Империя проклятых

Крови.

Крови.

Исла забилась в угол с затравленным взглядом, и под глазами у нее я заметил две симпатичных родинки. Диор села у камина, Феба скользнула к ней, опустившись рядом, плавно и проворно. И девушка снова напряглась, когда закатная плясунья положила голову ей на плечо. Но Феба просто удовлетворенно вздохнула, уверенная в том, что ей рады, – ничье личное пространство ее не волновало, как и любую кошку, которые мне когда-либо попадались. Я был уверен, что если Диор почешет ей спину, Феба довольно замурлычет.

Подавая ужин, я стал расспрашивать о нападении: кто что видел и когда.

– Они появились как дым, шевалье, – заверил меня один из парнишек постарше, приглаживая пушок на подбородке. – Пробрались сквозь ворота, как туман.

– Чушь собачья, – усмехнулся другой. – Сейчас не время для твоих небылиц, Абриль Дюран.

– Заткнись, Серхио, я их видел! Они были как дым!

– Я не видела дыма, – прошептала худенькая девочка. – Но я видела того, кто их вел. Дьявол в черном. Пропитанный красным. Боже, когда она взглянула на меня…

Юнец с пушком на подбородке оглянулся.

– Это были те же дьяволы, что захватили Дун-Кинн, Исла?

Исла подняла уставший взгляд от пламени.

– Я не знаю, Абриль.

Я по-новому взглянул на девушку, вспомнив тех беженцев, которых мы с Диор встретили на дороге несколько месяцев назад.

– Ты была в Дун-Кинне, когда он пал, мадемуазель Исла?

Лицо стало совсем белым, когда она кивнула.

– Да. Прошло уже шесть месяцев, – пробормотала она с оссийским акцентом. – В тот раз они тоже пришли ночью. Гром гремел, но никаких облаков не было. Камни падали дождем. – Она покачала головой, осенив себя колесом. – Знаете, капитан Аарон говорил нам, что солнечный свет начинаешь ценить только после того, как побываешь под проливным дождем. Но иногда мне кажется, будто дождь идет всю мою жизнь.

Исла закрыла лицо руками, едва сдерживая слезы. Пытаясь предотвратить нежелательный поток, я наполнил миску едой из кастрюли и протянул ей.

– Тебе нужно что-нибудь съесть, мадемуазель Исла.

Она взглянула на меня, хрупкая, дрожащая.

– Какой в этом смысл?

– В картошке? – рискнул пошутить я. – Я задавал себе тот же воп…

– В еде! – огрызнулась она, выхватывая миску у меня из рук. – Все полетело к чертям, неужели вы не видите? Думаете, какие-нибудь полусырые помои хоть что-то исправят?

Старшие дети в комнате опустили головы, некоторые малыши заплакали. Но Диор оторвалась от смазывания своего кинжала, и ее голубые глаза сверкнули.

– Ты наберешься сил, сражаться станет легче, Исла. Не теряй присутствия духа. – Диор огляделась по сторонам и повысила голос: – Вы все, не теряйте присутствия духа. Я знаю, что дорога впереди кажется темной, но…

– Темной? – воскликнула Исла. – Темная дорога – это далеко не все! У меня был человек, который любил меня! Даже несмотря на все, что творилось вокруг, мне казалось, что я нашла своего единственного, свою вечную любовь! А теперь… – Она посмотрела на Диор, поднимаясь на ноги, и по щекам у нее заструились слезы. – Боже, лучше бы ты никогда не открывала эту клетку. Почему ты просто не оставила меня т…

– Замолчи, – предупредил я, выходя из себя. – Чувствовать себя убитой горем – это одно, мадемуазель. Но желать себе смерти – это оскорбление для всех мужчин и женщин, которые погибли, защищая эту крепость.

– И черт с ними! – Она сердито посмотрела на меня, потирая щеки. – Да пошли вы все к черту!

Девушка выбежала из хижины, сопровождаемая печальным шепотом и всхлипами детей. Я уставился на упавшую миску, еда разлетелась по полу.

– А я-то думал, я ненавижу картошку…

– Матерь и Дева, – усмехнулась Диор, глядя на меня и качая головой. – Иногда ты бываешь бессердечным придурком, Габриэль де Леон.

– Зато сердце у меня большое. И ему очень жаль.

Я наклонился, чтобы поднять плачущего ребенка с растрепанными рыжими волосами и платьем в пятнах крови.

– Но, увы, ужимки вроде «горе мне» в такие времена никому не помогают, Диор.

Диор вложила кинжал в ножны на запястье, глядя вслед Исле.

– Она всего лишь девушка, Габи.

– «Всего лишь» тут ни при чем, – вдруг произнесла Феба.

Мы с Диор одновременно посмотрели на нее. Закатная плясунья баюкала на руках маленькую Милу с перепачканным лицом и полными слез глазами.

– Неприятно признавать, но твой угодник-среброносец прав, Цветочек.

– Чертовски верно. Да, я прав, – пробормотал я.

– Не забивай себе этим голову, приятель. У каждой собаки бывают просветленья.

– Насколько я помню, мадемуазель, собаки едят кошек.

– Матушки-Луны, – усмехнулась она. – Да я бы не позволила тебе съесть меня, даже если б ты заплатил.

– Значит, тебе повезло, что я не предлагал.

Феба уложила девочку поудобнее, устремив на Диор свой изумрудный взгляд.

– Для слез есть время и место, Цветочек. И в печали, конечно же, можно найти утешение. Но падать с горы всегда легче, чем карабкаться наверх. А драться сломанными руками – больно. Но когда вокруг нас сгущается тьма, мы находим огонь внутри себя. И я вижу его в тебе, это несомненно. – Феба пристально посмотрела в глаза Диор и продолжила со страстью в голосе: – Ты – тот огонь, который сожжет эту тьму, Цветочек. И ты – девушка. Так что засунь свое дерьмовое «всего лишь» туда, где не светит солнце.

Я посмотрел вверх.

– Солнце больше нигде не светит, Кисуня.

– Тогда засунь его куда хочешь, умник.

– Там тихо, как в с-с-склепе, – послышался шепот, и в дверь вошла Селин.

Дети тут же испуганно притихли, когда моя сестра стряхнула снег с плеч и темно-синих волос.

– И так же темно.

– Никаких препятствий? – тихо спросил я. – Никакой погони?

– Все зас-с-стыло, кроме ветра и с-с-снега. Но нам нельзя здесь задерживаться.

– Нам нужно отдохнуть. И тебе тоже.

– Ты ничего не знаешь о том, что нужно нам, брат.

– Я знаю, что холоднокровкам тоже нужно отдыхать, как и всем нам. Так что отдохни часок-другой.

Селин обвела взглядом море испуганных лиц.

– Здесь?

– Где же еще? Мы с Лакланом подежурим. – Я дернул плечами, радуясь любому предлогу сбежать из этой комнаты. – Все равно не смогу заснуть со свежей трубкой в зубах.

Моя сестра оглядела лачугу, натыкаясь на тревожные взгляды, и, наконец, ее глаза вернулись к моим.

– Тогда, возможно, час-с-с.

Я кивнул, покачивая ребенка на руках. Селин забилась в угол, как можно дальше от костра. И те, кто сидел ближе к ней, отодвинулись. Несмотря на то, что я увидел днем на реке – воспоминание о ее клыках, впившихся в горло Рикарда, – это зрелище все еще вызывало во мне грусть. Даже здесь, в нашем убежище, сестра держалась особняком, а воздух был пропитан страхом. Ее страхом пламени. И страхом детей, которые боялись ее.

– Куда мы теперь пойдем? – тихо спросил кто-то.

– Мож, в Бофор?

– На юг? Да они оттуда и пришли, Сэми.

– Я и близко не подойду к Лесу Скорби, – поклялся юнец с пушком на подбородке. – Ни за что на свете, даже за все серебро Элидэна. Королева фей Анерион уже проснулась, и она со своими цветами-рыцарями…

– А что будет с остальными? – дрожащим голосом спросила девочка постарше. – Со всеми теми л-людьми, которых они забрали? С нашими друзьями? С семьями?

И тогда воцарилась тишина, нарушаемая только испуганными всхлипываниями.

– Мы могли бы отвезти их в Редуотч. – Диор с надеждой посмотрела на меня. – Это недалеко.

– После того дерьма, которое ты устроила там в прошлый раз? – Я усмехнулся. – Нас обоих повесят.

– Господи Боже, убьешь одного инквизитора – и потом всю оставшуюся жизнь извиняешься за это.

– Думаю, это послужит уроком для всех нас.

– Мы не пойдем ни в какой Редуотч, – прошипела Селин, прерывая наш разговор. – У нас-с-с нет времени на мелочное сос-с-страдание, Диор. Мы должны двигаться дальш-ш-ше, на запад. Мы должны найти мас-с-стера Дженоа.

– Ты бы лучше не рассказывала нам, что мы должны, пиявка, – прорычала Феба, баюкая маленькую девочку. – В последний раз, когда я за тобой наблюдала, ты была настолько далеко от нашего друга, насколько может уползти змея.

– Ты ничего не знаешь, – ответила моя сестра.

– Я знаю, что, когда мы сражались при Сан-Гийоме, ты пыталась убить и меня, и своего брата. – Феба взглянула на меня, сверкая глазами. – Что мне непонятно, так это почему он до сих пор не уложил тебя в могилу.

– Потому что он не дурак, ведьма плоти.

– Мне нравится, как ты в итоге выкрутилась. Намекаешь, что мне не хватает смелости сказать это?

Селин уставилась налитыми кровью глазами на горло закатной плясуньи, и я вмешался, пока не начались неприятности.

– У вас есть другое предложение, мадемуазель Феба? Или вы просто решили набросить дерьмеца на мельницу? Куда нам двигаться? Предлагайте!

– Да мне насрать, куда отправится эта. – Феба бросила уничижительный взгляд на Селин, затем взглянула на Диор. – Но нам следует двинуться в сторону Высокогорья, Цветочек.

– Без-з-зумие, – усмехнулась Селин.

– Каждая пиявка, которую мы встречали на этом пути, пыталась покончить с Диор. Безумие – следовать совету пиявки, какой дорогой идти. – Феба сердито посмотрела на меня. – Насколько я знаю, твой вид должен охотиться на нежить, а не льнуть к ним, как младенец к сиське.

– Вы меня не знаете, мадемуазель.

– Я знаю, что угодники-среброносцы из поколения в поколение охотились на ночных тварей. Наша великая королева погибла от рук одного из вас. Но теперь ты рад следовать за трупом?

– Никогда в жизни я не охотился на закатных плясунов. Никогда в жизни не видел ни одного, пока не встретил тебя. И Ордо Аржен – не мой вид. – Я в упор уставился на Фебу. – Вы. Меня. Не знаете.

Мы смотрели друг на друга, не мигая и не вздрагивая.

В костре затрещали поленья, и в наступившей неловкой тишине раздался голос Диор:

– А что там, в Высокогорье?

Феба первая прервала наше состязание в гляделки, встретившись взглядом с девушкой.

– Убежище. Надежное. Настолько, насколько можно найти в эти ужасные Времена Оскверненной Крови. Твое появление было предсказано Всематерями моего рода, и народ Лунного трона долго ждал твоего рождения. Ты найдешь там сестер, Цветочек. Святость. Магию, древнюю и истинную.

– Диор.

Девушка взглянула на мою сестру.

– Твоя ис-с-стина ждет тебя у Дженоа, – прошипела Селин. – Судьба каждой души под небесами завис-с-сит от того, доберешься ли ты до Найтстоуна.

Диор провела пальцами по волосам, оглядывая испуганные лица вокруг.

– А как насчет душ в этой комнате?

– За них пока не переживай, – сказал я ей. – Сейчас тебе не нужно принимать никаких решений. Все подождет до завтра. Утром, при свете все станет яснее.

Маленькая девочка у меня на руках наконец успокоилась, и, уложив ее на одеяло у костра, я оглядел комнату. Дети были бледными и испуганными, окровавленными, плачущими и оцепеневшими. Я уже видел эту картину раньше: сотни городов, тысячи жизней, и все это уничтожили алчущие крови холоднокровки.

– Но, знаешь, вампир, когда я был мальчишкой, я накрепко выучил одно: когда твой мир катится в бездну, нужен лишь тот, кто говорит уверенно. Так, будто знает, что делать.

– А теперь всем спать, – уверенно произнес я, положив руку на меч. – Нежить ваш сон не потревожит. Все песни однажды умолкают, малыши. Все города рушатся. Но то же самое произойдет и с тьмой. Она закончится. А я присмотрю за вами, пока не забрезжит рассвет.

Дети примолкли, утихли последние рыдания. И, схватив свою бутылку и одарив Диор легкой улыбкой, я в одиночестве вышел в холодную ночь.

X. Ненависть к тебе

Я взобрался на холм, к подножию которого прижалась наша лачуга, глубоко вдыхая благословенно свежий воздух. Вокруг было холодно и темно, небеса над головой и безмолвная пустота. Но каким бы темным ни стал мир, меня согревала целая доза санктуса, потому сама ночь казалась живой.

Из зимних глубин доносилась завывающая песня ветра. Спешили по своим делам ночные существа, не обращая внимания на печали каких-то там людей. Обещание спокойного сна. В детстве ночь казалась мне временем, когда нужно бояться; местом, где обитали чудовища. Но, несмотря на весь свой ужас, на всю таинственность, ночь иногда может быть лучезарной, вампир. Ночь может быть…

– Прекрасной, – пробормотал Жан-Франсуа.

Последний угодник-среброносец оторвал глаза от химического шара, и его взгляд упал на последнюю иллюстрацию историка – изображение Габриэля, стоящего на страже в темноте. Когда вампир поднял на него свои шоколадно-карие глаза, в которых можно было утонуть, Габриэль медленно кивнул.

– Иногда, – согласился он. – Иногда она может быть прекрасной.

Губы Жан-Франсуа скривились, когда угодник сделал еще один глоток вина.

– Но тогда я не осознавал всей этой красоты. Когда я остался один и наконец перевел дух, перед глазами вспыхнули воспоминания о последних объятиях Батиста, о прощании с Аароном. Я вытащил пробку из бутылки, желая только одного – напиться до онемения. Еще одна потеря. Еще одна утрата.

И, вглядываясь в темноту, я вдруг осознал, что она смотрит на меня в ответ.

Сердце у меня сжалось при виде бледной, как призрак, фигуры, стоящей среди деревьев. Она была одета только в ветер, возле ее бескровных губ темнела прекрасная родинка, а глаза казались глубокими, как во сне. Волосы – как сама ночь, бархатно-черные, и когда ее тень потянулась ко мне через стену смерти, я увидел желание во взгляде, а в воздухе повис запах серебристого ландыша и крови, как в ту ночь, когда он постучал в нашу дверь.

«Мой Лев», – прошептала она.

Как бы мне этого ни хотелось, я знал: это не моя жена, а лишь греза жаждущего безумца. И хоть я понимал, что вижу призрак, вид моей Астрид все равно наполнял мои глаза слезами, а сердце тоской по дому, в который я никогда не смогу вернуться.

Дому, который Фабьен Восс отнял у меня.

«Я скучаю по тебе…»

Теперь она стояла у меня за спиной – темный ангел, сжимающий меня в объятиях. В памяти возникли наши страстные ночи, а мысли о ее крови, горячей и обжигающей мне горло, наполнили меня ужасным, удивительным желанием. Я снял перчатки, и в деснах шевельнулись клыки, когда я прижался губами к ее запястью, а пронизывающий холодный ветер развевал вокруг нас ее длинные черные волосы.

«Мы скучаем по тебе…»

И тогда во мраке я увидел ее, и сердце мое упало, а на глаза навернулись слезы. Знакомая фигура, стройная ивушка, такая юная, Боже, слишком юная. Она была одета в черное, как вороньи перья, а бледной кожей напоминала смерть. Волосы мамины, а глаза… на меня из темноты смотрели мои глаза.

– Пейшенс, – выдохнул я.

«Папа́…»

Она протянула ко мне руку, моя прекрасная малышка, приглашая присоединиться к ней в тени. Я задрожал от боли, осознав, как легко я мог бы снова оказаться с ними: мир в душе был на расстоянии одного взмаха ножа. Но у меня остались дела, которые я должен завершить. Месть, вкус которой я только начал ощущать. И еще одна девушка, которая нуждалась во мне почти так же сильно, как я нуждался в ней.

– Подождите еще немного, любимые, – взмолился я.

– Габриэль?

Я тяжело вздохнул, вытирая глаза.

– Я здесь, наверху, Лаклан.

Я услышал стук серебряных каблуков по насту, прогнавший все мечты о семье, когда Лаклан а Крэг поднимался ко мне по замерзшему склону холма. Приподняв в знак приветствия воображаемую треуголку, мой бывший ученик сунул руку без перчатки под мышку, чтобы согреться, и от него повеяло морозом. Меч Диор все еще висел у него в ножнах на поясе, и, несмотря на связывавшее нас прошлое, я почувствовал отблеск угрозы, исходящий от семиконечной звезды у него на груди.

– Порядок?

– Никаких признаков Дивоков, – тихо ответил он. – Если ты об этом.

– Спасибо, брат. – Я кивнул. – За то, что был начеку.

Лаклан пожал плечами.

– Твоя спина. Мой клинок.

– Тебе нужно немного поспать.

Он шагнул ко мне, и гнев, который он так долго сдерживал, сверкнул в остром взгляде зеленых глаз.

– Думаю, лучше нам с тобой сначала поговорить. Как угоднику с угодником.

– Я больше не состою в Ордене, Лаки.

– Знаю. Я был там, когда тебя вышвырнули, помнишь? – Он заглянул мне в глаза. – Изгнали тебя из ордена или нет, я все равно уважаю тебя, Габриэль. Ты знаешь, что уважаю. Но мне хотелось бы думать, что и я заслужил то же самое за те годы, что мы провели вместе. По крайней мере, заслужил услышать правду.

– Правду о чем?

– О девушке, с которой ты едешь. И кто она, черт возьми, такая.

– Ну, для начала, это он.

– Не ври мне, умоляю. Ты ж не дурака выучил, Габи. Она кровоточит.

– После той стычки с Дивоком, конечно, он…

– Нет, – перебил его Лаклан. – Она кровоточит.

– Черт.

Я потер лоб и устало вздохнул. Я выпил почти целую бутылку водки и сбежал из лачуги, чтобы избежать этого запаха, но все же…

– Я надеялся, ты не заметишь.

– Как я мог не заметить? – возмутился Лаклан. – Я никогда ничего такого не чувствовал. Это правда, что ты сказал сегодня закатной плясунье на реке? Эта хрупкая девчонка убила Велленского Зверя?

Я ничего не ответил, избегая взгляда обведенных черным глаз Лаклана. Но он все равно продолжил:

– Насколько я знаю, ты удалился от дел и жил в Зюдхейме со своей любовницей. Зачем ты сейчас притащился в Сан-Мишон с этой девкой? И интересно, что тебе сказал Серорук, когда ты приехал с ней?

Мне хотелось рассказать ему правду, признаться во всем, что я сотворил. Очень хотелось, да поможет мне Бог. Лаклан был мне братом по оружию. Другом. Но я вспомнил других своих братьев по оружию, других друзей, людей, с которыми я тоже сражался бок о бок и проливал кровь многие годы. Вспомнил, как они приковали меня к колесу в Сан-Мишоне. Смотрели, как Серорук перерезал мне горло, от уха, сука, до уха.

– Ничего интересного аббат не сказал, – пробормотал я.

Лаклан поджал губы и нахмурился.

– Ты помнишь Хлою Саваж?

Голова кружилась: алкоголь и причастие танцевали рука об руку. Но я все еще чувствовал, как меч в моей руке пронзает грудь Хлои. Я все еще видел недоумение на лице старой подруги, когда она схватила клинок, видел, как стекает с ее губ кровь, и слышал ее шепот.

«Все д-деяния длани Его п-происходят из замыс…»

«В жопу Его замысел».

– Помню, конечно, – сказал я. – А что с ней?

– Она покинула монастырь около двух лет назад. Ходили слухи, что она убедила Серорука позволить ей искать сокровище. Оружие, которое можно использовать против бесконечной ночи.

– Хлоя проводила слишком много времени в сраной библиотеке, Лаки.

– Я тоже так думал. И все же шесть недель назад я получил сообщение, в котором всех угодников-среброносцев призывали в Сан-Мишон. А потом обнаружил тебя в тысяче миль к северу от того места, где ты должен был быть. Черный Лев. Величайший герой Серебряного Ордена во все времена заключил союз с закатными плясунами и холоднокровками? Под его крылом прячется девушка в мужской одежде, и на ее сапогах еще свеж пепел Дантона крови Восс? В этом нет никакого смысла!

– Если ты хочешь найти смысл в этом мире, Лаки, лучше начинай копать яму. – Я сделал еще один глоток водки, допивая содержимое бутылки. – Двух футов в ширину и шести в глубину должно хватить.

– Кто она?

– Не твоя забота.

Руки Лаклана сжались в кулаки.

– Да ну? Наверное, она – забота этой чертовой бесовки-оборотня, что сидит внизу? Этой гребаной пиявки? Благая Дева-Матерь, Габи, ты что, потерял сво…

– На случай, если ты что-то пропустил, эта бесовка-оборотень сегодня спасла мне жизнь, Лаки. А эта гребаная пиявка – моя младшая сестренка.

Он моргнул, когда до него дошла эта ужасная правда.

– Твоя…

– Сестра, да. И, кстати, спасибо, что спросил об остальных членах моей семьи. – Я отставил бутылку в сторону и повернулся к нему лицом. – Ты задал кучу вопросов о Диор, но ни разу не спросил об Астрид? А ведь ты знал ее почти столько же, сколько и меня.

Лаклан стиснул зубы, глубоко дыша.

– Твоя любовница – не моя забота.

– Она не была моей гребаной любовницей, Лаки, она была моей женой.

Он покачал головой, и старая рана между нами вскрылась.

– Она погубила тебя, Габи. Из-за нее ты ушел от нас. Я говорил это тогда и повторю сейчас: эта распутница…

Я выбросил вперед кулак и врезал ему по челюсти, быстро и довольно сильно, чтобы рассечь его губы о клыки. Он, не задумываясь, ударил в ответ, и ужасная сила, унаследованная им от Дивоков, отправила меня в полет к ближайшему дубу, в фонтане крови и слюны. Я впечатался в ствол с такой силой, что застонало все дерево, и на меня, мокрого и замерзшего, обрушился снежный покров. Лаклан и сам ужаснулся тому, что сделал, поднял руку и шагнул вперед, чтобы помочь мне подняться.

– Семеро мучеников, брат, я…

С ревом я врезался в него, двинув ему по зубам костяшками пальцев. Его голова запрокинулась назад, и мы упали в снег. Он был сильнее меня, мой бывший ученик, но это я научил его всем трюкам, и теперь мы молотили друг друга кулаками, пинались, размахивали руками…

– Вам, мальчики, с-с-следовало бы играть помягче.

Я застыл, услышав этот голос, рука Лаклана замерла у меня на горле, а мой окровавленный кулак завис у него над лицом. Оглянувшись через плечо, я увидел пару мертвых глаз среди мертвых деревьев.

– А то кто-нибудь с-с-сейчас заплачет, – прошептала Селин.

Лаклан оттолкнул меня, резко выпрямившись, и мрачно выругался. Его рука потянулась к клинку, серебряные чернила на костяшках пальцев ярко горели, а взгляд остановился на моей сестре.

– Мне следовало бы отправить тебя прямиком в ад, холоднокровка.

– Я была там, с-с-среброносец. – Она наклонила голову, и длинная прядь чернильно-черных волос упала на маску. – Хочешь узнать, каков он на вкус-с-с?

– Хватит вы, двое, – сказал я, поднимаясь на ноги.

– Я больше не подчиняюсь твоим приказам, Габриэль, – прорычал Лаклан.

– А что, если он закричит? Вы, монас-с-стырские мальчонки, так любите, когда хороший с-с-сильный мужчина…

– Заткнись, Селин, – огрызнулся я.

Лаклан уставился на меня жестким и холодным взглядом. Я не мог винить его за ярость и недоверие. Он был рядом со мной в битвах при Тууве, Кадире, наши клинки покрывал пепел десятков, сотен убитых вампиров. А теперь…

– Как ты собираешься объяснять все это Сероруку, когда мы вернемся? – спросил он.

Я покачал головой.

– Мы не собираемся возвращаться в Сан-Мишон, Лаки.

– Монастырь всего в десяти днях пути к северу. А у тебя под юбкой три дюжины сирот, Габи. Зимосерд сведет их всех в могилу, прежде чем ты найдешь место получше.

– Ж-ж-жаль будет оч…

– Заткнись, Селин, – прорычал я.

Лаки переводил взгляд с меня на нее и обратно с выражением мрачного недоверия на лице. Я молча наблюдал за происходящим, больше всего на свете желая раскрыть ему правду.

«Кто наплел тебе, что я герой?»

– Что ж, я вижу, вам двоим есть о чем пошептаться, – наконец выплюнул он. – Полагаю, мне пора.

– Отдохни немного, Лаки, – предупредил я. – И не дразни спящих закатных плясуний, ладно?

Он встретился со мной взглядом и покачал головой. Посмотрев на Селин, он сплюнул кровь на снег. И, не сказав больше ни слова, повернулся и потопал прочь, в темноту.

За спиной хрустели по снегу сапоги, я почувствовал затылком холодный шепот. Сестра объявляла о своем приближении, а не просто появлялась из темноты, как ей нравилось, но все равно по спине пробежала дрожь, когда повернулся к ней лицом.

– Мы должны избавиться от него, Габриэль.

– Когда ты говоришь «мы», ты имеешь в виду меня и себя или себя и себя?

– Он член С-с-серебряного Ордена. Он представляет опасность для Диор.

Я изучал Селин в темноте, под порывами ветра и падающим снегом. Она выглядела как девушка, которую я знал в юности. Я постарел за годы нашей разлуки, а она осталась точно такой же. И все же я прекрасно понимал, что она была чем-то совершенно иным.

Пиявкой.

Холоднокровкой.

Внучкой самого Вечного Короля.

– Тебе следовало бы поспать, – сказал я. – Я морожу тут задницу, чтобы ты могла отдохнуть.

– Мы все знаем, почему ты здес-с-сь. В этих жилах течет кровь Восс-с-с.