закричать снова.

– Да говори же тише, мать твою, – рыкнул я, хватая ее за руку.

– Как же меня услышат, – моргнула Диор, – если я буду говорить тише?

– Благая Дева-Матерь, девочка, оглянись. – Я указал на пыльные книги, пустые коридоры. – Здесь никого нет чертову прорву лет.

– Ну, а если меня никто не слышит, зачем мне говорить тише?

– Если тебя никто не слышит, зачем тебе орать?

Она пожала плечами.

– Потому что это весело?

– Весело? – нахмурился я.

Она ухмыльнулась и крикнула снова:

– ЭХО!

«ЭХО! ЭХО! ХО!»

– Семеро мучеников. – Я поморщился и вздохнул. – Предполагалось, что хозяин этого места защитит тебя, Диор. Предполагалось, что он объяснит тебе, что все это значит, а оказалось, что он мертв и вообще ни хера не может, только, сука, садовую дорожку пеплом посыпал. Душегубицы, вероятно, только и ждут наступления темноты, чтобы напасть на нас. Ты хоть представляешь, что тебя ждет? Ты понимаешь, в какой мы сногсшибательно ГЛУБОКОЙ ЗАДНИЦЕ?

«ГЛУБОКОЙ ЗАДНИЦЕ? БОКОЙ АДНИЦЕ?»

Диор вздрогнула, когда я закричал, и улыбка сползла с ее губ. Она присела на камень, прикрыв глаза волосами, но я все равно увидел, как в них угасает искра.

«Позволь ей немного подур-р-рачиться, Габриэль», – раздался у меня в голове шепот.

Я посмотрел на посеребренную даму в своих руках, сверкающую в свете фонаря.

«Она надела на себя улыбку, чтобы скрыть внутреннюю б-б-боль. В этом ее сила. Не кради то, что доставляет ей р-р-радость, но радуйся, что она вообще находит ее. Сейчас ты – весь ее мир. Подумай, кем ты можешь стать для нее – тем, кто заставит ее гореть яр-р-рче, или тем, кто бросит тень на ее пламя, еепламя?»

Я опустил голову, пристыженный словами Пью. Я расстраивался, мучился жаждой, удивляясь ошибке, которую совершил, притащив сюда Диор. Но мой клинок, как всегда, был прав. И хотя эта девушка, может, и считала меня своим миром, но и она для меня значила столько же.

– Прошу прощения!

«Прошу прощения! Шупрощения!»

Диор подняла голову и нахмурилась, когда я встал на цыпочки и снова закричал.

– Иногда я веду себя как настоящая манда!

«Манда! Нда! Нда!»

Девушка прищурилась, и ее губы слегка скривились, когда она закричала:

– Мудак!

«Мудак! Удак! Дак!»

Я улыбнулся.

– Дрочилка!

«Чилка! Чилка!»

Диор усмехнулась и поднялась на ноги.

– Хреносос!

«Носос! Носос!»

– Гребаная проныра! – выступил я.

«Проныра! Ныра!»

– Долбаный придурок!

«Придурок! Дурок!»

– Эй, – сердито сказал я, ткнув ее в грудь. – Это мое слово.

– Знаю, – она усмехнулась, и в ее глазах снова зажегся огонь. – Я училась у лучших.

– Да ладно тебе, – улыбнулся я, тряхнув головой. – Даже если хозяин этого чертова дома мертв, здесь должна быть хоть какая-то зацепка по поводу всего этого дела с Эсани. Будь я проклят, если проделал весь этот путь до Найтстоуна просто так.

Диор подняла канделябр, и мы отправились через логово Дженоа в поисках хоть какого-нибудь намека, крошки, крупицы мудрости. Мы нашли помещения для прислуги. Музыкальный зал. Холодные палаты и шкафы, укутанные в пыль веков. Стены Кэрнхема рокотали, когда гремел гром, а надвигающаяся буря затмила и без того сумрачное небо мертводня. Но если в этой древней крепости и были какие-то ответы на вопрос, как вернуть солнце на небеса, то они были очень хорошо спрятаны.

– Почему их называют Душегубицами?

Я взглянул на Диор. Пока она говорила, по ее лицу танцевали отблески от света канделябра. Голос был ровным, глаза смотрели вперед, и она не чувствовала страха, хотя следовало бы.

– Уверена, что хочешь знать? – спросил я.

Она кивнула, только один раз. Я достал флягу и сделал большой обжигающий глоток.

– Первый город, который Вечный Король завоевал после того, как пересек Бухту Слез, назывался Лусия. Когда легион Фабьена прорвался через его врата, он, как обычно, сначала позволил пошалить своим детям. Ратоборцев перебили, барона убили – бежать, казалось, было некуда. И люди побежали в святилище великого собора Лусии. Это было великолепное место. Его создал мастер Альбрехт. Шесть веков собор стоял в самом сердце города, и его священные залы вместили три тысячи граждан Лусии. Отчаявшихся. Рыдающих. Возносящих молитвы к Господу. Там их и обнаружили Альба и Алина. Пока в городе разворачивалась бойня, Душегубицы сделали людям в соборе предложение. Близнецы заявили, что подожгут крышу и сожгут всех, кто находится внутри. Но разрушать такое красивое здание им не хотелось. Поэтому они пообещали, что пощадят половину людей, если вторую половину выдадут для бойни.

Диор остановилась и повернулась ко мне, чтобы встретиться взглядом.

– И что произошло?

Я пожал плечами.

– Люди, конечно же, набросились друг на друга. Как крысы на тонущем корабле. Из страха перед смертью, перед этими клыками, бедные нападали на богатых, сильные на слабых, свои на чужих. В самом сердце собора вспыхнули убийства и хаос, кровь невинных залила пол Божьего дома. Осквернила его. Опоганила. И земля перестала быть священной. Теперь больше ничего не сдерживало Альбу и Алину Восс, и они выбили двери собора и убили всех, кто находился внутри. Мужчин, женщин, детей.

Я покачал головой и вздохнул.

– Они – губят души, Диор. Душегубство – это то, что они делают.

Она медленно кивнула, и хотя в ее глазах по-прежнему горел огонь, я надеялся, что этот рассказ хоть немного покажет, какая тьма надвигается на нее. Мы пошли дальше по давно заброшенным галереям, мебель и гобелены на которых поблекли от времени. В столовой был накрыт стол, покрытый пылью, вокруг лежали иссохшие тела десятков слуг – судя по виду, их отравили. Поднявшись выше, мы обнаружили роскошный будуар, а снаружи в холодных горных вершинах завывал ветер. Я смотрел на огромную кровать с балдахином, мечтая о том, чтобы нормально выспаться хотя бы одну ночь, когда Диор открыла огромные двойные двери у нас за спиной.